Текст книги "Пимокаты с Алтайских (повести)"

Автор книги: Ольга Берггольц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

IX. НОЧНОЙ РАЗГОВОР

В тот день я должен был остаться на ночь. Я наврал матери, что пойду ночевать к Сашке, а то она и так всё время ворчала, что караулы – сплошное безобразие и что на днях она сама пойдёт говорить с начальником отряда.

Я пришёл в сад под самый вечер и сменил Вальку Капустина. Валька хлюпал разбитым в кровь носом.

– Так кидались!.. Так кидались… – пожаловался он. – Я уж чуть-чуть не сбежал, честное слово.

– Ну и бежал бы, нюня, – проворчал я. – Трудно, так кати из отряда!

– Да нет… да я ничего, – испугался он. – Ну дежурь. Держись. Лёня опять говорил: надо отличиться, какой-то главный начальник будет отряд проверять.

– Слышали, – ответил я уже на ходу. – Шумилов…

Я стал на своё место к дальнему краю сада. Гулянье уже прекращалось, гасли фонари, листва шелестела по бокам и высоко надо мною.

Вдруг я услышал, что кто-то раздвигает плохо державшиеся в одном месте перекладины забора.

Голос взрослого, низкий и чуть картавый, говорил:

– Ну давай, Шура, руку… Пройдём через сад, тут ближе, да заодно ребят встретим.

Потом при слабом свете ночи я разглядел, как двое взрослых пролезли через дырку и стали на дорожке. Я шагнул к ним.

– Граждане, нельзя, – сказал я. – Сад закрыт.

– Закрыт? – переспросил парень и наклонился ко мне. – А ты-то что тут делаешь? Ты кто такой?

– Первому городскому отряду имени Спартака поручено охранять комсомольский сад, – выпалил я одним духом. – Я в карауле.

– Что? Что? – вдруг строго перебил меня незнакомец. – Ты пионер?

– Да, – отвечал я гордо, – конечно пионер.

– А почему же ты не спишь? – ещё строже спросил незнакомец. – Разве ты не знаешь, что пионерам в это время спать полагается? Какая же из тебя смена рабочему классу растёт, если ты по ночам разгуливаешь, а?..

Я обиделся. «Залез да ещё нотации читает», – подумал я и сказал:

– Я не разгуливаю… Я сад караулю… Чтобы всякие несознательные беспризорники и песталоцы не лезли.

– Ну и что же, здорово вас лупят эти самые беспризорники? – с интересом перебил меня мой собеседник.

Я промолчал.

– Так здорово, говоришь, лупят? – заговорил опять неизвестный. – Так, так. Ну а кто же у вас начальник отряда?

– Наш начотр – Лёня Нежин, – ответил я. – Неужели не знаете?

– Нежин? – воскликнул незнакомец. – Нежин? Как же, знаю, знаю такого товарища. Так это он вас сюда и пристроил? Ну а ещё что вы в отряде делаете?

Я молчал, меня злили его насмешливые вопросы.

– Ну, выкладывай, выкладывай, не стесняйся… Ведь есть же чем похвастаться. Ну?

Я процедил сквозь зубы, что мы играем в революцию, проводим беседы, учимся боксу и маршируем с барабаном…

– Ну хватит. Ясно. Нежин где? – вдруг перебил меня парень.

– Он, наверно, в красном садовом уголке, – ответил я робко. – Они там кассу подсчитывают.

– Пойдём туда сейчас же, Шура, – решительно сказал парень, – откладывать нечего… Поговорим с ним сегодня же. А ты, товарищ пионер, спать иди… Сию же минуту…

– Начотр снимет, тогда пойду, – отвечал я. – Я вас слушать не обязан… Ещё не знаю, кто вы такой…

– А вот скоро узнаешь, – может, завтра и узнаешь… Иди, иди домой, тебе говорят.

– Начотр снимет, тогда уйду, – повторил я.

– Эк вас вымуштровали! – удивился парень. – Ну и то хлеб… Пойдём, Шура.

Они ушли. В саду опять наступила тишина. Я ходил взад и вперёд по дорожке. Страшные мысли полезли в голову: что за люди? Какое им дело до отряда? Зачем им Лёня? Не зря ли болтал я про отряд? Может, они шпионы. Налётчики. Пойдут, кассу оберут, Лёню убьют… Может, закричать, пока не поздно?.. Я весь дрожал от беспокойства.

Но послышались громкие голоса. Это шли тот парень, Шура и Лёня: я узнал постукивание о землю костылей.

