Текст книги "Геополитические проекты Г.А. Потемкина"

Автор книги: Ольга Елисеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

Глава 4.

На пороге войны (Осуществление хозяйственных положений проекта о присоединении Крыма)

В январе 1784 г. Потемкин вернулся в Петербург. Он был еще слаб после перенесенной болезни. «Браниться с тобой за то хочу, для чего в лихорадке и в горячке скачешь повсюду» {338}, – упрекала его Екатерина осенью 1783 г. «Я ведаю, как ты не умеешь быть больным… Поберегись ради самого Бога, важнейшее предприятие в свете без тебя оборотится в ничто» {339}. Щадя корреспондентку, князь не сообщал ей о своем тяжелом состоянии. «От посторонних людей слышу, что маленько будто легче тебе» {340}. «Дай Боже, чтоб ты скорее выздоровел и сюда возвратился; ей, ей, я без тебя как без рук» {341}, – писала императрица в октябре.

Срочный приезд Потемкина был необходим Екатерине не только из-за сложной обстановки в Европе, грозившей в любой момент разразиться новым конфликтом. «Теперь ожидаю с часу на час объявления войны по интригам французов и прусаков» {342}, – сообщала она 26 сентября. Положение при дворе тоже нельзя было назвать благополучным.

Узнав о серьезной болезни светлейшего князя, активизировали свою деятельность враждебные Потемкину группировки. Прусская партия через великого князя Павла Петровича довела до сведения Екатерины мнение, что европейские державы, особенно Франция, Пруссия и Швеция, не станут спокойно смотреть на присоединение Крыма к России и усиление могущества империи на Черном море {343}. В это же время фельдмаршал П. А. Румянцев потребовал для себя инструкций на случай разрыва с Турцией. «Пишет ко мне, что по причине настоящего кризиса о мире или войне, надлежит… все иметь в готовности для снабжения войск… и просит меня, чтоб я ему наставление давала и сообщить приказала известие и о корпусах Кубанских, кои выступить могут или будут в его команде по объявлении войны» {344}, – жаловалась Екатерина в письме 19 октября. Румянцеву подчинялись только корпуса, расположенные на Украине, Крымским же, Кубанским и Кавказским корпусам, непосредственно прилегавшим к предполагаемому театру военных действий, командовал Потемкин {345}.

Таким образом, старый фельдмаршал предполагал распространить свое руководство на все войска, сосредоточенные по южной и юго-западной границе. В этом случае светлейший князь оказался бы подчинен Румянцеву. Екатерине не понравился подобный план. «Касательно снабжения войск… я надеюсь, что ты, мой друг, понудишь, кого надлежит, – писала она Григорию Александровичу, – а касательно расположения корпусов, кажется, его сиятельству заботиться так же излишне, ибо слышу, что нужное ему от тебя сообщается». Еще в августе Екатерина обещала Потемкину: «Будь уверен, что не подчиню тебя никому, кроме себя» {346}. Теперь, в начале 1784 г., она собиралась изменить положение своего фактического соправителя в системе официальных чинов Российской империи таким образом, чтоб невозможна была даже самая мысль о подчинении Григория Александровича кому бы то ни было, кроме императрицы.

Удобный момент для подобного шага наступил после приезда Потемкина в Петербург. К первым числам февраля 1784 г. двор уже был осведомлен о письменном согласии султана Абдул-Гамида I признать власть России над Крымом и о ратификации царем Ираклием Георгиевского трактата. Это была большая победа, требовавшая щедрого «воздаяния». Момент для продвижения империи к Черному морю и на Кавказ оказался выбран светлейшим князем чрезвычайно удачно: европейские державы, втянутые в войну американских колоний за независимость, сначала не смогли активно вмешаться в назревавший конфликт, а после заключения Версальского мира 3 сентября 1783 г. были настолько истощены в финансовом отношении, что ограничились дипломатическими демаршами {347}. Стало очевидным, что мрачные пророчества противников Потемкина не сбылись, России удалось на этот раз избежать войны.

