Текст книги "Дочь майора Никитича (СИ)"

Автор книги: Ольга Липницкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Глава 13

– Так, – шмыгнул носом Никитич, глядя на Евгена тяжелым взглядом, – Ну ты все слышал, да?

– И слышал, и видел, – вздохнул аналитик и взъерошил себе волосы.

– Евген, – Никитич присел рядом со своим сотрудником, которые, как известно, не бывают бывшими, – я сегодня принес свидетельство о рождении, – почти шепотом произнес он, – на Соколовскую Евгению Андреевну. – майор сделал многозначительную паузу, – Настоящее, – уточнил, не отводя взгляда.

– Понял, принял! – по привычке четко отозвался Евген, – Поиски сворачиваем?

– Нет, – недовольно буркнул майор, – Но не афишируем, – словно пристыженно отвел глаза, – Давай усиленно говорить, что Марийка опять родила двойню…

– В деревне? – недоуменно округлил глаза Расков.

Ответом ему было тяжелое молчание.

Евген вздохнул, вскинул брови, еще раз провел по непослушным волосам.

– Ну наследственность у вас такая, че скажешь, – обреченно развел руками аналитик.

Никитич довольно усмехнулся и крепко, с чувством, пожал руку другу.

– Ну, значит, это… – откашлялся Евген, – Строго между нами…

– Давай, выкладывай! – Никитич видел, что Евгену попросту не терпится, – Что там с этой грязью.

– С грязью ничего нового, а вот шнурок! – Расков загадочно посмотрел на майора.

– Шнурок, – Никитич начинал злиться.

– Ему четыреста лет! – быстро выпалил Евген, хорошо знавший своего шефа.

– Сколько? – у Никитича аж голос сорвался.

– Судя по радиоуглеродному анализу ему не менее трехсот, но не более пятисот лет, – четко отрапортовал Евген, – Точнее сказать не могу, надо привлекать специалистов.

– Не надо! – быстро среагировал Никитич, – Так, – зажмурился, потряс головой, – Час от часу не легче…

– Кстати, не ручаюсь за точность, но рисунок плетения соответствует символам языческой богини Рожаницы, – бодро начал Евген, но тут же увидел реакцию майора и осекся, – Ну… А, может, и нет!

– Расков, ты хочешь сказать, что мне тут жене языческая богиня ребенка передала? – возмущенно начал Никитич.

– Ну она же хотела девочку, – пожал плечами аналитик, который привык к логичным и стройным схемам.

– Так, стоп! – вспылил Никитич, – Давай думать трезво.

На этой фразе Евген удивленно посмотрел на майора, но промолчал.

– Откуда вообще мог взяться подобный… – Никитич пожал плечами, – артефакт!

– Из каких-нибудь раскопок, – оттопырил губу Расков, – У нас же тут были черные копатели.

– Там была икона! – отмахнулся майор.

– Андрей Никитич! – вдруг подпрыгнул Евген, – А что если мы зашли вообще не с той стороны?

– В смысле? – нахмурился Соколовский…

– Ну, – Евген суетливо оглянулся, потянулся к компьютеру, – Ну сколько может стоить эта штуковина?

– Явно не дороже ребенка, – отрезал майор.

– Да причем тут, – тряхнул головой Евген, будто муху назойливую отгонял, – Если это был просто способ перевозки? Ну… Вывезти археологические ценности, – Расков уже не видел ничего кроме экрана.

– И тут что-то пошло не так, – прищурился майор, склоняясь рядом с Евгеном.

– На черном рынке… – бормотал Евген… – Товарищ майор! – он отшатнулся и изумленно вздохнул, – У вашей дочери приданное на полмиллиона долларов!

Глава 14

– Давай, давай! Во всех подробностях!

Окруженная Анька Кошкина растерянно моргала глазами, обводя взглядом воинственно настроенных подруг.

Воевать они, конечно, собрались не против нее. Но белобрысой Аньке было страшно.

