Текст книги "Петр iii"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

Глава вторая
СЕСТРА-НЕВЕСТА

Петру Фёдоровичу ещё не исполнилось и четырнадцати лет, когда заговорили о его будущем обручении с одной из европейских принцесс. Императрица Елизавета спешила: необходимо было закрепить престол за ветвью Петра I, то есть как можно скорее получить потомство от цесаревича. Рассматривались разные кандидатуры.

Ещё в 1742 году английский посол Сирил Вейч (Вич) сделал Елизавете предложение о браке наследника с одной из дочерей Георга II. Портрет принцессы был привезён в Петербург и, по слухам, очень понравился Петру. Вставал вопрос и о сватовстве к одной из французских принцесс, дочерей Людовика XV, но отвергнутая в юности этим монархом Елизавета слышать не хотела о подобном союзе. Лично ей импонировала сестра прусского короля Фридриха II Луиза Ульрика, но последнюю августейший брат предпочёл пока оставить при себе. Рассматривалась и кандидатура датский принцессы, однако императрица опасалась, что такой выбор нарушит европейское равновесие. Наконец, канцлер Алексей Петрович Бестужев проталкивал идею женитьбы наследника на саксонской принцессе Марианне (Марии Анне), дочери польского короля Августа III, поскольку этот альянс символизировал бы союз России, Австрии и Саксонии для сдерживания Франции и Пруссии. Чтобы подкрепить позиции Марианны, отец даже обещал за ней в приданое Курляндию¹.

Желчный Фридрих II писал о Бестужеве, что его «подкупность доходила до того, что он продал бы свою повелительницу с аукциона, если б он мог найти на неё достаточно богатого покупателя». Однако король не на шутку беспокоился о будущем брачном союзе русского наследника: «Было крайне опасным для государственного блага Пруссии допустить семейный союз между Саксонией и Россией, а с другой стороны, казалось возмутительным пожертвовать принцессой королевской крови для устранения саксонки... Из всех немецких принцесс, которые по возрасту своему могли вступить в брак, наиболее пригодной для России и для интересов Пруссии была принцесса Цербстская»².

Преимущества бесприданницы

Речь шла о Софии Фредерике Августе Ангальт-Цербстской, будущей Екатерине II. На фоне богатых и влиятельных невест Фикхен выглядела весьма скромно. Однако именно она подходила больше других. Невеста должна была отвечать двум требованиям: во-первых, иметь хорошую родословную, поскольку саму императрицу часто попрекали низким происхождением матери, а во-вторых, принадлежать к небогатому и невлиятельному семейству, которое бы согласилось на её переход в православие и не могло в дальнейшем вмешиваться в дела русского императорского дома. Елизавета сказала Бестужеву, что невеста должна происходить «из знатного, но столь маленького дома, чтобы ни иноземные связи его, ни свита, которую она привезёт или привлечёт с собою, не произвели в русском народе ни шума, ни зависти. Эти условия не соединяет в себе ни одна принцесса в такой степени, как Цербстская»³.

Некогда дядя Софии по матери, Карл, принц-епископ Любекский, считался женихом юной Елизаветы Петровны, но скончался от оспы накануне свадьбы. Государыня сохраняла о нём романтические воспоминания. По случаю своего восшествия на престол она обменялась письмами с матерью Софии принцессой Иоганной Елизаветой и послала ей в подарок свой портрет, осыпанный бриллиантами, стоимостью в 25 тысяч рублей. Возможно, деньги, вырученные от продажи камней, помогли семье Екатерины II свести концы с концами.

Поначалу Елизавета Петровна тепло отнеслась к принцессе Иоганне Елизавете: лицом та напоминала покойного брата, и при первой встрече в Москве императрица расплакалась, глядя на живую постаревшую копию потерянного жениха. Она даже преподнесла ей перстень с крупным бриллиантом, который предназначался епископу Любекскому, но так и не был надет ему на руку во время обручения. Долгие годы эта реликвия лежала у императрицы, «а теперь, – передавал Штелин слова государыни, – она дарит его сестре, чтоб ещё раз скрепить их союз». Судя по портрету Иоганны Елизаветы, мать и дочь внешне были похожи до чрезвычайности: один и тот же овал лица, удлинённый подбородок, разрез глаз, форма бровей и носа. Если бы не платье по моде 1740-х годов, в котором представлена зрелая дама, изображение можно было бы принять за один из поздних портретов Екатерины II. Причина расположения Елизаветы Петровны к будущей великой княгине таилась, кроме прочего, ещё и в том, что девушка будила в душе царицы воспоминания о принце-епископе.

