Текст книги "Геополитические проекты Г.А. Потемкина"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)

Предлагая поставить над Повалишиным вице-адмирала Т. Г. Козляинова, Потемкин пытался предотвратить возможное неподчинение эскадры в Дании приказам из Петербурга. Опытный, хоть и не блестящий флотоводец, Козляинов хорошо показал себя в дальнейших боях со шведами и после внезапной смерти Грейга умело командовал вместе с В. Я. Чичаговым и А. И. Крузом кораблями на Балтике.

Обострение обстановки под Петербургом крайне беспокоило Потемкина. «Мучусь я о Ваших хлопотах. – писал он императрице в середине июля из-под Очакова. – Матушка, помилуйте, не оставляйте меня долго без известий о том, что у Вас происходит, я инако умру с грусти» {662}.

К концу лета неудачи на море и крайняя непопулярность войны в самой Швеции сильно усложнили положение Густава III. Финские и шведские офицеры взбунтовались, составив конфедерацию в деревне Аньяла, требовавшую созыва Сейма, к ним присоединил свой голос риксдаг {663}. Екатерина получила от конфедератов адрес, в котором объявлялось о желании восстановить мир с Россией. Густав III ожидал смерти от руки убийцы и даже намеревался бежать из своего лагеря, где чувствовал себя пленником, в Петербург и у врагов искать защиты от неверных подданных {664}. «Ежели шведы, а паче финны не следуют королю, то тут много политика наша успеть может. – рассуждал Потемкин по поводу конфедерации в Аньяла. – Когда они потребуют Вашей помощи о низложении настоящего самодержавства, то Вы, объявя, что до сих пор терпели перемену правления в противность постановлений последнего трактата, то причина, что нация не протестовала. Будучи теперь призываема на помощь, не можете отказать по своим к ней обязательствам – вот король останется один как кукиш» {665}.

Утешительные известия заставляли Екатерину предвкушать развязку войны с неугомонным соседом. «Теперь чаю сейм шведский и финский сам собою соберется, – писала она Потемкину 18 сентября, – и тогда о сем нам объявят и о готовности к миру, тогда станем трактовать». Однако, императрица не позволяла себе слишком обольщаться надеждами. «Король шведский писал ко всем державам, прося их, чтоб его с нами вымирили, но какой быть может мир тут, где всей Европы интересны замешаны будут?» {666} – спрашивает она. 20 сентября Безбородко писал Потемкину: «Король шведский повсюду отведывает заговорить о мире и столько успевает, что многие державы входят за него с предложениям медиации и добрых услуг» {667}. Свое посредничество предлагали главным образом Пруссия и Англия, они пытались построить переговоры так, чтобы увязать дела Швеции, Турции и Польши в единую систему {668}, что вело к бесконечному затягиванию дипломатической игры и удержанию противоборствующих сторон в состоянии войны.

В это время Потемкин выступил с очень не понравившимся Екатерине планом о перемене династии на шведском престоле. В условиях почти всеобщего неповиновения такое развитие событий было вполне реально. Нечто подобное случилось позднее в 1810 г., когда на шведский престол (при активной дипломатической помощи России) под именем Карл-Юхан XIV вступил бывший наполеоновский маршал Ж. Б. Бернадот {669}. Потемкин осознавал, что кризис в шведском обществе вызван не только и не столько войной, сколько нарушением конституции, поэтому волнения могли быть лишь притушены, но не подавлены полностью, пока существовала их основная причина – абсолютная королевская власть. Князь оказался прав: с разной степенью остроты – то почти затухая, то вспыхивая опять – недовольство в Швеции продолжалось еще два десятилетия. Радикальной мерой могла стать и стала впоследствии замена ненавистной немецкой династии.