2 февраля Григорий Александрович получил чин фельдмаршала, стал президентом Военной коллегии и генерал-губернатором вновь присоединенных земель. В тот же день Екатерина подписала указ об образовании Таврической губернии, вошедшей в обширное наместничество [82]Потемкина {348}. Ко 2 февраля относится короткая записка императрицы своему корреспонденту. «Я сейчас подписала все касательно Тавриды, – говорит Екатерина, – только прошу тебя не терять из вида умножение доходов той области и губернии Екатеринославской, дабы оплачивали издержки, на них употребленные» {349}.

Потемкин предлагал широкую программу развития новых территорий, включавшую строительство городов, портов и верфей, заведения в Крыму пашенного земледелия, виноградарства, шелководства, элитного овцеводства, а также заселение пустынных территорий многочисленными колонистами {350}. Осуществление этих замыслов требовало серьезных финансовых вложений. Даже среди сторонников продвижения России к Черному морю мало кто верил, что «бесплодные» крымские земли способны приносить казне доход. Противники же Потемкина называли деньги, потраченные светлейшим князем на освоение земель Северного Причерноморья, пущенными на ветер {351}. Эту мысль проводила проавстрийская группировка А. Р. Воронцова – П. В. Завадовского, повторявшая скептические отзывы Иосифа II о нецелесообразности хозяйственного развития Крыма {352}.

Из приведенной записки Екатерины видно, что, хотя императрица и согласилась с планами Потемкина «касательно Тавриды», у нее все же оставались сомнения на счет возможности умножить доходы «той области» и окупить издержки. Вероятно, такой взгляд внушался Екатерине членами ближайшего окружения. Лишь после посещения вновь приобретенных земель в 1787 г. императрица сама убедилась в правоте Григория Александровича, до этого она скорее доверяла его интуиции. «Говорено с жаром о Тавриде. – Записал 21 мая 1787 г. В своем дневнике А. В. Храповицкий. – «Приобретение сие важно; предки дорого заплатили за то; но есть люди мнения противного… А. М. Дмитриев-Мамонов молод и не знает тех выгод, кои через несколько лет явны будут» {353}. 20 мая 1787 г. Императрица писала из Бахчисарая московскому генерал-губернатору П. Д. Еропкину: «Весьма мало знают цену вещам те, кои с уничижением бесславили приобретение сего края: и Херсон, и Таврида со временем не только окупятся, но надеяться можно, что если Петербург приносит осьмую часть дохода империи, то вышеупомянутые места превзойдут плодами бесплодные места» {354}, т. е. балтийское побережье.

Сама Екатерина, в отличие от скептиков, оказалась способна оценить выгоды «приобретения», но для этого ей необходимо было увидеть земли Новороссии и Тавриды собственными глазами. Перспективы развития края, ясные для Потемкина, много времени проводившего на юге, были для императрицы в начале 1784 г. еще не столь очевидны. Именно поэтому она сразу после присоединения Крыма выразила желание посетить новые губернии. В исторической литературе укрепилось мнение, что путешествие Екатерины на юг было задумано в 1784 г. {355} Однако, уже осенью 1783 г. В одном из писем Потемкину императрица упоминала о такой возможности. «Вести о продолжении прилипчивых болезней Херсонских не радостные. Много ли там умерло ими? Отпиши пожалуй, и нет ли ее между посланными матросами и работниками; по причине продолжения оной, едва ли поход мой весною сбыться может» {356}, – писала Екатерина 17 сентября. Итак, уже в середине сентября 1783 г. между корреспондентами существовала договоренность о поездке императрицы на юг, намеченном на весну 1784 г. Однако, чума, свирепствовавшая в Крыму, помешала этим планам.