Вокруг лениво вышагивали кошки, суетливо жевали капусту кролики, и где-то в углу похрюкивал маленький поросенок, отличающийся поразительной чистоплотностью, и именно за это пущенный в святая-святых контактного зоопарка – кухню.

Подруги, едва пережившие атаку официальных инстанций, собрались на свой женсовет! Так их в шутку называли мужья. А дамы и не спорили! Чего спорить, когда все так и есть! Одна голова хорошо, а три лучше!

Вот и сейчас Ленка Чибис, Даша Раскова и Марийка Соколовская, решили, что у них недостаточно входящих данных для того, чтобы понять мотивы учительницы!

В том, что все затеяла именно эта манерная дамочка, женщины не сомневались. Ну и в процессе разговора вспомнили, что чаще всего эта странная работница органов образования посещала именно Аню Кошкину – молоденькую мать аж четырех детей.

Ленка Чибис, которая всегда отличалась воинственным нравом и прямотой характера, нависала над Анькой уперев руки в бока. Нет. Это была не поза сахарницы! Это была поза нападающего в регби. Наверное. Анька точно не знала, но предполагала что-то такое.

– Ань, давай во всех подробностях, что она тебе о себе рассказывала? – попробовала подбодрить подругу и почти коллегу Дарья Сергеевна.

Она часто приводила свой детский сад в контактный зоопарк, за которым присматривала Анька и Кирилл. Любила она кошек. Не тех, что Кошкины, а тех, что с хвостами и усами. Собственно говоря, этот контактный зоопарк и создавался ради Дашиных кошек. Но говорили женщины сейчас не об этом.

– Девчат, да ничего практически, – приложила руки к груди испуганная Кошкина, – У нее одна шарманка: «мужики все скоты, а мы бабоньки мучаемся, вместо того, чтобы хорошо жить детей нарожали и в рабстве!»

– Вот да! – кивнула Марийка, – Мне тоже самое пела!

– А ты ей что? – проигнорировав Марийку уточнила у Аньки Дарья.

– Ну что, что я детей своих люблю, что они у меня все долгожданные, – нахохлилась та, – Я ж и правда люблю! – почти выкрикнула.

– Да мы что, против? – усмехнулась Ленка, – Мы то знаем!

Кошкины в деревне были семьей знаменитой.

Добрый и простоватый Киря, очень красивая, но совершенно бесхитростная Анька. У них было четверо детей. Случайно. Почти как у Никитича. Младшие – близнецы.

История о том, как Киря чуть не сгубил себя, пытаясь «обеспечить» семью, и как потом всю деревню спасала их от беды, стала частью местного фольклора.

И именно после этого они стали смотрителями Кошкиного Дома. Сейчас это уже был полноценный контактный зоопарк с породистыми курочками, козочками и даже привезенным с Краснодарского края пони, но это совсем другая история.

В общем, о том, что Кошкины ради своих детей готовы на все, в деревне знал каждый. Кроме новой учительницы.

– А она мне такая, – вдруг возмутилась Анька, – «Со мной, милочка, ты можешь быть откровенной! Я ни в какую опеку не заявлю!» И так мерзко хихикала!

– Опека, – задумчиво произнесла Марийка, – У нее явно есть свои люди в опеке!

– Вопрос «Зачем»? – тихо отозвалась Даша.

И в старом домишке Марийки, который теперь был местом притяжения всей деревенской ребятни и бродячих животных, повисла тяжелая тишина. Было слышно, как шершавым языком вылизываются кошки, как сопят и фыркают морские свинки, как жуют кролики… Хотя, как жуют кролики было слышно абсолютно всегда.

– Девки, она детей отбирает! – выпалила Ленка, – Не могу объяснить как, но я прям вижу, что она детей неблагополучных выискивает!

Женщины поежились, словно от холода. Две из них прижали по крепче к себе младенцев, которых держали на руках.

– Очень серьезное обвинение, – все также тихо произнесла Даша, которая, впрочем, с Ленкой спорить не собиралась.

