Текст книги "Пимокаты с Алтайских (повести)"

Автор книги: Ольга Берггольц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

XV. ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ТРУДА

В следующий сбор сбора не было. Был первый «день труда». Каждое звено отправилось работать. Звено «Либкнехт» в полном составе пошло к Ваньке и целый вечер помогало Ванькиной семье. Пионеры пилили и кололи дрова, Ванькин отец показывал, как надо шабрить, сверлить и управляться с тисками.

Звено «Парижская коммуна» разбирало и трепало шерсть у старого пимоката, отца одного нашего пионера. Другие звенья направились в другие семьи и дворы.

Звено «Красный Гамбург» – моё звено – пошло помогать строить комсомольский клуб. Под клуб перестраивался бывший особняк какого-то купца. Там закрашивали потолки с голыми ангелочками, разбирали альковы, разрушали изразцовые лежанки. В стенах проламывали новые двери, а поперёк неудобных, большущих комнат возводили перегородки. Печники, маляры, штукатуры, столяры карабкались по лесенкам, таскали кирпичи, орудовали толстыми кистями. Моему звену пришлось разводить извёстку, подавать кирпичи, вытаскивать мусор. Мы пели пионерские песни и кричали «старому полундра миру», когда разваливалась какая-нибудь лежанка или отлетала от стены голая статуя. Мне очень хотелось самому укладывать кирпичную стенку, и каменщик позволил мне уложить целый ряд. Сашка закрасил пролёт между окнами. Валька Капустин и ещё два пионера с ним вытащили из залы весь мусор до самой последней стружки. Когда уже потемнело и рабочие стали прятать кисти, ведёрки и лопаточки, мы даже вздохнули: не хотелось уходить из клуба, так бы и накладывал кирпич за кирпичом в мягкую извёстку, так бы и возил кистью вверх и вниз по стенке. Но надо было ещё забежать в отряд, а потом идти по домам. Мы собрались, и на каждом звене было заметно, где оно работало. Звено «Либкнехт» пришло с чёрными от железа руками, с мозолями от пилки дров. Звено «Парижская коммуна» точно вывалялось в шерсти. Моё звено принесло на руках и курточках брызги извести, краски, даже стружки за воротом и в сапогах. Мы хвастались друг перед другом, кто сколько успел наработать.

– Ты только послушай, что было! – кричал звеньевой «Парижской коммуны». – Приходим мы к пимокату Бурых. Он нас как увидал, прямо испугался. «Вам чего, говорит, надо»? Мы отвечаем: «У нас день труда, помогать вам пришли». Он говорит: «Да что вы, что вы! Мне вам и заплатить-то нечем, и кормить вас нечем». А мы говорим: «Мы сыты, нам ничего не надо, давайте вместе валенки валять». А он всё мнётся, говорит: «Напортите вы мне всё». Потом ничего, дал нам шерсть трепать, мы ему прямо по шерстинке разобрали.

– А мы, – кричали другие, – а мы Липкиной матери всё бельё переполоскали.

Шура сияла.

– Ребятишки, тише, тише! – кричала она. – Хороший сбор сегодня был? Правильный? Интересный?

– Очень! О-чень!

– Ну вот слушайте, что я теперь скажу. Теперь в классе надо разузнать, кому из неорганизованных помочь надо, и в следующий день труда к ним пойдём. Понятно? На той неделе. А потом собрание устроим. Ясно? Завоюем школу, ребята. Сообразили?

А на другой день в школе произошла новая история.

Первый урок была физика. Вошла учительница, которую мы прозвали Филя Молекула. Она была быстрая, низенькая и толстенькая. Филя Молекула открыла журнал и близко-близко приставила его к глазам. Она была близорука.

– Вызывать будет, – шепнул Ванька. Выучил?

– Факт, – прошептал я.

В это время мне передали записку. Я развернул – там было написано: «Товарищи, очень многие сегодня не приготовили урока, давайте отказываться отвечать Филе; если весь класс откажется, никому неуда не будет. Распишитесь».

Я со страхом стал разбирать фамилии подписавшихся. В записке было несколько пионерских фамилий. Прошла она только по первому ряду? Или по всем рядам? А Филя Молекула уже начала вызывать.

– Смирнова, к доске! – сказала она отрывисто.

