Текст книги "Эликсир князя Собакина"
Автор книги: Ольга Лукас
Соавторы: Андрей Степанов
Жанр:
Иронические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Глава 11
Пушкин жжот
– Удачи вам, дорогие! Ментов я предупредила. Побольше наглости! А тебе, Паша, наглости не занимать, так что желаю вдохновения. Пушкина играть трудно. Эй, ты трость забыл! Ну все, пока, созвонимся!
Лизка помахала рукой и захлопнула дверцу своей «тойоты».
Начинающие артисты с костюмами в руках стояли перед одноэтажным домиком классического стиля с колоннами по краям.
– Или Росси, или Растрелли... – задумчиво сказал Живой. – Скорее, Росси.
На творении Росси было написано «М» и «Ж», но вход был один на всех.
– Гримуборная, – вымученно улыбнулся Савицкий. – Уборная общая, грим просьба приносить с собой.
С самого утра он бодрился, читал Рамакришну, но все равно чувствовал себя не в своей тарелке. Зато его компаньоны, кажется, были в восторге от грядущего представления. Зашли в туалет и разошлись по кабинкам – переодеваться.
– Ваше величество, вам корсет зашнуровать? – крикнул Паша вдогонку княжне.
Даже не взглянув на него, Вера скрылась на женской половине и десять минут спустя выплыла на улицу, чувствуя себя Скарлетт О'Хара накануне первого бала. Муаровое платье и небольшая корона сидели на ней не хуже, чем на Вивьен Ли. Н-да, вот только Реттов Батлеров нынче не завезли – не сезон. Зато возле творения Росси уже прыгал суетливый, подвижный и, вопреки мнению Жозефины Павловны, очень похожий на настоящего Пушкин. Он декламировал вступление к «Медному всаднику», поминутно поправляя выскальзывающие из-под парика дреды.
– Божественная! – прервал он свой словесный поток, завидев царицу. – Дай, дай ручку поцелую!
Екатерина отдернула руку, что-то презрительно буркнув по-французски.
Бабст, пришедший чуть позже остальных, настраивал свои многочисленные фотоаппараты: пленочный ЛОМО, пижонистый панорамный и цифровой с полуметровым объективом. Завидев княжну в царском платье, он чуть не уронил их все разом.
Мурка царственно кивнула ему и обратилась к Паше:
– Сам-то можешь что-нибудь сочинить?
– Легко! – воскликнул тот, и, повернувшись к воображаемой публике, продекламировал:
О вы, прекрасные туристы,
И гости города, и вы,
Приезжие контрабандисты
С пакетом молодой травы!
Несите деньги, мы, артисты,
За все про все берем по триста,
А лично я – по пятьдесят,
Чему, признаться, сам не рад.
– По триста чего? Евро, что ли? – опешил Бабст.
– Рублей. И не по триста, а по сто. За одно фото с царями на аппарат клиента. На твой аппарат – уже сто пятьдесят. А за Пушкина, Лизка сказала., брать не больше пятидесяти.
– Демпингуешь, гад! – покачал головой Костя.
Двери павильона Росси снова отворились, и к зданию Сената вышел Петр I. На царе была треуголка с цветными перьями, красный кафтан с золотыми отворотами, малиновый камзол, голубая лента через плечо, на шее – кружевной платок, заколотый крупным фальшивым бриллиантом, на ногах высокие ботфорты. Усы императора грозно топорщились.
– Ну, что далее? – строго спросил он у примолкших от восхищения спутников.
– Как в кино – «Царь Петр арапа женил»! – восхитился Бабст.
– Арап к вашим услугам, – сняв цилиндр, поклонился Пушкин. Непослушные дреды снова выпростались из-под курчавого парика.
– Надо было слушаться мадемуазель Жозефин и закалывать волосы булавками! – заметила княжна.
– Вперед! К заветной цели! – скомандовал царь.
И они двинулись к цели.
Возле Медного всадника было безлюдно – только около самой ограды переминался с ноги на ногу какой-то плюгавый Петр в зеленом кафтане.
– Смотри-ка, царь-батюшка, конкурент у тебя объявился! – заметил Паша. – Может, в реку его, самозванца?
– Ты чей, боец? – строго спросил Савицкий у чужака. Тот был на голову его ниже и вообще не такой представительный.
– Я Машки Гатчинской, – хмуро ответил тот. – А вы-то чьи?
– А мы-то – Лизкины, – гордо приосанился Живой. – Понаехали тут в наш Ленинград! Вали давай в свою Гатчину!
