Текст книги "Елизавета Тюдор"

Автор книги: Ольга Дмитриева

Она не погрузилась в молитвы и не покорилась философски, встречая незваную гостью. Гордая женщина и великая государыня поднялась со своего кресла и, не в силах сделать более ни шага, застыла, выпрямившись и сжав худые кулачки, не давая слезам сорваться с ресниц. Вокруг нее в испуге засуетились фрейлины и врачи, умоляя королеву лечь в постель. Елизавета не замечала их и не отвечала, она видела перед собой только свою противницу и знала, что будет побеждена, если ляжет. Она стояла молча, сжав зубы, пятнадцать часов подряд, пока Смерть не отступила в изумлении перед этим непостижимым характером. Тогда королева разрешила усадить себя в подушки, но так и не легла в постель. Несколько дней и ночей она провела, отказываясь от лекарств и еды, не смыкая глаз, чтобы Смерть не застала ее врасплох. Она молчала и думала о чем-то своем, не обращая внимания на панику вокруг и уговоры лечь. Наконец Роберт Сесил сказал ей: «Ваше величество, вы должны лечь в постель, чтобы успокоить людей». На миг в ней блеснул интерес к словам министра. «Коротышка, – ответила она, – к королям неприменимо понятие “должны”». Она была все та же прежняя Елизавета…

И все же, уступая их назойливому участию, ей пришлось лечь в постель. Угасание ее было необычным: как истинная Королева Фей, а не смертная христианка, она пожелала наполнить свои последние дни прекрасной музыкой, а не бормотанием молитв, и в ее покоях мягко зазвучал клавесин, на котором она так любила музицировать прежде.

23 марта к ней вошли три члена Тайного совета: лорд-адмирал Ховард, граф Ноттингем встал по правую руку, лорд-хранитель Эджертон – по левую, Роберт Сесил – в ногах, напряженно вглядываясь в лицо королевы. Адмирал напомнил Елизавете об их недавнем разговоре относительно преемника, советники хотели узнать ее последнюю волю. Она, несмотря на слабость, выразила ее в своей обычной энергичной манере: «Я уже говорила, что мой престол – трон королей, и я не позволю, чтобы после меня пришел низкий подлец; кто может наследовать мне, если не король?» Советники переглянулись: им было необходимо имя, а не туманные фразы. Видя их колебания, она наконец подтвердила, что имеет в виду своего «племянника» – короля Шотландии Якова, и велела им не тревожить ее больше.

К обеду ей стало хуже, она лишилась дара речи. Теперь Елизавета была готова принять смерть. Старый архиепископ Кентерберийский Уитгифт пришел, чтобы преклонить колени у ее смертного одра и молиться о ее душе. Он читал молитвы, пока силы не оставили его самого, но когда старик хотел подняться с затекших колен, онемевшая Елизавета сделала ему знак, прося продолжать, и он остался. После четырех часов пополудни ее постель снова окружили министры, Роберт Сесил в последний раз спросил ее, по-прежнему ли ее величество желает, чтобы король Шотландии наследовал ей, и, если это так, не может ли она подать им знак. Елизавета внезапно приподнялась на подушках, воздела руки и соединила их над головой, как будто надевая корону. После этого силы покинули ее. В ту же ночь, 24 марта 1603 года, около трех часов королева Елизавета I умерла. Это случилось в канун праздника Девы Марии, и королева-девственница уходила, как бы оставляя свою страну под покровительством Девы Небесной. Доктор Джон Мэннингэм, присутствовавший при ее последних минутах, записал в своем дневнике: «Она ушла из этой жизни тихо, как агнец, и легко, как спелое яблоко с дерева…»

Даже в смерти своей она рождала поэтические сравнения. Красная роза дома Тюдоров увяла, и с ней закончилась ее блестящая и героическая эпоха. Odor rosarum manet in manu etsiam Rosa submota – запах розы остается в руке, даже если роза отброшена…

Глава VII
ВОЗРОЖДЕННЫЙ ФЕНИКС

Она взрастила под своим крылом нацию, что была зачата и рождена при ней.