– Не дело, не дело, Нежин. Что они тебе – куколки? Игрушки? – гудел густой картавый голос парня. – Ты уж не упрямься. Согласись сам… Теоретик…

– Это моё убеждение, товарищ Шумилов, – отвечал негромко Лёня.

– Шумилов! – чуть не закричал я. Приехал Шумилов! Вот тебе и раз…

Они подошли ко мне.

– Коля, караульный никогда не разговаривает ни с кем, а тем более никого не пропускает. Запомни это на всю жизнь, – строго сказал Лёня. – А теперь иди домой. Будь готов…

– Всегда готов, – прошептал я, сделал в темноте салют и бегом побежал к выходу. У калитки я нагнал наших караульных – Сашку, Петьку и других. Они тоже уходили домой.

– Что случилось, Колька? – спросил Сашка. – Почему нас сняли с караула?

– Приехал Шумилов, – выпалил я. – Приехал, и вот…

Караульные переглянулись и засвистали.

X. В ОТРЯД ПРИШЁЛ ШУМИЛОВ

Я чуть-чуть не опоздал на сбор, и когда прибежал, то увидел, что Шумилов и Шура, мои вчерашние ночные собеседники, уже там.

– Колька, это они? – тревожно спросил меня Сашка. – Вчерашние?..

– Они, – кивнул я головой и стал, как и все, разглядывать Шумилова и Шуру. Шумилов был здоровяк, в красноармейской гимнастёрке. У него было широкое румяное лицо. Рядом с ним наш Лёня казался прямо пионером. Шумилов бегал глазами по комнате, по ребятам, что-то говорил Шуре и весело улыбался. А Шура стояла рядом и кивала головой. На её русской синей рубашке был приколот кимовский значок.

– Ну, ребята, открываем сбор, становитесь, – сказал Лёня.

Мы выстроились, подняли флаг на мачте, провели перекличку, прокричали «старому полундра миру», спели «Интернационал».

Шура и Шумилов серьёзно глядели на нас.

– Садитесь, ребята, – сказал Лёня, – беседы сегодня не будет… Я уже говорил вам, что должен приехать товарищ Шумилов, председатель губбюро юных пионеров… вот он приехал… Хочет порасспросить вас о нашей жизни, поговорить с вами. Слово предоставляю товарищу Шумилову.

Мы неприветливо глядели на Шумилова и на Шуру.

– Так вот вы какие… пимокаты барнаульские, – сказал Шумилов. – Первый сибирский пионерский отряд… Так, так. Так сколько же вас, говоришь? – обратился он к Смолину.

Смолин встал навытяжку.

– В первом городском отряде имени Спартака сорок человек юных пионеров, отрапортовал он.

А сколько было, когда отряд организовался? – спросил Шумилов и прищурился.

– Пятьдесят три человека.

– Так, так, – Шумилов почесал себе затылок. – А сколько в городе неорганизованных ребят… ровесников ваших?

– Не знаю… Много… – помолчав, отвечал Смолин.

– Не знаешь? Жаль, жаль… Ну, ребята, тогда, может быть, кто-нибудь из вас скажет, сколько у него товарищей не пионеров? Ведь четвёртый пионерский закон, наверно, изучали?

Ребята молчали. Всем было как-то тяжело, неловко, точно трусы стали тянуть или очень туго завязаны галстуки: я чувствовал это по себе и по растерянным, красным лицам моих товарищей.

– Мы с неорганизованными не дружим, – сказал Сашка басом. – Мы даже с теми, кто в пионеры не пошёл, водиться перестали… Мы с ними боремся.

– Да ну?! – удивлённо воскликнул Шумилов. – Зачем же вы это? Как же вы с ними боретесь? Бьёте их, что ли? А ведь, наверно, хорошие ребята, а? Наверно, дружили с ними раньше по-настоящему. Ведь это же очень тяжело, ребята, когда старого товарища бьёшь. Хуже ничего на свете нет, я по себе знаю.

– Они нам работать мешают, – пробурчал Сашка.

– Работать? Да неужели вы работаете, в отряде-то? Вот я вчера ночью с одним пионером вашим говорил, с тобой, кажется?

Я молча кивнул головой.

– Ну вот. Я его и спросил: как, мол, отряд работает? А он отвечает: играем в революцию. Я тут ещё вашего начотра порасспросил, он мне то же самое отвечает. Играем, говорит… – Шумилов помолчал. – Так как, ребята, играть вам не надоело? В революцию играть?