В письме 29 сентября Григорий Александрович предлагал свое решение вопроса о кандидате на [143] шведский престол. Положение в Стокгольме в тот момент давало повод надеяться, что ригсдаг потребует восстановления старой конституции. Одним из гарантов нерушимости прежнего режима Швеции была по русско-прусскому договору 1769 г. Россия {670}. «Если бы при сем случае возможно было нацию довести просить нас о восстановлении прежней конституции и при ней союз вечной с нами оборонительный и наступательный. – писал князь. – А раз линия королевская коротка, то не худо в тайне подумать Константина Павловича к ним в короли. Я сказал линия коротка, потому что сына не признают законным, а братьям можно другую судьбу делать. Одного князем Померанским, а другого, куда сыщется. Ежели бы сия мысль Вам понравилась, то нужно крепко ее таить» {671}.

Екатерина готовила своему второму внуку совсем другую судьбу. Она видела его во главе восстановленной Греческой империи и не желала даже касаться вопроса об изменении этого дорогого для нее плана. Для реализации задуманного Потемкиным проекта можно было воспользовавшись старыми династическими правами деда Константина – Петра III – который до приезда в Россию считался наследником шведского престола. Но светлейший князь встретил такой яростный отпор своему предложению со стороны императрицы, что вынужден был замолчать. «Константину не быть на севере. Если быть не может на полудне, то остаться ему, где ныне. – гневно писала Екатерина 10 октября. – Константин с шведами ни единого языка, ни единого закона. Константина никак туда не дам» {672}. Потемкин не видел больших препятствий ни в языке, ни в «законе», т. е. вероисповедании великого князя. Если Константин блестяще владел греческим, то он вполне мог освоить и шведский. Однако Екатерина не любила изменять свои планы, подчиняясь обстоятельствам. Константин Павлович подавал большие надежды августейшей бабушке. «Константин – мальчик хорош. – отмечает слова Екатерины Храповицкий. – Он через 30 лет из Севастополя поедет в Царьград. Мы теперь рога ломаем, а тогда уже будут сломлены, и для него легче» {673}.

Конфедерация в Альяла открывала для России и другие важные перспективы, на обсуждении которых оба корреспондента предпочли сосредоточиться. Ядром заговорщиков против Густава III стали финские офицеры, добивавшиеся не столько восстановления прежней конституции, сколько независимости Финляндии от Швеции. В декабре 1788 г. Екатерина II получила сразу два проекта, касавшиеся этого вопроса. Один представил генерал-майор барон Г. М. Спренг-портен, финский дворянин, перешедший в 1786 г. на русскую службу. Другой – майор Ю. А. Егергорн, видный руководитель Аньяльского союза. Оба предлагали под прикрытием русских войск собрать финский сейм и провозгласить отделение Финляндии от Швеции. При этом Россия должна была рассчитывать на «вечную благодарность» финнов. Императрица послала оба документа Потемкину с тем, чтоб он мог высказать свое мнение.

Ознакомившись с ними, князь погрузился в сомнения на счет размеров финской благодарности и чисто военной исполнимости проекта в зимнее время. «Планы барона Спренгпортена и Егергорна я, читая, нашел… почти одновидными, выключая способов, несколько разнствующих между собою. Хорошо бы поддержать угнетаемое (шведе-кое – O. E.) дворянство отвлечением финнов, но как два другие ордена (крестьянство и бюргерство – O. E.) поднялись на них, то начатие действ от них в Финляндии паче будет угрозою дворянскому сословию от помянутых орденов, чем подастся еще больше причины нападать на них, то есть дворян, как зломыслящих противу отечества. К тому ж время зимнее не позволяет нам пользоваться увертками военными». – писал Григорий Александрович.

В обмен на получение военной помощи Финляндия, по его мнению, должна признать протекторат России. За это она обретет более широкие права населения по сравнению с временами владычества шведов. В противном случае у Российской империи просто не было причин принимать участие в чужой борьбе. «Я заключаю касательно финнов, что к концу будущей кампании, коли Бог дарует поверхность нашему флоту, то мы, притесня сообщение Швеции с Финляндиею, войдем собрав все силы, на занятие помянутого княжества. Поставя уже тамо твердую ногу, произведем план и с ним вдруг дадим новую форму правления со всевозможными перед теперешними выгодами, дав тотчас каждому состоянию почувствовать плоды, чем и шведы прельстятся. Иначе нынешнее предприятие только будет попыткою и легко останется бесплодною, а тем откроется план, противу которого осторожности примутся», – рассуждал князь.