Смирнова, одна из лучших учениц, встала, покраснела как рак и прошептала:

– Анна Ефимовна, я отказываюсь.

– Странно! – Филя пожала плечами и вызвала Мерзлякова.

– Отказываюсь, – буркнул он.

– Да что это с вами? – произнесла Филя. – Удивительное дело. – И она выкликнула Мотьку.

– А? Я здесь. К доске? – спросил Мотька, точно не слышал. И он вдруг не пошёл, а покатил между партами: левой ногой он расподдавался, а к правой у него был привязан роликовый конёк. Конёк страшно шумел. Мотька лихо вылетел из прохода, промчался на одной ноге вокруг доски и остановился. Класс сначала обалдел, а потом все так и загоготали как гуси.

– Шикарный выезд! – крикнул Мерзляков.

Филя Молекула побагровела.

– Садитесь! – крикнула она. – Стыдно!

Мотька скорчил недоумевающую рожу и развёл руками.

– А я-то на всех парах летел, – сказал он. – Ну что ж, как хотите. – И он снова расподдался, грохоча объехал вокруг доски и подлетел к своей парте. У самой парты он споткнулся и упал. Нога с коньком закачалась над партой, на коньке ещё вертелись ролики. Класс едва утих.

– Стыдно, стыдно! – сказала Филя отрывисто. – Вы хотите сорвать урок. И это в классе, где есть пионеры?!

– Пионеры тоже отвечать не будут, – злорадно крикнул Мерзляков.

Тут меня точно кипятком обварили. Я выскочил.

– Не ручайся за пионеров, – сказал я громко. – Пионеры урок знают и отвечать будут.

Я сел и стёр с лица горячий пот. Класс замолчал, и только какая-то девчонка-песталоцка прошипела: «Ну и выскочки эти пионеры».

– Вот это правильно… Это по-пионерски, – сказала Филя Молекула и вызвала Ваньку.

Я опасался за него, но Ванёк как раз хорошо знал то, что спрашивала Филя.

– Отлично, – сказала Филя, щурясь. – Тема усвоена отлично. И она вызвала меня.

Но я не успел ответить, как прохрипел звонок. Филя засеменила к двери и по дороге выронила свою записную книжечку. Я схватил книжечку и догнал учительницу.

– Анна Ефимовна, потеряли… Возьмите.

Она так приблизила своё лицо к моему, что чуть не клюнула меня носом.

– Спасибо, голубчик, – сказала она. – Вот вы какие, пионеры, добрые, славные.

– Ну уж… – Я повернулся. Но Филя Молекула ухватила меня за рукав.

– Послушай, – сказала она, – может, вам нужна преподавательская помощь? Я с удовольствием… Давайте кружок какой-нибудь. Например, по изучению авиации.

– Авиации? Про аэропланы? Я скажу отряду, скажу, – воскликнул я и вырвался от Фили. Из класса шёл страшный шум.

В классе у доски стояли пионеры, а на них наскакивали песталоцы. Алексеев и Мерзляков орали громче всех.

– Предатели! – пищал Алексеев. – Иуды! Иуды!

– Христосик объявился, – отвечал Сашка. – Морда кирпича просит.

– Нам из-за вас, холуев, неуды поставили, – визжал Мерзляков. – А мы – гордость класса.

– Это ты-то гордость класса? Закройся! Балда!

– Вот тебе за балду, пимокат проклятый!

– А, ты драться, ты драться! Ребята, держите его!

И через минуту всё замелькало перед моими глазами: зелёные блузки пионеров, чёрные форменки, ситцевые рубашки в горошинку. Доска встала поперёк класса, учительский столик опрокинулся кверху всеми четырьмя ножками. Алексеев выл и прыгал, как горилла, Мерзляков сжал побелевшие губы и совал кулаками направо и налево. Мотька дико свистел, носился по классу на роликовом коньке и подставлял ножку то песталоцам, то пионерам. Я бросился расталкивать сцепившихся ребят, но наперерез мне кинулся Мерзляков и толкнул меня в грудь так, что я упал и застрял в парте между пюпитром и сиденьями. Выкарабкиваясь, я увидел Женьку. Он стоял на парте и хлопал классным журналом по головам песталоцев. Тут от двери закричали: «Заведующий, заведующий!»