Мы молчали. Лёня стоял у стола спокойный, только на скулах шевелились круглые маленькие мускулы. Он смотрел на каждого из нас по очереди. Мы переглядывались и ничего не отвечали.

– Надоело, – вдруг громко и отчётливо сказал Смолин. – Я думаю, товарищ Шумилов, что только играть всем надоело.

Ребята, как один, повернулись к Смолину.

«Смолин – предатель», – быстро подумал я.

– Надоело, говоришь? – оживился Шумилов и встал. – Так, так… А ведь я тоже думаю, что должно надоесть. Я даже думаю, не распустить ли нам такой отряд, который только играет да вот ещё ненужным делом занимается, вроде караула по ночам?

Ребята зашумели, закричали:

– Как распустить?

– Зачем распустить?

– Лёня, скажи ему что-нибудь. Что зря всех мучает?

– Ни за что распускать нельзя, – тонким голосом кричал Сашка. – Нас дома ругали, а мы в отряд ходили. Нас хулиганы на улицах били, а мы не отступались. Мы политически развитыми стали. Мы…

– Стой, стой! – закричал Шумилов, хлопая рукой по столу. – А ты в пятую группу перешёл? Ну?

Он впился глазами в Сашкино лицо.

– Меня… на осенние испытания назначили, – пробормотал Сашка.

– А говоришь: политически развитой! – насмешливо протянул Шумилов. – А говорите: работаем! Да разве это работа? Я вот в школе сведенья взял: знаете что? Пи-онеры-то, оказывается, хуже всех учатся. Хуже неорганизованных. Позор! Срам!

Ребята шумели, роптали.

Гул стоял в комнате.

– Ну тише, пионерия! – весело крикнул Шумилов, вскочил и одёрнул гимнастёрку. – Зря вы ерепенитесь… Вот что… – Он оглянулся и схватил Шуру за руку. – Вот вы её видите, видите? А вы знаете, что она, когда ей столько лет, как вам было, забастовки устраивала?

– Ну, Шумилов, – отмахнулась Шура, – ну зачем ты про меня?

– Ничего, ничего, – громко говорил Шумилов, – пусть узнают… Она с десяти лет на бумажной фабрике работала… Вместе с такими же девчонками, подругами своими, тряпки сортировали. Она своих девчат подговорила – устроили забастовку. Мало того, взрослые к ним примкнули… Да она вам сама потом расскажет, сама. – Шумилов подошёл к столу и уже спокойно сказал: – Я это к тому, товарищи, говорю, чтобы вы поняли: вы в революцию не только играть можете, вы её делать, делать можете. А кто говорит, что дети могут только играть, а помогать своим взрослым товарищам в революции не могут – тот ничего во всей революции нашей не понимает… Ну вот ни черта не понимает.

Шумилов передохнул и помолчал.

– И вы тоже ни черта не понимали, – заговорил он опять. – В восстание Спартака играли, в Парижскую коммуну играли, а у себя под носом революции не видели. Важнейший закон пионеров позабыли: «Пионер – товарищ рабочим детям всего мира». Отгородились красным знаменем, да барабаном, да флажками…

– Флажки украли, – сказал Ванька.

– И хорошо сделали… Так вам и надо – зачванились. Ишь один тут выискался. «Мы, говорит, с неорганизованными боремся». Какой паинька мальчик!

– Из – за него и флажки украли, – сказал кто-то.

– Не в этом дело… Дело, ребята, в том, что по-новому отряд жить должен. Вас много должно быть, а не горсточка. Что вы думаете, мы из-за двадцати человек все заварили? Вот, будете вы теперь работать по-настоящему, будет у вас новый начальник отряда…

– Новый начальник отряда! – крикнули все пионеры разом и повскакали со своих мест.

– Нет! Не хотим! Не надо! – кричали ребята. – Пусть Лёня…

Шумилов улыбался и махал руками.

– Тш… Тише!.. Тише!.. Экие вы горластые!.. Это не плохо, я сам таким был. Только зря вы шумите. Товарища Нежина мы решили послать в деревню.

– Другого посылайте! Сам поезжай!

– Не отдадим начотра! Из отряда уйдём!

– Да тише вы, тише же! Товарищ Нежин сам хочет в деревню.

– Врёшь!

– Неправда! Лёня от нас не уйдёт!

Тут Лёня поднялся из-за стола и стал рядом с Шумиловым. Костыли его звякнули. Мы сразу притихли и глядели на нашего начотра, открыв рты. Он стоял рядом с Шумиловым, плотным и высоким, и чуть покачивался на костылях.