В случае успешного развития ситуации Потемкин предлагал воспользоваться оправдавшим себя еще по Крыму способом: «На случай входа в Финляндию, если Бог благословит будущие действия, [144] предварительно все сделать нужно положения, содержа их в тайне. Сему предшествовать должен манифест» {674}.

Екатерина считала, что русские войска должны войти в Финляндию только после созыва сейма и объявления независимости. Иначе она будет рассматриваться как агрессор и рискует получить войну с поддерживавшими Швецию Англией и Пруссией. Все это чрезвычайно напоминало ситуацию в Крыму 1783 г., однако теперь положение казалось куда серьезнее. Руки императрицы были связаны на юге, и целая европейская лига угрожала ей войной. Поэтому активные действия для реализации плана Спренгпортена-Егергорна были крайне затруднены.

Действия Аньяльской конфедерации, как и предполагал Потемкин, не встретили поддержки бюргерства и крестьян, считавших, что дворяне предали интересы страны. Офицерская фронда и начавшееся наступление датских сухопутных войск на шведские земли сделали для популярности Густава III то, что он уже не в силах был сделать сам. «Третье сословие» поддержало короля, одновременно стокгольмский кабинет получил крупные субсидии из Англии и Пруссии, позволившие Густаву III продолжать войну.

В течение следующего 1789 и первой половины 1790 гг. боевые действия на Балтике продолжались с переменным успехом. Война была тяжелой для обеих сторон, поскольку Россия с трудом отрывала войска с юга, а у Швеции, не смотря на полученные от покровителей суммы, не было сил вести затяжную кампанию. Занятый турецкими делами князь не предлагал императрице новых проектов касательно Швеции. Казалось, противники медленно выматывают друг друга в вялотекущих действиях, неся немалый урон ранеными и пленными, но никак не решаясь сделать первый шаг к миру. Екатерину останавливало желание берлинского и сент-джеймского кабинетов выступить посредниками на переговорах. Густав надеялся на вступление в войну Пруссии и Польши, поэтому не желал сложить оружия. Но после морских боев весны и лета 1790 г., когда русская и шведская эскадры заметно потрепали друг друга, победа все-таки склонилась на сторону сильнейшего.

Операции на Балтике велись в такой близости от Петербурга, что в город доносилась пушечная стрельба. Екатерина проводила ночи без сна, а Безбородко плакал {675}. В начале июня шведский флот был блокирован русскими эскадрами в Березовом Зунде. «Тут они доднесь еще здравствуют, быв с моря заперты нашим всем флотом корабельным… – писала императрица светлейшему князю. – Если Бог поможет, то кажется, что из сей мышеловки целы не выйдут» {676}. При попытке вырваться из плотного окружения русских эскадр шведы потеряли 7 линейных кораблей и 2 фрегата. «Пленных тысяч до пяти, пушек до осьми сот, о мелких судах счету нет еще» {677}. – рассказывала Екатерина своему корреспонденту.

Однако после блестящей победы русский флот постигло поражение. Командовавший эскадрой принц К. Г. Нассау-Зиген пожелал в годовщину вступления Екатерины на престол – 28 июня – нанести шведам решающий удар, но был наголову разбит. «После сей прямо славной победы шесть дней последовало несчастное дело с гребною флотилиею, – писала императрица Потемкину 17 июля, – которое мне столь прискорбно, что, после разнесения черноморского флота бурею при начатии нынешней войны, ничто сердце мое не сокрушило как сие» {678}.

Нассау умолял об отставке и возвратил императрице все свои ордена. Уже после заключения мира со Швецией Екатерина рассказывала об этом случае Потемкину: «Я писала к Нассау, который просил, чтоб я его велела судить военным судом, что он уже в моем уме судим понеже я помню, в скольких сражениях он победил врагов империи… что вреднее уныния нет ничего, что в несчастье одном дух твердости видно» {679}. Императрица сумела ободрить отчаявшегося адмирала: «Боже мой, кто не имел больших неудач в своей жизни?… Покойный король прусский был действительно велик после большей неудачи… все считали все проигранным, и в то время он снова разбил врага» {680}. Екатерина оказалась права, в дальнейших операциях Нассау сопутствовала удача, «что не мало и помогло миру» {681}.