– Да я слышал, у вас все в отпуску, место пропадает, – примирительно произнес самозванец. – Может, договоримся? Вы с этой стороны лошади, а я – с той?
– Шагай, шагай! – замахнулся на него тростью Живой. – У нас все схвачено. С той стороны лошади буду я.
Пришлый Петр мрачно оглядел противников – силы были неравные, да и грозное имя Лизки говорило само за себя – и поплелся прочь.
– Неудобно вышло, – покачал головой Савицкий. – Ведь парень, в отличие от нас, с этого кормится.
– Он некрасивый, – заявила княжна. – И не благородный. Пьер, давай пока поклоны отрепетируем.
Покуда Петр и Екатерина кланялись друг другу и воображаемым клиентам, Бабст с Живым разглядывали памятник.
– Как дела, ваше величество? – фамильярно обратился Живой к всаднику. – Патина не жмет? Змея не беспокоит? А чего хвост у лошади такой – как у динозавра?
– А ты много динозавров-то видел? – откликнулся Бабст. – На хвост змеи бы лучше смотрел. Вон, видишь, что там, на предпоследнем изгибе?
– Птичка накакала?
– В ухо тебе птичка накакала. А там – самая густая патина. Вот оттуда и будем брать.
– О, и приступочка там такая удобная, на нее сесть можно будет. Может, прямо сейчас и залезем?
– Обалдел? Машины ездят, туристы шастают, милиция вон загорает.
«Прости меня, Петр Алексеевич, – думал тем временем Савицкий, кланяясь памятнику. – Это все для дела. И штоф твой мы обязательно найдем!»
Воровато оглядываясь, он выудил из-под камзола Рамакришну и открыл наугад. В начале страницы было написано: «Для достижения успеха необходима страшная настойчивость, страшная воля. “Я выпью океан, и по моей воле распадутся горы”, – говорит настойчивая душа».Далее следовала глава «Захват и поглощение мира».
Постепенно к Медному всаднику начал стягиваться народ: люди подходили, показывали пальцами на ряженых, смеялись, фотографировали друг друга на фоне памятника, но раскошеливаться не спешили.
– С царями приглашаем сфотографироваться, на память сняться, – гнусавым голосом затянул Бабст, – с Екатериной, с Петром, на наш аппарат, на ваш аппарат... На ваш сто рублей, на наш сто пятьдесят. С Пушкиным пятьдесят рублей.
Мама с дочкой, приглядывавшиеся к высокому красавцу-царю, заслышав этот голос, в ужасе отпрыгнули.
– Эх ты, профессор! Кто ж так работает! – сказал Живой. – Отойди-ка, бессмысленный народ, побезмолвствуй в сторонке. Меня Аполлон к священной жертве требует.
Отставив трость чуть влево и вытянув правую руку вперед, он начал декламировать:
Все флаги в гости, все ко мне!
Ко мне, ко мне, я здесь стою!
Вот медный Петр на коне —
Он на копье вертел змею.
Вставайте в кадр, смелее взгляд,
Улыбочку! По пятьдесят
Рублей, товарищи, не грамм.
Нет мелочи ? Я сдачи дам.
– Пушкин жжот! Ребзя, погодите, я с ним сфотаюсь! – тут же закричала какая-то девица.
– Вот! – гордо поправил цилиндр Живой.
Вдохновленные ее примером, другие туристы тоже начали подходить к царям и к Пушкину.
– Обнимите меня, пожалуйста, – попросила Петра печальная седая дама.
– Пятьсот рублей! – высунулся было Живой, но Петр Алексеевич обнял ее даром. После этого желающие сфотографироваться с царем, царицей и великим русским поэтом повалили один за другим.
Выглянуло солнце.
– Как бы вам не спечься в синтетике этой, – покачал головой сердобольный Бабст. – У меня тут в рюкзаке, если что, водичка холодная в термосе, со льдом. Бутерброды тоже есть.
– А менделеевки нет? – поинтересовался Пушкин.
– Уже подсел? А говорил – иммунитет, иммунитет... Трепло.
Вскоре появилась первая свадьба – жених и невеста, судя по всему, только что закончившие школу, и их друзья, явившиеся на церемонию в костюмах, купленных к выпускному балу.
– Работаем! – окидывая компанию оценивающим взглядом, скомандовал Живой. – Лизка говорит, со свадеб – основной навар.