Со своей стороны, Фридрих II тоже постарался переключить внимание Елизаветы Петровны с Ульрики на Софию Августу Фредерику. Чтобы повысить статус её отца, принца Христиана Августа, король даже произвёл его в фельдмаршалы. Позднее он писал, что никогда всерьёз не задумывался об отправке собственной сестры в Россию. К этому имелись серьёзные препятствия. С одной стороны, принцесса прусского королевского дома не могла сменить веру без ущерба для достоинства своего рода. С другой – выбор невесты означал выбор политического направления, а Елизавета не собиралась раз и навсегда связывать себе руки союзом с Фридрихом и увеличивать прусское влияние при дворе. Ей нужна была кандидатка, которой, в случае чего, можно пренебречь. София подходила идеально. Родовита и бедна. Отец на прусской службе, но сама вовсе не подданная Фридриха II. В каком-то смысле на девочке из Штеттина свет сошёлся клином.

Так пятнадцатилетняя Фикхен стала невестой Петра Фёдоровича. Она была приглашена в Россию. Её прибытие в Петербург укрепляло «прусскую партию» в окружении императрицы Елизаветы. «Великая княгиня русская, воспитанная и вскормленная в прусских владениях, обязанная королю своим возвышением, не могла вредить ему без неблагодарности, – рассуждал Фридрих II. – Из всех соседей Пруссии Российская империя заслуживает преимущественного внимания как соседка наиболее опасная»⁴.

Иметь вес в русских делах значило для Фридриха приобрести союзника на случай общеевропейского конфликта. А таковой был не за горами. Другом или врагом станет Петербург? Это во многом зависело от приближённых молодой императрицы. Уже сам факт выбора ею в качестве наследника маленького герцога Голштинского много обещал на будущее. Приезд Ангальт-Цербстского семейства усиливал на севере «друзей» Пруссии. Поэтому мать юной принцессы Цербстской Иогана Елизавета получила инструкции, как действовать в Петербурге.

Екатерина поместила в мемуарах многозначительный эпизод. Когда они с матерью наконец прибыли в Россию, секретарь прусского посольства некто Шривер «бросил в карету записку, которую мы с любопытством прочли». Она «заключала характеристику всех самых значительных особ двора и... указывала степень фавора разных фаворитов»⁵.

Девушка уже знала, что её приезд в Россию – результат победы одной из группировок в окружении Елизаветы Петровны. «Русский двор был разделён на два больших лагеря или партии, – вспоминала она. – Во главе первой был вице-канцлер граф Бестужев-Рюмин; его несравненно больше страшились, чем любили; это был чрезвычайный пройдоха, подозрительный, твёрдый и неустрашимый... властный, враг непримиримый, но друг своих друзей, которых оставлял лишь тогда, когда они повёртывались к нему спиной, впрочем, неуживчивый и часто мелочный... Враждебная Бестужеву партия держалась Франции, Швеции и короля Прусского; маркиз де-ла-Шетарди (французский посланник. – О. Е.) был её душою, а двор, прибывший из Голштинии, – матадорами; они привлекли графа Лестока, одного из главных деятелей переворота... у него не было недостатка ни в уме, ни в уловках, ни в пронырстве, но он был зол и сердцем чёрен и гадок. Все эти иностранцы поддерживали друг друга и выдвигали вперёд»⁶.

Вице-канцлер (с 1744 года канцлер) Алексей Петрович Бестужев-Рюмин принадлежал к младшим современникам Петра Великого. Он родился в 1693 году и был сыном русского резидента при курляндском дворе П. М. Бестужева. Его отец долгие годы оставался фактическим правителем герцогства при вдовой Анне Иоанновне, которой на первых порах заменил мужа. Сыновья дипломата Михаил и Алексей учились в Берлине. Будущий канцлер показал блестящие успехи, особенно в иностранных языках. В 1712 году он с согласия Петра I поступил на службу к ганноверскому курфюрсту (ставшему в 1714 году английским королём Георгом II)⁷.

