Текст книги "Эликсир князя Собакина"

Автор книги: Ольга Лукас

Соавторы: Андрей Степанов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 9
Бабст

– Широко жил Дмитрий Иваныч! Домик элитный, построен явно по голландскому проекту. Квартирка, правда, на первом этаже, да и капремонт, наверно, делали еще при Бойле-Мариотте. Но локейшен знатный!

Искатели эликсира князя Собакина стояли перед главным зданием Петербургского университета – знаменитыми «Двенадцатью коллегиями». Как выяснил Паша, именно здесь, в квартире, расположенной слева от входа, Дмитрий Иванович Менделеев прожил почти сорок лет и увидел во сне свою таблицу. Теперь здесь был музей-архив, и в нем мог отыскаться заветный прибор. Троица прибыла на место в одиннадцать утра, точно к открытию.

Дав оценку уровню жизни профессора химии, Живой подошел к высокой чугунной ограде, окружавшей здание, пощелкал по ней пальцем и заглянул сквозь прутья в окна музея.

– Рамы двойные, решетки тоже двойные, при входе наверняка круглосуточный пост охраны. Господ грабителей просят не беспокоиться.

– А мы что, собирались воровать музей? – изумилась княжна. – Пьер, что говорит этот бандит?

– Сестренка, ну что ты, что ты... – поспешил успокоить ее Савицкий. – Конечно, мы не будем грабить Менделеева. Паша шутит.

– Шутки шутками, – откликнулся тот, – а добыть агрегат нам как-то надо. А как его добыть – фиг знает. Ну что, пойдем внутрь, сориентируемся на местности?

За массивными дверями обнаружился пост охраны с вертушкой.

– Что и требовалось доказать, – заметил Паша. – Здрасьте, мы в музей!

Погруженный в чтение охранник ответил, не поднимая головы:

– Музей летом не работает. Только экскурсионные группы. По предварительной записи.

– Да что вы говорите? – расстроился Живой. – Как же так – по предварительной? А мы как раз экскурсионная группа. Студенты-химики из Москвы. А вот эта мадемуазель – французский специалист по наследию Дмитрия Ивановича. Пишет диссертацию, смешивает растворы, изучает творческий путь. Прямо из Парижа.

Княжна улыбнулась и сказала: «Бонжур!»

Охранник оторвался от журнала «Максим» и посмотрел на нее.

– Специально приехали поклониться праху, – продолжал Паша. – В преддверии стосорокалетия гениальной таблицы. Может быть, пустите нас? Есть там кто-нибудь из сотрудников? Если есть, мы немедленно предварительно запишемся.

Охранник оглядел его дреды и намотанные на шею амулеты, потом снова посмотрел на Веру и открыл вертушку.

На мраморной плите над входом в музей были высечены золотые буквы:

Кабинетъ Дмитрiя Ивановича Менделеева

Савицкий вдавил кнопку звонка.

Примерно минуту никто не отзывался, а потом дверь отворилась, и перед студентами-химиками предстал совсем не музейного вида персонаж.

Это был крепкий, плотный дядя не старше тридцати пяти лет, но уже с изрядным пузом и хорошо обрисовавшейся лысиной. Впрочем, недостаток волос на его круглой голове компенсировала почти менделеевских габаритов борода. Одет сотрудник архива был в свитер крупной вязки и тренировочные штаны. Глаза у него были красные, мутные и припухшие, а рука крепко сжимала стакан с какой-то желтой жидкостью на дне. В целом он был похож на сильно обросшего кота Базилио.

– Здравствуйте, коллега! – затараторил Живой. – Мы из Москвы, хотим показать музей иностранному профессору-неорганику. Вы представляете, какая неприятность: ну не знали мы, что надо записываться! Я надеюсь, что в преддверии славного юбилея вы, как представитель петербургской интеллигенции, не откажете гостям из дальнего зарубежья, которые...

– Да проходите вы, ребята, чего языком молоть, – прервал его бородатый и посторонился, пропуская их в предбанник. – Тапочки только надевайте.