Наступило самое урожайное время – белые и розовые лимузины, украшенные кольцами и воздушными шариками, подъезжали к памятнику через каждые пятнадцать минут. Мурка ехидно поглядывала на невест в кринолинах, которые добровольно нацепили на себя эту амуницию.
– Так, следующая свадьба! – дал отмашку Бабст, следивший за экипажами.
– А почему воздушные шарики черного цвета? – удивилась княжна.
– Негры, наверное, женятся, – предположил Живой.
– Опять расизм! Я напишу про тебя в Гаагский суд, в комиссию по правам человека и лично Бараку Обаме!
Тем временем из лимузина вышли жених и невеста. Он – в белом фраке и белых штиблетах, с черной гвоздикой в петлице, она – в черном платье и с черной фатой.
– Художники! – с уважением протянул Живой.
– Выпендрежники! – сплюнул Бабст.
Оказалось, что молодые – уже не очень молодые – решили развестись. Несмотря на обилие черного, бывшие супруги были веселы и по очереди сфотографировались со всеми, да еще и угостили царей и поэта шампанским.
– Сладко! – завопил захмелевший на жаре Пушкин, и тогда невеста одарила его долгим влажным поцелуем.
– Как мимолетное виденье! – простонал Паша, обмякая. – Телефончик оставьте, богиня! Я – человек бесчестный, жениться сразу не стану!
К двум часам стало сильно припекать. Ноги с непривычки гудели. Пушкин охрип, но продолжал выкрикивать свои экспромты. Вода в термосе Бабста закончилась, и он то и дело убегал к ближайшей тележке с напитками, таская царям то кока-колу, то фанту.
Петр снял кафтан и повесил его на ограду памятника. Живой пристроил рядом свой цилиндр и тут же организовал прокат костюмов. Фото в кафтане – триста рублей, в цилиндре – сто. В кафтане и цилиндре – тысяча. Совсем раззадорившись, он сорвал с головы парик и принялся махать им, выкрикивая:
Люблю тебя, Петра из меди,
Твою лошадку и змею!
Скорей сюда идите, леди,
Я вас сфотографирую.
На вашу камеру, на нашу,
Всего каких-то сто рублей.
Хотите, с Катериной спляшем?
Хотите – с вами? Посмелей
Подходим к памятнику, дама!
Вставайте тут. Смотрите прямо.
Теперь проследуйте к царю.
Премного вас благодарю!
Какой-то немец, видимо, найдя Пашу достойным собеседником, толкнул его локтем в бок и, указывая на Савицкого, с уважением произнес:
– Алегзандер Невски! – и выставил большой палец.
– Алегзандер – хундерт рубель, – тут же сориентировался Живой.
– Ух ты! Смотри! – толкнул Пашу с другой стороны Бабст.
На набережную выкатили сразу четыре автобуса, и из них посыпались китайцы. Толпа запрудила все пространство перед памятником.
– Тридцать, сорок, – считал по головам Бабст. – Лучше, чем четыре свадьбы и одни похороны.
Живой достал из кармана смартфон, потыкал в кнопки, что-то прочел и завопил, обращаясь к китайцам:
– Питодадидо! Ибай лупу!
– Ты чего, опупел? – уставился на него Бабст.
– Языки учить надо, – помахал волшебной машинкой Паша. – Вот, читай! По-китайски Петр Первый – Питодадидо. Сто рублей – «ибай лупу». Сто пятьдесят рублей – «ибай уше лупу». Да ты не отвлекайся, считай. Пусикен! Руссише поэто! В очередь, сукины дети!
Следом за китайцами явились и японские туристы. Они фотографироваться не стали, а только слушали гида, переговаривались по-своему, смеялись и указывали пальцами на Живого. Отчетливо было слышно слово «Высоцкий».
– Радуйся, поэт, за Высоцкого тебя приняли! – съязвил Бабст.
– А чего сразу не за Визбора? – отвечал тот, прислушиваясь. – Да не Высоцкий, а «усоцкэ». По-японски – врун, лжец. Аниме надо смотреть! А кого это они так?
– Да тебя вообще-то.
– Значит, фотографироваться не будут. Вот был бы я в костюме Чебурашки – сразу бы понабежали. Ну и хрен с ними. В Чебурашке я бы сварился заживо. Уф-ф, жарко!.. Пойду передохну.
Он встал у ограды, на которой висел кафтан Петра, открыл колу и принялся обмахиваться веером, подаренным китайскими поклонниками Пушкина.