– А откуда она вообще в нашей деревне взялась? – прищурилась Марийка.

– Мне кажется, – Дарья Сергеевна Раскова встала, гордо подняла подбородок, расправила плечи, – Что самое время это выяснить.

.

В это самое время, пока в деревне зрел женский бунт, муж Марийки, Соколовский Андрей Никитич, стоял в полумраке душной заставленной лавки в одном из арбатских переулков. Воздух здесь был густым и сложным, как хороший парфюм: пыль столетий, воск для полировки красного дерева и едкий пот трусливого хозяина заведения.

Сам Никитич, несмотря на гражданский пиджак, стоял с видом видавшего виды налетчика с Большой Дмитровки. Его поза: широко расставленные ноги, привычно засунутые в карманы руки, всё говорило о том, что он здесь хозяин положения. Майор смотрел на плешивенького, дрожащего толстячка не свысока, а как бы немного сбоку, оценивающе, будто все знал заранее. Хотя один вопрос у него все же был:

– А если найду?

В этом восклицании было все и сразу. И недоверие, и угроза, и призыв к сотрудничеству.

– Да откуда? Откуда у меня текстиль! Я же всегда работал только с мебелью! – заламывал руки толстячок, сильно картавя от волнения.

– Еще книгами, – скучающим голосом добавил стоявший тут же Евген.

– И фарфором, – кивнул словно сам себе Никитич.

– Ой, ну было-то раз, случайно! – заохал картавый, заламывая руки с таким драматизмом, будто играл в любительском театре.

– Три полноценных эпизода, – не повышая тона, уточнил Евген, наконец оторвавшись от созерцания старинного секретера.

Перевел спокойный, безэмоциональный взгляд на толстяка.

– Первый по статье 190. УК РСФСР. Или вы предпочитаете новую редакцию?

– Кажется, в последний раз тебе условно дали? – Никитич сделал шаг вперед, в недра магазина, заставляя хозяина попятиться. – Срок же еще не погашен? А тут такое… Старинный текстиль. Явно очень ценный. Это уже совсем другие песни.

Майор уверенно продвигался вглубь лавки, где пахло нафталином и тайной.

– Женьк, пойдем, посмотрим на мебель! – бросил он через плечо, и на его лице вдруг появилась широкая, почти естественная ухмылка. – Может, женам креслица присмотрим! В деревне им скучно, пусть порадуются.

Этот внезапный переход с угрозы на бытовой тон был страшнее прямых угроз.

– Мосю! – с отчаянием заголосил хозяин магазинчика, словно выкладывая последний козырь. – Спросите лучше Мосю! Он тот, кто вам нужен!

Никитич замер, медленно обернулся. Его брови поползли вверх.

– Кого?

– Моисеев. Илья Николаевич, – еле слышно, почти шепотом, словно немедленно пожалев о сказанном, уточнил толстяк. – Атрибутикой… древних славян и варягов он занимается.

– Че-то я никогда о таком эксперте не слышал, – нахмурился майор, но в его глазах мелькнул острый, охотничий интерес.

– А он тихо занимается! – выпалил антиквар, уже почти обиженно, надув губы, как капризный ребенок. – Очень тихо!

А Евген, не выражая ни малейшего удивления, уже достал из внутреннего кармана пиджака узкий блокнот и с тем же аптекарским равнодушием приготовился записывать адрес. Шариковая ручка замерла в воздухе, готовая зафиксировать ниточку, которая, возможно, вела к центру всей паутины.

Глава 15

Зрелый, но еще крепкий и красивый мужчина, которого легко можно было бы принять за бодибилдера или телохранителя, с азартом и возбужденным сопением ползал над шнурком Никитича.

Да, именно так.

То, чем было перевязано одеялко младенца, подброшенного к дому майора, сейчас было разложено на специальном световом столе.