Экскурсионная группа прошла внутрь и приступила к сложному процессу надевания музейных тапочек. Савицкий помогал княжне.

– Вы это, короче, осматривайте там сами, – сказал сотрудник. – Кабинет у нас очень интересный, все вещи подлинные, из пробирной палатки. Руками только не трогайте, а то не ровен час – сигнализация сработает.

– А почему из пробирной палатки? – спросил Савицкий.

– Ну то есть из Палаты мер и весов, – объяснил ученый. – Он там жил последние годы.

– Может быть, вы проведете для нас экскурсию? Мы бы заплатили.

– Не могу я, парни, сейчас ничего, – замотал головой бородатый. – Эксперимент у меня идет. Вы уж там сами как-нибудь. Дверь только потом за собой захлопните. Лады?

Сказав это, кот Базилио скрылся за дверью с надписью «Администрация».

– Какой славный человек, – улыбнулась княжна. – А почему он называл нас «парни»? Он меня не заметил?

– А чего ему на тебя смотреть? – нагло ответил Живой. – Бодун у мужчины, разве не видно? Тут и на Мэрилин Монро смотреть не захочешь.

Маша обиделась так, что даже забыла изобразить на лице удивление при слове «бодун». «А Мэрилин Монро я тебе припомню отдельно», – подумала она, но тут же одернула себя: «Не выходить из роли!» – и поправила очки.

Экскурсанты прошли в кабинет. Здесь сразу бросались в глаза две вещи – множество одинаковых на вид книг в высоких шкафах и обилие совершенно не похожих друг на друга приборов. Обращали на себя внимание старинный фотоаппарат на треноге и огромный письменный стол. С картин и фотографий на пришельцев с подозрением смотрели господа в сюртуках и дамы в кринолинах.

– Ништяк! – сказал Паша, плюхаясь в кресло ученого, стоявшее рядом с письменным столом.

– Что ты делаешь?! – вскрикнула княжна. – Может завывать сирена!

– Какая сирена, Верунчик? Учреждение явно недофинансируется, – беспечно ответил Живой. – При желании мы могли бы вынести отсюда все, что захотим. Только мы ничего не хотим.

Он цапнул со стола очки Менделеева, водрузил их себе на нос и, приняв ученый вид, завершил мысль:

– Потому что искомого аппарата тут быть не может.

– Откуда ты знаешь, что его здесь нет? – спросил Савицкий.

– Петенька! Когда в твоем офисе устроят музей, почтительные потомки первым делом уберут из кабинета все бутылки. Я уже не говорю про самогонный аппарат.

Савицкий с тех пор, как начались финансовые неудачи, иногда действительно попивал у себя в кабинете. Он покосился на проницательного наглеца и сухо ответил:

– Никакого самогонного аппарата у меня нет. И у Дмитрия Ивановича его тоже не было. Сколько раз тебе объяснять: мы ищем прибор, который производил совершенно особый напиток. Скорее всего безалкогольный.

Паша положил правую ногу на стол и поднял вверх указательный палец:

– Короче! Какое бы пойло ни гнал академик, без помощи специалистов нам не обойтись. Приборов в этой лавке древностей столько, что с них за два года всю пыль не оботрешь. Где здесь искать наш аппарат? Вот то-то. Придется обратиться к жрецу науки. Эх, раньше бы знать, что встретим тут такого занемогшего дядю! Я бы водочки зацепил, и мы бы с ним быстро закорешились.

Он аккуратно положил очки ученого на прежнее место и встал.

– В общем, давай ориентировку, – обратился он к Савицкому. – Что мы знаем об аппарате?

– Только то, что он вырабатывал какой-то «отрезвит». Может быть, «отрезвитель».

– Стоило из-за какого-то вытрезвителя огород городить, – пожал плечами Живой. – Россия все равно не отрезвеет, даже если Дмитрий Иваныч воскреснет и изобретет еще тысячу аппаратов. Ладно, ждите меня здесь, а я поговорю с этим лешим.