Тут к нему подошел здоровенный белокурый детина явно иностранного – скорее всего, скандинавского – вида. Он был в желтых шортах, синих гольфах и зеленой рубашке с подтяжками.
– Привет, – сказал скандинав по-русски с еле заметным акцентом, – можно с тобой сняться?
– Конечно! – с готовностью ответил Живой и тут же на всякий случай представился: – Александр Пушкин, русский поэт. Знаете такого?
– Очень хорошо знаю, – улыбнулся тот. – Я даже переводил тебя на шведский. Меня зовут Свен Карлсон. Но я не тот, который живет на крыше, просто у нас это очень распространенная фамилия. Я славист.
Паша улыбнулся в ответ и расшаркался:
– Очень приятно! Павел Живой, артист. А я-то думаю – чего этот викинг Пушкину тыкает? А он, оказывается, переводчик, свой человек!
– Нет, тыкать – это такая языковая привычка. У нас по-шведски нет всяких «вы» – «ты». Но если ты хочешь, я могу говорить тебе «вы».
–Да ну, ты чего, старик? – хлопнул его по плечу Паша. – Тыкай на здоровье. Ты же почти наш. Мы тебе даже скидку сделаем. За Пушкина – всего пятьдесят рублей. А если фоткаешься с Петром, то Пушкин бесплатно.
– Нет, с Петром не надо, – поморщился Карлсон. – Я лучше с тобой. А можно сниматься не здесь, а вон там, около собора?
– Ноу проблем! Костя, топай за нами!
Фотосессия прошла удачно. Пушкин даже попытался поднять своего переводчика на руки, чтобы выразить поддержку его деятельности. Это не получилось, и тогда могучий викинг сам поднял поэта на воздух и подержал над головой.
– А у Всадника-то не хочешь? – спросил Паша, принимая гонорар. – Памятник знаменитый. Россию поднял на дыбы!
– Он не только Россию поднял на дыбу, – нахмурился швед. – Вот скажи, Павел, ты никогда не думал, что означает эта змея?
– Ну то есть как – что означает? – пожал плечами Живой. – Зло мировое.
– Нет, – покачал головой Карлсон, – не мировое. Змея-то – это мы...
Пораженный такой трактовкой шедевра Фальконе, Паша некоторое время смотрел на представителя побежденной державы молча, а потом вдруг схватил его за руку.
– Слушай, а давай мы ему отомстим! – выпалил он.
– Как это?
– Ну, тебе ведь обидно, что тебя змеей представили?
– Обидно.
– И всему шведскому народу обидно?
– Еще как!
– Ну так возьмем и отомстим. Заберемся туда и напишем ей на хвосте: «ШВЕДЫ НЕ ГНУТСЯ».
Карлсон даже подпрыгнул:
– Отличная идея! Это же из Пушкина, да? «Ура, мы ломим, гнутся шведы!»
– Пятьсот баксов, – быстро сказал Живой.
– О’кей. А тебя не арестуют?
– А это уже не твоя забота. Арестуют – деньги при тебе останутся.
– Нет, нет, я все равно заплачу!
– О’кей. Можно, кстати, эту надпись вырезать напильником, чтобы навечно, – Паша снял цилиндр и ловко, как фокусник, извлек из него напильник. – Но тогда, сам понимаешь, будет дороже.
– Сколько?
– Тысяча!
– Ладно. Я только в банк сбегаю!
– Беги. Но можешь не спешить. Все равно до вечера ждать придется. Сейчас сам видишь, нельзя.
– Хорошо, буду ждать до вечера!
Карлсон помчался в сторону «Астории», а Пушкин вернулся к Всаднику.
Свадьбы шли непрерывной чередой, и Петр с Екатериной вертелись как заведенные.
Живой огляделся в поисках поживы.
Из автобуса вылезала очередная группа граждан иностранного вида. Экскурсовод высоко поднял над головой желто-голубой флажок и повел их вокруг памятника. Два немолодых туриста отделились от группы и встали у ограды. Один – маленький, толстенький и с висячими усами – что-то говорил, показывая на Петра. Другой, длинный и мрачный, кивал головой.
Живой подошел послушать.
– Ось, дывысь, Мыкола, як вин на Богдана схожий,– говорил усатый.
– Якого Богдана? Ступку? – спрашивал длинный.
– Та ни!.. На Богдана-гетьмана в Кыеве. Ну, на монумент.
– Та Богдан же без змиюки!