Шнурок казался почти живым: неровно витая конопляная нить поблёскивала тускло-золотистым ворсом, в некоторых местах проступали синие жилки, выцветшие, но всё ещё различимые. Там, где узор завивался петлёй, угадывался силуэт женской фигуры – почти примитивный, но узнаваемый

Высокий красивый мужчина, совершенно неуместно называемый Мосей, сгорбившись в три погибели и вставив в глазницу ювелирный окуляр, ползал, стараясь не дышать в сторону загадочной находки.

Периодически разгибался, утирал лоб, восторженно смотрел по сторонам, а потом, задержав дыхание, как пловец, снова нырял к столу.

– Ну, – нетерпеливо заерзал Никитич, – Можете что-то сказать?

– Немного, – буркнул Моисеев, и прежде чем Никитич разочарованно закряхтел, начал вещать тоном лектора на конференции, – Плетение ручное. «В зубчик», характерное для поясов и обережных тесем. Судя по степени полировки волокон на сгибах и микроскопическим следам износа, его носили. Долго. Возможно, поколениями. Начало семнадцатого века, конопляная нить, традиционное плетение для южных регионов тогдашней Руси… Я бы сказал, заволжье.

Он на мгновение замолчал, проводя пинцетом над загадочным синим узором.

– Период христианский, однако на рисунке изображена явно женская фигура, что свидетельствует о глубинном, языческом пласте верований. Поклонение Роженице или Радонице. Мне нужно провести хроматографический анализ красителей, – его голос дрогнул от волнения, – потому что использование этой конкретной минеральной лазури для крашения текстиля крайне не характерно для подобных бытовых артефактов того периода и это может быть...

Илья Николаевич замер, откашлялся, поднял на Никитича взгляд, полный немых вопросов и подозрений:

– Откуда он? – спросил он с интонацией, в которой смешались мания маньяка и мольба учёного, впервые увидевшего живое чудо.

– Мы и сами хотели бы это знать, – буркнул в сторону Соколовский, чувствуя, как привычная почва фактов уходит из-под ног, уступая место чему-то иррациональному.

– В общем, учитывая феноменальную, почти невозможную сохранность для органической ткани, не говоря уже о уникальности пигмента, – Моисеев помялся, подбирая слова, – я бы осторожно оценил данный артефакт тысяч в шестьсот – семьсот... – Он закусил губу, глядя на Никитича, оценивая его реакцию. – На старте. На черном рынке, разумеется. В музейной среде цены... иные. Но учитывая его индивидуальные особенности, – его голос сорвался на высокой ноте, но он тут же взял себя в руки и поднял почти равнодушный, отстранённый взгляд на майора и Евгена, – Продать хотите?

– Нет, – рявкнул Никитич и потянулся за шнурком голой рукой.

– Стойте, стойте, ради Бога! – аж присел, вытянув руки с растопыренными пальцами, Мося, словно отшатываясь от кощунства.

Он лихорадочно достал из ящика стерильный картонный короб для хранения монет и бескислотные бумажные салфетки. Дрожащими руками, с помощью пинцета, он бережно, как реликвию, уложил артефакт в ложе из бумаги.

– Так… Вот… – передал коробок с благоговением, – Держите. И постарайтесь не трясти.

Никитич, который до этого возил этот шнурок в заднем кармане джинс, вместе с ключами и пачкой жвачки, тяжело вздохнул, но короб принял. Шнур неожиданно показался тяжелым.

– Значит, юг России? – уточнил он, пытаясь вернуть разговор в практическое русло.

– Такой узор характерен для южных славянских племен, – снова оживившись, начал мужик, – Но учитывая его сакральный, обережный статус, он мог мигрировать с семьей как самая ценная семейная реликвия. Его могли подарить на свадьбу, например, – пожал плечами Мося. – Как символ плодородия и деторождения.

– Деторождения, – скривился Евген, внимательно глядя на коробок, будто сквозь картон видел тот самый загадочный рисунок.

– Ну да… – пожал плечами эксперт, – Женщине, которая очень хотела ребенка, но никак не могла…

– Мы поняли, – резко оборвал антиквара Никитич, поблагодарил, расплатился.

