Текст книги "Переворот"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Глава 7
ОТРЕЧЕНИЕ

На исходе белой ночи, когда двадцать восьмое уже перетекло в двадцать девятое, а большинство участников похода этого даже не заметило, отряд Алексея Орлова достиг Петергофа.

Алехану не верилось, что сутки назад он уже проделал этот путь. Двадцать четыре часа отделяли его от первого приезда, когда он, как тать, крался через сумеречный парк, и статуи предупреждали его об опасности. С тех пор произошло так много событий, что Орлову казалось, будто миновал год, а он сам состарился от пережитого страха, восторга и усталости.

Сейчас Алексей приближался к резиденции победителем. И хотя главная победа – поимка императора – была ещё не одержана, Орлов предчувствовал триумф. К его удивлению, парк был пуст. Перепуганные служители попрятались, садовники побросали свои инструменты прямо на клумбы, с одного из недостриженных кустов-пирамид свисал секатор на длинной ручке.

«Нас боятся! – рассмеялся Алексей. – Значит – уважают». На душе у него было легко и весело, хмельная удаль хлестала через край. «Эй вы, дурачье, встречайте новых хозяев!»

Его отряд на всём скаку вылетел к зверинцу. За пустыми фазаньими клетками – птиц в это время отпускали погулять по саду – Алехан заметил слабое движение и угадал синие мундиры. Раздался одинокий выстрел. Потом ещё пара. С головы Орлова сбили треуголку. Одного конногвардейца ранили в руку. Лошади шарахнулись от звука и заплясали на месте.

– Вперёд! – Алексей выхватил саблю. – За Её Императорское Величество! Покажем голштинской сволочи! – Он добавил ещё несколько крепких слов, но они потонули в дружном крике «Ура!!!».

Всадники, как на экзерциции, стали перескакивать низкие ограды вольеров. Поднялись лисье тявканье, птичий гвалт и топот мелкой живности, прыскавшей в разные стороны из-под лошадиных копыт.

Алехану ещё никогда не приходилось вести бой на такой пересечённой местности. Впрочем, ему вообще никогда не приходилось вести бой. Чувство опасности пьянило, а лёгкая победа над горсткой насмерть перепуганных голштинцев мигом вскружила голову. По его приказу гвардейцы отобрали у поверженных врагов ружья и тут же изломали их ударами о клетки. Этот акт вандализма показывал, насколько победители раздражены даже малейшим сопротивлением. К счастью, обошлось без смертоубийств.

Голштинцев тумаками согнали в центр зверинца, где Алехан, восседая на жеребце – истинном великане под стать хозяину, – обратился к ним, как какой-нибудь римский триумфатор.

– Где ваш государь, сукины дети? Говорите, ни то прикажу всех перестрелять.

Ничего подобного он делать, конечно, не собирался. Но ему был приятен страх врагов. Нравилось чувство власти. Наслаждение доставляла сама мысль, что он может карать и миловать. Отныне так будет всегда.

Из сбивчивого рассказа голштинцев выяснилось, что государь Пётр Фёдорович опять показал себя с лучшей стороны. Сначала затребовал к себе в Петергоф подкрепление из Ораниенбаума, а когда весьма поредевший из-за дезертирства полк всё-таки притопал в главную резиденцию, обнаружилось, что император позабыл о них и уже отбыл в Кронштадт спасаться бегством. О его дальнейшей судьбе вконец измученный адъютант Сиверс ничего не знал.

– Нас бросили, – повторял он. – Мы никому не нужны.

– Это ты сумел собрать остатки верных присяге и привести сюда? – милостиво осведомился Алехан. Он уже чуток охолонул от первого приступа гнева и простил голштинцам сбитую треуголку. – Составь отдельный список тех, кто пришёл с тобой, и себя впиши первым. Государыня умеет ценить ревность и мужество. Мы с тобой всего-навсего солдаты и не должны после драки пенять друг другу.

