Текст книги "Переворот"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Не поскользнитесь здесь, – цедила она сквозь зубы.

Дамы благополучно миновали парную, выпорхнули в сад, но у самого фонтана-раковины их сграбастали голштинские часовые.

– А ну-ка, крошки! – Им грубо завернули руки назад.

Как пойманных птичек, фрейлин пригнали к императору, который длинными шагами прогуливался вдоль главного Петергофского канала. Он никак не мог решиться, что предпринять, и крутил в руках увесистую трость с набалдашником из слоновой кости. Этой-то тростью Пётр и упёрся в подбородок графини.

– Как вы осмелились бежать? Вы! Продувная бестия! Подруга моей жены! Вы были подосланы, чтоб шпионить за мной!

«Ой, мамочки, – Прасковья Александровна почувствовала, что от испуга у неё по ноге вот-вот побежит горячая струйка. – Стыдобищи не оберёшься!»

Между тем государь обратил внимание на других дам и пошёл распекать каждую по очереди. Плач и стоны поднялись над сонной водой так дружно, что через минуту-другую собравшимся стали отвечать лягушки.

«Что у него дела другого нет? – Брюс с изумлением глядела на императора. – В столице мятеж, а он вымещает гнев на никчёмных бабах. Он только теряет время».

Точно так же думали и окружавшие Петра офицеры. Его бывший учитель Яков Штеллин раз десять пытался обратить внимание императора на фельдмаршала Миниха, едва поспевавшего по пятам за длинноногим монархом. Старый служака времён Анны Ивановны, возвращённый Петром из ссылки, спешил оказать помощь новому владыке. Его советы никто не назвал бы неразумными, но вот беда, у государя от высокого стариковского фальцета болела голова.

– Ваше Величество, – настаивал Миних. – Мятеж ещё в самом начале. Не дайте ему разрастись. Поезжайте прямиком к солдатам. Я не раз видел, как личное появление Петра Великого перед войсками тушило уже готовое вспыхнуть недовольство.

– Совет хорош со всех сторон! – нервно рассмеялся Гудович. – Только наш государь не Пётр Великий, и его явление способно не утушить, а воспламенить самый дикий бунт у солдатни... – адъютант осёкся, поняв, что говорит слишком громко.

Миних не удостоил его взглядом. Он обращался лично к императору.

– Армейские полки не знают о начале мятежа. Они поддержат вас хотя бы из всегдашней неприязни к гвардии. Надо отправляться в Кронштадт, куда ещё не успели пробраться мятежники, организовать десант военных моряков в столицу. Бунтовщики разбегутся, как только вы прикажите бомбардировать город с моря.

Последняя мысль отчего-то очень понравилась Петру.

– Бомбардировать город! – воскликнул он, выйдя из оцепенения. – Превосходная идея, фельдмаршал. Мы отправляемся в Кронштадт! Нам нужны яхты!

Но и после этого государь не решился тронуться в путь. Он нервно ходил по берегу канала, ждал новостей, от отправленных в столицу «на разведку» вельмож. Тщетно. Никто из них не вернулся. Когда стало очевидно их предательство, Пётр послал за голштинцами в Ораниенбаум, но потом спохватился, что не собирается оставаться в Петергофе, и велел трубить для своей гвардии отбой.

Вечерело, когда император наконец отдал приказ грузиться на корабли. Плача и стеная, фрейлины поднялись на борт и заняли «арестантские» места в мягких прогулочных креслах.

Дорога до Петербурга заняла три часа. Алехан гнал как мог. Заметив, что кучер княгини Дашковой жалеет господских лошадей, Орлов вернулся на облучок, обругал детину «жлобом» и ударил по хребтам испанских росинантов без всякого сострадания.

– Тише, тише, барин, не так шибко, – умолял возница. – Загонишь!

Пена с лошадей валила до земли. Диво ли, что у Красного Кабака пала правая пристяжная. Алексей велел не возиться и просто обрезать постромки. А ещё через полверсты отказал коренник в передней тройке. Остальные кони встали, не желая двигаться с места.

– Что наделал, ирод! – рыдал кучер. – Загнал! В конец загнал! Бедная моя головушка! Что барин Михаил Иванович скажет? Ужо тебе!