В коридорчике, куда вела дверь с надписью «Администрация», оказалось несколько кабинетов. На первом значилось «Директор» – и туда Живой даже не стал стучать: было ясно, что кот Базилио не является руководящим работником. На следующем висела табличка «Главный хранитель», и мимо нее Паша тоже прошел спокойно. А вот в третью дверь – с надписью «Завхоз» – он постучал. Оттуда никто не отозвался, зато из кабинета главного хранителя послышался голос: «Заходи!»

Паша зашел.

Он оказался в просторной комнате, заставленной шкафами с книгами и папками. На стене висели три большие фотографии: Менделеев в кресле, подсвеченная Эйфелева башня (на ней было написано авторучкой: «Мешает жить Париж?») и автор-исполнитель Юрий Визбор на фоне сияющих горных массивов. Под портретом Визбора висела потрепанная гитара.

За большим письменным столом сидел знакомый бородач. Впрочем, в его облике произошло два существенных изменения: стакан, который он раньше держал в руке, теперь стоял на столе и был пуст, а лицо хранителя значительно порозовело.

Живой мигом оценил обстановку и поспешил взять быка за рога. Он широко улыбнулся и начал:

– Здравствуйте еще раз! Извините, что отрываю от эксперимента. Мы с вами, коллега, так и не познакомились. Позвольте представиться: Сергей Середа, комиссия по празднованию стасорокалетия нашей великой таблицы. Ну, комиссия – это громко сказано. Я, собственно, практикант. Студент химфака МГУ, пятый курс. Вам звонили насчет меня? Шеф обещал, что позвонит...

Тут он осекся.

Бородач почему-то совершенно не выглядел ни пьяным, ни похмельным, ни даже похмелившимся. Наоборот – он смотрел на практиканта трезвым, осмысленным взглядом, и в этом от природы добродушном взгляде постепенно проступало что-то очень нехорошее.

– Откуда мне звонили? – переспросил он.

– Из комиссии по празднованию юбилея таблицы периодических веществ, – Паша наскоро организовал на лице абстрактную композицию из студенческой живости, ума, ответственности, услужливости – и затараторил как можно быстрее: – Сказали же, что позвонят, ну, то есть они вам позвонят, а мне велели ехать сюда, чтобы помочь в организации, ну, это... помочь, короче... по профилю.

Бородач прищурился и переспросил:

– Комиссия, говоришь?

– Ну да, хотя сам я только практикант, фактически курьер. Подай-принеси, принеси-подай, знаете, как эти академики обычно со студентами. Бегаешь целый день как подорванный. А у вас, я вижу, уже и бегать никуда не надо, – Живой подмигнул и показал пальцем на стакан. – Скажите, а это не та самая водка... ну, по рецепту Менделеева? Нам на лекции рассказывали. И про чемоданы рассказывали, будто он в них аппараты... ну, вы сами понимаете, какие... прятал. А вы водочку-то, между нами, что, прямо тут производите? Вот бы попробовать! Из аппарата Дмитрия Ивановича, да еще в этих святых стенах...

Паша мечтательно поглядел на граненый стакан и поднял глаза к потолку.

Бородач устало вздохнул.

– Водку, парень, Дмитрий Иванович не изобретал, – сказал он, убирая стакан куда-то в недра огромного стола. – И не потреблял. Вино он пил. Красное. По праздникам. А с пьянством боролся по мере сил. Всю жизнь боролся наш Дмитрий Иванович и с пьянством, и с жульем. Вот, например, с такими, как ты. Ты ведь такой же химик, как я Мэрилин Монро.

Опять Мэрилин! Паша даже присел от неожиданности.

– Так ведь я тоже... – забормотал он. – Я тоже противник пьянства. Просто хотелось пригубить из научного интереса... А почему это я не химик? То есть я действительно не совсем химик... У меня специальность – пиар-менеджмент химической науки. Комплексное информационное сопровождение проектов, услуги по рекламе и продвижению. Из личной симпатии и только для вас могу сделать скидку...