– Ребята, – сказал Лёня и запнулся. – Ребята, – повторил он, – я вас всех очень люблю, я привык к вам – это правда… Но комсомольская организация решила послать меня на работу в деревню… Я просил, чтоб меня отправили туда…

XI. ДОМАШНИЕ ДЕЛА

Назавтра должен был быть сбор. Мы пришли вовремя, но на двери нашего отряда висело объявление: «О дне сбора будет объявлено особо».

Мы пришли на другой день, но сбора не было. Пришли через день, а на двери висело то же объявление.

Мы постояли около дверей и пошли назад на Алтайские. По дороге нам повстречалась кучка песталоцев с удочками и сачками.

– Эй, пионеры! – крикнул один. – А барабан-то куда дели?

– Их разогнали, – прогнусавил другой. – А то воздух портили.

– Я вам испорчу! – крикнул я, выбегая вперёд. – Давно битые не были? Заелись за лето?

Песталоцы побежали, удочки затряслись над ними. Мы, не разговаривая, угрюмо двигались по Алтайской. Вдруг из-за угла выскочил Кешка. Он тащил в руках большую корзинку с картошкой. Увидев нас, Кешка остановился на мостках и, чуть не пританцовывая, закричал тонким голосом:

– Что, пионеры несчастные? Наша взяла! Выставили вас из сада-то! Нажгли мы вас!

– Ну-ну, – отвечал Сашка, – закрой поддувало!

– Распатронили вас, – верещал Кешка. – Так и надо!

Мы молча прошли мимо. Кешка ещё что-то прокричал и бросил нам вдогонку картошку.

– И откуда только они всё узнали? – сказал Сашка. – И радуются-то как… Точно мы и верно враги всем какие были…

– Рано обрадовались, – отвечал я. – Вот возьмём завтра и отберём у голубятников наши флажки. А то они совсем зарвались.

И на другой день мы не пошли в губком узнавать, когда сбор, не надели пионерских костюмов.

Мы решили во что бы то ни стало добыть наши флажки.

С утра я много работал: мыл полы дома, поливал огород, подмёл дворик. Мать была очень довольна. Она сказала:

– Давно бы пора вам отдых дать… Забарабанились совсем.

Вечером мы собрались на улице перед моим домом и сговорились, как выручить наши флажки.

– Можно так, – сказал Сашка. – Придём, пойдём сразу к Женькиному бате и скажем. Он велит отдать…

– Выдумал! – ответил я. – Да раньше чем ты до бати дойдёшь, тебя Женька излупит. Надо просто выследить, подглядеть, а потом потихоньку забраться да и вытащить флажки. Что мы, в самом деле, не следопыты, что ли?

– Ну что ж, можно и так, – согласился Сашка.

А подглядим из сада мясоедовского, что рядом с Женькиным двором, – предложил Ванька. – Там дырка сзади есть… я знаю…

Мы тронулись на разведку. Действительно, в мясоедовский сад вела хорошая лазейка. Мы осторожно отодвинули одну доску и по очереди пролезли в сад.

– Тише, братцы. Ещё увидят – заругают. Попадёт из-за них, из-за голубятников проклятых, – шептал Сашка.

– А вдруг их нету на дворе-то?

– Ну! Наверно, дома. Куда им боле-то?

– Наверно, голубей гоняют, гады проклятые. Заодно посмотрим.

Мы говорили задыхаясь, шёпотом и пробирались по боковой стене, где росла высокая, грубая крапива и огромные лопухи. Крапива щипала ляжки, но нам было некогда слюнить пузыри.

Мы присели прямо в крапиву, в мокроватые лопухи и, зажмурив один глаз, стали смотреть на Женькин двор через щёлочки в заборе. Как давно мы не были на этом дворе!

Мне показалось почему-то, – может быть, оттого, что наступали сумерки, – что двор стал гораздо меньше. Вот сарайчик, где Женькин отец возился с овчинами для барнаулок. За сарайчиком была маленькая лужайка. Вот растрескавшаяся старая бочка из-под рассола. Вот козлы, где пилят дрова.

На траве кое-где валялись белые голубиные перышки, – наверно, ребята только недавно кончили гонять голубей. Мы сидели довольно долго. Стали затекать ноги.

– Не видно никого, – прошептал Ванька.