Все сразу побежали по местам.

XVI. НАШИ СОЮЗНИКИ

Так мы «сорвались». Мы знали, что о драке узнает Шура; мы уже представляли, как она сморщится, точно ей больно, как будет качать чёрной головой и говорить: «Ребятишки, что ж это вы? Как же это вы, пионеры», и потом будет говорить обидные, правильные слова.

И мы решили провести собрание у нас в классе до сбора, чтоб хоть как-нибудь загладить свой проступок. Накануне мы целый вечер сидели у меня и рисовали плакат.

Мы извели на плакат все краски, которые у меня были, и плакат получился цветистый как павлин.

Звено первого городского отряда им. Спартака

«Красный Гамбург»

объявляет, что сегодня, после шестого урока, состоится общее собрание учеников пятой группы, ещё звено «Красный Гамбург» расскажет про жизнь пионерского отряда и т. д.

Вот что было написано на плакате.

Уж давно все спали. Мы возились с плакатом на кухне и говорили шёпотом.

– Ребята, нескладно как-то вышло, – сказал я, – два раза «отряд», два раза «звено Красный Гамбург»…

– Ничего, сойдёт, – бормотал Ванька.

– Что-то будет?.. Ну, Колька, ты завтра выступаешь, смотри не опозорься.

– Да уж я и то смотрю. Ну, гуляйте по дому, ребята, а то поздно – мать ворочается.

– Прощевай. Смотри, завтра пораньше в школу-то.

Ребята разошлись, я прыгнул в постель, но уснуть не мог. Я всё думал, как начать завтра свою речь.

– Товарищи, – шептал я, забравшись с головой под одеяло, – угнетённое человечество всегда стремилось к свободе… Ещё за двадцать веков до нашей эры герой древности Спартак… Спартак… он собрал возмутившихся рабов и… и… Да, пожалуй, надо начать со Спартака… Потом рассказать про все революции, которые только были, главное про нашу… а потом про наш отряд…

Я ворочался с боку на бок, ложился то на живот, то на спину, мне уже казалось, что меня кто-то кусает, я стряхивал простыню, опять ложился.

Ходики на кухне пробили два часа. Где-то закричал дальний' петух, ему откликнулся наш, потом ещё запели и ещё…

Заснул я чуть ли не вверх ногами, почти перед рассветом, а речь так и не подготовил.

Плакат мы повесили на самом видном месте, на печку.

Все подходили и читали плакат и посматривали на пионеров с удивлением. Мы перешёптывались и волновались.

Когда начался предпоследний урок – география, мы заволновались ещё больше, потому что его должен был вести наш враг, учитель песталоцев. Он всегда старался подкусить, посадить в галошу пионеров, всё время подчёркивал, что песталоцы умнее нас, знают больше, чем мы.

Ни один учитель не относился к пионерам так, как этот…

Он прошёлся по классу и, подслеповато щурясь, упёрся в наш плакат.

– М… м… тэк, тэк, – сказал он. – Пионеры увлекаются географией… Очень хорошо-с…

– Это не география, а революция, – ответил Сашка спокойно.

– Как вы сказали? – любезно осклабился учитель. – Революция? При чём же здесь революция?

– География без революции не бывает, – опять твёрдо выговорил Сашка.

– Не буду с вами полемизировать, молодой человек, – улыбнулся учитель. – Не буду-с. Убеждён, что географические и мм… революционные познания у вас гораздо основательнее, чем у меня. Во всяком случае, предложу вам прослушать урок-с.

Он повернулся к доске и сделал изумлённое лицо.

– Простите… но где же карта? Кто дежурный?

Я вскочил и покраснел как рак. Я был дежурный в тот день, но совсем забыл про свои обязанности, потому что всё время готовился к собранию.

– Извиняюсь, Павел Иваныч, я забыл… я сейчас…

– О, дежурный – пионер… Знаменательно! Как там у вас в уставе? «Пионер аккуратен и исполнителен»? Оказывается, вы знаете свои уставы так же, как географию.

Я быстро вышел из класса и одним духом добежал через весь коридор до предметного кабинета. Я схватил карту Германии и потащил её в класс. Вдруг кто-то окликнул меня. Я остановился. Запыхавшийся Смолин стоял передо мной.