В начале апреля 1784 г. Потемкин вновь возвратился на юг, чтоб лично руководить обустройством вверенных ему губерний и установить карантины {357}. Перед отъездом он составил для Екатерины записку о греческом языке. Весной 1784 г. императрица трудилась над особым наставлением «О Учении» великих князей Александра и Константина, которое было подписано 13 марта {358}. Любопытно, что этот пространный документ готовился подобно важнейшим государственным бумагам, с привлечением к его разработке Потемкина и Безбородко. Александр Андреевич скрепил наставление своей подписью «по листам», а светлейший князь провел общую правку текста и фактически заново составил раздел о языках. «Весьма, матушка, хороши и достаточны предписания. Я одно только желал бы напомнить, – говорил Потемкин, ознакомившись с первоначальным содержанием наставлений, – чтоб в учении языков греческий поставлен был главнейшим, ибо он основанием других. Невероятно, сколь много с оным приобретут знаний и нежного вкуса. Сверх множества писателей, которые в переводах искажены не столько переводчиками, как слабостью других языков, язык сей имеет гармонию приятнейшую и в составлении слов множество игры мыслей; слова технических наук и художеств означают существо самой вещи, которые приняты во все языки. Где Вы поставили чтение Евангелия сообразно с [83] латинским языком, тут греческий пристойнее, ибо на нем оригинально сие писано» {359}. Прочитав эту записку, Екатерина пометила внизу листа: «Переправь по сему». Нужные исправления были внесены, а само послание Потемкина почти целиком вошло в документ. «Греческий… должен почитаться главнейшим из тех языков, кои их высочествам полезны быть могут» {360}, – сказано в окончательном тексте наставления.

Великий князь Константин Павлович, к которому раздел о греческом языке был обращен в первую очередь, оказался весьма способным учеником. «Он… владеет четырьмя языками, – писала о нем Екатерина в сентябре 1790 г. барону Гримму, – но вместо английского, на котором говорит старший, он изучал все диалекты греческого. Раз он говорит брату: «Что это за дрянные французские переводы вы читаете, братец? Я так читаю все в подлинниках». И увидя у меня в комнате Плутарха, он сделал замечание: «вот такое-то и такое-то место очень дурно переведено; я переведу его лучше и принесу вам». И в самом деле он принес мне несколько отрывков, которые перевел по-своему и подписал внизу: переведено Константином» {361}.

Пока императрица была занята семейными делами, подбирая воспитателей и наставников для двух своих старших внуков {362}, Потемкин торопился на юг. В Крыму и Новороссии не стихала эпидемия чумы. Обстановка усугублялась еще и тем, что на приобретенные Россией земли начался стихийный приток населения из-за границы с Турцией. «Известия из Молдавии гласят, что молдаване завидуют состоянию Тавриды, и что запорожцы беглые просятся паки к нам, так же и вышедшие из Крыма татары назад идут» {363}, – предупреждала князя Екатерина в письме 14 марта. Необходимо было принимать срочные меры по борьбе с распространением «язвы». В несохранившемся письме 5 апреля из Дубровки Григорий Александрович намекал корреспондентке, что столь желанное для нее путешествие должно быть отложено. «Скажи ты мне, друг мой, начисто, – просила Екатерина 15 апреля, – буде думаешь, что за язвою или другими препятствиями в будущем году в Херсоне побывать мне не удастся, могу тогда ехать до Киева» {364}. Из этих строк видно, что перед отъездом князя из столицы между корреспондентами существовала договоренность о перенесении путешествия Екатерины на «будущий» 1785 г. Какие же «другие препятствия», помимо «язвы», заставляли Григория Александровича вновь просить о передвижении сроков поездки?

