Текст книги "Елизавета Тюдор"

Автор книги: Ольга Дмитриева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 24 страниц)

В Лондоне кипела работа. Старый лорд Берли вооружал собственный отряд и посылал сыновей за подкреплением в дальние поместья. Лейстер ухитрялся успевать всюду: он без устали принимал и размещал пополнения, выбивал для них продовольствие и тонны пива, был и стратегом и интендантом, действуя по принципу, который сам провозгласил на заседании Тайного совета: «Нельзя пренебрегать ничем, что поможет противостоять врагу, стучащемуся сейчас в нашу дверь».

В конце июля Лейстер предложил королеве Елизавете навестить его армию в Тилбери и подбодрить несчастных солдат, гнивших в окопах среди болот Эссекса. Затея представлялась ему не слишком опасной, так как в случае появления испанцев королеву можно было эвакуировать в Лондон как по суше, так и по реке. Елизавета загорелась этой идеей, но пожелала посетить войска на самом морском побережье, где ожидали высадки вражеского десанта. Граф со всей твердостью главнокомандующего заявил, что не пустит ее дальше Тилбери, чтобы не рисковать ее персоной – «самым дорогим и священным, что есть у нас в мире». В то же время он писал ей: «Моя добрая и милая королева, не меняйте своих намерений… ради несчастных и бедных солдат, которые лежат в чистом поле, в полной готовности служить Вам и умереть за Вас».

8 августа 1588 года королевская баржа отправилась от Вестминстерского дворца вниз по Темзе и к вечеру добралась до форта Тилбери. Солдаты встретили Елизавету криками радости и восхищения. На следующий день состоялись смотр войск и маневры. Елизавета восседала на своем гордом белом коне с маршальским жезлом в руке. Она казалась присутствующим царицей амазонок или самой Беллоной – богиней войны. Взволнованная оказанным ей приемом и возбужденная опасностью (хотя и не столь большой посреди тридцатитысячной армии), королева обратилась к солдатам с одной из лучших своих речей. Она сказала: «Мой добрый народ. Те, кто пекся о Нашей безопасности, убеждали Нас, что следует проявить осторожность, когда Мы предстанем перед множеством вооруженных людей. Но, уверяю вас, я не хотела бы жить, не доверяя моему верному и любящему народу. Пусть боятся тираны. Я же всегда жила так, что после Господа считала своей главной опорой и защитой верные сердца и доброе расположение моих подданных. И посему, как вы видите, я сейчас среди вас не для развлечения или забавы, но полная решимости в гуще сражения остаться жить или умереть с вами, пасть во прахе во имя моего Господа, моего королевства, моего народа, моей чести и моей крови. Я знаю, что наделена телом слабой и хрупкой женщины, но у меня душа и сердце короля, и короля Англии. И я думаю, это грязная ложь, что Парма, или Испанец, или любой другой государь Европы могут осмелиться переступить границу моего королевства. Это скорее, чем любое бесчестье, заставит меня взяться за оружие, я сама стану вашим генералом, вашим судьей и вознагражу каждого по заслугам на поле брани…»

На следующий день текст речи был роздан капелланам, чтобы они переписали его и распространили в частях, и слово Елизаветы дошло до каждого из тысяч ее защитников. Слухи об отважном поступке английской королевы и ее необыкновенной речи скоро разнеслись по всем европейским дворам. Текст переписывали и читали повсюду, даже в Москве, откуда один из английских купцов, друг Дрейка, сообщал, что получил список и передал его русскому царю.

Лейстер был искренне восхищен своей королевой. Он устроил в ее честь банкет неподалеку от лагеря. В разгар обеда пришло известие о том, что герцог Парма с сорока тысячами солдат ждет ближайшего прилива, чтобы переправиться в Англию, тем же вечером он мог уже высадиться. В лагере поднялся переполох, но Елизавета наотрез отказалась покинуть его. К счастью, тревога оказалась ложной. На самом деле угроза со стороны испанского флота уже миновала: в это время он разбивался о зеландские мели.