Дипломатическая карьера Алексея Петровича складывалась успешно. Он служил резидентом в Дании, затем герцог Бирон, многим обязанный отцу Бестужева, взял его под покровительство. Тем не менее будущий канцлер знал взлёты и падения, он едва не попал под следствие по делу царевича Алексея в 1718 году, к нему не благоволил А. Д. Меншиков, и после смерти Петра I до середины 1730-х годов талантливый царедворец оставался в тени. После свержения Бирона Бестужев, как самый близкий сотрудник временщика, был посажен в Шлиссельбургскую крепость, дал показания на своего благодетеля, от которых открестился при первом удобном случае.

У пришедшей к власти Елизаветы Петровны не было оснований доверять «человеку Бирона». Однако ум, опыт, европейское образование и удивительная работоспособность сделали Бестужева необходимым молодой монархине. Он сумел внушить ей, что предложенный им внешнеполитический курс основан на «системе Петра Великого». Стало быть, и отступление от него есть не что иное, как отказ от петровских принципов. А Елизавета широко декларировала возвращение России к наследию реформатора. Таким образом, Бестужеву удалось поймать государыню в ловушку её собственной риторики. Могущество канцлера долгие годы зиждилось именно на убеждении самодержицы, что, уступая Бестужеву, она идёт на международной арене стопами отца.

Однако в 1744 году в схватке за обручальное кольцо сторонники сближения с Австрией потерпели поражение от «друзей прусского короля». Бестужев был глубоко уязвлён и повёл непримиримую борьбу со своими врагами. Штеттинская бесприданница застряла у него как кость в горле.

Новая семья

В Москве София, наконец, увидела императрицу Елизавету – самую красивую коронованную даму своего времени. 9 февраля гостьи прибыли в Анненгофский дворец на берегу Яузы. «Она пошла к нам навстречу с порога своей парадной опочивальни. Поистине нельзя было тогда видеть её в первый раз и не поразиться её красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от этого не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях»⁸.

Однако красота физическая редко соединяется с душевными совершенствами. В специальной записке «Характеры современников», вынесенной за скобки воспоминаний, Екатерина писала: «Императрица Елизавета имела от природы много ума, она была очень весела и до крайности любила удовольствия; я думаю, что у неё было от природы доброе сердце, у неё были возвышенные чувства и много тщеславия; она вообще хотела блистать во всём и служить предметом удивления... Лень помешала ей заняться образованием ума... Льстецы и сплетницы довершили дело, внеся столько мелких интересов в частную жизнь этой государыни, что её каждодневные занятия сделались сплошной цепью капризов, ханжества и распущенности, а так как она не имела ни одного твёрдого принципа и не была занята ни одним серьёзным и солидным делом, то при её большом уме она впала в такую скуку, что в последние годы своей жизни она не могла найти лучшего средства, чтобы развлечься, как спать, сколько могла; остальное время женщина, специально для этого приставленная, рассказывала ей сказки»⁹.

Безжалостная характеристика. Справедливости ради надо сказать, что Елизавета обладала добрым сердцем и много сделала для смягчения нравов в России. Накануне переворота она дала обет перед образом Спасителя никого не казнить и сдержала слово. За её царствование не был подписан ни один смертный приговор. Искренне православная и русская по складу характера Елизавета была любима подданными. Тем не менее в повседневной жизни государыня нередко вела себя как домашний деспот.

Сравним слова Екатерины с отзывами иностранных дипломатов. Прусский посланник Аксель фон Мардефельд, вернувшись в конце 1746 года в Берлин после 22-летнего пребывания в России, писал Фридриху II: «Императрица есть средоточие совершенств телесных и умственных, она проницательна, весела, любима народом, манеры имеет любезные». Но «набожна до суеверности... ничем, однако же, не поступаясь из удовольствий самых чувственных... В довершение всего двулична, легкомысленна и слова не держит. Нерадивость её и отвращение от труда вообразить невозможно»¹⁰. Преемник Мардефельда Карл Вильгельм Финк фон Финкинштейн годом позже высказался в том же ключе: «Сладострастие всецело ею владеет... Лень, обычная спутница сладострастия, также в характере сей государыни, отчего малое её усердие к делам и отвращение от трудов проистекают... Гордости и тщеславия в ней много... Обвиняют её в скрытности... и глядит она с улыбкою радости на тех, кто более всего ей противен»¹¹.