– Только что перевели, – сказал он, протягивая мне какие-то листки. – Шура занесла.

– Что это?

– Ответ германских пионеров… Вот немецкий текст, вот русский… Только плохо написано.

Я взвизгнул и выхватил листки. Смолин зажал мне рот рукой.

– Иди, иди в класс. Больше выдержки.

Я влетел в класс и почти бросил карту на руки учителю. Ничего не видя, я едва дошёл до своей парты.

– Кольша, ты чего? – забеспокоился Сашка. – Голова заболела?

– Письмо, – сказал я. – Тише, ребята, тише.

– Какое? – прошептали они.

– Германское… Только не орите…

Ребята замерли.

Немецкий и русский текст были скреплены булавкой. Мы откинули немецкие листки и, сдвинув головы так, что они затрещали, впились глазами в косые карандашные строчки перевода. «Дорогие товарищи, пионеры города Барнаула…» – начали читать мы в один голос.

– Молчанов… Молчанов! – проскрипел учитель. Я поднял голову.

– Что?

– Вы удивительно последовательны в своём поведении, – скрипел учитель. – Нарочно задержали урок тем, что не принесли карту. Не отвечаете на вызов. Всё это, конечно, по-пионерски. Но тем не менее попрошу вас к доске, сударь.

Не выпуская из рук письма, я подошёл к карте.

– Ну-с, знаток географии, познакомьте нас с границами Германии… Мы вас почтительно слушаем.

Я заглянул на карту. Она была старая, напечатана со старыми границами, на старом правонаписании. Я поглядел на неё ещё раз и вдруг понял, что мне надо делать: я взял палочку и твёрдо обвёл границы теперешней Германии.

– Вы ничего не знаете, – улыбнулся учитель. – Вы не можете обвести даже красные линии границ.

– Нет, я знаю, – отвечал я как можно спокойнее. – Я показываю настоящие границы Германии… такие, как они стали после империалистической войны… после Версальского договора… Вот они… – И я ещё раз обвёл границы.

– Так, по-вашему, я ничего не понимаю? Не знаю? – прошипел растерявшийся учитель.

– А если знаете, так почему же вы ничего нам не говорите? Вы рассказывали нам про угольные бассейны и не сказали, что там французы… их оккупировали…

– Тэ – тэ-тэ, какие учёные, – попробовал улыбнуться педагог. – Как вы много знаете…

– Да… Мы теперь много знаем… Про настоящую Германию знаем… И ещё больше будем знать. Потому что первый городской отряд получил сегодня письмо от германских пионеров. Вот оно!

Я поднял письмо над головой. И тут раздались такие аплодисменты, точно класс раскололся на сто кусков. Хлопали пионеры, хлопали и другие ребята. Кто-то крикнул: «Ура!» Учитель вскочил и стукнул журналом по столику.

– Э-то что та-кое! – закричал он. – Срывать урок? Выйдите из класса! – крикнул он мне.

– Катись сам к черту, буржуй недорезанный! – раздался голос Женьки Доброходова.

Учитель отскочил к двери и вытянул палец к Женькиной парте.

– Вас исключат! – прошипел он. – И вас, Молчанов, тоже-с… За срыв уроков, за хулиганство. Вас непременно исключат!

Он выскочил за дверь.

– Не запугаешь! – крикнул вслед Сашка. – Женька, не бойся: ничего не будет. Не дадим! Колька, читай письмо!

– Читать? – спросил я.

– Читай, читай! – закричали в классе.

Я начал читать, и щёки у меня горели как в огне.

Письмо пришло из города Готы, от детской коммунистической группы.

«Дорогие товарищи, пионеры города Барнаула, – писали германцы. – Отвечаем на ваше письмо… Мы его получили только что… Мы были в большой экскурсии по окрестностям нашего города. Мы проходили по долинам, где есть небольшие деревни, с прядильнями и ткацкими, с шлифовальнями стекла. Труженики этих мастерских и их дети очень бедно живут, они голодают, а рядом прекрасные замки и монастыри стоят, но в монастырских и замковых лесах бедняки не могут даже собирать дров, грибов и ягод; владельцы замков преследуют их за это… Мы останавливались в хижинах и собирали вокруг себя детей бедняков, и мы рассказывали им про Советскую Россию, где во всех лесах можно собирать всё, что хочешь, и эти леса принадлежат русским детям, и дети получают всё от своего государства.