Переписка с Булгаковым начала 1784 г. Показывает, что светлейший князь планировал совершить официальный визит в Константинополь для личного видения переговоров. Яков Иванович приветствовал эту идею, указывая, что приезд Потемкина мог бы состояться уже будущим летом. «Здесь почитают Вашу Светлость нашим Верховным визирем… Бытность Ваша здесь принесла бы несказанную пользу нашим делам» {365}, – доносил посол. Едва ли князь желал, чтобы путешествие Екатерины на юг состоялось к его отсутствие. Еще в середине 1783 г., когда Булгаков прилагал серьезные усилия к подписанию торгового договора, который связал бы Порту с Россией взаимной выгодой и удержал бы ее от военных акций, у Потемкина возникла мысль о заключении русско-турецкого оборонительного трактата, признававшего новые приобретения империи на юге. «Трактаты дружбы и коммерции полезны будут, – писала ему по этому поводу Екатерина, – но оборонительный и наступательный может впутать в такие хлопоты, что сами не рады будем; это французская замашка противу Константина II» {366}.

Потемкин отвечал императрице на том же листе: «Это не может быть дурно и заслуживает большого внимания. Я давно извещен от самих турков, что такое дело им желательно». Данная записка могла возникнуть не позднее 10 июня 1783 г., когда был заключен торговый договор России с Турцией. В донесение 15 (26) июня 1783 г. Булгаков сообщал по этому поводу: «До подписания почитался он невозможным… Подписание трактата произвело здесь всеобщую радость. Скорая размена ратификаций может еще больше послужить для желанного дел оборота» {367}. Видимо, Потемкин рассчитывал, опираясь на этот дипломатический успех, расширить контакты с Турцией и подвести Константинополь к заключению межгосударственного соглашения, гарантировавшего владения обеих сторон. Однако, Екатерина скептически относилась к этой идее. Из приведенной записки видно, что она подозревала Францию в незаметном навязывание России подобного договора с целью предотвратить восстановление Греческой империи и вступление на ее престол Константина Павловича. Любопытно, что Екатерина, сообщавшая об этих планах только Иосифу II, была уверена в осведомленности французского кабинета на сей счет.

Весной 1784 г. недоброжелатели Потемкина в Петербурге попытались убедить императрицу, что чума в южных губерниях распространяется во многом из-за нерадения светлейшего князя. «Княгиня Дашкова, бывшая в милости и доверенности у императрицы, довела до сведения ее через [84] сына своего, бывшего при князе дежурным полковником, о разных неустройствах в войске: что слабым его управлением вкралась чума в Херсонскую губернию, – сообщает в своих мемуарах Л. Н. Энгельгард, служивший тогда адъютантом при Григории Александровиче, – к княгине Дашковой присоединился А. Д. Ланской» {368}. Возможно, это была «маленькая месть» Екатерины Романовны за полутора годовую интригу, в которую ее вовлек князь и которая окончилась для семьи Дашковой, впрочем, как и для Англии, ничем. Правда, зная взаимную неприязнь княгини и Ланского, трудно поверить, что фаворит «присоединился» к обвинениям против Потемкина. Вероятнее всего, Энгельгардту изменила память, и он перенес на Ланского более поздние действия А. П. Ермолова, который действительно пытался очернить деятельность князя на юге в глазах императрицы.

В письме Екатерины 25 апреля из Царского Села звучит плохо скрываемая тревога по поводу «херсонской язвы». «Носится слух по здешнему народу, будто язва в Херсоне по прежнему свирепствует и будто пожрала большую часть адмиралтейских работников, – пишет императрица. – Сделай милость, друг мой сердечный, примись сильной рукой за истребление херсонской язвы. Употребляй взятые меры при московском несчастии: они столь действительны были, что от сентября по декабрь истребили смертельную болезнь; прикажи Херсон расписать на части, части на кварталы, к каждому кварталу приставь надзирателей, кои за истребление язвы бы ответствовали; одним словом, возьмись за дело то, как берешься за те дела, коим неослабной успех дать хочешь; ты умеешь ведь взяться за дела, установи карантины и не упусти ни единой меры» {369}. Едва ли подобные напоминания были уместны. Светлейший князь в это время принимал энергичные меры по локализации очагов эпидемии {370}. Однако борьба с чумой в Крыму, среди населения недавно присоединенных земель, не говорившего по-русски и не привыкшего соблюдать карантин, была затруднена по сравнению с Москвой. «Хорошо бы было, если б каждую татарскую деревню для пресечения язвы можно бы было до того довести, чтоб наблюдали обряд тот, который у нас каждая деревня наблюдает в подобном случае; скорее пресеклась бы зараза» {371}, – писала императрица Потемкину еще в августе 1783 г. В конце мая 1784 г. Противоэпидемические мероприятия принесли первые плоды: чума прекратилась в Кизикермене. «Дай Боже, тоже узнать скорее и об Херсоне» {372}, – писала Екатерина 28 числа.

