Текст книги "Переворот"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Переворот

Глава 1
ДЕЛОВЫЕ ЛЮДИ

26 июня 1762 года. Петербург – Петергоф

Дорога из столицы в Петергоф подействовала на Екатерину успокаивающе. Четыре часа нетряской рыси по гладкой брусчатке среди живописных окрестностей. Иностранцы сравнивали это путешествие с поездкой в Версаль. Загородные дворцы знати на взгорьях, тихие пруды в тени плакучих ив, ухоженные зелёные изгороди...

Мирные картины сельской жизни всегда приводили Като в состояние задумчивого покоя. Без мыслей. Без чувств. Она могла ехать и ехать, следя, как меняется за окном пейзаж, оставаясь тем же.

Панорама Финского залива, открывшаяся близ Стрельны, вернула в её душу тревогу. Штормило. По гигантской серо-синей чаше бежали ломкие волны. Ветер сразу ударил в стенки кареты и застучал по лаковым панелям сдутым с дороги песком. Като подставила руку, и тут же из щели между дверцей и обивкой ей в ладонь ударила тугая струя воздуха. Женщина откинулась обратно в кресла и плотнее окуталась шалью. Она не отличалась крепким здоровьем и с испугом подумала, что может простудиться в стылом Монплезире.

Именно там располагались её покои. Всего семь комнат. Прихожая, приёмная, музыкальная, столовая, гостиная, спальня и кабинет. Всё, что нужно для великокняжеской четы! Щедрый подарок тётки Эльзы. В то время как сама она занимала целый дворец над Большим каскадом, а каждый из её фаворитов – по крылу.

Като не роптала. Ей приятно было жить на некотором расстоянии от двора. Как говорят солдаты: поближе к кухне, подальше от начальства. Екатерина и обитала как раз невдалеке от кухни. И от мыльни, занимавшей весь левый флигель Монплезира. Очень удобно! Маленький садик, отсутствие чужих глаз, белая мощёная галерея вдоль моря и две липовые аллеи, на которых никто не бывает.

Семнадцать лет она провела здесь и могла назвать каждое дерево по имени. Они стали её друзьями и собеседниками, за неимением лучших. Ветер шелестом листвы отвечал мыслям, волны рокотали у самых ног. По ночам от их грохота трудно было заснуть, казалось, что они вот-вот подмоют фундамент и унесут дворец в море.

Пётр Великий предпочитал жить на неудобьях. Когда-то дворец принадлежал ему. Като почти через силу воспитала в себе любовь к этому странному человеку и сейчас ощущала родство с каждым его замыслом. Она чувствовала себя наследницей Петра, лишь по недоразумению оказавшейся на вторых ролях. «Ничего, – вздохнула женщина, – если Провидению будет угодно, внук великого реформатора не процарствует и пары дней. А если нет... Одни слабоумные нерешительны!» Екатерина верила в успех. Как школяр трясётся перед экзаменом, твёрдо зная, что победит.

Чугунные створки заскрипели плохо смазанными петлями. В сопровождении верной Екатерины Ивановны Шаргородской Её Величество прошла мимо длинного, плоского, как зеркало, фонтана в серой гранитной раме. Он не работал, и в воде отражалось низкое облачное небо. Молчаливая камер-фрау прижимала к груди кожаный ридикюль с бельём хозяйки. Остальные вещи доставят потом, если они вообще понадобятся. День-два, и Като скакать отсюда галопом. В случае же неудачи – в тюрьме придворные платья не нужны.

– Не задавайте дурацких вопросов! – Григорий Орлов навис над столом, как горный хребет над долиной. – У нас столько времени, сколько будет молчать Пассек. Ни минутой больше.

Собравшиеся боялись выдохнуть. Утром 27 июня Болотов, гремя шпагой о деревянные ступени на чёрной лестнице, принёс на Малую Морскую страшную весть: Пассек арестован.

Гром грянул среди ясного неба, хотя предугадать такую простую вещь, как захват и допрос одного из заговорщиков, – первое дело в любом комплоте. И всё же, всё же... Несмотря на страхи, мятежники готовились к перевороту едва ли не как к карнавалу. В глубине души каждый считал дело решённым и уже крутил пальцем в мундире дырку для ордена.

Однако вышло иначе. Правительство оказалось расторопнее. Удар пришёлся по одному из самых осведомлённых и старых членов «секрета». Пётр Богданович Пассек – сослуживец Орловых, близкий знакомец Дашковой, приятель Потёмкина, родственник Панина. Схватить его – значило взять всех остальных за горло. А уж вытрясти из Пассека можно было многое. Он числился сторонником великой княгини ещё с 1759 года.