Когда стало ясно, что все позади, Англия впала в эйфорию. Она, как Давид, победила Голиафа – Испанию. И в этом случае чудесное избавление было приписано божественному вмешательству. В честь победы Елизавета повелела отчеканить памятную медаль с собственным золотым ликом; на ее обороте был изображен гибнущий испанский флот с многозначительной надписью: «Господь дохнул, и они рассеялись». Никто, однако, не собирался похищать славу у доблестных английских моряков. Это была их победа. Один из них, Уолтер Рэли, писал в дни триумфа: «Испанцы более всего на свете жаждут нашей крови, более чем крови любого другого народа в Европе, потому что от нас они потерпели многие поражения и бесчестья, их слабость мы явили всему миру. Мы с горсткой людей и кораблей разбили и обесчестили их и у них дома, и за границей, и в Европе, и в Индии, и на суше, и на море». Отныне Англия становилась подлинной владычицей морей и действительно великой протестантской державой.

Гибель Армады произвела сильное впечатление и на врагов Англии. Узнав о печальной одиссее своего флота, Филипп II затворился в Эскориале, не промолвив ни слова. Господь отвернулся от него, даровав победу еретикам. Было очевидно, что он гневается и наказывает Испанию, испытывая ее в вере. И страна погрузилась в молитвы и траур.

В Риме же папа Сикст V повел себя в высшей степени странно. Он, конечно, поддерживал святое дело борьбы с английскими еретиками, но не мог скрыть удовлетворения от того, что напыщенных испанцев щелкнули по носу. Глава католической церкви открыто и многократно восхищался Дрейком и спрашивал окружающих: «Слышали, как Дрейк со своим флотом навязал бой Армаде? С каким мужеством! Думаете, он выказал хоть какой-то страх? Он – великий капитан!» Поистине, чудны дела Господа, если он заставил папу симпатизировать английскому пирату. Елизавета изумляла его не меньше, и Сикст V пропел ей настоящие дифирамбы: «Она конечно же великая королева, и, если бы только она была католичкой, мы бы ее очень любили. Только посмотрите, как хорошо она управляет! Она всего лишь женщина, хозяйка половины острова, но она заставляет Испанию, Францию, Империю – всех бояться себя».

Англия предавалась бесконечным праздникам, с шествиями, фейерверками и благодарственными молебнами. Ликование длилось всю осень, и никогда еще 17 ноября, день восшествия Елизаветы на престол, не отмечали с таким размахом и помпой. В глазах англичан их королева, их «леди-суверен», затмила всех героинь в истории. В напыщенных трактатах, поэмах и балладах ее именовали Глорианой – воплощением славы и победы. Елизавета на глазах превращалась в новое божество, северное солнце, озаряющее своим сиянием души влюбленных и восхищенных протестантских подданных.

Как будто завидуя ей, Фортуна вплела в симфонию победы мрачную мелодию: 4 сентября 1588 года умер граф Лейстер, ее Робин. Он подхватил лихорадку в лагере под Тилбери и захворал. На этот раз его болезнь не была притворством. За четыре дня до смерти он написал Елизавете письмо, справляясь о ее здоровье – «самом дорогом для него». Оба были уже немолодыми людьми, но ей было суждено пережить свою первую любовь. Спустя много лет, когда королева Елизавета умерла, придворные дамы открыли ларец, всегда хранившийся у ее изголовья. В нем было несколько дорогих ей реликвий и среди них – предсмертное послание Лейстера, на котором ее рукой было выведено: «Его последнее письмо».

Они постоянно препирались и ссорились, но величайший момент ее жизни, миг опасности, триумфа и славы, они пережили вместе, неразлучные, как в молодости. Судьба послала им возможность вновь оказаться там, где разгоралась их любовь, – среди шафранных полей Эссекса. И слепому случаю может быть присуще эстетическое чувство: поместье, которое Лейстер выбрал для ночлега королевы в Тилбери, называлось «Шафрановый сад». Там она в последний раз заставила его искренне преклоняться, там, у Тилбери, он сослужил ей свою последнюю службу.

Граф Лейстер всегда славился меценатством и покровительствовал художникам. Одного из них, Гауэра, Елизавета пригласила к себе после победы над Армадой и заказала ему свой парадный портрет. Он изобразил ее в лучших традициях официозного жанра, окружив ходульными аллегориями. На заднем плане – два окна, открывающих вид на море, в одном – по светлым волнам гордо плывут английские корабли под флагами святого Георгия, в другом – разъяренная пучина поглощает испанский флот. По правую руку от Елизаветы он поместил имперскую корону, по левую – наяду с чешуйчатым хвостом, еще один символ моря. Сама королева в платье, украшенном огромными жемчужинами, легко опустила изящную руку на глобус. Она исполнена достоинства, уверенности в себе и величия. Она – новая хозяйка океанов. И ее губы снова чуть тронуты улыбкой.