А вот секретарь французского посольства Клод де Рюльер, служивший в Петербурге в последние годы царствования Елизаветы, подчёркивал у неё иные качества: «Зная, как легко производится революция в России, она никогда не полагалась на безопасность носимою ей короны. Она не смела ложиться до рассвета, ибо заговор возвёл её самою на престол во время ночи[7][7]
  То же качество – страх ночного нападения – было присуще внуку Елизаветы императору Павлу I. В последние годы жизни он предпочитал не ложиться одновременно с другими, а расхаживать по пустынным залам дворца в ожидании зари. Чем очень утомлял свою супругу Марию Фёдоровну, вынужденную ходить вместе с ним. Подобный психоз наблюдался и у Елизаветы. А вот её подозрительность, скрытность, умение «глядеть с улыбкой на тех, кто более всего противен», унаследовал кроткий государь Александр I.


[Закрыть]»¹².

Будущей великокняжеской чете ещё только предстояло познать все глубины психологии царственной тётушки и разгадать некоторые из её секретов. Важнейшим из них был тайный брак с Алексеем Григорьевичем Разумовским. Это негласное событие делало официального фаворита как бы членом августейшей семьи и требовало весьма щепетильного отношения к его персоне.

Екатерина назвала его «одним из красивейших мужчин, которых видела на своём веку»¹³. Положение Разумовского при дворе было в тот момент незыблемым. Он никогда не проявлял открытой враждебности по отношению к Ангальт-Цербстским принцессам, но как покровитель Бестужева мог считаться их сильным противником.

За 13 лет до описываемых событий, в январе 1731 года, полковник Ф. С. Вишневский привёз с собой из Малороссии 22-летнего певчего для пополнения придворной капеллы. Во время одного из богослужений цесаревна Елизавета Петровна обратила внимание на его чудный голос и приказала привести молодого человека к себе. Тогда будущего графа звали просто Алексей Розум. Высокий, стройный, смуглый, с чёрными как уголь глазами и чёрными же дугообразными бровями, он покорил великую княжну своей непривычной для неё южнорусской красотой. Не сказав ему ни слова, Елизавета попросила обер-гофмаршала графа Р. Левенвольде «уступить» ей певчего. Вскоре Алексей Григорьевич был зачислен ко двору Елизаветы, а его фамилия приобрела польское звучание – Разумовский.

Подобно своему великому отцу, Елизавета Петровна была очень проста в обращении. Она пела и плясала с московскими девушками, сочиняла для них хороводные песни, крестила солдатских детей и, случалось, пила допьяна. Цесаревна сама оказалась в Москве как бы в полуопале, императрица Анна Ивановна ревниво следила за её действиями, денег для её двора почти не выделяли. Впрочем, любимая дочь Петра не унывала и вела весёлую, но крайне беспорядочную жизнь. Со свойственной ему простонародной деловитостью Разумовский взялся за изрядно расстроенное хозяйство Елизаветы, из певчего превратился в управляющего имений, а затем сосредоточил у себя в руках ведение всем недвижимым имуществом великой княжны.

Разумовский подарил ей то, чего у цесаревны никогда не было, – дом. И Елизавета по достоинству оценила этот подарок. Человек, о котором она ещё недавно торговалась, не спрашивая его мнения на этот счёт, стал для неё настолько дорог, что в критический момент подготовки переворота великая княжна отказалась привлечь его в число заговорщиков, хотя все нити управления её двором оставались у него в руках. Алексей Григорьевич узнал о деле только вечером накануне переворота. В последний момент царевна заколебалась, и в собрании кавалеров двора Елизаветы Алексей Григорьевич обратился к ней, поддержав немедленные действия. Его слова убедили великую княжну, она в сопровождении виднейших заговорщиков уехала к полкам, но Разумовского... оставила дома.