Мужик грозил Орлову кулаком, но обескураженный Алехан не обращал на него внимания. Он и правда не знал, что делать. Оказаться в чистом поле посреди дороги с императрицей на руках и возможной погоней на хвосте – худшего развития событий трудно было представить.

– Ваше Величество, мы в опасном положении, – выдавил из себя Алексей.

– Возьмите себя в руки. – Екатерина сохраняла присутствие духа. – Красный Кабак принадлежит княгине Дашковой. Поезжайте туда и потребуйте у тамошних чухонцев лошадей.

Но обирать чухну не пришлось. Впереди на дороге заклубилась пыль, и вскоре с каретой поравнялась открытая коляска, в которой, подбоченясь, сидел некто иной, как Григорий Григорьевич Орлов собственной персоной. Несмотря на бравый вид, лицо он имел бледное и усталое, а пыль с форменного кафтана можно было счищать слоями.

– Я знал, что Лешка загонит лошадей, – бросил Гришан. – Пересаживайтесь, Ваше Величество. С благополучным прибытием в Питер.

Через полчаса, не более, впереди замаячили шпили охтинских церквушек, и беглецы почувствовали себя увереннее.

– Что в городе? – осведомилась Като.

– Солдаты всю ночь бегали с саблями и факелами, – отозвался Григорий, – и орали: «Да здравствует императрица!» Офицеры насилу утихомиривают их и строят на площади перед Казанским собором для принесения присяги. – Орлов растёр ладонями грязное лицо. – Впрочем, строй нетвёрдый, всё время кто-то куда-то отлучается. Верные люди едва сдерживают. Поторапливаться надо, матушка.

Като отлично поняла, чего он не договаривает.

– Кабаки уже грабят? – буднично спросила она.

– С ночи.

– Есть хотя бы рота, на которую можно полностью положиться?

– Сейчас едем в Измайловский полк гетмана Кирилла Разумовского, – отозвался Гришан. – Там дисциплина соблюдена твёрже. С ними и выступим на присягу.

Казармы Измайловского полка гудели, как улей. Люди поминутно вбегали и выбегали из дверей, переодеваясь на ходу. Уже издали императрица заметила, что солдаты сбили замки со складов и нацепили старую елизаветинскую форму. Дырявая, залатанная – зато своя. Она казалась им милее, чем узкие мундиры прусского покроя, которые они пинали ногами и валяли по земле.

– Развлекаетесь, дети? – мягко спросила государыня двоих здоровенных гренадер, рубивших палашами высокие кивера.

– Попадись нам хоть один пруссак, – простодушно ответили те, – мы бы ему голову продырявили, как эти шапки.

Екатерина промолчала. Многие ли из собравшихся знают, что и она немка? Коляска уже подкатила к высокому крыльцу полковой канцелярии, с которого навстречу Её Величеству спешно спустился Кирилл Разумовский. Гетман был при параде – голубая лента Андрея Первозванного через плечо. Полное добродушное лицо вельможи лучилось радостью. Но по утомлённому, чуть затравленному взгляду, метавшемуся из стороны в сторону, Като поняла, что и ему ночь далась нелегко.

– Печатные манифесты от вашего имени скоро прибудут, – шепнул он императрице, протягивая ей руку и помогая выбраться из кареты. – Господин тайный советник Тёплое поспешает с ними из университетской типографии.

– Что-то больно долго спешит, – буркнул Орлов. – Когда я уезжал, за ним уже послали.

– Нет времени ждать, – вздохнула Екатерина. – Гетман, постройте полк. Я хочу обратиться к солдатам.

Кирилл Григорьевич недовольно поморщился. Видно, и его промедление Теплова выводило из себя. Он махнул рукой стоявшему у крыльца горнисту. Воздух прорезал чуть сиплый по утренней сырости сигнал. Гвардейцы забегали и засуетились вдвое быстрее, чем прежде, и вскоре выстроились в каре возле низкого здания казарм.

– Спасибо, дети, за верность! – обратилась к ним императрица. Она даже не позволила гетману первому взять слово и как следует представить её. Зачем? Каждого второго в этом каре Екатерина знала в лицо. Каждый третий был допущен к руке во время передачи её «материнских благословений» служивым. Каждый первый в эту минуту ощущал свою близость к государыне и ответственность за судьбу царского дома.