Теперь мы пришли обратно в город, и в школе занятия начались. Дорогие товарищи, наша школа не такая, как у вас. У нас большевиками тех учителей считают, которые не бьют учеников. Учителя рассказывают нам только про наших бывших королей – и ничего не говорят о страданиях и борьбе спартаковцев. Теперь у нас объявлена всегерманская неделя школьной борьбы. Мы ходим под окна к учителям-палочникам и поём под их окнами революционные песни. Если учитель начинает рассказывать про «доброго императора Вильгельма», наши пионеры нарочно просят его рассказать про Карла Аибкнехта. Если учитель заставляет нас петь национальный гимн «Дейчланд, Дейчланд юбер аллес», мы начинаем петь «Интернационал», песню всех трудящихся… Если учитель задает задачку про то, как рантье отдавал вдове деньги под проценты, то пионеры объясняют, что это несправедливо и несправедливо то государство, где так можно делать…

Наших самых активных ребят исключают из школы, даже арестовывают… Но мы боремся вместе с отцами и братьями – также и на улице, разбрасываем революционные листовки, устраиваем антифашистские шествия с золотыми советскими звёздами. После уроков мы ходим по городу и в записных книжках записываем адреса лучших особняков, и делаем к ним пометки: «Пригоден для детского дома»…

Пишите нам о своей жизни, ваше письмо мы все читали, и все радовались, что так живут дети Советской России, и обещаем вам Германию сделать советской страной.

От имени детской коммунистической группы Роза Шмидт и Ганс Книтер».

И тут опять захлопали. Раздался звонок. Но никто не ушёл. Только вылез в дверь кое-кто из песталоцев.

– Покажи письмо!

– Из какого города?

– А может, вы сами сочинили?

– Да что ты, дура, видишь – и по-немецки! – галдели со всех сторон.

А подле меня уже стал Сашка и орал.

– Товарищи! Сбор пионерского отряда послезавтра… в губкоме… Приходите все, кто хочет… Будем писать ответ в Германию.

А Ванька выводил на доске то же самое аршинными буквами.

– Саш! А как же собранье-то? – спросил я. – Речь-то моя!

– Да зачем тебе собранье? – крикнул он. – Так лучше, лучше, Кольша… За тебя германские товарищи высказались, чудак.

Через день я пришёл и не узнал нашей раздевалки. Во-первых, было в комнате тесно. Во-первых, было много ребят без пионерских галстуков. Во-первых, они спрашивали, скоро ли им дадут эти галстуки, потому что пришли в отряд, чтоб остаться в нём навсегда. Но среди этих ребят не было голубятников – Женьки, Мотьки и Кешки.

– Что ж они, особого приглашения ждут? – проворчал Сашка.

– Не будет такого, – отрезал Ванька. – Отберём флажки, да и только.

– Погодите, ребята, погодите, – останавливал их я. – Может, ещё придут. Ведь Женька – упрямый чёрт. Гордый. Он ещё поломается.

– Исключат вот его… Что делать-то будет?

– Теперь не исключат… Теперь-то отстоим, в нашем полку прибыло.

– Шура, Шура! – закричали ребята.

Шура сорвалась, красная, растрёпанная.

На рукаве у неё был огромный бант, в руке развевалась холодная газета.

– Будьте готовы! – крикнула вожатая, поднимая руку.

– Всегда готовы! – вразброд, нестройно крикнул отряд и неровно отдал салют.

– Э-э… – засмеялась Шура. – Недружно, недружно… И салют плохо. Новые пионеры не умеют ещё… Ну-ка, старики, обучите их.

И старые пионеры шумно бросились к новичкам.

– Вот так, вот так, – говорил я, поднимая руку одного новенького, – ровно на ладонь выше головы. Ладонь прямо держи. Пальцы сомкни крепче – это ведь пять стран света. Ну что ж ты Европу оттопырил, то есть большой палец?.. Вот, вот, голову выше. Кричи громко и чётко.

– Будьте готовы! – повторила Шура.

– Всегда готовы! – крикнул отряд одним голосом.