– Журналюга ты желтая, вот ты кто! – гаркнул бородатый, поднимаясь из-за стола. – Жулье! Пришел про Менделеева байки собирать. Нет никакой комиссии! И водки нет! И чемоданов! Сергей Пятница, блин!

Секунду спустя Савицкий и княжна Собакина стали свидетелями удивительного, почти циркового трюка: из двери с надписью «Администрация» с нечеловеческим воем, похожим на мяв оскорбленного в лучших чувствах помойного кота, вылетел Паша Живой. Он пролетел пару метров, приземлился на четвереньки, выгнул спину дугой, зашипел, вскочил и кинулся было обратно, но по дороге попал в крепкие объятия Петра Алексеевича.

– Что ты там натворил? – спросил Савицкий, с трудом удерживая его.

– Лесник! Пьянь болотная! Это я не химик? – бессвязно выкрикивал Паша.

Савицкий потряс его за плечи, усадил на диван и приложил ко лбу холодный мобильник.

– Все, хватит! – сказал он, сосчитав до тридцати. – Я же говорил, что надо по-честному. Из-за таких, как ты, такие, как она, – Петр Алексеевич величественно указал мобильником на княжну, – думают, что бизнес по-русски – это сплошной обман. Позор! Сиди здесь, я с ним сам сейчас поговорю.

С этими словами он распахнул дверь в «Администрацию».

– Ну-ну, – произнес ему вслед уже успокоившийся Живой. – Может, диванчик менделеевский к двери подвинуть? Чтоб ты попу не ушиб.

Савицкий постоял перед тремя дверями в коридорчике, немного подумал и постучал в ту, на которой было написано «Главный хранитель». Из кабинета послышался усталый голос: «Ты еще здесь?»

Савицкий зашел.

– Здравствуйте, – сказал он.

– Здорово, коли не шутишь, – ответил бородач. – Ты тоже из комиссии?

– Я хотел извиниться за поведение нашего друга. У нас действительно есть к вам важное дело, но он зачем-то решил вас обмануть. Простите.

– Так он меня вроде бы и не обидел, – мирно ответил хозяин кабинета. – А ты почему за него извиняешься? Ты кто?

– Савицкий Петр Алексеевич, предприниматель.

Бородач встал из-за стола и первым протянул руку:

– Бабст, – сказал он.

– Простите?

– Бабст, – повторил тот. – Фамилия такая. А зовут меня Костя.

– А по отчеству?

– А по отчеству меня еще никто не называл. Не люблю. Если не хочешь обидеть, зови по имени. Ну, так что за дело? Да ты садись, Петюха!

Петр Алексеевич сел и посмотрел на фотографии. «Хороший парень, – подумал он. – А что если с ним сыграть начистоту? А, была не была!»

– Видишь ли в чем дело, Костя, – сказал он вслух. – Я правнук Льва Сергеича Собакина.

– Ого!

Бабст встал, подошел к шкафу и потянул с верхней полки какой-то альбом. Стряхнув пыль, он пролистал пару страниц, извлек одну фотографию и вернулся обратно. Потом внимательно сверил изображение на старинном дагеротипе с лицом Савицкого и широко улыбнулся:

– Похож! На, погляди, – он протянул фото.

С фотографии смотрел молодой человек с гордой посадкой головы и как будто слегка безумным взглядом. Он был облачен в магистерскую мантию. «Дорогому учителю в день защиты диссертации»,– прочел Савицкий. Да, некоторое семейное сходство действительно было заметно, особенно в области лба и носа. Петр Алексеевич горделиво вскинул голову.

– Ну так и что, ваше сиятельство? – спросил Бабст. – Решил заняться историей рода? Ты только учти – музейными экспонатами мы не торгуем.

– Нет, дело совсем в другом.

И Савицкий, ничего не утаивая, изложил новому знакомому всю историю со штофом вплоть до увеличения этикетки. Бабст слушал очень внимательно и несколько раз даже произнес: «Е-мое». А когда Петр Алексеевич процитировал первые слова княжеской записки: «Восемь чарокъ отрезвит. изъ аппарата д.и.»,– хранитель вдруг вскочил и в волнении заходил по кабинету.