После восшествия Елизаветы Петровны на престол Разумовский был пожалован в действительные камергеры и поручики Лейб-кампании в чине генерал-лейтенанта. Почти не получив никакого воспитания, Алексей Григорьевич обладал врождённым тактом и совестливостью. Он, с одной стороны, не стеснялся своих простонародных родственников, немедленно привёз в столицу мать, которую сам встретил за несколько станций до города, и представил неграмотную старушку Елизавете. С другой – не позволил многочисленной малороссийской родне «обсесть» трон.

При дворе Алексей Григорьевич держался с нарочитой простотой. Крупным политиком он не был, из-за отсутствия образования то и дело попадал впросак. К чести Разумовского, он хорошо это понимал и постарался окружить себя умными советниками. Истинным поводырём в лабиринте придворных интриг стал для него Бестужев-Рюмин.

В то время Елизавете едва минуло тридцать, и она была чудо как хороша. Ничего удивительного, что руки незамужней государыни искали многие женихи. Среди них были инфант Португальский, принц де Конти, принцы Гессен-Гомбургские, граф Мориц Саксонский – претенденты с именем, имевшие определённый вес в европейской политике того времени. Появление при дворе в качестве законного супруга императрицы иностранного принца могло вернуть едва отступившее влияние иностранцев. В создавшихся обстоятельствах московские церковные круги через духовника Елизаветы протоиерея Ф. Я. Лубянского и архиепископа Новгородского Амвросия, совершавшего коронацию, склонили императрицу к тайному браку с Разумовским. Духовенство было готово скорее благословить союз государыни со вчерашним казаком, чем отдать руку благоверной императрицы лютеранину или католику. Брак с иноверцем являлся как бы духовным мезальянсом.

Семейные предания рода Разумовских, записанные в позапрошлом веке историком А. А. Васильчиковым, гласят, что венчание состоялось осенью 1742 года в подмосковном селе Перове¹⁴. Обряд совершил духовник императрицы Лубянский, после чего молодые поспешили покинуть храм, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. На обратной дороге карета императрицы поравнялась с храмом Воскресения в Барашах на улице Покровке. Здесь Елизавета, уже никого не смущаясь, приказала остановиться и отстояла с Разумовским молебен. Никто из прихожан, с любопытством глядевших на императрицу и её фаворита, не знал, что для них это богослужение – продолжение свадебного обряда. После молебна Елизавета даже зашла к приходскому священнику выпить чаю.

В 1744 году, по случаю бракосочетания наследника, императрица подарила Перово Разумовскому. Елизавета любила посещать это село и оставалась в нём надолго. Алексей Григорьевич подготавливал здесь для своей августейшей супруги великолепные соколиные и псовые охоты.

Замужество Елизаветы не было при дворе секретом. Императрица слишком по-семейному вела себя с Разумовским, часто посещала Алексея Григорьевича в его покоях, обедала там, на людях застёгивала ему шубу и поправляла шапку при выходе из театра¹⁵. Бестужев «неоднократно настаивал на том, чтобы Елизавета объявила публично о своём тайном браке с Разумовским – империи нужен был наследник по прямой линии»¹⁶. Однако этого русской партии добиться не удалось.

Елизавета ясно понимала, что дети от подобного союза получат слишком сильных соперников за границей в лице законных наследников Петра I по линии его старшей дочери Анны Петровны. Это и заставило императрицу избрать цесаревичем своего немецкого племянника Карла Петера Ульриха.

«Русская» партия потерпела поражение и при выборе невесты великого князя. Обстоятельства делали сторонников Бестужева врагами великокняжеской четы. Для молодых людей было бы естественно во всём идти на поводу у временных союзников – группировки Шетарди. Но если они хотели стать фигурами на придворной шахматной доске, им следовало искать сближения как раз с «врагами» и усиленно избегать «друзей».

«Я молчала и слушала»

Вот тут наши герои повели себя совершенно по-разному. Пётр никогда не смог даже улыбнуться Разумовскому. София же сделала шаги навстречу «русской» партии. В июне 1744 года она не без внутренней борьбы приняла православие и сменила имя. На следующее утро великую княгиню обручили с суженым. 29 июня – день тезоименитства Петра Фёдоровича – стал для будущего императора роковым. Если 18 лет спустя Екатерина обрела корону как подарок на годовщину перехода в православие, то Пётр III потерял власть на собственные именины. Нельзя не усмотреть в этом усмешку судьбы.