Т. Деккер, поэт и драматург

После заката

Рассвет застал министров почившей королевы Елизаветы на дороге из Ричмонда в Уайтхолл. Государственные мужи пустились в путь около шести утра, а уже в десять, после недолгого совещания, они провозгласили Якова VI Шотландского королем Англии. Роберт Сесил сам зачитал прокламацию, возвещавшую об этом, у ворот Уайтхолла, а затем герольды разнесли весть повсюду. «Королева умерла. Да здравствует король!» – казалось, этот крик, как нож, неумолимо рассекал узы, десятилетиями связывавшие английский народ с его старой правительницей. Время гнало вперед, не оставляя места сожалениям. Очень быстро их сменили надежды и тревоги о том, как пойдет жизнь при новом короле. Он был шотландец – огромный минус, но протестант и мужчина – безусловный плюс. Навстречу ему устремились чиновники и придворные, и путь Якова от самой шотландской границы в новую столицу превратился в сплошное триумфальное шествие. Новое светило всходило на северном небосводе, и никто еще не подозревал, как слабы окажутся его лучи.

Но все это произошло позднее. Когда же весть о смерти королевы Бесс разнеслась в Сити, ее осиротевшие подданные на мгновение примолкли в замешательстве. С ней уходила часть жизни каждого из них, ибо даже поколение зрелых, сорокапятилетних людей уже не помнило других правителей, а сколько новых поколений выросло елизаветинцами, появившись на свет в «ее счастливое правление». Доктор Мэннингэм записал в своем дневнике: «Прокламацию выслушали с великими ожиданиями и молчаливой радостью, но без громких криков. Я полагаю, печаль из-за ухода Ее Величества была так глубока во многих сердцах, что они не могли сразу выказать большую радость…» Редкая тактичность для толпы.

Спустя несколько дней Англия провожала свою «невесту». Четверка могучих коней, всегда сопровождавших ее в триумфальных процессиях, а теперь покрытых траурными попонами, влекла гроб, окруженный джентльменами-пенсионерами, за которыми следовал весь двор. Ее телохранители в последний раз служили той, чье раскрашенное деревянное изображение покоилось на крышке гроба, устремив глаза в небо. Под рыдания толпы процессия достигла Вестминстерского аббатства, где королеву похоронили под сводами часовни, построенной ее великим дедом Генрихом VII; она и поныне покоится там в славном окружении державных монархов и национальных героев. «Что остается от сказки, когда ее рассказали?» – спрашивала как-то пытливая девочка, героиня Льюиса Кэрролла. Что остается от царствования, когда оно закончилось? Из всех завоеваний Елизаветы политические оказались самыми эфемерными. Потомки перечеркнули их, отбросив ее бесконечные компромиссы, сдержанность и умеренность. Никто не смог лучше поэта Майкла Дрейтона выразить смятение елизаветинца в быстро меняющемся мире:

 
Не доверяя зренью, видел глаз
Несчастье Эссекса, покой Тирона,
Великой королевы смертный час,
Преемника восход к вершинам трона,
С Испанцем лад, с Голландией разрыв, —
Так пляшет колесо слепой Фортуны…
 

Но именно тогда, когда англичанам, казалось бы, пора было накрепко забыть об ушедшей в небытие королеве, ее образ вдруг воскрес и зажил совершенно фантастической самостоятельной жизнью. По мере того как бодрая и энергичная елизаветинская Англия сникала и теряла былую славу, деградируя в стюартовскую, современники все чаще оглядывались назад, взывая к призракам милого им прошлого. И Елизавета возвращалась к ним во всем блеске своего величия, легендарной, фольклорной, «доброй королевой Бесс». Ее последние мрачные годы как будто не оставили отпечатка на ее образе, и память англичан безошибочно извлекала из глубин народного сознания только то, что казалось по-настоящему важным: ее милостивое отношение к ее народу, ее «обручение» с Англией, добродушие и юмор, готовность вступить в диалог с простолюдином. Она запомнилась также своенравной и острой на язык, но таких героинь и ценит фольклор. В памяти народа навсегда запечатлелись ее патриотизм и героика каждого жеста – Елизавета, вступающая на борт «Золотой антилопы» и дружески беседующая с Дрейком, она же – в доспехах под Тилбери, готовая «пасть во прахе» среди своих солдат. Ее легендарный «белый пеликан» приходил на память, как «белый султан» Генриха IV, и воскресали бессмертные слова: «У вас может быть более великий государь, но никогда не будет более любящего».