3(19) августа в Вереле Россия и Швеция подписали мир без всякого посредничества Пруссии и Англии. С русской стороны к переговорам были допущены гр. И. А. Остерман, А. А. Безбородко, А. Р. Воронцов и Н. И. Салтыков {682}. Однако, уполномоченный подписывать договор Игельстром вел через их голову непосредственную переписку с Потемкиным, в которой не только доносил о ходе русско-шведского диалога, но и просил оказать необходимое содействие, жалуясь на негибкую позицию своих начальников {683}. Потемкин поддерживал мнение Ильгестрома перед императрицей. Так, Густав III отказывался удовлетворить желание России и восстановить государственное право, [145] существовавшее в Швеции до переворота 1772 г. «Требования для примирения, чтоб король шведский был без власти начинать войну, было напрасно, ибо сим способом никогда не помиримся. Бросьте его так» {684}. – убеждал Потемкин Екатерину 18 марта. Императрице прислушалась к его словам.

5 августа Екатерина сообщала Потемкину радостную весть: «Сего утра я получила от барона Игельстрома курьера, который привез подписанный им и бароном Армфельдом мир без посредничества… а королю прусскому, чаю, сей мир не весьма приятен будет» {685}. Финальные переговоры велись на Верельском поле между передовыми постами двух армий и направленными друг на друга заряженными пушками. При малейшей попытке шведской стороны увеличить требования Игельстром, взяв свою шляпу, направлялся в расположение русских войск, чтобы начать бой. Наконец, король уступил, договор был подписан и уполномоченные обменялись текстами {686}. «Одну лапу мы из грязи вытащили, как вытащить другую, то пропоем аллилуйя» {687}. – писала Екатерина Потемкину 9 августа.

После окончания военных действий отношения России с северным соседом оставались натянутыми, хотя обе стороны предприняли усилия, чтоб внешне создать впечатление намечающейся близости. В мутной политической воде общеевропейского кризиса Густав III намеревался, играя на противостоянии России и «лиги», выторговать для Швеции наибольшие выгоды и пойти за тем из возможных союзников, который пообещает ему большие выгоды. Пруссия желала видеть короля своим деятельным сторонником, но сильно потратившись в Польше, не располагала деньгами для новых субсидий. Английский кабинет, напротив, имел значительные средства, но совершенно не доверял Густаву. Екатерина не хотела ни союза со Швецией, ни тем более денежных выплат «северному Амадису», как Потемкин называл Густава. Однако именно Петербургу пришлось в ближайшее время стать для Стокгольма главным партнером. Взаимный интерес подталкивал изрядно упиравшихся соседей друг к другу.

Министром в Россию был назначен генерал Курт фон Стединг, который проявил себя во время войны как блестящий военачальник и прекрасно знал приграничные районы, о которых развернулась основная дискуссия после Верельского мира. 1 октября 1790 г. Стединг прибыл в Петербург и начал зондировать почву на предмет субсидий и мелких территориальных уступок по границе между озером Сайма и Финским заливом {688}. Пока российская сторона открещивалась от каких либо предварительных обещаний по поводу расширения шведской границы.

Падение Измаила в конце 1790 г. вызвало крупный политический кризис, связанный с намерениями Пруссии и Англии спасти Порту от полного разгрома {689}. После потери контроля над устьем Дуная Турция была близка к катастрофе, и европейские покровители Порты готовились от тайного подстрекательства перейти к открытому военному столкновению с Россией. «Получено с курьером письмо барона Палена. – писал 2 февраля Храповицкий об известиях от нового русского посла в Стокгольме. – Шведский король имеет предложение от Англии… чтоб 1-е, вооружился против нас, или 2-е, дал свои корабли в соединение с ними, или 3-е, дал бы им свой военный порт, и за все то платят наличными деньгами» {690}. Англия обещала производить шведскому королю ежегодную субсидию в 600 тыс. гиней в продолжении турецкой войны, а также на случай войны между Россией и Пруссией, даже если Густав III не примет в ней участие, а ограничится одним вооружением {691}.