Но пока никто не мог заглянуть в грядущее. Казалось, последнее препятствие на пути брака устранено. Правда, до свадьбы оставалось чуть более года: по традиции между обручением и венчанием проходил немалый срок. За оставшиеся месяцы невеста должна была освоиться.

Однако отношения наречённой с великим князем складывались не гладко. Пётр выразил радость по поводу приезда Ангальт-Цербстских принцесс и сделал попытку подружиться с Софией. Но вскоре оказалось, что его приязнь чисто родственная. «В течение первых десяти дней он был очень занят мною, – вспоминала Екатерина. – ...Я молчала и слушала, чем снискала его доверие; помню, он мне сказал, между прочим, что ему больше всего нравится во мне то, что я его троюродная сестра и что в качестве родственника он может говорить со мной по душе».

Юношу легко понять. Он рано лишился отца и матери, был окружён грубыми, придирчивыми гувернёрами, а попав в Россию, оказался под бдительным надзором соглядатаев тётки. Соблазн принять невесту и тёщу за свою семью был велик.

Нельзя сказать, что София отвергла дружбу брата-жениха. Напротив, воспитанная в покорности, она была готова стать для Петра и товарищем по играм, и наперсником его тайных признаний. Хотя сами эти признания порой коробили её. «Он... сказал, что влюблён в одну из фрейлин императрицы, которая была удалена тогда от двора ввиду несчастья её матери, некоей Лопухиной, сосланной в Сибирь; что ему хотелось бы на ней жениться, но что он покоряется необходимости жениться на мне». Речь шла о деле Натальи Фёдоровны Лопухиной, которую в 1743 году после битья кнутом и урезания языка отправили в ссылку. Её дочь от первого брака – Прасковья Павловна Ягужинская – действительно получила временное запрещение появляться при дворе, а затем вышла за князя С. В. Гагарина.

Подобные истории не могли обрадовать Софию. «Я слушала, краснея, эти родственные разговоры, благодаря его за скорое доверие, но в глубине души я взирала с удивлением на его неразумие и недостаток суждений о многих вещах»¹⁷. Фикхен видела в себе «невесту» и считала, что любовные откровения жениха относительно других дам неуместны. Пётр же потянулся к ней именно как к единственному человеку, с которым мог быть чистосердечен.

«Не могу сказать, чтобы он мне нравился или не нравился, – признавалась Екатерина в «Записках», адресованных Брюс. – ...Ему было тогда шестнадцать лет, он был довольно красив до оспы, но очень мал и совсем ребёнок... Никогда мы не говорили между собою на языке любви: не мне было начинать этот разговор... что же его касается, то он и не помышлял об этом»¹⁸. В другом варианте «Записок» робкие шаги Екатерины и Петра друг к другу описаны иначе. После первой встречи с невестой мальчик пришёл в крайнее волнение: «Я ему так понравилась, что он целую ночь от этого не спал, и Брюмер велел ему сказать вслух, что он не хочет никого другого, кроме меня»¹⁹.

Положим, впечатлительный юноша мог не сомкнуть глаз не столько от любовного томления, сколько от наплыва эмоций. Однако показательно поведение обер-гофмаршала Брюмера: он фактически приказывает воспитаннику гласно заявить, что выбор сделан. Ведь Ангальт-Цербстские принцессы укрепляли собой голштинскую группировку. Но вскоре невеста подтвердила свой первый вывод: «Великий князь любил меня страстно, и всё содействовало тому, чтобы мне надеяться на счастливое будущее»²⁰.

Что до самой невесты, то она вполне сформировалась и нравственно, и физически. Уже к тринадцати, по собственному признанию Екатерины, она была «больше ростом и более развита, чем это бывает обыкновенно в такие годы». Поэтому вскоре после первой встречи с женихом принцесса «привыкла считать себя предназначенной ему... Он был красив, и я так часто слышала о том, что он много обещает, что я долго этому верила»²¹.