– Как это случилось? – глухо спросил Орлов.

Болотов вытер рукавом пот со лба.

– Унтер-офицера вербовал, а тот возьми и донеси.

– Сам? – не поверил Алехан. Он-то считал, что все нижние чины давно у него в кулаке.

– Не, – мотнул головой Болотов. – Там Семён Воронцов затесался. Лейтенант ихний. Тот на унтера и надавил, свёл его к папаше. А Роман Ларионыч уже побёг до императора.

Потёмкин хмыкнул. Как у них всё просто выходило! «Побёг до императора». Будто сенатор и генерал-аншеф схватил зонтик, натянул галоши и отправился на край деревни переброситься парой слов с соседом! До императора мудрено «добечь», даже «Ларионычу». Тот весь сейчас в предвкушении праздника. Может отмахнуться, отложить рассмотрение дела до возвращения в столицу после именин. На это одна надежда.

– Медлить нельзя. – Григорий насупился. – Даже если император покинет город, Воронцовы могут своей волей допросить Пассека. Я сообщу Никите Панину. Алексей, ступай к княгине Дашковой за каретой. Она обещалась. И, Бог тебя благослови, – Гришан перекрестил брата, – не мешкая, за государыней. Остальные по полкам. Утром будьте готовы по сигналу.

Никита Иванович принадлежал к тем, кто всегда блюдёт свой politik. Молодость он провёл под бдительным надзором канцлера Бестужева-Рюмина и научился у него гибкости воззрений. Старый лис хотел продвинуть умного и податливого секретаря на вакантное место фаворита при Елизавете Петровне, но Шуваловы опередили его, и пришлось юному Панини (так, на итальянский манер, когда-то звучала фамилия Никиты Ивановича) скрываться от их преследований за границей.

Он служил в Швеции при посольстве и так надышался воздухом «золотой вольности», царившим тогда в Стокгольме, что знать не хотел родных заморозков. Между тем дома ни о конституции, ни о парламенте никто слыхом не слыхивал, а когда Никита Иванович заводил речь о правах благородного сословия, на него смотрели как на опасного вольтерьянца.

– Побойтесь бога, граф. – Гетман Кирилл Разумовский сбил тростью пух с поздних одуванчиков. – Заводить у нас шведские порядки! Сеймы, ригсдаги, дебаты, взятки депутатам за невыгодные Отечеству решения...

Вельможи шли утренним садом по ещё сырой от росы дорожке.

– Виданное ли дело монарху руки крутить?

– А крутить монарху голову? – немедленно парировал Никита Иванович. От природы он был человеком приятнейшего обращения, любезнейших манер и весьма огорчался, когда ему приходилось доказывать свою точку зрения.

– Я, господин гетман, споров не люблю. В них не рождается, а хоронится истина. Однако скажу: кабы сейчас мы имели государя, ограниченного законами, не было бы ни позорного мира с Пруссией, ни опасных вмешательств в жизнь Церкви, ни поводов для возмущения толпы. Нам не пришлось бы идти на преступление, чтоб защитить столь любезное вам Отечество.

– А вам оно не любезно? – ядовито осведомился гетман.

– Мне любезно то Отечество, коему любезен я, – отозвался Панин. – Отнимая у меня права, благородному человеку принадлежащие, Родина делает меня не сыном своим, а бессловесной тварью.

– Однако, – Кирилл Григорьевич крякнул в кулак, – смелые речи ведёте, Никита Иванович. Договаривайте, раз взялись. Чего вам надобно?

– Надобно нам, – Панин глубоко вздохнул, словно собираясь нырнуть в воду, – государя посадить на трон юного. При нём образовать совет знатнейших особ, который и проведёт от его имени надлежащие реформы. Невинное дитя, ещё не развращённое самодержавной властью, привыкнет управлять по законам. И подданные для него будут сообществом граждан, а не стадом холопов. Вот, что надобно нам всем.

– Речь о вашем воспитаннике? – гетман хмыкнул, показывая, что не ставит права Павла ни в грош.

– Да-с, – свистящим шёпотом отозвался Панин. – Я сего мальчика наблюдаю от младых ногтей и смею сказать: он дитя – способностей редких. Я положил все силы, чтоб по воле покойной государыни дать ему образование европейского принца и развить душу и ум, достойные истинного друга человечества. Три языка, математика, география, музыка, геометрия, черчение...