– За сарайчиком, наверно… Слышишь, голос как будто Женькин…

Мы прислушались. Верно, были слышны голоса. Они приближались. Ребята как будто пели что-то… Даже что-то знакомое… Потом мы услышали Женькин голос: «Ро-овней строй», и ребята снова запели.

– Что это? – прошептал Ванька и поглядел на меня выпученными глазами. – Слышишь? Нашу поют… пионерскую…

Мы опять насторожились.

И верно, ребята пели:

 
Над Советскою Россией
Ветер клич наш пронесёт.
 

Я даже задохнулся и так прижался лицом к доскам, что занозил нос.

А на двор из-за сарайчика вышли пимокаты – жультрестовцы, голубятники, наши бывшие приятели.

Их было пятеро. Впереди шёл Женька, за ним Кешка и Мотька, и за Мотькой двое братишек Кешки. Они маршировали гуськом, и каждый нёс на плече наш красный патрульный флажок.

Сбоку ахнул и упал в крапиву Сашка. Я тихо сел на землю, и лопух пискнул подо мной.

Потом мы опять кинулись к щёлочкам, не веря своим глазам. Голубятники, наши враги, играли… в пионеров. Они маршировали вокруг козел, и Женька командовал: «Направо! Налево. Ровней шаг!»

– А, вот они где! – раздался вдруг противный голос за нашими спинами. – Вот кто у меня яблоки ворует! Ну берегись!..

Это был сам Мясоедов, страшный, злой мужик.

Мы вскочили как по команде и, даже не обернувшись, бросились к лазейке. Крапива хлестала нас по голым ногам. Сзади ломился Мясоедов и кидал в нас чем попало. У забора мы заметались, забыли, какая доска отодвигается… Кое-как мы проскочили в лазейку и без оглядки понеслись по улице.

Но опять кто-то бросился нам наперерез и расставил руки.

– Куда, братцы? Стойте, я вас ищу! – крикнул он.

– Смолин! – заорали мы и остановились, тяжело дыша.

– Чего вы носитесь как сумасшедшие? Сбор завтра. Ровно в пять часов, слышите? – радостно говорил Смолин.

– Смолин, Смолин, мы знаем, где наши флажки, – выпалил Ванька.

– Патрульные? Которые пропали?

– У Женьки и Кешки они! – кричал Саша. – Они с ними маршируют, в пионеров играют… ей-богу…

– Пойдём к ним, ребята. Скажем: знаем, что вы украли… Не отдадите – милиционера позовём.

– Пойдём с нами, Смолин, ну пойдём, – просил Ванька. – Ты старший… Они тебя боятся…

Мы схватили Смолина за руки и потащили его обратно. Но он упёрся на месте.

– Стойте, стойте… не пойду, – сказал он. – И вы не смейте ходить. Приказываю вам, как помощник начальника отряда. Вспомните, что говорил Шумилов… Они сами принесут флажки.

Мы посмотрели на него, ничего не понимая.

– Они сами должны принести флажки, – повторил Смолин. – Сами… Сами… Понятно? А если не принесут… то не нужны нам ни флажки, ни отряд… А теперь марш по домам! На сбор завтра – минута в минуту.

XII. ПИСЬМО В ГЕРМАНИЮ

Мы пришли на сбор минута в минуту, все вымытые и блестящие, как на картинке.

Рубашки прямо зеленели, как салат, галстуки лежали, точно вырезанные из красной жести, и даже коленки у ребят, всегда покрытые цыпками и тёмной сеточкой пыли, краснели, как вымытые яблоки.

– Здорово, ребята! Будь готов!

– Всегда готов!

– Э, Ванька! Барабанить не разучился?

Мы салютовали друг другу, улыбаясь во весь рот.

В комнате стоял гул: ребята всё время говорили друг с другом.

– Интересно, какой-то у нас начотр будет?

– Ребята, а вдруг Лёня придёт!

– Ой, вот здорово будет! Ребята, мы его качать будем, ладно?

– Ладно, ладно. Только осторожнее: ведь он слабый…

– Уж знаем. Не учи учёного.

– Ребята, выстраивайтесь. К порядку, ребята! Чья очередь поднимать флаг?

– Моя, товарищ Смолин.

– Нет, моя.

– Врёшь, завираешься, ты последний раз поднимал.

– Очередь Колина, – сказал Смолин. – Я помню твёрдо. Коля, к мачте. Встретить начотра в полной готовности.

Мы выстроились. За дверью раздалось постукивание деревяшек. Отряд затаил дыхание. Дверь распахнулась. На пороге появилась Шура. Значит, это стучали её каблуки! Она остановилась, точно с разбегу, она была в пионерской блузке, с красным галстуком на тонкой смуглой шее. Курчавые чёрные волосы падали ей на лоб.