Как выглядел в тот момент Пётр? Штелин записал позднее свои впечатления от только что прибывшего в Россию мальчика: «Очень бледный, слабый и нежного сложения. Его бело-русые волосы причёсаны на итальянский манер»²². Тем не менее невесте он понравился.

Однако вскоре произошёл случай, показавший Екатерине пределы «страстных» чувств жениха. Её мать, принцесса Иоганна Елизавета, слишком сблизилась с группировкой Шетарди и позволила себе нелестные высказывания об императрице. Её письма были перлюстрированы Бестужевым и предъявлены императрице. Разразился скандал. Нетрудно догадаться, что вице-канцлер метил не столько в мать, сколько в дочь, ведь разоблачение должно было закончиться высылкой «цербстских побирушек».

«Как-то после обеда, когда великий князь был у нас в комнате, – вспоминала Екатерина, – императрица вошла внезапно и велела матери идти за ней в другую комнату. Граф Лесток тоже вошёл туда; мы с великим князем сели на окно, выжидая. Разговор этот продолжался очень долго, и мы видели, как вышел Лесток... он подошёл к великому князю и ко мне – а мы смеялись – и сказал нам: “этому шумному веселью сейчас конец”; потом, повернувшись ко мне, он сказал: “вам остаётся только укладываться, вы тотчас отправитесь, чтобы вернуться к себе домой”». Жених с невестой пустились в размышления об увиденном. «Первый рассуждал вслух, я – про себя. Он сказал: “но если ваша мать и виновата, то вы невиновны”, я ему ответила: “долг мой – следовать за матерью и делать то, что она прикажет”. Я увидела ясно, что он покинул бы меня без сожаленья»²³.

Между последней фразой и остальной сценой явно что-то пропущено, поскольку слова Петра вполне доброжелательны и вывод, который сделала из них Екатерина, не основан на предыдущем тексте. Вероятно, юноша показал, что и он будет покорен воле императрицы. В любовные дела вторглась политика, и Пётр, как не раз случится в дальнейшем, спасовал. Отступился от девушки, которая ему, «по-видимому, нравилась». Великий князь, мы с этим ещё столкнёмся, был трусоват и очень боялся своей тётки.

Произошедшее обидело Екатерину. «Ввиду его настроения он был для меня почти безразличен», – писала она. Иными словами, если бы Пётр приложил хоть малейшее старание привязать к себе принцессу, за ней бы дело не стало. «Признаюсь, этот недостаток внимания и эта холодность с его стороны, так сказать, накануне нашей свадьбы не располагали меня в его пользу, и чем больше приближалось время, тем меньше я скрывала от себя, что, может быть, вступаю в очень неудачный брак... Впрочем, великий князь позволял себе некоторые вольные поступки и разговоры с фрейлинами императрицы, что мне не нравилось, но я отнюдь об этом не говорила, и никто даже не замечал тех душевных волнений, какие я испытывала»²⁴.

Много позже, в письме Г. А. Потёмкину под красноречивым названием «Чистосердечная исповедь», Екатерина скажет: «Если бы я смолоду в участь получила мужа, которого любить могла, я бы никогда к нему не переменилась»²⁵. В редакции мемуаров для графини Брюс та же мысль звучит по-иному: «Я очень бы любила своего нового супруга, если бы только он захотел или мог быть любезным». При внешнем тождестве смысл различен: или Петра невозможно было любить, или он стал бы любим, только пожелай этого.

Екатерине пришлось предпринять усилие, чтобы пресечь нежность к жениху, которая уже начала вить гнездо в её сердце. «Я сказала себе: если ты полюбишь этого человека, ты будешь несчастнейшим созданием на земле... этот человек на тебя почти не смотрит, он... обращает больше внимания на всякую другую женщину, чем на тебя; ...следовательно, обуздывай себя, пожалуйста, на счёт нежностей к этому господину; думай о самой себе, сударыня... Но по закалу, какой имело моё сердце, оно принадлежало бы без остатка мужу, который любил бы только меня... От мужа зависит быть любимым своей женой, если у последней доброе сердце и мягкий нрав»²⁶.

Неожиданная картина, не правда ли? Екатерина влюбилась в Петра, а он не отвечал взаимностью.