Мужчины вздохнули почти синхронно, оплатили консультацию, вышли на улицу осеннего города, втянули в легкие прохладный воздух, пахнущий прелой листвой. После лавки антиквара он казался невероятно свежим и современным.

– Я начинаю верить, что ваша жена ведьма! – глядя в удивительно голубое московское небо, выпалил Женька.

Никитич с сомнением посмотрел на него, потом туда, куда он там смотрел, не нашел ничего интересного, отвернулся, сплюнул:

– Погнали домой, – тяжело вздохнул он, – у меня завтра куча дел на работе, надо сегодня по максимуму Марийке помочь.

.

В Верхних Долах тем временем проводилась целая спецоперация под кодовым названием «Разочарованная мамаша».

К учительнице, под видом недовольной жизнью мамаши пришла Колькина Люська.

Она подходила на эту роль как нельзя лучше.

Во-первых, с Ниной Аркадьевной она еще ни разу не общалась, по той простой причине, что ребенок был постоянно с Колькой в мастерских или в зоопарке. А во-вторых, чувствительная Люська обладала недюжинным актерским талантом.

Сейчас, сидя на краешке старенького дивана в не очень опрятной учительской квартирке, Люська вся была – воплощенная жалость. Пальцы её нервно теребили край кофты, а глаза были на мокром месте.

– Представляете, я еще от этих родов не отошла, а он с меня уже второго требует! – со слезами отчаяния в голосе вещала Люська.

Слезы у нее были почти настоящие. Разговоры о втором ребенке в семье действительно шли страстные. Правда, хотела его Люська, а не Колька. Не, Колька тоже хотел, но углубившись в перинатальную и возрастную психологию, настаивал, что на второго пойдут только после того, как первому три исполнится.

Нина Аркадьевна сидела напротив за столом. Она странно напряглась, сгорбилась, как хищная птица на насестее. Её худые плечи были подняты, а взгляд прищуренных глаз был острым и колючим, словно булавка. Она медленно, почти механически склонила голову, придвигаясь, прислушиваясь.

А Люська продолжала:

– Раньше он хоть по вахтам ездил, деньги зарабатывал, – хныкала она, – А теперь сидит дома, как привязанный! Стережет меня, видите ли! Говорит, больно после родов свободолюбивая стала! – будто передразнивая мужа высказалась Люська, – А я что? А я своей жизнью жить хочу! Я тоже личность! Человек! Я вот на танцы хочу! – выпалила она не придумав ничего оригинальнее.

Последовала тягучая пауза. Нина Аркадьевна не двигалась, лишь её глаза, словно радары, прощупывали каждую черточку лица Люськи, каждый нервный жест. Воздух в комнате стал густым и сладковато-приторным. Люська почувствовала, как по спине пробежал холодок. «Неужели переиграла?»

И вдруг учительница странно, по-кошачьи подобралась. Плавно поправила пиджачок, сгладила несуществующую складку на юбке и подсела к Люське на диван так близко, что та почувствовала легкий запах отнюдь не дешевого парфюма.

– То есть вы хотите сказать, – её голос стал тихим, густым и медленным, как патока, – что ребенок в вашей семье нужен в основном мужу?

Её близость была невыносимой. Люська инстинктивно отклонилась назад, но, вспомнив о цели визита, снова подалась вперед.

– Да никому он не нужен! – выпалила она с внезапной, горькой искренностью, и тут же, испугавшись собственной дерзости и этого пронзительного взгляда, залепетала, покраснев: – Ну то есть… Ну как бы… Я же мать, я его люблю, конечно…

– Ничего, ничего, я все понимаю, милочка, – перебила её учительница, и её губы растянулись в узкой, безжизненной улыбке.

Она положила свою сухую, холодную ладонь поверх Люськиных пальцев. Та едва сдержалась, чтобы руку не выдернуть.