Разумовский поздновато понял это, качнувшись вперёд и пожелав вставить хоть фразу в почти семейный разговор монархини со своими подданными. Между нею и ими никого не могло быть в такую минуту.

– Не стоит, ваше сиятельство, – адъютанты гетмана Рославлев с Ласунским положили командиру на плечи по тяжёлой руке и оттянули Кирилла Григорьевича назад.

– И я, и сын мой, цесаревич Павел Петрович, и вся Россия не забудем великие ваши заслуги, братцы! – продолжала Екатерина.

– Рады стараться, Ваше Императорское Величество!!! – громовой рёв сотряс старый двор.

Гетман едва не зажал пальцами уши. «Крыша рухнет!» – раздражённо подумал он. Со стороны казалось, что гвардейцы готовы разорвать государыню на куски от переполнявших чувств. Только остатки дисциплины удерживали их в строю.

Между тем Екатерина выпрямилась и заговорила громким уверенным голосом:

– Мы, Всемилостивейшая и Державнейшая императрица Российская по воле народа и всех наших подданных вынуждены принять на себя тяжкое бремя государственных забот ввиду неспособности императора Петра Фёдоровича исполнять священный долг...

– Пассека уже освободили? – шёпотом спросил Алексей у брата.

– Ещё с утра, – также тихо отозвался Гришан. – Побитый, как собака. Домой пошёл отлёживаться. Обещал к присяге приехать. Без него тоже неспособно. Все знают: он герой, никого не выдал.

«Кого тут выдавать? – довольно ухмыльнулся Алексей. – Весь город?»

– ...а посему, – продолжала императрица, – мы, народ православный, не можем терпеть далее поругания своей веры, чести Отечества, славы оружия русского и самого имени России, кои учинил несчастный супруг наш, государь Пётр Фёдорович. По просьбе дрожайших моих подданных я готова до времени совершеннолетия сына исполнять обязанности правительницы. Впрочем, как пожелаете...

Эта смиренная фраза давно была заготовлена ею, и сторонники мгновенно подыграли Екатерине.

– Нет уж, матушка-государыня, царица, – вперёд выступил Григорий Орлов и опустился перед крыльцом на колени. – Желаем тебя видеть самодержавною императрицею Всея Руси!

Следом за ним преклонили колени Алексей Орлов, капитан-поручик Бредихин и другие верные офицеры, а по их примеру и весь выстроившийся полк. Большое дело – вовремя вставить нужное словцо и показать людям, как себя вести.

– Самодержавною императрицею!!! – гремело в воздухе.

Адъютанты Рославлев с Ласунским локтями подтолкнули гетмана в бока, и тот тоже вынужден был встать на колени.

Дело было сделано. Во всяком случае здесь, в Измайловском, и теперь под охраной одного беспробудно верного полка императрица могла двинуться к Казанскому собору, чтоб принять присягу у других воинских частей. Как дела обстояли там, пока неизвестно. Но судя по тому, что творилось в городе, всеобщий энтузиазм не мог не захватить даже колеблющихся.

Таковых оказалось немного. В каждом полку по пять-шесть верных государю офицеров, в основном немцев. Остальные проявили к судьбе свергнутого монарха преступное равнодушие.

Пёстрые толпы горожан запрудили улицы. Лица были по большей части русские, простонародные. Ямщики, разносчики, солдаты, рабочие верфей с окраин. Много чёрного духовенства и монахов. Любопытные бабы всех возрастов. За стенами казарм в уши сразу ударила крепкая родная речь, не разбавленная ни свинцовым немецким, ни лёгким, скачущим итальянским. Булочники, модистки, куафёры, выезжие из всех городов Европы, обшивавшие, учившие и пичкавшие лакомствами петербургскую знать, сидели по домам. Каждый из них понимал, что сегодня не его день, и молился, чтоб развязная солдатня не явилась к нему на квартиру «поздравить с восшествием на престол Её Императорского Величества Екатерины Алексеевны». Откупиться от непрошеных гостей было трудно, а вот рассердить – легче лёгкого.