– Знаю я про это дело, – сказал он, не дослушав до конца. – Есть письмо Дмитрия Ивановича на этот счет. Написано после их последней встречи. 1905 год, январь. Пишет он вот что, я наизусть помню: «А в Левушкином предприятии я участвовать не могу. Если русский народ сейчас получит это средство, то последствия могут быть самыми пагубными». Вот так-то.

– Так ты думаешь, что князь все-таки решил сделать какой-то алкоголь?

Бабст помолчал, а потом ответил:

– Ничего я не думаю. Ты вот что... Я знаю, зачем ты сюда пришел. Тебе нужен этот самый аппарат, так?

–Да.

– Тогда слушай, что я тебе скажу. Аппарат этот существует, и действие его я знаю. Кстати, никто, кроме меня, про него даже не догадывается. Но тебе я его не дам. И рассказывать о нем ничего не буду. Раз Дмитрий Иваныч написал «участвовать не могу», значит – точка. Я тоже не могу.

– Да почему, Костя? Тут же может быть научное открытие! Нобелевку тебе дадут! А я напиток в производство запущу. Озолотимся! Тут же миллионы! Твои пятьдесят процентов.

– А потому. Осудил бы он меня.

– Семьдесят процентов!

Бабст остановился у фотографии ученого и провел рукой по струнам висящей рядом гитары.

– Знаешь песню такую: «Деньги»?

Савицкий покачал головой.

Бабст снял гитару, положил ее на колено и негромко запел:

 
Теперь толкуют о деньгах
В любых заброшенных снегах,
В портах, постелях, поездах,
Под всяким мелким зодиаком.
Тот век рассыпался, как мел,
Который словом жить умел,
Что начиналось с буквы «Л»,
Заканчиваясь мягким знаком.
Моя надежда на того,
Кто, не присвоив ничего,
Свое святое естество
Сберег в дворцах или в бараках,
Кто посреди обычных дел
За словом следовать посмел,
Что начиналось с буквы «Л»,
Заканчиваясь мягким знаком [2]2
  Стихи Ю.Визбора.


[Закрыть].
 

Допев, Бабст аккуратно повесил гитару на место и сказал:

– Вот так-то, Петюха.

Савицкий понурился. С этим идеалистом все было ясно. Последняя надежда рухнула. Теперь оставалось только возвращаться в Москву и начинать процедуру банкротства АОЗТ «Газинап».

В этот момент в дверь постучали.

– Это, наверно, Пятница твой приполз, – беззлобно сказал Бабст. – Ну заходи, студент!

Дверь открылась, однако в комнату вошел не Живой, а княжна Вера Собакина.

– Здравствуйте, – сказала она, сильно картавя.

Бабст обернулся и замер, открыв рот.

– Здраст... – пробормотал он. – А ты... а вы кто?

– Это моя сестра Вера, – представил гостью Савицкий. – Княжна, прямой потомок младшего брата Льва Сергеича. Вера приехала из Парижа, чтобы поучаствовать в нашем деле. Химик, между прочим. Верочка, познакомься. Костя Бабст, главный хранитель этого музея.

– О! Я очень очарована, – протянула руку княжна.

Бабст, видимо, не знал, что делать. Он протянул было руку в ответ, потом отдернул, вытер ее о спортивные штаны, снова протянул, осторожно взял Муркину лапку – и вдруг наклонился и поцеловал ее.

– Какой милый! – восхитилась княжна. – Это только в России остались такие милые интеллигентские люди.

– Да чего уж там... – засмущался Бабст.

– А я услышала, что вы тут пели, и зашла послушать.

Княжна подошла к фотографиям.

– О, этого человека я знаю! – воскликнула она. – Это Юрий Визбор. Я его большая... как это?.. адмиратриса. Это он написал про лыжи у печки стоят.

– Точно! – расплылся Бабст. – «Домбайский вальс», шестьдесят первый год. Во как! Значит, и до Парижа дошло наконец.