– Будьте готовы! – крикнула Шура ещё раз. – В Германии – гражданская война! Восстание! Революция!

– Всегда готовы! – заорали мы и бросились к Шуре. Она вскочила на стол.

– Тише, тише, раздавите! – кричала она. – Отойдите, сейчас прочту… Слушайте, ну, тише, слушайте.

«Гражданская война в Германии. Кровавые бои в Гамбурге… На улицах Гамбурга ожесточённые бои между рабочими и полицией. Бои идут также в Альтоне, Отшензейме и у города Аренсбурга. В Гамбурге рабочие завладели тринадцатью полицейскими участками и захватили много оружия. В распоряжении рабочих имеется оружие. В районе Барельбека и вдоль шоссе, ведущего к городу, выстроены баррикады. В Гамбург прибыла флотилия рейхсвера в составе шести миноносцев и спешно высадила вооружённые патрули на помощь гамбургской полиции и рейхсверу… В Саксонии также идёт продвижение рейхсвера. Полки рейхсвера получили приказ быть готовыми к бою. Пролетарские сотни красной Саксонии готовы дать отпор нападению буржуазии».

Шура задохнулась, прочитав всё это одним духом.

– Ура! – кричали мы, прыгая вокруг стола.

– Ведь пионеры писали… Они обещали – помните?

– Шура, мы поедем в Германию. Теперь поедем?

– Да что вы, ребята. Погодите ещё!

– Шура, там будет Советская власть? Обязательно?

– Ребята, ребята, не увлекайтесь. Всё может быть. А может быть ещё и поражение.

– Ну да! Как же! Так и позволят рабочие сотни!

– Шура, поедем в Германию.

– Бросьте, бросьте, через несколько дней видно будет… Может, и поедем. Наши комсомольцы тоже собираются. Тише, тише, стройтесь. Занятий сегодня не будет – пойдём на улицу.

От радости мы долго не могли построиться. Мы не могли расставить новичков. Когда мы тронулись, новички стали сбивать шаг. Мы тут же учили их ходить в строю. Они путали ноги, шли то ровно, то вприпрыжку. Сразу мы и пели, и бил без передышки барабан, и без отдыху играли фанфары. Мы ходили по площади, ходили по Алтайским, мы кричали: «Старому полундра миру». Мы пели «Интернационал», «Интернационал», «Интернационал».

Пришёл домой я поздно, но не боялся. Я бросился к матери и завопил:

– Мама! В Германии революция! Гамбург в руках рабочих. Там будет Советская власть!

Мать говорила, усмехаясь:

– Ну и хорошо. Ну и ладно. Только нервничаешь ты очень… И грязный весь пришёл, мокрый… ноги промочил. Опять по лужам шлёпали.

– Да ведь в Германии революция!

– Я так и знал, что буржуям попадёт! – воскликнул Володька. – Я так и знал.

На другой день мы ходили как очумелые. В школе я чуть не поцеловал Филю Молекулу, когда встретил её в коридоре.

– Анна Ефимовна! В Германии революция, гражданская война.

– Знаю, голубчик, знаю, – улыбалась Филя.

– А завтра мы решили провести субботник в помощь германским пионерам. Всей школой. Вы пойдёте с нами?

– Конечно пойду… Как же вы без преподавательской помощи?.. Ну, иди, иди в класс – звонок уже был.

– Не хочется, Анна Ефимовна. Знаете, мы, наверно, поедем в Германию… Поедете с нами?..

В класс я вошёл как в тумане. На доске висела знакомая карта Германии. Около неё шумела куча ребят. Женька печально стоял сбоку и слушал.

– Ну вот тебе Рур, вот Саксония, вот отсюда движутся войска рейхсвера, – горячо говорил кто-то.

– А вот Гамбург. У самого моря…

– А на море-то буржуйские миноносцы…

– Ух, и зададут им рабочие! Утопят буржуев, как у нас в Чёрном море.

– Да уж утопят!

– Учитель идёт, учитель!

– Пускай идёт, язва сибирская…

Географ не вошёл, а подкрался к столику.

Он сиял. Он улыбался. Мы с удивлением глядели на него… В руках у учителя была сложена в линеечку газета…

– Опять митингуете? – спросил он сладким голосом. – Всё митинги, митинги. Ах уж эти митинги, демонстрации, забастовки. Ни к чему хорошему они не приводят.