– Уж кто-кто, а я знаю, каково это – целый день с детьми. Однообразно. Утомительно. Как в клетке.

Она ещё больше понизила голос, превратив его в интимное, ядовитое шипение. Её глаза внезапно коварно блеснули в полумраке комнаты.

– А давайте… – она обвела взглядом комнату, будто опасаясь что их могут услышать, – мы придумаем вашему мужу какую-нибудь очень важную поездку? Очень, – она хищно улыбнулась, обнажив мелкие ровные зубы. – Важную. И очень… – её улыбка растянулась в широкий оскал, – далекую…

Глава 16

– А ему там точно будет хорошо? – шмыгала носом Люська, с силой сжимая ручки старой, поскрипывающей коляски.

Её пальцы побелели от напряжения, губы были искусаны почти в кровь.

– Как в лучших домах Парижа, моя дорогая! – сладко пела Нина Аркадьевна, но её глаза, холодные и оценивающие, как у бухгалтера на аудите, бегали по Люське и коляске.

– В смысле – Парижа? – чуть не взвизгнула Люська, совершенно не боясь разбудить ребенка.

Дело в том, что ребенка-то и не было. Сын Люськи и Кольки уже уверенно бегал и пытался приноровиться к папиной стамеске. Только вот учительница этого не знала, и хищно поглядывала на одетую в мальчишескую одежонку куклу.

– Ой, ну это же просто такое выражение! – взмахнула руками Нина Аркадьевна, сделав шаг вперёд, чтобы заглянуть под сильно опущенный козырек коляски.

– А его... его можно будет навещать? – спросила Люська, стараясь вложить в голос дрожь неуверенной матери.

– Ой, конечно, милая! Можно даже устроиться к нему няней! – учительница всплеснула руками, и её широкую, неестественную улыбку Люське захотелось стереть с её лица ладонью. Или кулаком. – Вы только представьте: пришли, поиграли несколько часов с собственным ребёнком – и спокойно ушли! – Нина Аркадьевна хохотнула, и этот звук был сухим и колючим, как скребок по стеклу. – Ещё и деньги за это получили!

Люська растянула губы в чем-то, похожем на улыбку, и мечтательно посмотрела на коляску, где неподвижно лежал пластиковый пупс.

– Ладно, я... я подумаю, – резко рванула она коляску с места и покатила вниз по улице, чувствуя, как спина под пристальным взглядом учительницы покрывается мурашками.

– Чего тут думать-то?! – позади почти взвизгнула Нина Аркадьевна. Люська услышала её торопливые шаги, но не обернулась. – Пока он тебя второго родить не заставил? Или тебе деньги не нужны? Ты же понимаешь, какая это сумма?

– Вы знаете, вообще-то дети – бесценны! – огрызнулась Люська через плечо, делая вид, что торгуется и набивает цену.

Нина Аркадьевна остановилась. Люська почувствовала её взгляд – тяжёлый, холодный, полный внезапной опасности. Она не побежала за ней, как того боялась Колькина жена, но Люське от этого стало ещё страшнее. Нещадно тряся темно фиолетовую дешевенькую люльку, Люська почти бегом свернула за угол.

– Какой кошмар, девочки! – влетела она, толкая перед собой коляску, во двор Дашиного детского сада, – Вы записали?

– Записали, – кивнула Ленка, – только ж не сказано ничего.

– Вот зараза! – металась по двору негодующая Марийка, – Няней она тебя устраивает!

– Девочки тихо! – строго произнесла Даша.

И замолчали все, включая кошек и куриц.

– Надо переслушать, – медленно произнесла мадам Раскова, – Может хоть что-то выловим.

Люська торопливо снимала с себя микрофон, Ленка щелкала мышкой ноутбука.

– Ну? – Марийка, прижимающая к своей груди какого-то сосущего младенца, склонилась над монитором.

«Вы же хотите для вашего ребенка всего самого лучшего».

«Только представьте, какие перспективы».