Ах, как приятно было предстать сильным и милосердным, знающим толк в рыцарских добродетелях... Адъютант Сиверс хотел было бросить в самодовольное лицо победителя, что он-то де и правда солдат, помнит свой долг, а вот ты, свинья, настоящий нарушитель присяги, но раздумал. И не только потому, что побоялся разгневать Алехана. Просто у них разный долг, и не вина этого русского Голиафа, что для значительной части его соотечественников сохранение верности императору стало равносильно предательству самих себя – своей веры, страны, чести... Не Сиверсу их судить.

Судьба государя оставалась неизвестной. Алексей приказал сопровождавшим его офицерам осмотреть все павильоны и малые дворцы. А сам направился в Большой. Там в диванной он нашёл изнывающих от волнения дам и от повисшей у него на шее графини Брюс узнал о злополучном путешествии Петра в Кронштадт.

– Где же он теперь? – изумился Орлов. – Неужели снова подался в малую резиденцию? Повезло же Пассеку! – от досады Алехан готов был выругаться.

Однако честь арестовать государя не выпала никому. Пётр сдался сам. Охотничьи угодья Ораниенбаума весьма обширны и небольшой павильон, где он провёл ночь, далеко отстоял от дворца. Наутро император послал Гудовича на разведку. Тот возвратился с неутешительными вестями – малая резиденция занята мятежниками. Это событие окончательно добило Петра. Его скрутил такой пароксизм желудочных колик, что несчастный два часа пролежал пластом, а потом, превозмогая боль, слабым голосом потребовал к себе генерала Измайлова и умолял его ехать в Петербург парламентёром.

– Обещайте ей всё, – шептал император, – власть, корону, моё отречение в пользу Павла. Скажите, что я её нижайший слуга и первый из подданных. Пусть только позволит мне убраться на родину и, клянусь, я ни словом не напомню ей о себе.

Измайлов не без тайной радости принял роль посредника и поспешил в столицу, но на полдороге, при самом въезде в Петергоф, его остановил патруль и препроводил к государыне.

Екатерина выглядела усталой. За прошедшую ночь ей довелось спать два часа, а стараниями Дашковой этот срок ещё сократился. Императрица выслушала генерала настороженно.

– Ступайте и скажите моему мужу, чтоб не выставлял никаких требований. Ему гарантируют безопасность и все мыслимые удобства, в том случае если он незамедлительно прибудет сюда и подпишет необходимые бумаги.

Сегодня Екатерина не была склонна к поиску компромиссов. Полумеры её не устраивали. Она уже чувствовала себя хозяйкой положения и дала окружающим понять, что считает какие-либо переговоры излишними.

– Григорий Григорьевич, – обратилась она к фавориту, – возьмите надёжный эскорт, поезжайте с генералом Измайловым и привезите сюда государя. Если надо, гарантируйте ему любые преимущества. Обещайте, что мы исполним всё, что он пожелает, только доставьте его в целости и сохранности.

Орлов повиновался. Забрав тяжёлую золочёную карету покойной Елисавет Петровны, Гришан отправился к Ораниенбауму. Петра вынесли из охотничьего домика на руках. Государь страдал всю прошедшую ночь и нынешнее утро. Цвет его лица был иззелено-жёлтым, губы сухими и обветренными. Елизавета Воронцова порывалась поехать с ним. Она шла подле возлюбленного, держа его за руку, и беззвучно шептала слова утешения.

На минуту Орлову пришло в голову, что грех разлучать этих людей, и без того несчастных. Но представив огорчение Като, когда она увидит соперницу, привезённую вместе с императором, раздумал проявлять милосердие.

Петра уложили в экипаж, всадники с обнажёнными саблями поскакали по бокам от кареты. Чуть только она скрылась за поворотом, фаворитку и царского адъютанта Гудовича взяли под стражу.

– Вас препроводят в Петербург, в дом вашего дяди, – сказал Гришан Воронцовой, – и оставят там под караулом. Советую сидеть тихо и не напоминать государыне о своём существовании докучными просьбами. Вас, конечно, не забудут – для этого вы причинили Её Величеству слишком много неприятностей – но, может быть, простят. Императрица добросердечна.