На фоне этих писем императрицы глубоким непониманием звучат слова Иосифа II, сказанные им графу Л. Сегюру во время поездки в Крым в 1787 г. «В продолжение трех лет в этих вновь приобретенных губерниях, вследствие утомления и вредного климата болотистых мест, умерло около 50 000 человек; никто не жаловался, никто даже и не говорил об этом» {373}. В реальности борьба с постоянно заносимыми с турецких земель эпидемиями «язвы» и вспышками желудочно-кишечных заболеваний среди колонистов была одной из важных тем переписки Екатерины и Потемкина. Причем корреспонденты не смущались вникать в самые неприглядные подробности дела. «Весьма жалею, что в Херсоне болезни умножаются; здесь говорят, будто ни единого здорового нет, и все больны поносом. – писала императрица 27 августа 1787 г., незадолго до получения известия о начале войны с Турцией. – Вы бы запаслись в Херсоне и в тех местах, где поносы, пшеном сарацинским… Когда оно будет дешево, тогда все будут покупать, а больных и даром накормить можно» {374}.

Исследования численности населения России в XVIII в., проведенные В. М. Кабузаном, показывают, что в Херсонской губернии с 1776 г., т. е. со времени управления ею Г. А. Потемкина, прирост составил 146 % и являлся самым высоким по стране. Причем основная часть – 67% – населения была представлена государственными крестьянами. Число жителей Екатеринославсокй и Херсонской губерний увеличилось в эти годы со 154 до 357 тыс. человек, а Крыма (Таврической губернии) – с 36 931 душ мужского пола в момент присоединения к России до 150 тыс. человек в 1790 г. Ученый отмечает, что «население быстро увеличивалось, благодаря не только переселенческому движению, но и повышенному естественному приросту» {375}. Повышенный же прирост едва ли возможен в условиях каторжного труда и постоянного мора. Не даром Екатерина заметила, что Иосиф II «видит другими глазами» {376}.

В 1785– 1786 гг. оживились контакты между Петербургом и Веной, чему способствовало подписание весной 1785 г. русско-австрийского торгового соглашения. Потемкин и Безбородко прилагали немало усилий, чтобы укрепить союз двух держав и усилить его антитурецкую направленность в ущерб выгодной для «цесарцев» антипрусской {377}. Постоянная совместная работа Григория Александровича со статс-секретарем и докладчиком Екатерины над документами, [85] касавшимися «восточной системы», позволила Безбородко вникнуть во все подробности планов императрицы и светлейшего князя на юге. Именно Потемкин выдвинул Александра Андреевича в члены Государственного Совета. «Безбородко завтра же по сажу в Совет, который почти пуст» {378}, -обещала Екатерина в записке, относящейся к 17 апреля 1786 г. На следующий день, 18 апреля, Храповицкий записал в своем дневнике: «Графу Безбородко поведено присутствовать в Совете» {379}.