Не слушая его, гетман заглянул за куст жасмина, из-за которого вот уже минут пять раздавались душераздирающие звуки. Казалось, что собаки загнали кота на дерево. Картина, открывшаяся глазам Разумовского, была абсолютно невинна. Семилетний «друг человечества» вместе с сыном каретника красили кошку в зелёный цвет. Будущий монарх держал животное за шею и макал его головой в банку с краской, а хвост и отчаянно бьющиеся лапы достались товарищу.

– Воля ваша, Никита Иванович. – Гетман отёр с глаз набежавшие от смеха слёзы. – Но менее всего я хотел бы оказаться на месте этого кота.

– Полноте, ваше сиятельство, – обескуражено протянул воспитатель. – Павел ещё ребёнок...

– К счастью, когда он вырастет, – бросил гетман, – мы с вами уже сойдём с политической сцены. К тому же, любезный Никита Иванович, вы всё время забываете о Като. А эту карту из нашего пасьянса не выкинешь.

Часом позже, вспоминая утренний разговор, Панин морщился. «Нет, драгоценный гетман, – думал он, – о Като я помню всегда и положу эту карту в самый центр своего пасьянса». На ломберном столике возле него стояла недопитая чашка турецкого кофе, с краешка свешивалась на удивление пустая газета. Нет новостей! Просто нет новостей! Будто город и не бурлит революцией! В Стокгольме уже все газетчики кишки бы надорвали, расписывая толпы на улицах и угрозу переворота, даже если б это была заурядная пивная драка. У нас же «всяческое благочестие и тишина».

Панин никогда не брал «Ведомости» сразу, как только их привозил рассыльный. По утрам они ещё пачкали руки свежей типографской краской, и их следовало просушить. Но он и так знал, что в них написано, вернее, не написано. Это Никита Иванович тоже собирался изменить. Пресса – величайшая сила в благоустроенном обществе, а будучи под контролем разумного правительства... Вельможа мечтательно закатил глаза. Она даёт такие возможности для управления умами, каких не имеет ни один восточный деспот. Тирания её незаметна и благодетельна, ибо читатели уверены, что сами додумываются до выводов, которые им подносят на блюдечке, лишь слегка припорошив словесной шелухой.

«Благоустроенное общество» было мечтой Никиты Ивановича. Себе же он отводил главенствующую роль в «разумном правительстве». А это становилось возможным лишь при возведении на престол его драгоценного воспитанника, который сегодня так напугал гетмана. Ну что за шалости, право? Не мог таскать кошку за хвост в другом месте!

Впрочем, не гетман сейчас заботил Панина. Её Величество Екатерина Алексеевна сама была не прочь примерить корону в обход сына. Нет, нет и нет! Если расставить все фигуры на доске правильно, эта выскочка не прыгнет выше регентства. А со временем её влияние можно будет свети на нет и даже выслать в Германию. Опять же, если умело замарать имя императрицы в убийстве мужа, она потеряет всякую любовь простонародья.

Панин отхлебнул остывший кофе и потянулся за газетой, в этот момент в комнату вошёл лакей и с поклоном доложил о приходе капитана Орлова.

– Их высокородие велели сказать, что дело срочное.

– Проводи в кабинет. – Панин поморщился, как от зубной боли. Эти ушлые парвеню, эти узколобые вояки, эти гвардейские жеребцы, лентяи и болваны... давно и умело переходили ему дорогу. Вербовали сторонников, превращали келейное, очень щепетильное дело с заменой государя в игралище толпы! Если б переворот ограничился кругом двора и высших чиновников, он бы всё сыграл по нотам и Като не на что было бы рассчитывать. После громкого следствия над Бестужевым у неё сторонников среди придворных меньше, чем соли в компоте. Но вмешательство гвардии делало дальнейшие события непредсказуемыми. Мало ли как повернётся?

Самые худшие ожидания вельможи оправдались. Григорий принёс весть об аресте одного из своих. Троюродного племянника графини Бутурлиной, с которой Панин считался родством.

– Как вы полагаете, ваше сиятельство, – осторожно спросил Гришан, – не следует ли в сложившихся обстоятельствах немедленно послать за государыней? Полки готовы.

Этого ещё не хватало!

– Нет, нет, – заверил гостя Панин.

«Святая простота, – думал он, глядя в ясное, без тени мысли лицо Григория. – Явиться ко мне с подобным вопросом. Конечно же нет!»

– Ещё не время, – вслух сказал вельможа. – Погодите, надо затаиться и подождать, как поведут себя наши противники.

«Чего галдеть-то? – в душе возмутился Орлов. – Известно как, руки за спину и на дыбу».

– Я-то как раз уверен, что никто Пассека допрашивать не станет, – прочёл его мысли Никита Иванович. – Подождут возвращения императора.

«Им есть чего ждать, – усмехнулся про себя Гришан. – А нам как раз надо поворачиваться».