– Да, он был настоящий герой-бессеребряник и большой путешественник. А это, наверное, горы Кавказа. Пьер, ты знаешь, что князь Леон был в таких же кавказских горах?

– Конечно, знаю, сестренка. У меня и фото есть. Я тебе потом покажу.

– Ты это не забудь. Костя, а ты тоже ходил в горы?

– Случалось, – ответил Бабст. – С пятнадцати лет по ним лазаю.

– О! Ты настоящий русский мужик! Как Визбор и как князь Леон Сергеевич. Я вас всех обожаю. Давайте выпьем!

– Верочка! – испугался Савицкий. – Так нельзя. Мы же в музее. И потом, может быть, Костя не пьет.

Бабст почесал лысину и смущенно ответил:

– Вообще-то пью. Но только с вечера. Утром нельзя, эксперимент у меня.

– А какой эксперимент? – княжна ужасно заинтересовалась этими словами. – Вы, наверное, тут в музее повторяете опыты Дмитрия Ивановича? Я тоже делала его опыт с хлоридом кремния в парафиновой бадье. Костя, мы должны все это подробно обсуждать!

Бабст был явно впечатлен ее знаниями.

– Ну, в общем, да, эксперимент менделеевский. Но как тебе сказать... В общем, я его не повторяю, а дальше иду. Я на себе опыты ставлю.

– Инкруаябль!Я сразу поняла, что ты герой. Расскажи немедленно, а то я буду сгорать от любознательности. Ты просто обязан все рассказать коллеге.

Неотразимая Мурка лебединой походкой подплыла к главному хранителю музея – и поцеловала его в заросшую щеку.

– Ну, пожа-алуйста! – пропела она нежнейшим голоском.

Бабст покраснел как рак и засопел, глядя в пол.

Потом он поднял глаза к фотографиям и вздохнул:

– Дмитрий Иваныч, ты уж прости меня! Сам видишь...

Главный хранитель подошел к своему столу, выдвинул нижний ящик и осторожно достал оттуда металлическую коробку, похожую на автомобильный аккумулятор. Сверху из коробки торчала воронка, а сбоку был приварен маленький краник.

– Вот он, менделеевский аппарат.

Савицкий одним прыжком преодолел расстояние от окна до стола, схватил агрегат и стал вертеть, рассматривая со всех сторон. Кроме краника и воронки – несомненно, приделанных недавно – снаружи ничего не было.

– А что внутри? – спросил он у Бабста. – И главное – что же он производит?

Бабст отобрал у него аппарат, бережно поставил драгоценную реликвию на стол, сел в кресло и сказал:

– В общем, раз уж такое дело, слушайте мой рассказ, ребята. Про устройство знать вам незачем, да и не поймете вы ничего. Хотя ты бы, Вера, наверно, поняла... Но нет, пусть хоть это тайной останется. А вот про действие – так и быть, расскажу.

Он нежно погладил аппарат и начал:

– Эта штука в описи значилась как батарея постоянного тока, и внутри у нее никто, конечно, не копался. Ну, и в экспозицию ее не ставили – кому такое интересно? Стояла у меня тут на шкафу, пыль собирала. А год назад случилось... В общем, жена от меня тогда ушла. Настроение, сами понимаете, так себе... хоть вешайся. Запил я. Пил по-черному, каждый день, но на работу ходил и на работе тоже пил. И вот как-то раз налимонился я с вечера и заснул. Просыпаюсь уже ночью, вот тут, за столом. Ну, перед охраной неудобно выползать в таком виде, поэтому сижу, квашу дальше. И вдруг примерно в половине третьего является ко мне сам Дмитрий Иваныч. Вот ей-богу, не вру, гитарой клянусь! Вот с этой самой фотографии сошел и сел напротив. «Выливай, – говорит, – все недопитое в мой аппарат». – «Какой такой аппарат?» – спрашиваю. – «А в тот, который вы, дураки, батареей называете». И на шкаф показывает. Слушаюсь, говорю. Спасибо тебе, говорю, Дмитрий Иванович, за то, что от белой горячки меня бережешь. Достал эту штуку со шкафа, вылил полбутылки в щель. А оно вдруг как зашипит и звук такой: тик-так, тик-так! Как будто таймер там встроенный. Пошла реакция – в темноте, на холоду, ты представляешь, Вера? Потом смотрю – закапало. Я стакан подставил. Через полчаса выдал аппарат сто грамм и затих. Ну, я пить это дело не стал, утром пошел в лабораторию, провел анализ... Формулу я называть не буду, ты извини, Вера. В общем, смесь странная оказалась, не пойми зачем такую гнать, хотя пить, в принципе, можно, для здоровья не опасно. Коту, помню, дал, тот вообще никак не среагировал. Ну, ладно. Слил я это дело в пробирку, сунул в рюкзак – думаю, с товарищами посоветуюсь – и поехал тоску разгонять на Грушинку.