– Ще б вин був с нею! Цэ ж змиюка сэпаратизьму...
Живой снова вытащил из кармана смартфон, быстро что-то набрал, внимательно прочитал и пошевелил губами, запоминая. Затем подлетел к туристам и, сняв цилиндр, картинно раскланялся.
– Здоровеньки булы, шановне панове! С царем не хоче-те сфотографуваться? На ваш аппарат сто рублей. Двадцать пять гривень по курсу НБУ.
– Хиба ж цэ царь? – спросил усатый, сердито глядя на Петра. – Жеребця стрымуе, змия вбивае... Цэ не царь, а шкуродер. Тьху!
– Тогда с Пушкиным давай, – не отставал Паша. – Великий поэт, гуманист, интернационалист – и тильки двенадцать гривень.
– Хиба ж ты Пушкин?
– А шотакова? Хочешь, стихи прочту?
– Та на що мени росийськи вирши?
– А я и по-вашему могу!
– Брешешь!
– Та шоб я вмэр!
Паша нахмурился, выдержал паузу, а потом откинул руку в сторону и начал:
– Ни, не трэба, – перебил его усатый. – Цэ не вирши, а гамно.
– Цею импэрськой лабудою, – поддержал его длинный, – нам ще в школи уси вухи прожужжалы.
– Ну звиняйте, хлопчики, Шевченка в России нема.
– Тю! Так хто б сумнивався!
Видя, что дело безнадежно, Паша махнул рукой и отошел подальше.
Длинный сел на приступочку возле памятника и задумчиво подпер голову рукой. Усатый навел на него мыльницу и щелкнул. Потом они поменялись местами.
Нащелкавшись, туристы двинулись вслед за своей группой.
– Ну шо, шановни, сфотографувалися? – поинтересовался Живой, когда они проходили мимо.
– Усе в порядку, – ответил усатый.
– Тильки ця фигня в кадр не влизла, – добавил длинный.
– Какая фигня?
– Та Петро ваш з своею гадюкою!
Пушкин снял цилиндр и почесал в затылке, глядя им вслед. Жовто-блакитный флажок удалялся в направлении Исаакия.
Четверо искателей патины топтали брусчатку у Всадника уже шестой час. Солнце жарило немилосердно, в воздухе парило, ласточки нарезали в небе невероятные зигзаги – все предвещало скорую грозу. Снова появился Карлсон. Он помахал Паше рукой и стал ходить кругами вокруг монумента, подолгу задерживаясь сзади и разглядывая змею. Было видно, что ему тоже невыносимо жарко, но он, видимо, решил показать, что такое несгибаемый шведский характер.
Маша еле двигалась в своей царской амуниции. В какой-то момент у нее стало мутиться сознание, и ей померещилось, что Петр скачет не на лошади, а на слоне по безводной пустыне. При этом тонкий слоновый хвостик не доставал до змеи, и гад шевелился все активнее. Казалось, он вот-вот вырвется на волю и покажет, кто в стране хозяин.
Ближе к вечеру с запада стали наплывать черные тучи с рваными краями. Грозовое облако, похожее на гигантского всадника, медленно и неумолимо приближалось к своему бронзовому двойнику. Вдали прогремел гром.
– Сейчас хлынет! – крикнул Живой. – Что делать будем, Алексеич?
– Стой спокойно и жди грозы, – ответил Савицкий. – Когда народ разбежится, полезем на памятник.
– А как мы патину под дождем скрести будем?
– Не переживай, студент, – откликнулся Бабст. – Беру на себя всю операцию. А от дождя нам только лучше – пыль смоет, чистый продукт получим.
Вдруг рванул ветер – с такой силой, что цилиндр Пушкина покатился по брусчатке. Повеяло свежестью. Молния ударила так близко, что, казалось, еще чуть-чуть – и она расщепила бы Гром-камень. На мгновение все стихло, а затем тонны воды разом обрушились на бронзовый монумент.
Туристы кинулись врассыпную. Последняя свадьба, так и не успев сделать ни одной фотографии, улепетывала по лужам к своему лимузину. Китайцы, раскрыв разноцветные зонтики, плотной толпой неслись к арке на Галерной. Придерживая дубинки, туда же протрусила пара милиционеров.
Живой нахлобучил с трудом пойманный цилиндр на уши и закричал Савицкому:
– Алексеич, командуй! Самое время!
– Погоди, пусть разбегутся, – ответил непреклонный Петр.