Письма Александра Андреевича светлейшему князю за 1786 г. полны упоминаний о важной работе, «угодной ее величеству», в которой статс-секретарь принимал участие вместе с Потемкиным {380}. Продвижение Безбородко в члены Совета было не только наградой за выполненный труд, но и накладывало на Александра Андреевича ряд обязанностей перед его покровителем. Необходимость часто покидать столицу заставляла Потемкина искать человека, который, будучи посвящен во все государственные дела, оставался бы в Петербурге, чтобы помогать императрице в качестве ближайшего сотрудника. «Почта Цареградская доставила ответ Порты, который, я подозреваю, диктован от французов, – писал Григорий Александрович Безбородко в июле. – Он состоит в непризнании даже и царя Ираклия подданным России; называют его неоднократно своим. Прошу Вас сделать мне одолжение поспешить сюда приездом. Необходимо нужно мне ехать самому на границы. Боюсь крайне, чтоб не задрались прежде время» {381}. Потемкин просил Безбородко поскорее вернуться из Москвы и приступить к выполнению своих обязанностей. Обстановка на юге действительно складывалась весьма сложная.

Весной 1786 г., когда горные перевалы освободились от снега, вспыхнули военные действия на Северном Кавказе. Чеченский пастух Ушурма, провозгласивший себя наследником Пророка, принял имя Шейх Мансур и объявил газават – священную войну против неверных. Горские племена под его руководством начали нападать на русские посты и крепости Азово-Моздокской укрепленной линии {382}. Мятеж как нельзя кстати совпал с принятием Грузии под протекторат России. По приказу Константинополя Сулейман-паша Ахалцыхский, должен был соединить свои войска с отрядами «имама Мансура». 1 (12) мая 1786 г. Булгаков доносил императрице: «В начале апреля Порта послала тайное повеление к Ахалцыхскому паше набрать лезгин… Порта, когда российские войска появились в Карталинии и ее область поддалась России, послала повеление к Сулейман-паше располагать духи разных мелких Азербайджанских ханов, соседних с Грузиею и с Ахалцыхом, возмущать их против Ираклия, иметь всегда в готовности войска и взять в службу Порты достаточное число лезгин для охранения сей границы… В совете, бывшем у муфтия полагали, что пока Сулейман останется в Ахалцыхе, Россия не может утвердить прочно своего владения в Карталинии» {383}.

Получив это донесение, Екатерина направила Потемкину записку о неизбежности скорого начала войны: «Турки в Грузии явно действуют, – говорила императрица. – Лезгинскими лапами вынимают из огня каштаны. Сие есть опровержение мирного трактата, который уже нарушен в Молдавии и Валахии. Противу сего всякие слабые меры действительны быть не могут; тут не слова, но действие нужно, чтоб сохранить честь, славу и пользу государя и государства» {384}. Вероятно, эта записка была приложена Екатериной к донесению Булгакова, которое она переслала Потемкину. Из приведенного текста видно, что императрица настаивала на скорых и решительных мерах, которые могли послужить прологом к войне.

Григорий Александрович, как показывает его письмо к Безбородко, намеревался сам ехать на южные границы, но сохранение «чести, славы и пользы государя и государства» он усматривал в том, чтоб русские и турецкие войска «не задрались прежде времени», т. е. не втянулись стихийно в столкновение на Черном море. На Кавказе к этому моменту уже полыхал локальный конфликт, грозивший перерасти в новую войну с Турцией. Двоюродный брат светлейшего князя П. С. Потемкин, подписывавший Георгиевский и командовавший Кавказским корпусом, направил на поимку Шейх Мансура отряд полковника Ю. Н. Пиери, который был окружен в горах и весь вырезан чеченцами. «Мне жаль Пиерия, но не столько, как людей, ибо вся потеря произошла от его безрассудной запальчивости. – с раздражением писал Потемкин своему родственнику и подчиненному. – Да при том еще чеченцы правы: им, в силу моего повеления, не было объявлено предписания, чтоб выдали бродягу пророка Мансура, а пришли (отряд Пиери – O. E.) прямо воровски; то как же им не обороняться противу разорителей?… Постарайся произвесть в чеченцах раскаяние, дать им чувствовать, что сие дело было своевольным предприятием, а не по повелению» {385}.