Казалось, Елизавета не слышит его. Она продолжала крестить дорогу, на которой уже осела пыль.

С Гудовичем разговор был короче. Караульные просто отобрали у него оружие, связали руки за спиной и дали для порядка в ухо.

Орлов покинул охотничий домик последним и вскоре догнал эскорт. Император был в карете один. Вокруг скакали свои же преданные товарищи-гвардейцы. В последние два года Гришан так часто передавал им «материнские благословения» от Като, что был уверен: эти не выдадут. Орлова охватило муторное чувство. «Чего мы с ним церемонимся? Куда везём? Зачем? Всё равно никто не знает, куда его девать?»

По сторонам от кареты мелькали чахлые берёзки. Справа было болотце. Слева – глухой лес. «Навязать камень на шею да и спихнуть в овраг...» Гришан с трудом подавил властное желание решить дело сейчас же. Коротко и страшно. Так, чтоб потом нельзя было пойти на попятные. Разом обрезать все концы и – в воду. Чёрную. Болотную. Без дна.

Орлов провёл тыльной стороной ладони по лбу и отогнал от себя тяжкие мысли. Хоть и плохой человек, но всё ж человек – не собака. И у него, Гришана, душа всего одна. Удавил бы ирода собственными руками, да не поднимаются. И что Като собирается с ним делать?

Это был вопрос вопросов. Екатерина расхаживала по скрипучим половицам дубового кабинета Петра. Комната, похожая на корабельный кубрик, действовала на неё успокаивающе. Здесь всё было соразмерно, всё к месту. И медная сфера глобуса, тускло поблескивавшая жёлтыми боками, и картина Ван Эйка с видом Амстердама. Тут хорошо думалось, сюда Като сбежала от назойливой толпы придворных и запёрлась на ключ.

В окно Её Величество видела, как подкатила карета, как из неё вывели пошатывающегося Петра. Как тот поднял голову и скользнул взглядом по окнам второго этажа, из которых на него пялились сотни любопытных испуганных глаз.

Като отпрянула вглубь комнаты. Ей не хотелось встречаться с мужем. Как она выйдет к нему? Что скажет?

«Откуда эта робость? – одёрнула себя императрица. – Он во всём виноват!» Но почему-то сейчас виноватой чувствовала себя именно она. Подняла мятеж против законного государя, захватила его в плен, вымогает отречение...

Екатерина подошла к столу. На нём лежал черновик манифеста об отречении. В который раз пробегая его глазами, она находила всё новые и новые уязвимые места. Чего стоило, например, заявление о том, что Пётр отказывается от короны в пользу наследника Павла. Текст составил тайный советник Теплов, приближённый гетмана, его заместитель по Академии наук. Скользкий человек, ученик Феофана Прокоповича, вполне усвоивший иезуитские взгляды своего патрона. Ему Като не доверяла.

Именно Теплов в ночь на 28 июня спешно отпечатал в академической типографии манифест о восшествии на престол новой императрицы. Но опять же и там о её самодержавной власти не было сказано ни слова. Мол, «принимая бразды правления, выпавшие из рук... обязуюсь до совершеннолетия цесаревича Павла Петровича исполнять обязанности и хранить для него в нерушимости корону российскую...».

Все они хотели видеть её только регентшей. Между тем Павел ещё не провозглашён ни цесаревичем, ни наследником. Пётр не желал его признавать, и вот результат: ныне мальчик – никто – просто сын свергнутого монарха. До тех пор пока другой монарх не назовёт его своим преемником, Павел с точки зрения законодательства Петра Великого не имеет никаких прав.

Очень удобная лазейка для того, кто хочет протащить на престол своего кандидата. Благо их в России – пальцев на руках не хватит считать. Одно Брауншвейгское семейство чего стоит. А говорят ещё о каких-то детях Елисавет...