Однако положение вовсе не было столь беспросветно тяжелым для России, как описывал русский посол в Стокгольме генерал П. А. Пален. Густав намеревался подоить сразу двух коров. В феврале 1791 г. он передал Палену проект союзного договора между Россией и Швецией, в котором обещал вспомогательное шведское войско на случай войны с Пруссией в размере 18 тыс. человек и участие Швеции в предотвращении возможного похода английского флота в Балтийское море. Со своей стороны Россия должна была выплатить союзнику 70 тыс. риксдалеров наличными и урегулировать приграничные вопросы, как обещал Игельстром перед заключением мира.

Екатерина была не настроена идти на уступки и субсидии. Потемкину, ясно осознававшему реальность посылки английского флота в Балтику, пришлось приложить серьезные усилия для того, чтоб повлиять на императрицу. С одной стороны, князь наметил меры по укреплению русских эскадр и их дополнительному комплектованию. «Флот в одном месте лучше будет, потому что, разделяя части и внимание, и заботы умножаются. – писал он в предполагаемом плане дальнейших действий. – Секретно повелеть заготовить более брандеров и умножить во флоте огненосных орудий. Оказать охоту к отпору и сие живым приуготовлением всего. Умножить флот большой. [146] Набрать еще матросов в зачет противу англичан. Можно поместить по нескольку на корабли и финлянцев, особливо побережных жителей – способны к морю» {692}.

С другой стороны, Григорий Александрович, не скрывая волнения, предупреждал Екатерину о том, что может случиться, если Густав III со своим шхерным флотом присоединится к английской эскадре и снова выступит против России. «Я припадаю к твоим стопам со слезами… – писал князь, – выслушай меня как мать и как благотворительница. Вы предадите гибели проекты ваших врагов (Англии и Пруссии – O. E.) против Вас, которые оскорбляют и создают различные затруднения вашему двору. Ибо этот враг (Швеция – O. E.) для нас более значительной, по причине близости к резиденции, чем Фридрих Великий» {693}. «Английский флот в Балтике нулем будет, – продолжал Потемкин в другой записке, – ежели вы изволите уладить со шведским королем. Я… смею и должен уверить, что сей пункт всего важнее, а потому во что бы ни стало, как возможно скорей оной кончить… Войско национальное и, как северного народа, то к нужде терпеливо, искусство многого числа офицеров, храбрость и знание мест… театр войны в близости резиденции делают сего неприятеля важным, с которым потерять много можно, а выиграть нечего. Будучи же в тесном с ними союзе России получит совершенный покой, а ежели бы вы могли связать такой союз браком, то навеки б одолжили Россию» {694}.

Эта записка показывает, что первая мысль заключить матримониальный союз между старшей внучкой Екатерины Александрой Павловной и сыном Густава III Густавом-Адольфом принадлежала Потемкину. Такой союз был желателен Густаву III, а получение требуемой субсидии отвратило его от содействия Англии {695}.

Показательно, что Потемкин не полагался на слово шведского владыки. Под угрозой начала войны с Англией полным ходом шли военные приготовления. Были расписаны три армии, прикрывавшие границы России: против Пруссии, против Порты, и против Швеции {696}. Главный удар должен был принять на себя флот. «К шведской стороне назначен один полк башкиров, не бесполезно бы было несколько нарядить калмык и вызвать также волонтеров черкес. – рассуждал князь. – Действие флота много поспешествовать может, то и нужно сему быть в знатном числе» {697}.

Башкиры, калмыки и черкесы должны были временно курсировать вдоль шведской границы, пока шло формирование нового корпуса в Финляндии. Насколько серьезно светлейший князь подходил к возможности новой войны со Швецией, показывает его предложение назначить командующим этого корпуса измаильского героя Суворова. В перспективе, как видно из записки о формировании трех оборонительных армий, этот корпус должен был преобразоваться в армию, предназначенную для действий против Швеции. «Я нахожу Вашу мысль – составить наилучшим образом значительный корпус в Финляндии и прежде всего назначить начальником графа Суворова отличною» {698}. – писала Екатерина князю 25 апреля. Такие действия русской стороны показывали, что петербургский кабинет практически не доверял Густаву III.