Не правда ли, она могла торжествовать – тот прекрасный образ, который она так тщательно создавала всю жизнь, продолжал жить и после ее смерти. Но на поверку он оказывался не таким уж мифом; когда льстить государыне было уже не нужно, выяснилось, что она на деле была тем, кем хотела казаться, – королевой, любимой своим народом. После нее осталось ощущение великой эпохи, молодой энергии и доблести. Стоило произнести «Елизавета», и немедленно возникали запах моря, трепещущие на ветру паруса, и за плечами этой утонченной леди в платье, осыпанном жемчужинами, вставали морские волки, бретеры и поэты. Ветераны рассказывали внукам бесконечные истории о том, как они били испанцев во времена славной королевы Бесс. Воспоминания о ней давали опору и надежду на будущее тем, кто терял ее в настоящем.

Семнадцать монархов сменились после Елизаветы на троне Британии, но каждое новое поколение лишь убеждалось, что она – самая яркая величина среди них, своеобразный эталон, с которым непроизвольно соотносили всех последующих. И первыми это ревниво ощутили на себе Стюарты. Когда спало очарование новизны после восшествия Якова I, он с досадой обнаружил, что его царствование постоянно сопоставляют со «счастливым правлением королевы Елизаветы» и сравнение было не в его пользу. Напрасно пытался он перенести на март праздник своего воцарения на престоле. Народная привязанность к 17 ноября оказалась сильнее: вплоть до XVIII века и в столице, и в глубинке этот день по-прежнему отмечали шествиями, праздничными огнями и колокольным звоном; он надолго остался первым национальным праздником, возникшим в честь светского лица. И шотландцу пришлось склониться перед памятью «тетушки», капризной и своенравной при жизни и неуемной даже после смерти. Открывая свой первый парламент, Яков назвал ее королевой, «которая в мудрости и счастливом управлении превзошла всех государей со времен Августа».

Совсем неудивительно, что неутомимый критик Стюартов и ниспровергатель Карла I Кромвель ностальгически вспоминал «славной памяти королеву Елизавету», но любопытно, что в охваченной гражданской войной Англии и роялисты, и сторонники парламента отзывались о ней с одинаковым почтением: среди всеобщей смуты ее мирное царствование виделось им подлинным «золотым веком», а политическая мудрость самой королевы – бесспорной.

За следующие полтора столетия своего посмертного, но чрезвычайно оживленного существования Елизавета совершила целый ряд неожиданных метаморфоз. После Реставрации в эпоху Карла II и Якова И, симпатизировавших католицизму, когда протестантской вере в Англии грозила серьезная опасность, призрак великой королевы, победительницы Армады, снова явился во всем своем блеске. Никогда прежде англичане не отмечали так вдохновенно 17 ноября – «день рождения английского Евангелия», не устраивали столь пышных живых картин, не громыхали с таким энтузиазмом колотушками, осмеивая папу римского, перед тем как бросить его чучело в костер. Их «Элиза» – протестантская героиня-символ виделась англичанам XVII века гораздо большей протестанткой, чем была на самом деле. Но пуритане этой поры не хотели вспоминать, как она расправлялась с их дедами. Они хотели, чтобы Елизавета была с ними.

В просвещенном, ироничном и политизированном XVIII веке у нее тоже нашлось немало поклонников, как ни странно, среди вигов – адвокатов парламента и демократических свобод. Их восхищали ее риторика, стиль общения с нацией и знаменитый принцип, неоднократно провозглашавшийся ею: благо государства и народа – высшая цель ее правления. Очарованные этим, они предпочитали не замечать, что их героиня постоянно ссорилась с парламентом и была автократом по убеждению, а «конституционалисткой» лишь по необходимости.

Она продолжала свою нескончаемую игру и с потомками, заставляя их вновь и вновь очаровываться ею и обманываться на ее счет в безуспешной погоне за ее подлинным «я».