Като покусала гусиное перо, размашисто вычеркнула из манифеста фразу об отречении в пользу сына. Теперь получалось, что Пётр отрекается просто так – в пространство. Поправила ещё несколько мелочей, ставивших её в двусмысленное положение. Зачем вообще упоминать об Иване Антоновиче и обосновывать беспочвенность его притязаний? Только лишний раз напоминать Европе о существовании этого несчастного. Ещё менее к месту обязательство сделать гарантами отречения союзные России державы. К чему? Это наше внутреннее дело. И надзирать за нами мы никому не позволим.

Екатерина ещё раз прошлась по кабинету и опустилась в кресло. Всякий раз, когда она мысленно касалась судьбы бывшего императора, её охватывала робость. Като запрещала себе думать об этом, оттягивала решение сколько могла. Отпустить за границу? Небезопасно. Рано или поздно это выльется если не в интервенцию, то в дипломатический шантаж со стороны сильных европейских держав. Заточить в крепость – подать повод для бесчисленных придворных интриг и заговоров.

Но что же делать? Многие из её недальновидных сторонников преданно заглядывают в глаза, желая угадать в них безмолвный приказ. Тот же Алексис, тот же Пассек и даже добрая душа Гри-Гри нет-нет да и взглянет на неё искоса, мол, что же ты? Пора решать. Они вряд ли понимают, что такой шаг погубит всё дело. Сегодня она – спасительница Отечества, матушка. А завтра? Народ не потерпит государыню-мужеубийцу. Под тяжестью позора ей придётся отступить – передать трон сыну. Такой исход выгоден только Панину, желающему видеть на троне своего ученика. А этот ученик ещё и читать-то толком не выучился!

Екатерина поймала себя на том, что думает о сыне как о сопернике, перенося на него раздражение против интриганов-воспитателей. «Боже, надо отнять у них мальчика, держать его при себе, воспитывать самой...» Но на неё навалилось столько дел, столько мыслей. Она просто изнывала под их тяжестью.

Изрядно почеркав черновик, Екатерина велела его переписать и отдала Теплову.

– Вот мои мысли, Григорий Николаевич. Извольте испросить у императора подпись на этом варианте. Никакой другой я не приму.

Приближённый гетмана пробежал глазами бумагу.

– Ваше Величество, тут нет...

– Такова была моя воля, – резко оборвала его императрица, – и если я найду в опробованном государем документе какие-то добавления и исправления по сравнению с этим, мы будем переписывать отречение снова и снова.

На лице Теплова застыло удивление. Он не ожидал от молодой императрицы такого упрямства.

– Кстати, Григорий Николаевич, – сладким голосом добавила Екатерина, – мне показалось, что отпечатанные вами манифесты о моём восшествии как будто припоздали?

Смущённый чиновник пустился в объяснения, что-де наборщики не успели к сроку, слишком хоронились и боялись громко стучать свинцовым шрифтом о доски... Но императрица не стала слушать дальше, милостиво махнула рукой и отпустила из кабинета.

Большое дело показать подчинённым, что ты помнишь не только их заслуги, но и промахи, однако закрываешь глаза до тех пор, пока тебе верно служат.

Като не собиралась встречаться с супругом и присутствовать при отречении. Доверенных лиц будет достаточно. А ей нужен только документ. Страшная трусиха – она боялась сцен, упрёков, слёз... Вид его унижения не доставил бы ей удовольствия. Только уронил бы в собственных глазах.

Как потом рассказывал гетман Разумовский – он-то не отказал себе в удовольствии поглумиться над поверженным врагом – император был тих и безволен, как ребёнок. Подписал сразу, не читая, и лишь просил разрешения нацарапать ей записку.

Этот клочок мятой бумаги Кирилл Григорьевич принёс Екатерине в рукаве. Косая дрожащая строчка бежала по странице, как заяц на травле, и в углу за недостатком места делала петлю. Пётр именовал себя нижайшим слугой Её Величества и умолял позволить ему взять с собой – куда бы его ни повезли – Елизавету Воронцову, лакея Маслова, доктора Крузе, любимую скрипку да собаку мопсинку.

А она-то ещё боялась, что муж будет выставлять несусветные требования!

Като взяла перо и вычеркнула упоминание о фаворитке.

– Это лишнее, – пояснила она. – Остальное он получит тотчас.