– Значит, ваш совет – потянуть время? – ещё раз спросил он.

Никита Иванович кивнул.

– Незачем беспокоить Её Величество раньше срока.

– Вы сняли с моей души тяжёлый камень. – Орлов поклонился и щёлкнул каблуками. – Именно так мы и поступим.

Оставшись один, Панин зашвырнул газету в холодный камин. На пол осело облачко пепла, по которому Никита Иванович принялся возить кочергой. Он должен был всё хорошенько обдумать. «Погодите, друзья мои, погодите, – шептал вельможа. – А вот мне медлить никак нельзя. Нужно привезти Её Величество прямо в Сенат, а там в присутствии всех государственных чинов предложить регентство. И ничего более. Она вынуждена будет согласиться...»

Едва Орлов покинул особняк, хозяин велел закладывать карету. Сам он, конечно, останется в Петербурге и, не теряя времени, отправится по сенаторам, чтоб собрать их завтра к десяти часам утра. А вот экипаж полетит в Петергоф с запиской для императрицы и привезёт Екатерину в столицу.

Княгиня Дашкова кормила птичку пшеном. Жёлтый, как лимон, кенар третий день пригорюнился, не пил, не пел и не летал по клетке. Горничная говорила, что это от сырой погоды. Действительно, середина лета выдалась дождливой. Но впечатлительная Екатерина Романовна была готова приписать хандру своего любимца предчувствию грядущих трагических событий. Животные намного тоньше людей ощущают перемены, недаром даже кошки не шарились, как обычно, по дому, а забивались под диваны.

Грозные предвестья витали в воздухе.

– Да размочите вы ему хлеба в горячем вине, – посоветовала Лиза. – У него горлышко болит.

«Все знают, что мне делать!» – возмутилась княгиня. В последние дни её нервы натянулись, как струны на арфе, и готовы были лопнуть не то что от прикосновения неловкой руки – от любого резкого звука. «Пойду погуляю, – решила она. – Свежий воздух меня успокоит». Дашкова любила пешие прогулки, а с некоторых пор и катания верхом. Несмотря на хрупкое здоровье и чрезвычайную возбудимость, она не была неженкой. Во всяком случае старалась ею не быть.

– Лиза, подай плащ, – приказала княгиня.

Горничная выскользнула в гардеробную и через несколько минут вернулась с плащом, сапожками, шляпкой да и сама уже одетая по-уличному.

– Я пойду одна, – тоном, не допускающим возражений, остановила её хозяйка.

– Но, ваша светлость... это едва ли прилично... – залепетала девушка и тут же получила шёлковым платком по щеке.

– Не умничай! – Екатерина Романовна смотрела исподлобья. – Тебе, девке, прилично одной по улицам на рынок бегать. А мне, княгине, видишь ли зазорно?

«То ж девка, а то княгиня». – Лиза шмыгнула носом, но не стала больше возражать.

Бросив на неё победный взгляд, барыня двинулась к лестнице.

На улице было сыро. Туман клубами стелился по мостовой. «Пожалуй, у реки сейчас можно и простудиться», – подумала Екатерина Романовна, но не изменила привычного маршрута. Она любила гулять по Зелёному мосту над серыми, едва вздыхавшими волнами. Канал с юга огибал дворец Елизаветы Петровны и нёс воды к широкой, продуваемой всеми ветрами Неве. Туда Дашкова не захотела бы попасть сейчас ни за какие сокровища!

Молодая дама миновала деревянную беседку-фонарик, на перилах которой ещё с прошлого года красовалась вырезанная перочинным ножом надпись: «Виват, Екатерина!» Её сделал неуёмный Алексис Орлов. Вечерами гвардейцы любили забиваться в павильоны на мосту, шуметь, выкрикивать разную чепуху и сплавлять по зыбкой волне пустые бутылки.

Однажды Екатерина Романовна, прогуливавшаяся с мужем, застала весёлую компанию семёновцев за этим нехитрым развлечением. Сидя на перилах, Алехан вытряс в рот последние капли зеленоватого дешёвого токая, а потом с воодушевлением заявил:

– Говорят, если загадать желание, написать его на бумажке, запечатать в штоф и бросить в реку, оно исполнится!

Ничего глупее Екатерина Романовна не слышала. Она попыталась прочитать этому невежде лекцию о том, что бутылки с записками кидают в море потерпевшие кораблекрушение моряки. Но Орлов ничего не захотел слушать. Он ловко выхватил из-под пирожков с мясом обёрточную бумагу, проткнул себе палец перочинным ножом, отколупнул от моста щепку и накарябал кровью нечто невнятное. Потом скатал записку, сунул в бутылку, горлышко запечатал жёваным хлебным мякишем и, размахнувшись, пустил по волнам.