Деловой и одновременно сентиментальный XIX век нашел в ней, по крайней мере, то, что не вызывало сомнений, – символ национальной идеи, вспомнив, как она гордилась тем, что она «чистая англичанка». Со временем Елизавета вошла в плоть и кровь английской истории, заняв подобающее место в учебниках и став таким же непременным символом и выражением духа самой Британии, как Нельсон с его черной повязкой, герцог Веллингтон с орлиным профилем или Черчилль с неизменной сигарой.

Но что нам до нее, до этой эксцентричной леди в рыжем парике, очаровательницы былых времен? Почему, несмотря на прошедшие века, что-то неуловимо манит в этой женщине, заставляя видеть в ней нечто большее, чем занятный исторический персонаж XVI века. Если стереть толстый слой белил с ее лица и отрешиться от ее фантастических, деформирующих реальные пропорции нарядов, то под ними вдруг обнаружится необыкновенно современное лицо женщины-интеллектуала и политика новейшей формации, которая вынесла необыкновенную подвижническую миссию сорокапятилетней ответственности за страну, не разделив ее ни с кем. Мало кому в истории было суждено стать лидером в таких неблагоприятных обстоятельствах, как ей; немногие, постоянно находясь под дамокловым мечом, сумели бы подобно ей сохранить не только спокойствие, но и заразительную уверенность в себе, внушив ее миллионам своих подданных. В истории редки, а может быть, и вовсе отсутствуют примеры, когда судьба правителя оказывалась настолько спаянной с судьбой страны и ему приходилось нести эту колоссальную ношу в течение полувека.

При Елизавете совершилась гигантская созидательная работа во всех сферах общественной жизни, где требовались мужество, характер, вдохновляющий импульс, – в открытиях, исследованиях и дальних плаваниях, в международных делах, в торговой экспансии, в культуре. При ней Англия из заштатного государства превратилась в великую мировую державу, и трудно не увидеть в этом всеобщем воодушевлении оплодотворяющего воздействия ее лидерства.

Королева далеко опередила свой век не только в политических средствах, которыми она владела (с ее прямой апелляцией к обществу, популизмом, необычными средствами пропаганды, новой политической лексикой), но и в своих убеждениях. В мире, расколотом надвое идеологическим конфликтом, оказывавшим огромное эмоциональное давление на каждую личность, в мире, чуждом терпимости, она всю жизнь шла серединным путем разума и толерантности – путем интеллектуалов и интеллигентов, пытаясь отстоять права каждого, и свои в том числе, жить в согласии с собственной верой и чувствами. С точки зрения многих, она губила свою душу, будучи «ни горяча, ни холодна» в деле религии, и ее подлинный героизм заключался в том, чтобы не соблазниться заведомо легким путем и, «спасая душу», не принять сторону одних своих подданных против других, разрушив хрупкое единство своего народа. «Я скорее тысячу раз отстою мессу, – говорила она, – чем позволю совершиться тысяче подлостей во имя ее отмены». Все ее мучительные компромиссы, нерешительность, бесконечная ложь вдруг предстают тем, чем они были на самом деле, – государственной и человеческой мудростью. И навсегда в глазах цивилизованных потомков ей наряду с победой над Армадой зачтется прокламация, запрещавшая уничтожать католические иконы и скульптуры, имевшие художественную ценность, – не самый обычный в то время шаг для протестантской государыни.

Быть может, не осознавая того, Елизавета была одним из самых сильных адвокатов свободы личности, полвека противостоя предрассудкам в отношении женщин и расхожей морали своей эпохи, настаивая на своем праве жить в согласии со своим сердцем и склонностями: оставаясь одна или демонстративно окунаясь с головой в романтическую игру. Как истинная женщина она ушла, навеки сохранив свою тайну: никто и никогда с полной уверенностью не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть ее репутацию королевы-девственницы. Но при том, что эта тайна всегда будоражила досужие умы, Елизавета осталась национальной героиней, не опустившейся до уровня блестящей, но банальной куртизанки. Эта темпераментная и увлекающаяся натура была подобна морю: смятение сердца могло вызвать на его поверхности рябь, волнение и даже шторм, но в глубинах своих оно оставалось невозмутимым и неизменно охраняло от всех бурь маленький остров, вверенный его покровительству.