Однако оказалось, что преданный лакей Маслов в Ораниенбауме, Крузе в Петербурге. А увозить императора надо незамедлительно. Потому Петру были вручены лишь скрипка да мопс, с трудом пойманный гвардейцами в саду.

– Ему нельзя оставаться здесь, – сказал Разумовский. – Солдаты в брожении, поговаривают: а не убить ли ирода пока суд да дело? Если вы хотите сохранить ему жизнь...

– Да, я хочу сохранить ему жизнь, – с ожесточением заявила Екатерина. – Зарубите себе на носу: он должен жить. Это необходимо и для моей доброй славы, и для чести нашего дела. Сильные милосердны.

– В таком случае, распорядитесь насчёт места его пребывания, – усмехнулся гетман. – Чем скорее его увезут отсюда, тем меньше будет у солдат соблазна поступить с ним... – Разумовский крякнул: – Э-э-э, грубо.

– В нескольких верстах от резиденции есть небольшая мыза Ропша, – подумав, сказала государыня, – подаренная мужу покойной Елисавет. Это спокойное и уединённое местечко. Пётр очень любит охотиться в его окрестностях. Оттуда по реке его можно будет прямиком доставить до залива и отвезти в Шлиссельбург, когда там будут готовы подобающие покои.

Гетман хмыкнул. Совсем недавно в разговоре с Паниным императрица настаивала на том, что Петрушку следует отправить в Голштинию. Была ли это игра? Вряд ли. Скорее всего, она ещё не приняла окончательного решения. То, что ирода увезут в «уединённое местечко», очень и очень на руку. Легче будет его... В Шлиссельбурге, поди, к узнику и не подобраться.

В кабинет постучали, и на пороге появился Пассек, так и не представившийся государыне после поездки в Ораниенбаум. Пётр Богданович низко поклонился и, приняв благосклонное приветствие, молча протянул Екатерине свёрнутые в трубку бумаги.

– Ваше Величество, вот это было обнаружено мною на полу покоев госпожи Воронцовой. – Больше капитан не произнёс ни слова, настороженно наблюдая за лицом императрицы.

Като взяла бумаги не без внутреннего содрогания. В её планы не входило обнаружение секретных документов в резиденциях. Мало ли что могло открыться глазам простодушных гвардейцев. На неокрепшие умы и бесхитростные души служивых тайны императорской фамилии могли оказать самое развращающее действие.

Государыня развернула первый листок и углубилась в чтение. Это был приказ императора об её аресте, помеченный вчерашним числом. Успели. Как вовремя! Она колко рассмеялась. В сущности, ничего нового, но всё-таки не приятно. Особенно то, что Пётр хранил этот важный, касавшийся только их двоих документ в спальне у любовницы. Но и его можно понять: хотел сделать фаворитке подарок на свои именины. Видимо, обнародование указа он приурочивал к вчерашнему торжественному обеду.

Екатерина зажмурила глаза и на мгновение представила, как бы это было. Полный зал народу, блестящее общество, иностранные послы. Всё внимание обращено на государя. А он уже сильно пьян, встаёт с бокалом в руках и через стол бросает ей оскорбления в лицо. У императрицы возникло чувство дежавю. Такое уже было. А одна и та же пьеса не может дважды играться с одинаковым успехом.

Но стыда-то, стыда-то сколько!

Като взяла вторую бумагу. Она была всего-навсего приложением к первой. Манифест о расторжении брака. Черновик. Без числа. Значит, этот документ ещё только готовили. Собирали материал. Писали варианты. Но именно он вызвал у Екатерины приступ безотчётного гнева. Острого. До рези в груди и чёрных кругов перед глазами.

Пётр потащил на люди всю грязь, которая была между ними. В официальной бумаге называл жену прелюбодейкой и перечислял её любовников (тех, кого знал). Каков подлец!