– Будьте готовы! – крикнула Шура резким, высоким голосом. – Я ваша новая вожатая – начотр, как вы говорили раньше, – меня зовут Шура, Саша. Будьте готовы! Что же вы молчите, как рыбы?

Всегда готов! – вразброд, неохотно отозвались мы.

Многие не сделали даже салюта. Патрульные насупились: баба – начотр. Вот оторвали! Кое-кто без команды сделал «вольно».

Шурины большие глаза быстро пробежали по лицам пионеров первого городского отряда. Начотр усмехнулась и посмотрела на меня.

– Ребятки, – сказала она громко, – мы никогда больше не будем поднимать флаг в комнате. Слышите? Это старые скаутские штучки: юным пионерам они ни к чему, ведь верно? Мачту мы уберём, она только мешает. Оставим только рапорт и пенье…

Смолин отдал рапорт, мы кое-как спели «Интернационал» и медленно стали рассаживаться.

– Ну вот, – тревожно прошептал Ванька. – Пошла-поехала отменять. Эдак она и барабан отменит. И ничего-то пионерского у нас не останется… Эхма!

А Шура стала за столик и нетерпеливо смотрела на нас, похлопывая ладонью о ладонь.

– Ну-ну, ребятишки, поживеи, поживей! – говорила она. – Что вы как мёртвые?

Раздалось недовольное бурчание ребят.

– Вам не понравилось, что я мачту отменила? Да? – в упор спросила новая вожатая, когда мы сели. – Ну! Вот тоже чудаки! Да мы многое теперь отменим. Ну во-первых, отдельного патруля девочек мы держать ни за что не будем. Глупо это. Все вы тут пионеры, а девочки и мальчики точно чужие. Ну во-вторых, наши группы мы патрулями называть тоже не будем. Это у скаутов так было. Будем звеньями называться.

– Вот так фунт! – прошипел мне опять в ухо Ванька. – Может быть, она и флажки отменит. Может, нам их так и подарить чёртовым голубятникам…

Я сердито толкнул Ваньку локтем, мне не хотелось разговаривать. Мне было как-то не по себе, беспокойно, точно я попал в совсем чужое место…

– Названья звеньев тоже переменить придётся, ребятишки, – говорила Шура громким, резким голосом. – Ну, вы сами подумайте, как глупо у нас звенья называются: «Собака», «Бык», «Гром»… Ведь это прямо смешно.

Тут ребята не выдержали.

– Ничего смешного! – закричало сразу несколько человек.

– Это что вы всё отменять да отменять?

– Мы не «ребятишки», ребятишки под столом ползают. Мы пионеры.

– Ну, тише, тише!.. Ах вы какие! Ну, я привыкла так говорить, я в очаге на фабрике работала… Ну исправлюсь.

– Ну и иди в очаг. А мы не маленькие.

– Вы и барабан запретите?

– Я ничего не запрещаю, я отменяю. Барабанщику убавить придётся. Следопытство всякое – тоже сократим…

– Шалишь-мамонишь, на страх выводишь!

– Это ещё как выйдет. Боком! Маком!

– Вы ещё, пожалуй, борьбу отмените?

– Какую? Классовую?

– Да бокс, джиу-джицу…

– Ну вот чудаки! Зачем же спорт отменять? Я сама спортсменка.

– А что такое двойной нельсон, ну-ка?

– Это? Это когда кувыркаются два раза подряд, – не задумываясь отвечала Шура.

В ответ ей раздался дикий хохот пионеров. Кто-то засвистел. У нас в отряде даже девчонки знали, что двойной нельсон особый приём борьбы, а Шура спутала его с сальто-мортале.

– Вот так начотр!

– Вот так сказанула!

– Ребята, да пойдём по домам! Что это в самом деле?

Шум, свист и галдёж стояли невероятные. Шура растерялась.

– Ребята!.. Товарищи пионеры!.. – говорила она, но её никто не слушал.

Я кричал:

– Тише, тише! – Но меня тоже не слушались.

Тут к столику подскочил Смолин. Он поднял руку и гаркнул, как только мог:

– Отряд, смирно!

Все сразу замолкли. Пионеры уважали Смолина, помощника начальника отряда, лучшего боксёра и знаменосца…

Смолин держал руку поднятой, пока все не уселись на свои места.