Роберт Сесил как-то сказал о своей государыне: «Она, пожалуй, была больше, чем мужчина, но меньше, чем женщина». Простим ему, он знал ее лишь на закате жизни. Она всегда была больше, чем просто женщина. Она была королева, отваживавшаяся жить – как чувствует. Она была женщина, способная поступать – как требовал долг.

ПРИЛОЖЕНИЕ

РУССКИЕ ПОСЛЫ ПРИ ДВОРЕ ЕЛИЗАВЕТЫ I В 1600 ГОДУ

Посланник русского царя Бориса Годунова Григорий Микулин прибыл в Лондон поздней осенью 1600 года и оставался в Англии до весны 1601 года. В течение этого времени он имел насколько аудиенций у королевы, был свидетелем многих событий при дворе, наблюдал праздничные процессии и присутствовал на турнире 17 ноября в честь воцарения Елизаветы. Благодаря активному общению с английскими купцами, торговавшими с Московией, и дипломатами, Микулин хорошо ориентировался в политической обстановке и оставил среди прочего любопытные заметки о восстании графа Эссекса. Приводимый ниже отрывок – выдержка из его «статейного списка» – отчета, составленного по возвращении в Россию. Характер источника определяет особенности его стиля и пристальное внимание автора к соблюдению принимающей стороной норм посольского церемониала.

Статейный список Г. Микулина, подлинник которого хранится в РГАДА, был издан впервые в Сборнике Императорского Русского исторического общества (Т. 38. СПб., 1883). Здесь он приводится по изданию: Путешествия русских послов XVI–XVII вв. М.; Л., 1954. С. 156–205.

«…Октября в 14 день приехал к Григорью и к Ивашку [17]17
  Ивашка – Иван Зиновьев, подьячий, посланный в Лондон вместе с Григорием Микулиным.


[Закрыть]от королевны князь Еремей Боус [18]18
  Джером Боус (Баус) – английский дипломат, побывавший с посольством в Москве в 1583–1584 гг.


[Закрыть], а с ним королевниных дворян и детей боярских тритцать человек, да алдраманы и гости, которые торгуют на Москве [19]19
  Имеются в виду английские купцы, члены так называемой Московской компании, учрежденной в 1554 г.


[Закрыть]; и сшедчися з Григорьем и с Ывашком, витался за руки. И говорил от королевны князь Еремей Григорью и Ивашку, сняв шляпу: «Великая де государыня наша Елисавет-королевна велела вам сегодни, после стола, быти у себя на посольстве в селе своем, в Речманте, от Лунды десять верст, и прислала под вас кочи [20]20
  Кочи – кареты (от англ. coach).


[Закрыть]свои, в чем вам ехати, и велела мне с вами ехати в приставех; и вы будьте готовы. А в то время, как вам быти у ней на посольстве, иных никоторых государей послом и посланников быти у себя не велела».

И Григорей и Ивашко князю Еремею говорили: «Мы у государыни вашей, у Елисавет-королевны на посольстве быти ради и ехати с тобою готовы».

И говорил князь Еремей Григорью: «Как деи тебе ехати, то на твоей воле: будет мне велишь сидети с собою в коче вместе, и я готов; а будет велишь опроче в другой коче, то на твоей же воле». И шел з Григорьем князь Еремей у Григорья до кочи с левые руки. И сел Григорей в кочу, а з Григорьем сидел в коче з государевою грамотою подъячей Ивашко; а по сторонам в дверцех сидели переводчик Ондрей Грот, да гость Иван Ульянов [21]21
  Иван Ульянов – известный английский купец и дипломат Джон Меррик, который много лет прожил в России, прекрасно владел русским языком и пользовался большим уважением у русских, о чем, в частности, свидетельствует то, что его величали по имени-отчеству, Иваном Уильямовичем («Ульяновым»). Отец Дж. Меррика, Уильям Меррик, стоял у истоков Московской торговой компании. Джон Меррик выполнял функции пристава при Г. Микулине во время его пребывания в Лондоне. В 1602 г. он, в свою очередь, был направлен послом в Россию.