И опять Екатерина сумела взять над собой верх. Заставить себя посмотреть на дело глазами мужа. Ему нужно было как-то обосновать своё право на развод. Странно только, что он не обратился за этим к церковным властям. Впрочем, что странного? Иерархи держатся на сей счёт весьма строгих правил и не позволили бы царю запросто расторгнуть брак. Разве что сослать жену в монастырь. Это в здешних вкусах. Но вот беда, сам Пётр стремился упразднить монастыри, ведь Лютер осуждал монашеский образ жизни...

Бедный, бедный дурачок! Супруг совсем не понимал, в чём его выгода.

Като тряхнула третью бумажку, брезгливо держа её двумя пальцами за край. Листок развернулся и открыл ей признание русского посла в Швеции Сергея Салтыкова в том, что он в бытность камергером двора Её Величества Елисавет Петровны по прямому приказу последней соблазнил великую княгиню Екатерину Алексеевну с целью обеспечения престолонаследия. Салтыков подтверждал, что именно он, а не «недужный тем временем и по малолетству неспособный государь наследник Пётр Фёдорович» является настоящим отцом Павла.

Под письмом стояли число и подпись. Месяц назад, когда её бывший любовник посетил Россию и получил повторное направление в Стокгольм. Вот цена его верительных грамот. Кровь бросилась Екатерине в лицо. Она всегда знала, что Сергей предатель. Слабый человек. Трус. Но почему-то старая боль, догнавшая её в день торжества, доставила императрице особенно много горя.

– Ступайте, – глухо приказала она Пассеку. – Это внутренние дела императорской семьи и не имеют до подданных никакого касательства.

Когда дверь за спиной капитана закрылась, Като позволила себе разрыдаться. Слёзы прятались у неё совсем близко. В юности она орошала ими страницы сентиментальных романов. Как и покойная Елисавет, часто плакала в церкви. Жалела птиц-подранков и ямщицких лошадей.

Однако нет худа без добра. Происшествие с бумагами помогло Екатерине решиться на очень важный шаг. Она не отпустит Петра в Голштинию. По-рыцарски благородно и крайне недальновидно. Прочитанное, как свежей волной, обдало её ненавистью мужа. Напомнило, что он вражествовал ей всегда. Чуть только она ослабит хватку у него на горле, Пётр из жалкого и раздавленного человека обернётся каверзным паяцем, который издевался над ней годами.

Прочитанное избавило Като от чувства вины и подтолкнуло к вынесению окончательного вердикта. В Шлиссельбург. От греха подальше. По стопам государыни Елисавет Петровны и Брауншвейгского семейства. Покойная знала, что делала. И не проиграла, хотя двадцать лет жила в страхе: вдруг Иван Антонович выберется из тюрьмы.

И всё же Елизавета не пошла на преступление. Она, Екатерина, постарается победить свой ужас. Научится плавать с камнем на шее.

Като позвонила в колокольчик и приказала позвать к себе Алексея Орлова. Алехан явился немедленно. Он уже расставил караулы, пресёк разграбление винных погребов и кухни. Раз десять поругался с княгиней Дашковой по поводу того, какие выходы из дворца перекрывать и сколько венгерского выдавать гвардейцам. До чего же назойливая бабёнка! Жужжит, как муха. Один разок окоротил её.

– Ступайте, княгиня, к Её Величеству. Императрице потребна дама для услуг. А мне командир не нужен. Пьяные солдаты – не белошвейки. Вряд ли они даже понимают, что вы им говорите на привычном для вас языке. Вы же видите, они вас не замечают.

У Екатерины Романовны на глазах закипели слёзы. Гордо вскинув голову, она удалилась, но через четверть часа вернулась полная новых идей и опять принялась донимать его.

– Алексис, – императрица доверительно взяла Орлова за руку и подвела к окну. – Можете ли вы гарантировать, что здесь, в Петергофе, моему супругу ничего не грозит?

Вопрос был непростой, но Алехан ответил сразу.