Кабаки и винные погреба взломали ещё ночью. Солдаты киверами черпали из бочек красное венгерское вино. Возбуждённый гул плыл над городом, сливаясь с радостным перезвоном колоколов, которым приветствовали императрицу все церкви по пути следования.

– Смотри, как тебе рады, – сказал Орлов, наклоняясь с седла к открытой коляске, в которой ехала Екатерина.

– Да? – усмехнулась та. – И на медведя смотреть собираются. Как вы полагаете, капитан, вы и ваши друзья контролируете положение в городе?

Гришан крякнул. В этом он был совсем не уверен. Да и может ли горстка заговорщиков контролировать многотысячные толпы народа?

Казанский собор был уже близко. Возле него на площади выстроились Преображенский и Семёновский полки. Екатерина сразу заметила, что нет Конной гвардии, и это сильно обеспокоило её. Она полностью доверяла Потёмкину и полагала, что только крайние обстоятельства могли помешать ему привести товарищей вовремя. Возможно, в городе остались верные Петру части? Они могли перекрыть улицы и задержать конногвардейцев. Неужели где-то идёт бой?

Карета уже подъехала к высоким ступеням собора, на которых Екатерину встречало духовенство в праздничном облачении. Митрополит держал в руках тяжёлый золотой крест с аметистами. По правую руку от него выстроились сенаторы, сыскавшиеся в городе. Те немногие, кто удостоился чести сопровождать императора в загородную резиденцию, сегодня проиграли.

Возглавлял вельмож Никита Иванович Панин. Чувствовалось, что он нервничает и от этого притоптывает ногой, как камер-паж на первом балу. Его чело хранило следы дурно проведённой ночи, и всегдашнее выражение приятности было смазано кривой подергивающейся улыбкой.

– Рад приветствовать госпожу регентшу... – начал было он и осёкся, поняв по раздражённому движению головы гетмана, что их затея провалилась. – Счастлив приветствовать мою императрицу...

«Так-то лучше», – кивнула Екатерина.

– ...и представить вам высший генералитет и сенаторов, собравшихся здесь для принесения присяги новому государю... государыне. – Никита Иванович всё ещё нарочито сбивался, стараясь напомнить императрице о правах своего воспитанника.

– Господин Панин, – с неожиданной сухостью в голосе осведомилась Екатерина, – где мой сын?

– В городе неспокойно, мадам, – залепетал вельможа. – Я оставил его во дворце под надёжной охраной.

– Сегодня в столице есть что-то надёжное? – скептически бросила императрица. – Дорогой друг, – её тон стал доверительным, – вы единственный человек, на которого я могу положиться. Ступайте немедленно к царевичу и оставайтесь с ним под охраной семёновцев. Гвардейцы знают вас как одного из наших вожаков и будут послушны вашим приказаниям. С вами Павлу ничего не грозит.

Никите Ивановичу оставалось только низко склонить голову и облобызать протянутую для прощания руку. Ловко! Его отсылали в самый ответственный момент.

– А как же присяга? – попытался возразить он.

– В формальностях ли дело? – ободряюще улыбнулась ему императрица. – Поцелуете крест позже. О вашей преданности мне хорошо известно.

Последние слова содержали обидный намёк, и Панин должен был сделать вид, что не расслышал его. «Хорошо же, – думал он. – На первом кону выиграли вы и ваши друзья-гвардейцы. Но не следует думать, что партия закончена». Он поспешил откланяться и исчез за спинами обступивших Екатерину сенаторов.

Начиналась присяга. Преосвященный сказал речь и вытянул вперёд крест, с трудом удерживая его обеими руками. С двух сторон митрополита под локти подхватили священники помоложе. Като стояла возле, милостиво улыбаясь каждому кто подходил целовать крест, а затем ей руку, и мучительно страдала от того, что подмышки у неё мокрые, по спине стекают ручьи, а лицо в пыли. На зоре она не успела умыться, натянула платье поверх ночного белья, протряслась в карете, пропотела и пропылилась насквозь. Чулки, которые в спешке подала ей Марфа, оказались чересчур тёплыми, а дорожные туфли – на слишком маленьком каблуке.