[Закрыть]. А пристав князь Еремей Боус ехал за Григорьем в другой коче. Да алдраманы, и гости, и дворяне, и дети боярские ехали на конех верхи и в кочах. А как приехали х королевниму двору в село в Речмант, и высели ис кочь у ворот; и встретил Григорья от королевны в воротах ближней дворянин лорд Гре, а с ним дворян и детей боярских человек с пятдесят; и сшедчися з Григорьем и с Ывашкою, сняв шляпу, витался за руки. А середи двора встретил Григорья лорд Ипенга [22]22
  Возможно, имеется в виду Чарльз Ховард, лорд Эффингем.


[Закрыть]. И шли оба встречники у Григорья с левые руки; а з государевою грамотою шел позади у Григорья подъячей Ивашко; а дворяне и дети боярские, которые встречали с лордом Гре, и Григорьевы люди шли наперед; а алдраманы и гости шли позади; а перед королевниным двором в то время людей было много.

А как пришли х королевниным полатам к леснице, и встретил Григорья королевнин боярин, лорд Кумарлан [23]23
  По-видимому, Генри Клиффорд, граф Камберленд.


[Закрыть], и сшедчися з Григорьем и с Ывашкою, сняв шляпу, витался за руки, и шел у Григорья с левые же руки. И вшед в переднюю полату, говорил лорд Кумарлан Григорью, чтоб «деи вам в сей палате посидети немного подождати от королевны присылки». И погодя немного велела королевна Григорью идти к себе в полату. И как Григорей и Ивашко пришли к королевниной полате, и встретил Григорья в сенех от королевны ближней ее человек, боярин и дворетцкой лорд чамберлин [24]24
  Имеется в виду лорд-камергер двора (Lord Chamberlain).


[Закрыть], и сшедчися з Григорьем, сняв шляпу, витался за руки; и шел з Григорьем X королевне в полату с левые ж руки, а прежние встречники шли позади.

А как Григорей и Ивашко пришли перед королевну, и королевне челом ударили, и королевна с места своего встала и, отшед от места с сажень, велела Григорью приступи к себе поближе. И Григорей, приступись х королевне, правил от великого государя, царя и великого князя Бориса Федоровича, всеа Русии самодержца, Елисавет-королевне поклон и поздравленье по наказу. И королевна против царского поклону и поздравленья поклонилася. А после того Григорей правил королевне от великого государя, царевича, князя Федора Борисовича всеа Русии, поклон и поздравленье по наказу же. И королевна против государева царевича поклона поклонилася.

И спрашивала королевна Григорья о здоровье про великого государя, царя и великого князя, Бориса Федоровича всеа Русии самодержца, и про великие государыни царицы и великие княгини Марьи Григорьевны, и про великого государя, царевича, князя Федора Борисовича всеа Русии и про великие государыни царевны и великие княжны Оксиньи Борисовны. И Григорей говорил: «Как есмя поехали от великого государя, царя и великого князя Бориса Федоровича всеа Русии самодержца и многих государств государя и обладателя, и великий государь наш, царское величество, и великая наша государыня, царица, и великая княгиня Марья Григорьевна, и великий государь наш, царевич, князь Федор Борисович всеа Русии, и великая государыня наша, царевна, и великая княжна Ксенья Борисовна, дал Бог, в добром здоровье».

И королевна, слышав царского величества имя и про их государьское здоровье, обрадовалась с великою сердечною любовью и учела быти весела.

И после того Григорей подал королевне от царского величества грамоту. И королевна царскую грамоту принела сама с великою радостию. И после того говорил Григорей королевне речь по наказу, а королевна в то время сидела. А как Григорей речь изговорил по наказу сполна, и королевна, с места своего встав, говорила:

«Слышала деи есми прежь сего от подданных своих от гостей, которые в Московском государстве, про великого государя вашего, что он, великий государь ваш, мой любезный брат, Богом избран учинился в великом Московском государьстве великим государем, царем и великим князем, всеа Русии самодержцем: и яз деи тогды ж его царскому величеству с великою сердечною желательною братцкою любовью обрадовалася, помня его великого государя к себе прежнюю братцкую любовь и к подданным моим великое его жалованье, как еще он, великий государь, был во властодержавном правительстве при великом государе, царе и великом князе Федоре Ивановиче всеа Русии, славные памяти. А ныне деи слышу и вижу подлинно про его царское имя и про его царское здоровье, и к себе братцкую любительную ссылку; и яз деи ноипаче того с великим сердечным доброхотеньем добре радуюся, и молю Бога, чтоб ему, великому государю, а моему любительному брату, в своем царском величестве и с своею царицею и великою княгинею Марьею Григорьевною и з своим царским сыном, с наследником царствия своего, с царевичем со князем Федором Борисовичем, и с своею царевною и великой княжною Ксеньею Борисовною многолетно здравствовати. А на том ему, великому государю вашему, на его царской великой братцкой любви, много челом бью, что он великий государь не забвенную мя учинил, прислал ко мне тебя, посланника своего, государство свое обестити, и про свое царское здоровье сказать, и мое, сестры своей, здоровье видеть. Со многими деи у меня с великими крестьянскоми государи братцкая любовь и ссылка, а ни с которым государем у меня такие братцкие любви и ссылки и крепкие дружбы нет, что с ним, с великим государем вашим; и надежду держу во всем на его царского величества брацкую любовь; и против деи его братцкие любви рада есми всею душею, и доброхотеньем и дружелюбством воздавати, как его царскому величеству годно».

И изговоря, позвала Григорья к руке, а после позвала к руке Ивашка.

И после того Григорей явил королевне от себя поминки сорок соболей да две пары. И королевна, похваля поминки, и велела их принята трезерю [25]25
  Лорд-казначей Англии – Томас Сэквилл, лорд Бакхерст.


[Закрыть]своему; и велела Григорью сести и говорила: «Как деи вас Бог морским путем нес? А слышела деи есми, что вам морской путь добре был нужен и болезнень».

И Григорий говорил: «Божию милостию и великого государя царя и великого князя Бориса Федоровича всеа Русии самодержца, его царским величеством и жалованьем, дал Бог, ехали здорово; а которая нам на море нужа была, и мы ныне, как увидели твои очи и великое твое к себе жалованье, тое нужу всее забыли».

И после того королевна встала с места своего, и велела к себе Григорью приступить, и говорила: «Грамоту де есми любительного своего брата великого государя вашего, у тобя принела и речь слушала с великою сердечною любовью; и мне деи наизусть не вспомнити – дай де мне тем речем, что еси от царского величества мне говорил, письмо». И Григорей поднес королевне речем письмо.

И королевна, взяв письмо, говорила Григорью: «Яз деи великого государя вашего, любительного своего брата, любительную грамоту и речи, что еси мне от его царского величества говорил, перевести велю на аглинский язык и, те все дела выслушав и выразумев подлинно, против того о всем с тобою к великому государю вашему отпишу. А что тебе от великого Государя вашего сверх тех речей наказано о иных делех мне говорити, и яз деи о тех делех прикажу с вами говорити ближним своим бояром иным временем». А изговоря, отдала государеву грамоту и письмо речем ближнему своему секретарю Робору Сыселю и отпустила королевна Григорья и Ивашка, а велела ехати на подворье.

И Григорей и Ивашко, королевне ударя челом, пошли от королевны ис полаты; и провожали их те же королевнины бояре и дворяне, которые встречали. А как Григорей и Ивашко от королевны вышли ис палаты в сени, и говорил Григорью от королевны королевнин боярин и дворетцкой лорд чамберлин: «Государыня де наша, Елисавет-королевна, велела мне вас подчивати овощи и вины в столовой своей полате». Да лорд чамберлин же говорил: «Великая де государыня наша, Елисавет-королевна, любя брата своего, великого государя вашего, царя и великого князя Бориса Федоровича всеа Русии, а вас жалуя, приказала мне о вас; а велела вас чтити, и беречи, и всем покоити, чтоб были честны, и всем довольны, и нужи чтоб вам никакие не было. А в приставех велено у вас быти ближнему своему дворянину князю Еремею Боусу, да лутчему алдраману сер Джан Гарту, да гостям Фрянчику Иванову [26]26
  Фрянчик Иванов – член Московской компании Фрэнсис Черри, купец и путешественник, неоднократно выполнявший дипломатические поручения Елизаветы (1587, 1591, 1598).