– Нет, Ваше Величество, – он давно понял, что в разговоре с Екатериной откровенность – первое правило. Почувствует фальшь – потеряет доверие. – Дело в том, что гвардейцы едва слушаются офицеров. Мы с большим трудом сохраняем порядок. Чёрт знает, где они только берут вино. – Орлов смутился своей грубости. – То кабак разграбят, то в погреб залезут... Три часа назад, когда государя везли сюда, двое канониров выкатили пушку к дороге. Завидели карету, навели орудие, запалили фитиль. Хорошо Потёмкин заметил, успел ударить шпагой по руке одного из болванов. А так бы кусков не собрали.

Екатерина этого не знала, но слова Алексея только укрепили её в желании отправить бывшего императора куда-нибудь подальше.

– Друг мой, – она снова вернулась к столу и взяла с него бумагу. – Это предписание для вас. Составьте приличный конвой из наиболее трезвых и преданных людей. Вы назначаетесь его командиром. Отвезёте Его Величество на мызу в Ропшу. Знаете, где это?

Орлов кивнул.

– Вам не трудно будет обеспечить там охрану Петру. Но умоляю вас, – Като до боли стиснула локоть Алексея, – берегите его как зеницу ока. Он болен, он слаб, но, быть может, это притворство и в любой удобный момент ваш узник попытается бежать. А может статься, чёрные мысли подвигнут его к крайнему шагу, и он решит покончить с собой. Хотя не думаю. Пётр – трус.

Алехан хмыкнул. У него не раз был случай убедиться в справедливости подобного суждения. Трус и подлец. Даже если такого негодяя заставят ползать на четвереньках и хлебать из собачьей миски, он не отважится наложить на себя руки. А что, это мысль!

В глазах Орлова на мгновение зажёгся злобный огонёк. Добродушным тюремщиком для Петра он не будет. И не потому, что рабу всегда приятно попирать бывшего господина. А потому... Алексей едва ли не с болью воззрился на Екатерину. Именно поэтому. И ни по какой иной причине.

Кто не ценит совершенства, достоин худшей участи.

Гришан лежал в жёлтой диванной на канапе, вытянув повреждённую во время скачки ногу. Он неудачно спрыгнул с лошади, попал каблуком на камень и потянул связки. Сняв сапог и накрепко перебинтовав ступню располосованной портянкой, Орлов улёгся, велел лакею пододвинуть к канапе круглый столик, подложил себе под спину подушку и углубился в чтение бумаг, которые ворохом вывалила ему на колени императрица.

– Это дипломатическая почта, mon ami, пришедшая в последние три дня. Поздравления моего супруга с днём ангела от иностранных дворов. Ничего не значащая чушь, но ознакомиться стоит. Может попасться нечто важное. Окажите мне эту услугу.

Гришан пожал здоровенными плечами. Отчего бы и нет? Её намёк был столь прозрачен, попытка приучить его читать государственные бумаги столь откровенна, что ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться.

Впрочем, через полчаса он глубоко заскучал. Добрая половина оказалась написана по-немецки. На нём Орлов читал с трудом. А вторая – по-французски. Этого языка Григорий вообще не знал. Какую важную информацию он мог выловить из этой галиматьи – неизвестно. Вот если б рядом оказался Потёмкин. Но Екатерина услала верного Грица в Ораниенбаум, проверить, не лютуют ли гвардейцы с побеждёнными врагами. Зато явилась княгиня Дашкова. Она тоже утверждала, что «в совершенстве владеет всеми иностранными диалектами». Но как раз ей Орлов ни за что не передоверил бы поручение императрицы.

Дашкова брела по комнатам дворца усталая и опустошённая. У неё почему-то были вывернуты карманы мундира. Часа два назад Гришан видел, как она раздавала солдатам деньги, уговаривая их отказаться от разграбления дворцовых погребов. Напрасный труд. Служивые, конечно, деньги взяли, покланялись княгине-матушке и пошли дальше опустошать кладовые. Екатерина Романовна не без содрогания наблюдала происходящее. Читая книги о восстаниях против тирании, она никогда не думала, что вблизи это благородное дело выглядит так отталкивающе. Кажется, никого, кроме неё, не воодушевляла любовь к Отечеству. Солдатам нужна водка, главарям заговора – чины. А ей? Что получила она?