– Вы… что?.. – отрывисто сказал Смолин. – Вы на барахолке, что ли? Ещё пионерами называются. Её к нам комсомол прислал. Комсомол… понятно? Кому что не нравится – может без крику говорить…

Он отошёл, красный и злой. В комнате стало совсем тихо. Шура поправила волосы, помолчала… Потом опять заговорила, быстро и резко:

– Вы зря, товарищи, совсем зря шумите… Может, я, конечно, про нельсон наврала, да разве в этом дело?.. Ну вот вы меня совсем сбили с толку… Я хотела сказать, что мы по-другому работать будем… Мы вообще в своей работе будем брать пример с германских пионеров.

– С каких это германских? – опять закричали на местах.

– Да в Германии и пионеров-то нет!

– Опять завралась!

– А разве вам Лёня ничего не рассказывал про германских пионеров? – Шурины брови поднялись на лбу к самым волосам.

– Конечно, он ерунды не говорил.

– Так вы и про Германию ничего не знаете? А ещё пионеры!

– Нет… Да… Ничего… Знаем, знаем, в школе учили… Не надо!

– Ай, так вы ничего не знаете! – закричала Шура и замахала руками. – Вот в этом-то ерунда и заключается. Ну конечно, там есть пионеры. Давным-давно есть пионеры, с двадцатого года, да ещё как работают здорово.

– А буржуев-то куда они подевали? насмешливо прокричал Сашка. – Ведь буржуи же там!

– Ну конечно, буржуи, целая куча буржуев! – кричала и улыбалась Шура.

В этом-то всё и дело, что пионеры вместе с германскими рабочими против буржуев борются… Ну, да вот, в июле, пока вы сад караулили, у германских пионеров конгресс был… Ну, это вроде как бы большой сбор. Этот конгресс в Тюрингии, в городе Готе, проходил. Съехались туда ребята-пионеры со всей Германии. Только делегатов из Рура не пустили. Рур – это область такая, вроде как бы губерния. Там угольные шахты… Рур оккупирован. Ну, то есть, его французские войска заняли, и все, кто живёт в Руре, вроде как в плену у французов. Так вот этих детей рурских шахтёров и не пустили на конгресс. Тогда все делегаты послали свой протест французским властям. Вот… Видите, какие дела…

Мы просто не шевелились, оглушённые незнакомыми словами: Рур, оккупация, конгресс… Но больше всего удивило нас то, что кроме нашего отряда есть ещё пионеры и даже в Германии.

– Ну что же, какие ж они? Такие же, как вот мы? У них галстук есть? И барабаны? – спросил Ванька обалдело. – И звенья?

– Ну, не совсем такие. То есть они совсем, совсем такие же, как вы, рабочие ребята, и законы, и обычаи у них есть, только не совсем такие, как у нас, а которые им нужны.

– Ну какие же? Ну скажи хоть один.

– Да вот, например: «С чужими пионер молчит, как рыба… С врагами пионер хитёр как лисица… В борьбе увёртлив, как ласка..! Рабочим пионер товарищ, детям – друг, но притеснителям – всегда враг». Ну и другие… Видите, не совсем такие, как у нас. И звенья у них по-другому называются, например: «Красный Петербург», «Москва», «Карл Либкнехт». А эмблема их – наша красная советская звезда.

– Товарищ вожатая, и они знают, что в России тоже есть пионеры? – спросил Смолин.

– Не знаю, – покачала головой Шура. – Ведь пионерские организации у нас только-только народились. Но германцы – вот уж к вашему стыду – знают очень хорошо, как борются рабочие Советского Союза… Когда у нас был голод в Поволжье, в позапрошлом году, они помощь советским голодающим ребятам наладили. Они собирали на улицах деньги, отдавали свои последние копейки, то есть пфенниги, и посылали на Волгу, голодающим.

– И посылки приходили? Из Германии к нам?

– Да, приходили, почему же им не приходить?

– Но… как же буржуи?

– Что буржуи? Конечно, германским ребятам очень тяжело приходится – их хватают и арестовывают полицейские, преследуют фашисты, а они не сдаются. Германия сейчас вся как в котле кипит… Революция с каждым часом приближается…

– Пожар мировой революции! – перебив, крикнул Сашка.

И тут мы все вскочили и окружили Шуру.

– А вы… всё правду говорите? – спросил Валька Капустин.

– Правду, самую правду! – горячо ответила Шура. – Только мы ещё очень мало знаем о жизни германских пионеров – связь с Германией трудно держать.

– Нет, расскажи ещё! – закричал отряд.