Однако шведский король сдержал свое слово, что сильно затруднило положение Англии. Британский военный флот уже стоял на якоре в Портсмуте, готовый выйти в море. Горячим сторонником силового давления на Петербург выступал премьер-министр Уильям Питт Младший, однако его не поддерживала не только оппозиция, но и многие старые сторонники. Дело в том, что мануфактурные центры Англии работали на русском ввозном сырье, а портовые города жили во многом за счет постоянного товарооборота с Россией. Эти устойчивые торговые связи не раз спасали русско-ангийские отношения во время политических конфликтов. Но на этот раз Питт открыто объявил парламенту, что британский военный флот предназначен для войны с Россией.

Именно в это время русский посол в Лондоне С. Р. Воронцов развернул в британской прессе кампанию, доказывая экономическую невыгодность для Англии столкновения с Петербургом. На деньги русского посольства были изданы дешевые анонимные брошюры, объяснявшие пагубность остановки русского экспорта в Британию, неизбежную в случае военного конфликта. В крупных мануфактурных центрах начались митинги и народные собрания, на стенах домов появились надписи: «Не хотим войны с Россией». Одновременно шли дебаты в парламенте, под их давлением Питт вынужден был отказаться от своих планов. Он приказал вернуть гонца, уже посланного в Петербург с нотой об объявлении войны, флот был разоружен. В Россию для проведения секретных переговоров о заключении мира с Турцией на русских условиях срочно отбыл секретарь английского королевского кабинета Уильям Фалькнер {699}.

Впоследствии Семен Романович был склонен приписывать себе главную заслугу в предотвращении войны. Однако изменение позиции Швеции сыграло, как нам представляется, в [147] этом деле главную роль. В самый разгар дебатов в парламенте о начале войны с Россией к Питту пришло убийственное известие о том, что Густав III отказывается от совместных действий и закрывает для англичан порты. Дело было выиграно. Успех этой чисто дипломатической акции следует приписать Потемкину, уговорившему императрицу пойти на переговоры о союзе со вчерашним врагом. 30 апреля Екатерина с облегчением констатировала, что войны не будет, а 14 мая в Царское Село прибыл Фалькнер {700}.

От чрезмерных требований со стороны Швеции в вопросе о более выгодной разметке границы Потемкину удалось отбиться в своем традиционном стиле. 23 апреля светлейший князь назначил Стединку аудиенцию и, распространяясь о выдающихся способностях Густава III, изложил дипломату совершенно фантастический проект относительно судьбы Финляндии. Серьезность, с которой говорил князь, не вызывала сомнения. Потрясенный министр сообщил в Стокгольм подробности грандиозных планов соправителя императрицы: все жители края должны быть перевезены в области за Петербургом; Финляндия – жалкая страна и будет превращена в пустыню, чтоб не вызывать проблем с установлением границы; особенно никчемен Нейшлот, который Густав III желает сохранить за собой {701}. Словом, шведскому кабинету дали почувствовать, что еще немного упрямства, и в Финляндии может завариться такая бурная каша, которая вообще отодвинет вопрос о границе на неопределенный срок.

В многочисленных беседах Потемкина с иностранными дипломатами любопытнее всего та вера, с которой они принимали его самые фантастичные заявления. И Гаррис, и Сегюр, и де Линь, и Стединк. Словно для этого расчетливого, очень осторожного политика в их глазах не было ничего невозможного, и любая невероятная идея могла стать явью. Образ капризного сумасброда с огромной властью в руках, так не вяжущийся с реальными документами светлейшего князя, на этот раз снова сослужил Григорию Александровичу нужную службу.

Договор между Россией и Швецией был заключен в октябре 1791 г., через месяц с небольшим после смерти князя. В течение русско-турецких переговоров в Яссах Потемкин поддерживал с Густавом III обмен любезными письмами о готовящемся союзе, который мог принести на Балтику «совершенный покой».