– Куда? На Грушевку? В Минск, что ли? – удивленно спросил Савицкий.

– На Гру-шин-ку, – по слогам повторил Бабст. – Это фестиваль такой авторской песни на Волге. Ну ты-то, Вер, знаешь, конечно?

– А то! – по-свойски ответила княжна.

– Ну вот. Поехал я, значит, на Грушинку. На большую, которая пьяная на Мастрюках. День пью, два пью, три пью, чувствую, больше не могу. А надо дальше пить, тоска-то не проходит. А я не могу. И тут мне опять Дмитрий Иваныч явился. Вижу вдруг: у костра присел напротив и в крылатку завернулся. Хлебни, говорит, из своей пробирки. Слушаюсь, говорю. Хлебнул – и вдруг мир другим стал. Пьяного тумана как не бывало. Мир чистый, светлый, умытый – хотя кругом все те же хари. А Дмитрий Иваныч сразу исчез, даже поблагодарить я его не успел. Ну, от этого просветления я сразу на другую Грушинку переехал, которая потрезвее – на Федоровские луга, по соседству. Сижу там и думаю: что же со мной такое происходит? Я же турист бородатый пьющий, вымирающий вид. Всю жизнь за водушку горой стоял, наркоты чурался. Да я скорее «Сектор Газа» запою, чем дурь курить стану, не говоря о прочем черном и белом. А тут как попробовал...

Бабст махнул рукой.

– Но, может быть, это совсем не наркотик? – спросила княжна. – Ты ведь делал анализ?

– Делал, я же говорю. По составу не наркотик. Но делото в другом: душа к нему лежит. Так лежит, что не оторваться. Вот и пошла с тех пор такая жизнь: с вечера нарочно володю пью, в смысле водку, а утром у меня эксперимент – просветляюсь.

Все помолчали.

Дверь скрипнула, и в кабинет просунул голову Живой.

– Мне там скучно стало, – капризно сказал он.

– Ну ладно, заходи, – разрешил великодушный Бабст.

Паша, ступая осторожно, как кот по раскаленной крыше, прошел в дальний угол и пристроился там на краешке стула.

Савицкий вскочил и принялся, шагая по кабинету, горячо убеждать Бабста:

– Костя, ты пойми: то, что ты открыл и испытал, – это только начало. Этот «отрезвит» – всего лишь часть напитка, который придумал Лев Сергеевич. Если он один так отрезвляет и просветляет человека, то что же будет, если мы соберем полный состав?! Это же чудо! Разве тут дело в деньгах? Как ученый ты просто обязан нам помочь. Мы сделаем всех счастливыми! Все вокруг станут такими же замечательными людьми, как ты, как Визбор, как Дмитрий Иванович. Мы спасем мир!

Мурка тоже вскочила с места. Она подбежала к Косте, встала перед ним на колени и протянула к нему руки.

– Мы спасем мир? – спросила она. – Правда, спасем? Костик, скажи: правда?

Бабст посмотрел ей в глаза, блаженно улыбнулся и сказал:

– Ладно, спасем!

– А еще выделывался, – буркнул Живой из своего угла.

– Молчи, змей! – ответил ему Бабст, не оборачиваясь.