– Да я что знала, то сказала, – развела руками Шура. – Я ведь тоже… что ж… мало про них знаю. Но можно больше, больше узнать. Знаете как? От них самих. Хотите, напишем им письмо? Они ответят.

Ребята закричали, захлопали в ладоши.

– Не дойдёт! Не может быть! Напишем, напишем! Ой, разве они ответят? – раздавались крики.

– Ответят, ответят. Тише! Тише! – кричала Шура громче всех и махала руками.

Мы едва успокоились.

– Ну ладно, – писать так писать. Только ведь надо же обсудить, что писать. Так сразу плохо выйдет. Да тише вы! Давайте вот как: пусть каждый подумает, что писать, может, даже набросает что-нибудь на бумажке, а на следующем сборе будем писать все сообща… Ладно? Сначала проведём беседу…

– Только, пожалуйста, что-нибудь такое, как сегодня, – схватил её за руку Сашка. – Что-нибудь про Германию.

– Вот-вот, я и расскажу о спартаковцах…

– Да нет, нет, про Германию.

– Да это и есть про Германию, вот чудаки, всё у них в голове перепуталось. Про германских спартаковцев – про Красную Розу и Либкнехта… Ну, по домам теперь, поздно уже, спать пора.

Я шёл домой точно в строю, точно под барабан. Темнел августовский вечер, звёзды дождём падали с неба.

Они падали куда-нибудь в Заячью часть, на Алтайские улицы, или в Обь, или в тайгу.

«Ведь за Барнаулом – тайга, – думал я, шагая, – а за тайгой – реки, длинные, огромные. Они в океан текут, а океан огромный, всё вода, вода и вода… Потом опять земля и леса… Земля-то ведь круглая, огромная…

А потом Германия – она, наверно, в той стороне, за вокзалом, туда ехать долго, через реки всякие, через тайгу, через города всякие…»

И первый раз я так думал – обо всей земле сразу, о том, какая она огромная и что сейчас делают на ней люди. И заодно я думал, что написать германским пионерам.

«Сначала надо про Барнаул написать, что это за город, как тут работают, валяют пимы, делают барнаулки, жуют смолу, а кругом – Обь и тайга… Ведь они про это не знают… У них, наверно, всё не так… Потом надо написать, как мы жили, пока не было отряда, как играли, голубей хотели завести. Потом – как в отряд стали ходить, как теперь жить будем… Про всё, про всё надо написать…»

И я шёл, как будто не один, шагал, точно стараясь попасть в ногу большому отряду. Я даже тихонько запел любимую песню:

 
Над Советскою Россией
Ветер клич свой пронесёт,
Нас услышат наши братья,
Нас услышит весь народ…
 

 
И тогда раздастся всюду
Из – за дальних гор, хребтов.
Из полей, лесов и тундр
Нам в ответ – всегда готов!
 

А звёзды всё падали и падали – на Алтайские улицы, в Обь, в тайгу, в Германию, на всю круглую землю.

Письмо заняло чуть ли не целую тетрадку.

– Да оно в конверт не влезет! – воскликнул Ванька, беспокоясь.

– Ну всё, ребята? – Шура подняла от стола покрасневшее худое лицо. Она писала под нашу многоголосую диктовку.

– Да, пожалуй, всё, товарищ начотр… вожатая… – улыбнулся Смолин. – Как отряд работал – написали? Написали. Как будем работать дальше – написали? Написали.

– Да-да, ведь это главное – как работать будем… Ведь мы тут, откровенно говоря, приврали: «…мы вовлекаем в наш отряд беспризорников, и отряд наш растёт день ото дня. Мы учимся, чтоб нести наши знания массам». Ведь если этого не выполним – получится как бы обман, ребята… – Шура пристально поглядела на всех нас по очереди.

– Пока идёт письмо – мы это сделаем, – твёрдо сказал Смолин.

– А сколько времени пройдёт письмо? – спросил Ванька. – Наверно, год?

– Ну год! Через две недели будет ответ.

И с этого дня мы начали ждать письма от германских пионеров.

С этого дня мы стали жить точно не в Барнауле, а в каком-то новом городе. Этот новый город был гораздо больше, просторнее, из него можно было поехать в Германию, можно было связаться с любым уголком земного шара.

В отряд к нам каждый день стала приходить наша городская газета «Звезда Алтая», и мы узнавали обо всём мире. На большой щит посреди комнаты наклеивали мы вырезки, и по щиту было заметно, как приближается революция в Германии.