Глава IV
КОРОЛЕВА-СОЛНЦЕ

«Когда она улыбалась, это было настоящее солнечное сияние, и каждый спешил погрузиться в него».

Дж. Харингтон, придворный

Первая среди земных дев, вторая среди небесных

Необыкновенное воодушевление, переполнявшее англичан после победы над врагом, их уверенность в собственных силах создали то, что называют духом елизаветинской Англии. Страна снова становилась, как ее любили называть встарь, «веселой Англией», обильной и радостной, «цветущим садом в ограде моря». Под счастливой рукой Елизаветы многие подданные ощутимо богатели, сельская округа лихорадочно перестраивалась в соответствии с последними модами в архитектуре. Один из иностранцев подметил, что «англичане строят так, словно собираются жить вечно, а веселятся, будто умрут завтра».

Их королева и ее двор задавали темп этой энергичной, пульсирующей жизни. Эта женщина, казалось, была неподвластна времени. Она решительно не желала стареть, и поразительно, что это ей удавалось. Придирчивые наблюдатели, в том числе независимые иностранцы, в один голос утверждали, что в конце 80-х годов королева вдруг похорошела и стала даже привлекательнее, чем десять лет назад. Что было причиной тому – новые ли моды и изменившийся покрой платьев, который ей чрезвычайно шел, ухищрения ли гримеров и парикмахеров или вновь обретенное душевное равновесие и подъем? Очевидно, все вместе. Ее здоровье, несмотря на периодические мигрени, боли в костях и кажущееся хрупким сложение, отличалось завидной крепостью. И в свои пятьдесят она по-прежнему много скакала верхом, легко танцевала и была неутомимой охотницей. Придворные, величавшие ее Дианой, могли не краснеть за эту маленькую лесть. В то же время Елизавета была способна работать день и ночь, когда того требовало дело, и часами просиживала с Берли над государственными бумагами. Ее министры и фавориты старели, мучились подагрой и желудочными коликами, а их госпожа, смеясь, царила среди поклонников новых и новых поколений. Когда королеве было уже за шестьдесят, кто-то из придворных стал умолять ее отложить летнее путешествие по стране: все эти бесконечные переезды, ночевки вдали от дома, чужая кухня становились слишком утомительными. Елизавета иронично скомандовала в ответ: «Старики остаются, едут только молодые!» – и возглавила процессию.

Ею невозможно было не восхищаться. Давно прошли те времена, когда англичане боялись, как бы женщина на троне не довела страну до греха, и лихорадочно пытались сосватать ее. Она доказала свое право управлять ими. «Наша дорогая леди-суверен» – именовали ее в выспренних политических трактатах, «доброй королевой Бесс» – звали ее в просторечье. «Роман с нацией» продолжался.

Именно в это время начала складываться «золотая легенда» о Елизавете, над созданием которой потрудились и сама королева, и ее официальная пропаганда. Она, как опытная актриса, умела чрезвычайно талантливо «подавать» себя – всегда в наиболее выгодном свете и самом лучшем ракурсе. Явления Елизаветы перед публикой становились все грандиознее, портреты изображали ее с сияющим нимбом вокруг головы, она преподносилась и воспринималась как настоящая богиня. Культ королевы более всего удивляет своей разносторонностью. Не осталось ни одной ее черты или добродетели (подлинной или мнимой), которые не были бы обыграны в сравнениях с богинями или героинями всех времен и народов, языческими и христианскими. Она являла собой целый пантеон, каждый мог избрать свой путь поклонения: в ней чтили Мать Отечества, Прекрасную Даму, Минерву, Диану-Цинтию, Астрею, Титанию, но прежде всего символ Чистой Девственности – мистический талисман, оберегающий и спасающий Англию.

Ее «девственность» была краеугольным камнем пропагандистского мифа о Елизавете. Почитание непорочной девы имело стойкую христианскую традицию. В противовес женщине-Еве, вкусившей запретного плода и ставшей орудием дьявола, погубительницей рода человеческого, девственница должна была спасти его. Дева Мария была первой среди чистых богоугодных созданий, возглавляя целую вереницу средневековых святых мучениц и героинь, подобных Жанне д’Арк. После победы над Армадой многие уверовали в то, что их «Виргиния» была послана им свыше как знак божественного благоволения к их острову и символ непоколебимой истинности протестантской веры. Поэтому она и оказалась способна явить миру чудо – отвратить от их страны полчища дьявола, пришедшие под флагом католической Испании. И вот уже с той же уверенностью, с какой Дрейк полагал, что его нация первая и сильнейшая в мире, англичане поместили свою королеву-девственницу над всеми остальными. Выше нее на лестнице, ведущей в небо, было позволено остаться только Деве Марии. Среди небесных дев Елизавета была вторая, «но среди земных – первая». Однажды в Лондоне поймали сумасшедшего, каких много везде и во все времена. Он называл себя Христом, в чем тоже не был оригинален, но симптоматично, что несчастный полагал, будто родился от Бога Отца и королевы Елизаветы. Это ли не успех тюдоровской пропаганды? Молодые женщины считали ее имя и изображения талисманом.