«Только бы умыться, – думала императрица, стараясь протягивать руку не слишком широким жестом, чтоб, не дай бог, не обдать господ сенаторов едким ароматом конюшни. Она скосила глаза на Алексея. Поручик был не лучше неё – тоже грязный и не выспавшийся. Но, кажется, он чувствовал себя привычнее. Только зло поводил в разные стороны головой, как норовистый скакун. Тогда в карете он не позволил себе лишнего. Один поцелуй. Но долгий и глубокий, как нырок под воду.

Присяга шла уже к концу, когда из соседнего с площадью проулка, от канала послышался дробный топот беспорядочно скачущих лошадей, и к Казанскому собору наконец вылетел Конногвардейский полк. Всадники спешили, не держали строй и, когда выровнялись в шеренгу за преображенцами, обиженно гудели, толкая товарищей крупами и боками лошадей. Офицеров среди них было маловато. Из общей выцветшей зелени мундиров яркими пятнами выделялась только пара человек – адъютант принца Георга Голштинского Потёмкин и секунд-ротмистр Хитрово.

Екатерина сделала им милостивый знак подойти. Оба юноши спешились и нетвёрдой после скачки походкой двинулись к ступеням. Сенаторы нехотя пропустили взмыленных и взвинченных донельзя мальчишек. Като усмехнулась: среди роскошно одетых государственных мужей её «секрет» – те, кто сегодня действительно делал дело, – отличались крайней неопрятностью.

– Что с вами? Почему вы опоздали? – Императрица, сдвинув брови, разглядывала помятую форму и рассечённый подбородок Потёмкина. – Вы дрались?

– Прощения просим, матушка, – хором загудели конногвардейцы. – Офицеры наши не хотели пустить нас. Пока всех не пересажали под арест, не могли идти сюда. Повинную приносим...

– Григорий Александрович, – прошептала Като, – как мой дядя?

– Всё в порядке, – отозвался Гриц. – Наши при аресте обошлись с ним грубо. Пришлось вступиться. – Он потёр пальцем подбородок. – Но в целом могло быть хуже.

– Благодарю, – Като протянула ему руку для поцелуя – Вот уже второй раз я очень обязана вам. Жаль, что вы пострадали.

– Пустое, – Потёмкин поклонился и отступил в тень колоннады, пропуская других присутствующих.

Предчувствия, мучившие его накануне переворота, оправдались. Он едва не стал первой жертвой мятежа, заступившись за перепуганного принца Георга. Бедное начальство вскочило с кровати в рубашке и ночном колпаке с кисточкой, попыталось схватиться за шпагу, но было сбито с ног и завёрнуто в ковёр, чтоб не брыкалось. Когда Гриц подоспел унимать своих расходившихся товарищей, шефу Конногвардейского полка уже изрядно намяли бока. Глаз у него заплыл, один ус был выдран, изо рта торчал скомканный шерстяной чулок.

По запарке и Грицу разок въехали в ухо. Однако потом ребята охолонули, признали право Потёмкина командовать и требовать от них порядка. К этому времени он уже осип от крика и озверел от их дури. Как бы то ни было принц Георг остался цел, и Гриц был этим доволен: он не питал к шефу зла. Теперь особая признательность Екатерины согревала его душу.

Между тем присяга закончилась, и полки, медленно развернувшись, потекли стальной змеёй с площади. Под их неповоротливой охраной государыня двинулась во дворец, где её ожидала радостная встреча с сыном и ещё более радостная – с водой и мылом.

Глава 4
КАРНАВАЛ

Дворец напоминал корабль в бурю, волны народа накатывались на его стены, грозя снести в канал. Вопреки правилам, все находившиеся в здании, включая прислугу, высыпали в парадные сени встречать императрицу. Как и на улице, к ней тянулись сотни рук, слышались умилённые голоса и вздохи: «Матушка, кормилица, голубушка...» Екатерина приказала себе забыть, какими дерзкими и порой жестокими по отношению к ней были эти люди. Слишком мелкая сошка – они не заслуживали ни мести, ни гнева. «Улыбайся! Будь ласкова!»

Оставшись одна в проходной комнате, двери в которую с двух сторон припёрли стульями, Като потребовала воды.

– Где мой сын? – осведомилась она. – Я хочу его видеть.