Это письмо показывает, что Григорий Александрович стремился притушить затлевшуюся войну на Кавказе и предпочитал до времени лучше потерпеть партизанские действия «бродяги Мансура», [86] чем нанесением немедленного ответного удара всколыхнуть поддерживавшие лжепророка горские племена. Его возмутили самовольно взятые на себя полковником Пиери карательные функции, результатом которой явилось уничтожение немногочисленного отряда. Заметим, что жалость к солдатам и гнев не затмевали в глазах светлейшего князя того неприглядного факта, что отряд действовал «воровски», а местные племена только воспротивились «разорителям».

Приказание «постараться произвесть в чеченцах раскаяние» чрезвычайно напоминает указы правительства Екатерины II в начале Пугачевского восстания, когда императрица предписывала больше действовать «уговариванием мятежников, чем силой оружия». Ни в 1773, ни в 1786 г. подобные благие устремления власть предержащих не были с пониманием встречены повстанцами. «Раскаяние» и в том, и в другом случаях пришлось вызывать «силой оружия». Сдержанность России на Кавказе была воспринята как слабость. Ободренный безнаказанностью за гибель отряда Пиери, Шейх Мансур продолжал свои нападения, плавно слившиеся с действиями турецких войск, после начала войны в 1787 г. Однако в условиях уже разразившегося конфликта необходимость смотреть сквозь пальцы на партизанские вылазки чеченцев, ради продления мира, отпала. По приказу Потемкина, в октябре Кубанский и Кавказский корпуса двинулись за Кубань и в первом же сражении наголову разгромили повстанцев лжепророка, который вынужден был бежать через снежный горный перевал под защиту турецкой армии в Суджук-Кале. Лишь через четыре года Ушурма оказался захвачен в плен русскими войсками во взятой в 1791 г. крепости Анапа и препровожден в Шлиссельбург.

В ходе столкновений на Кавказе, предшествовавших началу второй русско-турецкой войны, выявилась не только враждебная по отношению к России позиция чеченцев, но и, напротив, дружеское отношение небольшого христианского народа осетин, страдавших от нападений соседей – мусульман и стремившихся перейти под протекторат России. Потемкин не преминул воспользоваться подобными настроениями. В мае 1787 г. в Кременчуге светлейший князь представил Екатерине II трех депутатов от осетинских племен тезюванского, кубадонского и карабучинского, присланных для принесения благодарности за принятие их под покровительство России {386}. Накануне этого события возникла записка Григория Александровича императрице, поясняющая, каких именно милостей желают получить для себя осетины, и обосновывающая принципы политики России на Кавказе.

«Живущий в горах позади Большой Кабарды осетинской народ, исповедующий веру христианскую и давший присягу Вашему Императорскому Величеству… – писал Потемкин, – достоин всякого внимания и вящего о нем презрения и попечения». Князь считал необходимым «осетинцов сих охранить от всяких притеснений, грабительства и разорения от прочих горских народов, коим… наистрожайше запрещать… чинить наглости и насилии над сим народом христиан, подтверждая, что покушении на оный приемлемы будут от нас в равной силе, как будто бы оные на подданных, живущих внутри пределов наших учинены были». По мнению Потемкина, покровительство осетинам и укрепление христианства на Кавказе способствовало бы «политическим видам» России «на сию сторону». «Вводя мало помалу подчиненность и благоустройство сих храбрых народов, – утверждал князь, – сверх спокойствия границ наших приобретать будем постепенно и выгоды, обращая их к службе и пользам империи». По словам Потемкина «древняя сия Албания могла быть во всех частях лучше и превосходнее королевства Венгерского, с коим и есть сходство превеликое, с тем только отличаем, что вся природа, как и все свойства физические и моральные, а равно и крутость нравов, находятся здесь в одной чрезвьиайной степени» {387}.