Народное сознание исстари наделяло английских королей магическими свойствами. Согласно древним кельтским верованиям, истинный король должен был обнаружить свою сакральную природу в целом ряде испытаний, что гарантировало его народу процветание и мир. Века христианства не смогли вытеснить эту веру, лишь видоизменив характер чудес, в которых король являл свою мистическую силу. Одно из них – исцеление золотушных. По обычаю английские короли время от времени налагали руку на выстроившихся в очередь больных или прикасались к вздувшимся лимфатическим узлам, излечивая, как полагали, этот недуг. Поскольку король был Божьим помазанником, его целительная сила в глазах современников исходила от самого Бога, а монарх, подобно священнику в церкви, служил лишь орудием Всевышнего. Со временем этот ритуал стали приурочивать к Пасхальной неделе, чтобы подчеркнуть эту связь. Однако немаловажно, что до XVI века способность исцелять считалась привилегией королей-мужчин, но никак не женщин, ибо, как заметил Джон Фортескье, знаток английского права и обычая, «дар этот не распространяется на королев».

Но времена изменились, и вслед за старшей сестрой Марией Елизавета взяла на себя смелость исполнять этот обряд. Он был необыкновенно важен для нее в пропагандистских целях, так как свидетельствовал о законности ее притязаний на престол, о их санкционированности свыше. Современники верили, что прикосновение королевы-девы должно быть особенно целительным, и она охотно и часто занималась «врачеванием» золотушных – не только по религиозным праздникам, но всякий раз, когда к королевским докторам накапливалось достаточно много просителей, страдающих этим недугом. Доктора исследовали его природу, дабы удостовериться, что речь идет именно о золотухе, а не о какой-нибудь другой болезни, и допускали страдальцев к коронованной целительнице. Чутко улавливая возможность укрепить свой престиж во время публичной церемонии, Елизавета не оставляла эту милосердную практику в течение всей своей жизни. Она же первой стала практиковать «излечения» и во время своих поездок по стране. Обычно же церемония происходила в Вестминстерском дворце в часовне Святого Стефана. Королеве прислуживали, держа салфетки и тазики с водой, высшие должностные лица – лорд-казначей, лорд-канцлер и другие члены Тайного совета. Уже сама эта обстановка должна была произвести глубокое впечатление на больных. Елизавета, по природе своей прекрасная актриса, наделенная царственной внешностью, умевшая подчинять людей своей воле и в то же время располагать их к себе, вполне могла благотворно влиять на впечатлительных больных. Достоверно, что перед каждым «сеансом» она внутренне настраивалась и подолгу молилась. Один из ее приближенных вспоминал: «Как часто я видел Ее благостное Величество коленопреклоненной, душой и телом погруженной в молитву, как часто видел я, как ее необыкновенные руки, те, что белее самого белого снега, без всякой защиты прикасались смело к болячкам и язвам и лечили их. Как часто видел я ее осунувшейся от усталости, как в тот день, когда она излечила тридцать восемь человек от их воспаленных наростов». И каждый излечившийся (или полагавший, что излечился) больной был ее аргументом в споре с оппонентами-католиками и отцами иезуитами, со всеми, кто не признавал ее законной королевой Англии. Если бы это было не так, Господь не позволил бы ей врачевать.