– Чего загадал-то? – спросил князь Дашков, всегда добродушно относившийся к беспутным выходкам сослуживцев.

– А-а, – Орлов мотнул головой. – Нельзя говорить, не сбудется. – Он хитро подмигнул князю Михаилу: – А то тебе невдомёк, что мы все загадываем? Виват, Екатерина!

Дашкова не знала, почему широкая спина скакавшего впереди семёновца вызвала у неё в памяти историю с Алеханом. Наверное, потому что тот тоже носил семёновский мундир. Э-э-э, да это же он и есть! Княгиня подняла руку и, не смущаясь толпы, замахала ею в воздухе.

– Орлов! Орлов!

Всадник обернулся. На его красивом угрюмом лице отразилось недоумение.

– Кто меня зовёт? – Он тронул пятками бока лошади и подъехал к краю тротуара. – Княгиня? Вы? – Как видно, гвардеец был шокирован появлением Екатерины Романовны в полном одиночестве на мосту. – Вас никто не сопровождает?

Дашкова пожала плечами и независимо вскинула голову.

– Я не нуждаюсь в конвое. – Её раздражала мужская самоуверенность. Почему им всё можно, а она на каждом шагу должна спрашивать дозволения?

– Не важно, – мотнул головой Орлов. – Бог послал вас мне навстречу. Я ехал к вам. Вы знаете, что Пассек арестован?

Екатерина Романовна сморгнула. Ей показалось, что дождевая вода затекла ей в глаз.

– Как арестован? Кем? За какие провинности?

– Вы что, дитя? – Алехан начинал злиться. – Вы приготовили карету, как просила Её Величество?

Княгиня часто-часто закивала.

– Излишне спрашивать меня об этом, подвергая сомнению мою преданность императрице...

– Хорошо, хорошо, – оборвал её Орлов. – Вы поедете со мной. Без вас меня просто могут не пустить в резиденцию.

– Н-нет, – Дашкова отступила на шаг. Ей казалось, что земля уходит у неё из-под ног.

За последний месяц она перечитала все книги о заговорах и революциях, которые нашла. Особенно же «Историю Римских Цезарей» и «Генриха IV». Она с увлечением следила за кровавыми драмами и время от времени говорила себе: «Я бы непременно догадалась, что Октавиан затевает недоброе», или «Я бы на месте королевы-матери никогда не поддалась уговорам Гизов»... Однако сейчас Дашкова была на своём месте. То есть на месте молоденькой гордячки, внезапно обнаружившей себя в кругу мятежников и узнавшей, что заговор фактически раскрыт.

Екатерина Романовна испугалась – искренне и до глубины души. Она впервые всем сердцем прочувствовала то, что ещё зимой говорил ей муж: «Нас схватят, казнят, а детей лишат имущества». Ей пришло в голову, что, возможно, он прав. Какой-то иной, не героической, житейской правдой.

– Нет, – вновь выдавила из себя княгиня и, справившись с голосом, пояснила: – Поезжайте один, господин Орлов. Портной, которому я заказала мужское платье, ещё не принёс мне наряд...

Это оправдание было настолько детским, что Алехан едва не рассмеялся: «Мы ж не на маскарад едем!»

Екатерина Романовна насупилась. Что он воображает? Она вовсе не трусиха!

– Мне надобно остаться здесь и сопрягать все пружины заговора...

Гвардеец махнул рукой.

– Я всё сделаю сам. Проводите меня к своему дому и отдайте распоряжения насчёт кареты.

Они миновали Зелёный мост и проделали обратный путь вместе. Екатерина Романовна сразу отвела Алехана в каретный сарай и велела закладывать парадный экипаж, в котором обычно совершала выезды ко двору.

Орлов едва скрыл восхищение при виде изящной английской коляски на мягких рессорах и шестёрки испанских скакунов, которых конюхи вывели во двор. Красавцы! Жаль помрут в первые же морозы. Дорогие, бесполезные игрушки! Их бы с нашими степняками скрестить...

– Всё готово, барыня, – старший из конюхов ударил шапкой оземь перед Екатериной Романовной. – Прикажите берейторам сопровождать вас?

– Нет, – княгиня покачала головой. – Пусть кучер за городом гонит, не жалея лошадей. Поедет господин Орлов. Выполняйте его распоряжения, как мои. – Она обернулась к Алехану и шёпотом добавила: – Живую или мёртвую привезите сюда императрицу. Судьба России зависит от вашей расторопности.