Императрица дала согласие удовлетворить просьбы осетинских депутатов. Осуществление предусмотренных Потемкиным мер в отношении Осетии превратило территорию этой маленькой горной страны в постоянный дружественный для России очаг на Северном Кавказе, откуда в течение двух столетий осуществлялась помощь русским войскам в их многочисленных операциях. Основанная в 1784 г. крепость Владикавказ, как укрепленный пункт для защиты Военно – Грузинской дороги, проведенной русскими войсками к Тбилиси через Главный Кавказский хребет (Крестовый перевал), стала плацдармом для российского военного присутствия в этом регионе.

Главным дипломатическим противником России, постоянно подстрекавшим Константинополь к военным приготовлениям, являлся версальский двор. Часто прямые переговоры с ним могли дать больше, чем попытки склонить Турцию к мирному сосуществованию. Светлейший князь предлагал нейтрализовать усилия французских дипломатов, связав Францию и Россию торговым договором. [87] Екатерина поддерживала эту идею. «Я читала от начала до конца все бумаги, от тебя ко мне присланные, – говорит она в записке 26 июля 1785 г., -… Петергофскую ноту как тогда, так и теперь хвалю… Если поездка твоя необходима, то и на оную соглашусь, хотя признаюсь, что весьма люблю видеть тебя при себе» {388}. Еще в июне 1785 г. гр. Л. Сегюр передал через Потемкина Екатерине т. н. «Конфиденциальную ноту» о желательности заключении торгового договора между Россией и Францией. «Это тем нужнее для обоих государств, что императрица имеет ныне порты на Черном море, – писал документе французский посол. – Между нашими портами на Средиземном море и Херсоном могут возникнуть деятельные сношения» {389}. По словам дипломата, Франция была готова поставлять вина, сахар и кофе из своих колоний, а покупать «разные предметы, необходимые для содержания флота», т. е. лес, парусину и деготь, кроме того, «она потребует» много пеньки, солонины, кож, сала, воска и селитры. «Франции выгоднее торговать непосредственно с Россией, чем платить другим народам огромные суммы за русские товары», – заканчивал свою ноту Сегюр.

Как видим, торговый баланс складывался в данном случае в пользу России, поставлявшей в обмен на предметы роскоши товары первой необходимости. Екатерине весьма понравился представленный Сегюром проект. «Она приказала сказать Вам, что с удовольствием прочитала Вашу ноту… – передал послу Потемкин, – она даже расположена к заключению желаемого Вами договора» {390}. Подготовка трактата и согласование деталей потребовали более года, лишь 31 декабря 1786 (11 января 1787 г.) договор был скреплен подписями. Едва ли следует согласиться с мнением, что русско-французский торговый союз был крупной неудачей и крайне недальновидным шагом петербургского кабинета {391}. Если бы прочные торговые связи между Херсоном и средиземноморскими портами Франции успели окрепнуть еще до войны, то версальский двор не так легко отважился бы на подстрекательство Турции к вооруженному конфликту, поскольку в этом случае он лишался важного поставщика «стратегических» для того времени товаров: леса, пеньки, парусины и селитры.

Летом 1786 г. многие европейские политики с интересом следили за положением дел при берлинском дворе. «Король прусский час от часу хуже и слабее становится здоровьем» {392}, – писала в одной из записок Екатерина. Потемкин считал, что усиление активности французских дипломатов в Константинополе, о котором Булгаков постоянно сообщал с конца 1785 г. {393}, связано с желанием версальского кабинета занять Россию военным конфликтом на юге, пока в Центральной Европе будет разворачиваться война за Баварию. «Сколько мне кажется, то кашу сию Франция заваривает, чтобы нас озаботить, – писал князь, – боясь приближения смерти прусского короля, при которой они полагают, конечно, императору (Иосифу П. – O. E.) затея на Баварию. Сие тем вероятнее, что во Франции приказано конницу всю укомплектовать лошадьми, чего у них без намерения никогда не бывает… Главное то, чтобы выиграть несколько времени» {394}. Фридрих II умер 6 (17) августа 1786 г. Не позднее этой даты могли возникнуть две приведенные записки.