Перепуганного мальчика привели через несколько минут. Он дичился и не подходил близко к матери. Екатерина с неудовольствием отметила, что наследник вцепился в руку Панина до белизны пальцев и на её приветствие, заикаясь, пролепетал:

– Рад стараться, Ваше Величество!

Като отложила в сторону полотенце, стряхнула пудру с ладоней и, приблизившись к сыну, опустилась перед ним на корточки.

– Как ты?

Мальчик шарахнулся назад, прижался спиной к коленям воспитателя и вытаращил на неё круглые от страха глазёнки.

– Паша, – императрица взяла его руки в свои руки, – Паша, ты так испуган... бедный, – она хотела его обнять, но царевич завертелся волчком, вырываясь, и заревел в голос.

– Никита Иванович, – Екатерина выпрямилась. – Что с ребёнком? Он сам не свой.

– Солдаты, мадам, – почему-то в извиняющемся голосе воспитателя Като послышалось торжество, – напугали его высочество. Всю ночь горланили под окнами. Знаете ли, эти пьяные выкрики, брань, угрозы... Они орали: «Поднимем на штыки голштинского выродка! Смерть ему!» Павел Петрович решил, что это о нём.

При этих словах мальчик ещё плотнее прижался к Панину, в его глазах сверкнула незнакомая Екатерине злость, и он вдруг выпалил в тревожное лицо матери:

– Ты гадкая! Зачем ты их привела? Не хочу! Боюсь!

Царевич затопал ногами и опрометью бросился бежать из комнаты.

«Ладно, – решила императрица, – позже поговорим. – Она подняла гневный взгляд на Никиту Ивановича. – Клянусь богом, у вас я его не оставлю». Екатерина уже чувствовала, что одновременно с борьбой за власть у неё под рукой разворачивается страшная схватка за сына. Она выиграла, примчавшись в столицу в карете Дашковой, провозгласив себя самодержицей, приняв присягу, как полновластная государыня, и проиграла... собственное дитя. От сознания этого было горько, у Екатерины защипало в носу, и горячая плёнка на мгновение заткала ей глаза. Но императрица справилась с собой.

– Оставим это, – она милостиво кивнула Панину. – Какие новости от моего мужа? Кто-нибудь прибыл из Петергофа?

– О, очень многие, – лицо Никиты Ивановича расплылось в довольной улыбке, – князь Трубецкой, граф Александр Шувалов, вице-канцлер Голицын. И даже сам канцлер Михаил Илларионович Воронцов. Все они поспешили сюда с миссией от вашего супруга. Каждый обещал ему выступить посредником и уговорить вас помириться с ним.

– Помириться? – протянула императрица. – Но ведь мы не ссорились. В ссоре с государем народ, – её рука указала на окно, за которым всё ещё кричала и бесновалась толпа. Летевшие в воздух шапки были видны со второго этажа. – Сейчас я закончу туалет и выйду к ним, – кивнула Екатерина. – Прикажите накрыть завтрак. От голода даже победители звереют.

Во дворце не было гардероба Екатерины. Все вещи – платья, бельё, драгоценности, даже мебель – были перевезены в Петергоф. Теперь, умывшись и расчесав волосы, императрица вдруг поняла, что ей просто не во что переодеться. Она, конечно, могла щёлкнуть пальцами и приказать любой из хлопотавших вокруг женщин одолжить ей своё платье. Но это выглядело бы нелепо.

В этот миг дверь в комнату распахнулись, и на пороге, расталкивая не пропускавших её дам, появилась Екатерина Романовна Дашкова.

– Ma chere! Боже мой! Всё так невероятно!

Подруги расцеловались.

– Какое счастье! Вы живы! Вы здесь! – захлёбывалась от восторга княгиня. – Такое ликование на улицах! Меня до дворца несли на руках! Называли «матушкой», целовали шлейф. И всё только потому, что пару раз видели возле вас... – Тут только Екатерина Романовна спохватилась и медленно опустилась на колени, придерживая ладонями руку подруги. – Простите, Ваше Величество. Надеюсь, я не позволила себе...

Императрица ласково притянула её и расцеловала в пылавшие от возбуждения щёки.