Наконец на всей набережной не осталось ни одного человека – кроме Карлсона. Швед съежился под фонарем и, не обращая внимания на дождь, с надеждой поглядывал то на Пашу, то на змею.
Дождавшись, когда ливень чуть поутихнет, Савицкий взглянул на Всадника, перекрестился и сказал:
– Ну, с богом. Пора!
Живой одним прыжком перескочил через кусты ограды. Следом за ним тяжело перевалился Бабст со своим рюкзаком. Оскользаясь, они полезли вверх по мокрой скале.
Петр Алексеевич схватил Веру за руку и потащил к набережной.
– Что ты делаешь, Пьер? – вскрикнула она. – Я не бросаю друзей!
– Надо отвлечь от них внимание! – объяснил на ходу Савицкий. – Ты умеешь танцевать менуэт?
Княжна помотала головой.
– Я тоже. Ничего. Ходи по кругу и приседай каждый раз, когда я поклонюсь! Ясно?
Вера кивнула.
Они встали друг напротив друга на краю тротуара. Царь отдал глубокий поклон. Царица ответила реверансом. Петр взял ее под руку, и пара плавно двинулась по кругу, выворачивая ступни наружу. Вернувшись в исходную точку, они разошлись и снова раскланялись.
Тем временем Бабст крепко уселся на выступ, образованный рельефом скалы. Он вытащил зонтик, раскрыл его и сунул стоявшему ниже Живому. Затем повесил рюкзак за лямку на самый кончик змеиного хвоста и стал доставать какие-то склянки.
– На! – протянул он Паше небольшую колбу. – Я буду реагентом обрабатывать, а ты подставляй эту штуку снизу, чтобы в нее стекало. Пробку смотри не потеряй! И зонтик надо мной держи.
Костя протер змею фланелькой, потом набрал в пипетку зеленой жидкости и стал капать на хвост. В колбу стекали мутные капли.
Внизу, под ними, всплескивая руками и приседая, бегал Карлсон.
– Да что ты там химичишь? – не выдержал Живой уже через минуту. – А ну пусти, у меня напильник есть! Сразу всю шкуру сдерем!
Бабст только покачал головой:
– Памятник всемирного значения, занесен в список ЮНЕСКО, символ Петербурга, а тебе, макаке московской, все равно. Напильник... Шкуру сдерем... А еще Пушкина надел!
Он снова наполнил пипетку.
Время шло. Карлсон внизу уже не бегал, а сидел на корточках, обхватив двумя руками голову. Совершенно мокрые потомки Собакиных заходили на десятый круг менуэта. Живой тихо подвывал, но колбу и зонтик держал крепко.
– Есть! – сказал наконец Бабст.
Живой швырнул зонтик вниз и прикрутил пробку.
– Все, сматываемся!
Однако Костя не торопился.
– Погоди-ка, – сказал он. – Надо еще змею на камеру щелкнуть.
– Да ты что, с ума сошел? – взвыл Живой. – Не нащелкался за день, что ли?
– Эх, Пашка! Да ведь ни одного кадра с этой точки в мире нет!
Бабст настроил свой аппарат, сделал несколько снимков, и они спрыгнули со скалы.
Живой перелетел через кусты, как олимпийский чемпион по бегу с барьерами. Он оглянулся было на Бабста, но тут сбоку на него наскочило что-то большое и теплое.
– О, Господи!
Паша уже успел забыть о существовании Карлсона.
– Ты настоящий герой! – кричал швед, поднимая его на воздух и чмокая в щеку. – Ты сделал это! Швеция тебя не забудет! Держи тысячу баксов!
Паша ощутил под ногами твердую землю, а в левой руке – приятную шероховатость американской валюты.
– Спасибо! – крикнул он, устремляясь к набережной. – Прощай, камрад! Больше под Полтаву не ходи! Да здравствует мир во всем мире!
Дежурному инспектору ГИБДД, скучавшему в милицейской будке у Дворцового моста, этим дождливым вечером привиделась совершенно фантастическая картина.
Прямо по проезжей части огромными шагами несся Петр Первый. За ним козлиным галопом скакал Пушкин. Следом, подобрав юбки, прыгала через лужи Екатерина Великая. Процессию замыкал бородатый дядька в штормовке и с огромным рюкзаком. Его, как змеи, обвивали со всех сторон ремни фотоаппаратов.
Инспектор взял в рот свисток, но прежде чем свистнуть, протер глаза. Когда он снова посмотрел на мост, там никого не было.