Молодая дама наткнулась на Гришана случайно. Почти споткнулась о него. Он лежал на роскошном диване с шёлковой лионской обивкой, скинув на наборный паркет свои вонючие сапоги. Эта картина и сама по себе способна была вызвать гнев княгини. Но заметив на столе перед Орловым горку запечатанных пакетов, которые обычно присылались её дяде-канцлеру из Коллегии иностранных дел, Дашкова едва не вскрикнула от негодования.

– Как вы смеете, сударь, вскрывать эти бумаги? – требовательно вопросила она. – На них государственная печать. Я немедленно доложу императрице!

– Извольте, – невозмутимо отозвался Гришан. – Её Величество сама приказала мне ознакомиться с ними.

Княгиня чуть не подскочила на месте.

– Не может быть! Для работы с ними государыня должна назначить особых лиц. Ни вы, ни я для этого не годимся.

Гришан отлично знал, что, когда говорят «ни вы, ни я», имеют в виду только собеседника, а себя упоминают из вежливости. Он проигнорировал замечание Екатерины Романовны и продолжал с нарочитым хрустом ломать сургуч.

– Ваши манеры выдают завсегдатая кабака, – ядовито заметила княгиня. – Здесь вы не у себя дома, чтоб валяться на диване. Впрочем, возможно, отныне вы воспринимаете дворец как собственный дом?

Намёк был прозрачен. Лицо Гришана вытянулось.

– Нет, княгиня, – произнёс он с видимым усилием. Эта назойливая особа всё-таки задела его за живое. – Я не собираюсь задерживаться при дворе. Я человек простой, мало знаю и не имею опыта в здешних интригах. Нам с вами придётся потерпеть друг друга ещё несколько дней. За сим я откланяюсь.

Екатерина Романовна не поверила своим ушам. Он шутит? Играет с ней? Или действительно так прост? А быть может, место официального фаворита пугает его? Он видел, как презирали и травили Шувалова, и не хочет для себя такой участи?

Её сомнения рассеялись вечером. Императрица пригласила подругу на скромный ужин. После целого дня отчуждения, когда Като занималась делами и не привлекла княгиню ни к одному из них, это предложение весьма обрадовало Дашкову. Она уже предчувствовала, как наговорится с подругой наедине, но с досадой обнаружила, что стол накрыт на три куверта у того самого канапе, на котором днём валялся Гришан.

Вскоре явились и Екатерина с Орловым. Они были оживлены, смеялись и беспрестанно обсуждали подробности похода.

– Примирите нас с Григорием Григорьевичем, княгиня, – ласково обратилась к ней государыня. – Он просит у меня отставки и всерьёз полагает, что я подпишу её, явив тем самым чёрную неблагодарность.

Екатерина Романовна перевела взгляд на фаворита. Тот, нехотя, повторил слова, сказанные днём.

– Отпустите медведя в лес, Ваше Величество. Право же, так будет лучше.

На сей раз в тоскливом смущении этого огромного, мужиковатого человека княгине показалось нечто искреннее. Но она не позволила себе поверить. Хочет уйти, пусть уходит. Здешняя жизнь действительно не для него. Тут нужны люди с опытом, знаниями и твёрдыми убеждениями. А этот остолоп и читает-то, наверное, с трудом.

– Мадам, – обратилась она к Екатерине, – всякий волен сам избирать свою судьбу. Если господин Орлов не чувствует в себе сил продолжать службу, то у вас есть сотни способов вознаградить его за помощь, не возводя в высшие чины и не вызывая тем самым ропота.

Наверное, княгиня сказала совсем не то, чего ожидала от неё подруга, потому что лицо Като помрачнело, и она бросила:

– Оставим это. Вижу, мы не найдём сегодня решения. Нам всем нужен отдых.

Ужин прошёл кисло. Глядя на своих молчаливых сотрапезников, Екатерина размышляла о том, почему между близкими ей людьми царит такая обжигающая ненависть? У этой неприязни были глубокие корни, и яблоком раздора, как всегда, служила она. Каждый хотел её только для себя. Не понимая, что императрица не может принадлежать кому-то одному...