– Душа моя, я тоже рада, что ты наконец пришла. А теперь скажи, что нам делать: моё платье помято, как букет цветов. Нового нет.

– Вам не нужно платья! – встрепенулась Дашкова. – В такой день и в такую минуту подойдёт только мундир Преображенского полка. Надо попросить кого-нибудь из офицеров одолжить нам форму.

Идея была блестящей, и, оценив её выигрышность, Екатерина послала княгиню с запиской к Алексею Орлову. Дашкова умчалась, гордая значительностью возложенного на неё поручения. Подлец портной так и не принёс ей мужского наряда – напился или испугался волнений на улице. Но теперь её тайная мечта – облачиться в гвардейский мундир – должна была исполниться.

Минут через двадцать она принесла два кафтана, лосины и сапоги – они принадлежали подпоручикам Пушкину и Талызину. Хохоча и подбадривая друг друга, женщины начали натягивать форму. Пряжки гремели о пуговицы, лосины трещали на бёдрах, мундиры расходились на груди.

Наконец туалет был закончен. Екатерина могла гордиться собой: она выглядела, как настоящая амазонка, не скрывающая своей женственности и воинственности одновременно. Её тёмные волосы, перехваченные шёлковой лентой, свободно падали сзади на плечи. Холёные белые руки то и дело касались шпажной гарды у пояса.

Худенькая Дашкова, напротив, походила на четырнадцатилетнего мальчика-пажа. Чтобы усилить это сходство, княгиня по рыцарской традиции даже сняла одну шпору, чем привела подругу в восторг.

– Вы мой верный оруженосец! – захлопала императрица в ладоши. – Клянусь, я верну вам шпору вместе с орденской кавалерией. Такая выдумка заслуживает награды!

Выйдя в аудиенц-залу, дамы наткнулись на Никиту Ивановича, нервно прохаживавшегося вдоль окна. Тут Дашкова заметила, что на государыне до сих пор нет ордена Андрея Первозванного, в то время как его голубая лента пересекала грудь Панина. Конечно, воспитатель наследника – большая персона, но бывают случаи, когда... Юная княгиня кинулась к дяде, расстегнула на нём алмазный крест и вернулась к Като, благоговейно неся своё сокровище на вытянутых руках.

– Ваше Величество, позвольте, – Дашкова осторожно возложила орден на подругу.

Екатерина благодарно кивнула ей. Эта девочка – просто сокровище, когда надо эффектно обставить сцену! Императрица сняла с себя алую анненскую ленту, которую до сих пор носила к траурному платью, и протянула её княгине.

– Спрячьте в карман или лучше наденьте на себя, – прошептала она, касаясь губами щеки Дашковой. – Вот я и посвятила вас в кавалеры, как обещала когда-то.

Екатерина Романовна готова была расплакаться от счастья. «О, только позвольте мне любить вас», – беззвучно выдохнула она.

Первое дело для ювелира – поспевать вовремя. Тонкий дымок от горячих пирогов возвестил Иеремии Позье, что уже шестой час, у пекаря по соседству поднимаются в печи сдобы, и тот растворил окно, выпуская ароматный запах на улицу.

«Значит, и мне пора, – сказал себе ювелир, стягивая с лысоватой головы тафтяной колпак и шаря по полу ногами в поисках домашних туфель. – Кто рано встаёт, тому Бог даёт». Швейцарец так давно жил в России, что привык повторять местные поговорки, как французы, вернувшиеся из Стамбула, через слово вставляют: «Иншалла!»

Двадцать восьмое июня обещало стать для Позье хлопотным днём. К обеду он должен был поспеть на праздник в Петергоф и ещё до вечернего бала раздать драгоценности всем знатным дамам, которые накануне привезли их ему для чистки и мелкого ремонта.

Бриллианты, как дорогие женщины, нуждаются в постоянном уходе. Опытный глаз Иеремии мог с одного взгляда определить истинный достаток семьи только по украшениям в ушах хозяйки. Грязный крючок в замочке или едва заметная царапина на подвеске говорили ему о тщательно скрываемом разорении имений. Легкомысленные парижские поделки с подкладной жатой фольгой – о том, что перед ним нувориши, лишь недавно вошедшие в милость. Отсутствие старинных, ещё бабушкиных очелий среди парада пышных, намедни купленных парюр – о ложных уверениях в знатности рода...