«Вы имеете право на лучшую жизнь»

– Да что б ее, – раздосадовано выдохнула Ленка.

– Что, все в пустую? – сморщилась Люська.

– Не в пустую, – вскинула подбородок Даша, – По крайней мере мы теперь знаем, зачем она здесь!

.

– Давай попробуем еще в аукционные дома запросы отправить? – Никитич с силой потер щеки, оставляя на коже красные следы.

Его глаза, уставшие от бесконечных строк на мониторе, уже были воспалены, но майор наотрез отказывался сдаваться.

Они сидели в тесном, пропахшем старым табаком и пылью кабинете его друга, ещё не ушедшего на пенсию следователя. Стол был завален папками, а на экране горели десятки вкладок с описаниями музейных ценностей.

Евген лишь скептически хмыкнул, не отрывая взгляда от клавиатуры.

– Шеф, ну нет! Не ответят же! Наш запрос от службы безопасности частного музея для них – как письмо на деревню дедушке. В лучшем случае проигнорируют, в худшем – пошлют официальный запрос на тему, кто мы такие.

– А вот запрос от следователя по особо важным делам – это уже другое дело! – Никитич вскочил, его тень гигантским измученным призраком заколыхалась на стене, заставленной стеллажами с архивами. – Они обязаны реагировать!

– Обязаны-то обязаны, – Евген откинулся на спинку стула, который жалобно заскрипел, – но пропажа товара – это страшнейший репутационный удар для любого аукционного дома. Они скорее будут тихо вести своё расследование, чем станут светиться в деле о краже. Они нам ничего не скажут.

– Так ты сформулируй по-другому! – взорвался Никитич, размахивая руками. – Нашли, дескать, на месте преступления улику! Описание прилагаем. Не располагаете ли вы информацией о подобных предметах, не поступали ли запросы на экспертизу? – он подкреплял каждое слово рубленым жестом.

Евген тяжело вздохнул, снова уткнулся в экран, его плечи выражали безмерную усталость.

– Шеф, мы что-то упускаем, – тихо, почти про себя, пробормотал он, вглядываясь в строки отчёта о химическом анализе.

– Что именно? – Никитич наклонился к нему, понизив голос.

Его собственная голова гудела от напряжения и осознания бессилия, но чувство долга заставляло работать на износ.

– Глину на той корзине помните? – Евген украдкой посмотрел на майора, в его глазах мелькала неуверенная догадка. – Результаты экспертизы. Смесь ржавчины, ПАВов и машинного масла. Ну откуда в стерильных музейных хранилищах или в чистеньких аукционных домах возьмётся такая гремучая смесь?

Соколовский не ответил. Он закатил глаза к потолку, надул щёки, как бульдог, и шумно, обреченно, выпустил воздух. Сделал круг по кабинету, подхватил с подоконника какую-то папку и снова швырнул её на место.

– Давай думать логически, Расков! – он провел пятерней по волосам, – Что может объединять исторические артефакты и моющие средства? Где пересекаются музейный мир и техническая грязь?

Мужчины недоумённо смотрели друг на друга. В их глазах читалась напряжённая, но пока бесплодная работа мысли. Воздух был густым от молчаливого отчаяния.

И тут дверь кабинета с грохотом распахнулась, ударившись о стену.

– Так! – на пороге стояла седая женщина в синем хозяйственном халате.

Она упёрла руки в бока и строгим, начальственным взглядом окинула захватчиков.

– Вы тут долго ещё мне пол топтать собираетесь? Рабочий день-то уже давно окончен! Пора бы и честь знать!

И, чтобы подчеркнуть свои слова, она неаккуратно толкнула стоявшее рядом ведро с мыльной водой. То покачнулось, расплескивая на пол пену.

Никитич и Евген застыли, как вкопанные. Их взгляды синхронно переметнулись с разгневанной уборщицы на расползающуюся по полу лужу, от которой тянуло запахом хлорки.

И в эту секунду в их глазах вспыхнула одна и та же, ослепительная и невероятная догадка.