– А в Германии-то революция! Вот и митинги пригодились… – крикнул кто-то. Учитель расплылся в довольной улыбке.

– А в Германии-то из революции пока ничего не вышло-с, поэтому давайте спокойненько изучать рельеф Саксонии.

– Как «не вышло»? – крикнул Сашка. – Вы… что это?

– А сведения официальные: в Гамбурге восстановлен порядок, – улыбался учитель.

– Какой такой порядок? – беспокойно спросили многие.

– Да уж… такой, – развёл руками учитель. – Восстание по-дав-лено… Понятно?

– Врёшь! – крикнул я, ничего не понимая.

– Вас тоже исключат, как и Доброходова, – спокойно сказал учитель. – Для того чтоб всё-таки вы не мешали вести мне урок, могу прочитать: «Восстание рабочих Гамбурга подавлено. Душегубы социал-демократии обагрили руки в крови рабочих. Рейхсвером и флотом восстание по-да-вле-но… Продолжаются частичные бои в отдельных районах города. Объявлено осадное положение, и введены чрезвычайные суды». Ну? Вы успокоились?

Но я подскочил к нему и вырвал газету. Перед глазами замелькали строчки: «…восстание подавлено, войска двинуты на Саксонию для установления порядка и спокойствия». Пока я читал, ребята тревожно гудели.

– Ну-с? Убедились? Довольно с вас? – ехидничал учитель.

– Русский глазам не верит, – сострил Мерзляков.

Я опустил руку с газеткой и сказал гром-, ко, сквозь шум голосов:

– А вы чего радуетесь, гражданин?

Сразу стало тихо.

– Позвольте, позвольте, – засуетился учитель.

– Рабочих расстреливают, а вы ещё говорите: «порядок наводят». Вы что, думаете, ваша взяла?

– При чём здесь я?.. Официальные сведения.

Но класс снова шумел:

– Коля, правильно! Коля, крой его!

Мотька свистнул в два пальца.

– Ребята, – сказал я, и у меня стало сухо во рту, – это верно, он не соврал, восстание подавлено… Ребята, но ведь это ещё не всё… Это… Вот в тысяча девятьсот девятнадцатом году Спартаки тоже были разбиты… И Карл Либкнехт тогда написал: «Спартаки разбиты… Сабли, карабины и револьверы вновь призванной старой германской полиции, а также разоружение революционных рабочих закрепит это поражение… Под штыками полковника Рейнгардта, под пулемётами и пушками генерала Лютвица произойдут выборы в Национальное собрание… Спартаки разбиты».

– Молчать! – крикнул учитель. – Опять срываете урок.

– «О, оставьте, мы не разбиты, мы не бежали, – продолжал я, не слушая его, – и если они закуют нас в кандалы, мы всё же здесь и здесь останемся. и нашей будет победа». Ребята, вот что Либкнехт говорил. И сейчас надо так, так говорить. А он издевается и радуется!

– Замолчать! – гаркнул учитель. – Будете исключены… Вы не будете учиться…

– Нет, это вы не будете учить, а мы-то уж учиться будем! – крикнул Сашка. – Ребята! Идём сейчас к завшколой. Чего это тут в самом деле контрреволюцию разводит? Ребят всех с толку сбивает. Кольку исключить, Женьку исключить. Это лучших-то наших ребят!

– Правильно! – сказал я. – Идемте!

Сашка, Ванька, ещё двое пионеров вышли из-за парт и стали рядом со мной. Поднялся со своей парты Женька и подошёл к нам, Кешка сорвался с места и побежал за ним. Мотька не мог идти: он завязал на ноге роликовый конёк так туго, что узел не распутывался. Мы прошли мимо онемевшего учителя и испуганных песталоцев и двинулись по коридору к заведующему. Женька шагал рядом со мной.

– Мы на субботник-то завтра пойдём? – спросил он.

– Завтра, Женька, завтра.

– Я флажки завтра принесу, – пробурчал он. – С флажками красивее, верно?

Я только поглядел на него.

– Кольша, – басил Женька, – все и так знают, что ты пионер… А я ещё, однако, записаться не успел. Ты мне завтра дай надеть твой красный галстук.