Мадам Позье сама накрыла мужу завтрак: его любимый мармелад, цейлонский чай, хрустящие вафли и тонкие ломтики сыра (к несчастью, местного!). Сама подала одеваться и смахнула щёткой с плеч чёрного камзола комочки пудры от парика. К семи прибыл извозчик, и, сгибаясь под тяжестью палисандрового ларца с драгоценностями, ювелир спустился вниз.

Город уже просыпался. По улицам спешили прохожие, жители Охты волокли телеги с бидонами питьевой воды. Пироженщики и зеленщицы выкрикивали свой товар, сновали разносчики мелкой снеди. Слуги вытряхивали у порогов ковры, и повара окликали через открытые двери кухонь то одного, то другого торговца.

Господских карет ещё не было. Да и рано, восьмой час. Бог даст, к десяти проснутся. Тогда на улице не протолкнёшься. Надо поспеть до столпотворения.

– Погоняй, братец! – кинул Позье кучеру, но тот и сам был тёртый калач – норовил поскорее вывернуть из города на широкую Петергофскую дорогу – самую старую из «резидентских».

Сказать по чести, швейцарец очень опасался за сохранность своего сундучка. В нём было тысячи на две богатства, и, если б сейчас какой-нибудь ранний на подъём разбойник вздумал напасть на экипаж, он обеспечил бы себе безбедное существование до конца дней.

Посему Иеремия обрадовался, увидев скачущего во весь опор голштинского офицера. Приглядевшись, он узнал своего знакомого Давида Рейнгольда Сиверса, уроженца Дрездена и флигель-адъютанта государя. «Вот кто проводит меня до Петергофа», – решил ювелир. Однако облик вспотевшего, растрёпанного юноши в сбившемся кивере и расстёгнутом на груди мундире вызвал у него беспокойство.

– Поворачивайте! Поворачивайте! – кричал голштинец. – Въезд в Петергоф закрыт! Кругом караулы!

Позье остановил извозчика и опустил стекло.

– Давид, мой мальчик, что случилось? – спросил он по-немецки.

– Герр Позье? Это вы? – подскакавший офицер с трудом перевёл дыхание. – Удача, что я вас встретил. Императрица сбежала! Её ищут на всех дорогах! Разве вы не встретили по пути никакого экипажа?

Ювелир стянул с носа очки и протёр их платком.

– Никак нет, Давид. Тракт пуст, как кишки матроса. Возможно, она поехала другой дорогой.

– Возвращайтесь в город. Здесь небезопасно. – Адъютант развернул танцевавшую у кареты лошадь и, махнув Позье на прощание рукой, помчался обратно к резиденции.

– Поворачивай-ка, братец, домой, – окликнул седок кучера. – А то греха не оберёмся.

– Истинная правда, барин, – подтвердил мужик. – Мало ли как оно повернётся.

Больше они не сказали друг другу ни слова, обменявшись понимающими взглядами, и извозчик принялся нахлёстывать лошадей: «Ну пошли, пошли, сучьи дочери! Выноси нелёгкая!» Оба не жаждали встречи с гвардейскими разъездами, опасаясь задержания и долгого бестолкового дознания: кто такие? откуда? – во время которого у мужика, как пить дать, сведут на сторону кляч-кормилиц, а у ювелира конфискуют вещи и поценнее...

К счастью, хитроватый кучер знал, как просёлками подкатить к самому городу. Он изрядно растряс швейцарцу жиры, зато обошёл все шлагбаумы и выскочил чуть не у самого Аничкого моста, ловко ввалившись в столицу с другой, не подозрительной для стражи стороны.

За пару часов, прошедших с отъезда Позье, Петербург преобразился. Он не только проснулся, но и встал на дыбы. По ещё недавно пустым улицам галопом носились конногвардейцы (чего они, конечно, не позволили бы себе в другое время), распоясанные, без киверов и едва ли не в расстёгнутых рубашках. Солдаты потрясали обнажёнными саблями и хрипло орали: «Да здравствует Её Величество Екатерина Алексеевна!!!»