[Закрыть], да Ивану Ульянову. И Григорей и Ивашко на королевнине жалованье челом били, и в столовой полате были, и вин и овощей прикушав, пошли х кочам. А провожали Григорья боярин и дворетцкой лорд чамберлин до крыльца, а лорд Кумарлан провожал с лесницы, а лорд Гре и лорд Ипенга провожали до ворот; а пристав князь Еремей и дворяне и алдраманы и гости провожали Григорья до подворья. […]

Ноября в пятый день приехал от королевны к Григорью пристав князь Еремей Боус, и говорил Григорью и Ивашку: «Государыня деи наша, Елизавет-королевна, велела вам говорити, что сего дни из села своего Речманта в Лунду приезд ее будет [27]27
  Имеются в виду ежегодный переезд королевы из ее летней резиденции – Ричмондского дворца в Лондон и ее торжественное вступление в столицу накануне праздника ее восшествия на престол.


[Закрыть], и вам де ее королевнина приезду и чинов посмотрети, как ее учнут встречати князи, и бояре, и дворяне, и лундский лордмер, и алдраманы, и гости и все посадцкие люди; а двор деи вам изготовлен будет на той улице, куда королевне на свой двор ехати; а из того де двора будет вам видети ее королевнин приезд; а королевне деи от вас то будет за честь, а только деи не поедете, и королевне на вас будет кручинно».

И Григорей и Ивашко против королевнина слова говорили князю Еремею: «Волен Бог да королевна, будет деи то годно, что нам приезд ее видети, и мы повеленья ее ослушатись не смеем: очи ее видети и чинов ее посмотрети ради, только б нам не было в чем безчестья и иноземцев при нас в то время, где нам быти, не было никого».

И того же дни Григорей и Ивашко ездили и королевнин приезд видели из двора, который был для того изготовлен; и в те поры ехали против королевны на встречю митрополит Кантоборинской [28]28
  Архиепископ Кентерберийский.


[Закрыть], да другой митрополит Лунской [29]29
  Епископ Лондонский, не являвшийся на самом деле митрополитом.


[Закрыть], да князья вотчинные большие, и бояре, и приказные люди, и дворяне порознь по чином, а с ними люди их в чистом платье и в золотых чепях; а опосле того ехал лунской лорд-мер, а с ним двенатцать человек судей, которые с ним справы держат, и алдраманы, и гости многие в платье скорлатном и в золотых чепях; а за ними ехали посадцкие люди человек с тысячю. А встретили королевну за посадом; а приехала королевна в посад в два часа ночи, а наперед ее ехали посадцкие люди и дети боярские по два и по три в ряд; а за ними ехали гости, а за гостьми дворяне, а за дворяны ехали лорд-мер и алдраманы, и судьи земские; а за ними ехали митрополиты, а за митрополиты ехали князи вотчинные большие и бояре; а по сторонь королевнины колымаги ехали ближние люди; да перед королевною ж шли многие люди со свечами и с вонари человек до пятисот и больши; да перед королевною же ехали трубники и трубили в трубы; а за королевною ехали боярини и девицы. А в то время стояли многие люди посадцкие з женами и з детьми по обе стороны улицы, и королевне поздравляли; и королевна спрашивала их о здоровье и нет ли им от кого обид.

Ноября в 17 день приехал от королевны дворянин лорд Винзор и говорил от королевны Григорью, сняв шляпу: «Государыня наша, Елисавет-королевна, велела вам сего дня после стола быти у себя и очи свои видети; а в том деи королевне на вас добре за честь, что есте третьево дни приезд ее видели и ее повеленья не ослушались».

И Григорей и Ивашко против королевнина слова говорили, сняв шапки: «Волен Бог да королевна; как нас для царского величества пожалует, и мы ее жалованью жадны и очи ее видети ради».

И того же дни Григорей и Ивашко у королевы были. И как вошли х королевне в полату, и королевна Григорья и Ивашка спрашивала о здоровье и говорила Григорью: «Сего дни деи праздную яз тому дни, в который день села яз на королевство, и яз деи для того велела вам сего дни у себя быти, и очи свои видети, и потехи своей смотрити». И велела Григорью и Ивашку стояти у себя в полате и смотрити потехи от собя ис полаты.