Елизавета «соприкасалась» со своим народом не только через золотушных. Существовал еще один полуцерковный-полусветский обряд, которому она неизменно следовала, ибо он нес в себе еще более важный идейный смысл. На Пасхальной неделе, в Чистый четверг, множество простых людей, обделенных и страждущих, становились участниками удивительно трогательной церемонии. По примеру самого Христа, не погнушавшегося омыть ноги собственным ученикам, королева Англии в этот день совершала ритуальное омовение ног такому количеству бедных женщин, которое соответствовало числу ее лет. Существует прекрасная миниатюра работы Левины Тирлинг, изображающая елизаветинский Чистый четверг. Еще молодая королева, одетая в голубое платье – символический цвет Девы Марии, в сопровождении придворных дам в специальных фартуках и с полотенцами проходит вдоль двух рядов престарелых больных женщин, сирых и убогих вдовиц. Чисто и опрятно одетые по этому случаю, они чинно восседают на специальных скамьях. Елизавета опускалась перед каждой женщиной на колени на специальную подушечку, омывала ей ноги в серебряном тазу с ароматической водой и цветами, вытирала их полотенцем, целовала каждую ступню, а затем осеняла ее крестным знамением. (Справедливости ради надо заметить, что до королевы им уже трижды мыли ноги чиновники двора, ведавшие раздачей милостыни.) После этого каждая из бедных женщин получала кусок сукна на платье, пару туфель, еду, стакан вина и кошелек с медными монетами по числу ее лет, а придворные дамы отдавали им фартуки, что были на них надеты во время церемонии.

Когда в Риме во время пасхальных служб папа провозглашал анафему еретикам-протестантам, отступникам от истинной веры, Елизавета в Лондоне отвечала демонстрацией подлинного христианского смирения и благочестия, уподобляясь в глазах зрителей самому Христу. Итак, женщина выполняет мистические обряды подобно священнику и даже подражает самому Богу – не чрезмерная ли это гордыня, не богохульство ли? Нет, считали современники, если эта женщина – их благословенная девственная королева, их Элиза. Если же возникали сомнения, немедленно находились и те, кто мог на них ответить, как лорд Норт: «Она – наш земной бог, и если существует совершенство во плоти и крови, это, без сомнения, Ее Величество!»

Тысячеликая богиня

Ренессансная наука властвовать прочно включила в арсенал своих средств изобразительное искусство. Англичане в этой сфере были послушными и сообразительными учениками итальянцев и французов. Отец Елизаветы первым из английских монархов по-настоящему озаботился созданием собственных программных парадных портретов, служивших прославлению его могущества, и навсегда остался в памяти таким, каким его запечатлел Ганс Гольбейн. Потом с образцов, написанных кистью великого мастера, изображения короля копировали менее искусные английские живописцы, чтобы его «персона» появилась в замках и дворцах придворных, в университетских колледжах, на страницах печатных Библий, на королевских патентах и грамотах. Таким образом, все больше подданных могли лицезреть своего монарха в том облике, который казался ему наиболее выигрышным. Ни Эдуард, ни Мария не сумели существенно развить плодотворное начинание отца. Откровенно говоря, у обоих не хватило для этого ни внешних данных, ни воображения, ни артистических склонностей, но главным образом – времени. Именно Елизавета за время своего сорокапятилетнего царствования произвела настоящий переворот в английской «визуальной» пропаганде. Чутье женщины, любившей смотреться в зеркало и играть на публику, ее не подвело, подсказав, сколь многого можно добиться, размножив свои отражения и разослав их во все концы. А изображений этих были сотни и сотни. Едва ли кто-нибудь другой из государей того времени имел такую обширную галерею собственных портретов.

Ее пропагандистское искусство начиналось с довольно тяжеловесных попыток ранних лет: первым шагом в выработке официального имиджа стала новая государственная печать, которая привешивалась ко всем важным документам и, естественно, несла на себе изображение государыни. Елизавета повелела отлить себя сидящей на троне с королевскими регалиями – весьма традиционная композиция. На оборотной стороне она же гордо гарцевала на скакуне в окружении своих любимых символов – увенчанной короной розы и шиповника, а также «французских» лилий – намек на ее права на французский престол. Вместо девиза своей сестры Марии: «Истина – дочь времени», – явно указывавшего на восстановление католической веры в Англии, Елизавета избрала многозначительные и более отвечающие ее политической программе слова: «Pulchrum pro Patria pati» («Прекрасно страдать за Родину»). Но все же на своих ранних портретах, грамотах и патентах королева выглядела совсем юным существом в горностаевой мантии с державой и скипетром, едва ли способным внушить трепет или почтение.

Уже достаточно скоро Елизавета перестала удовлетворяться примитивными изображениями, схематичными и без большого портретного сходства. И в 70-х годах появилось несколько больших аллегорических картин с ярко выраженной политической программой, где она была главным действующим лицом. Все они обыгрывали одну и ту же идею: с приходом Елизаветы в Англии воцарились мир, счастье, благоденствие и истинная религия. Одно из этих произведений, условно называемое «Протестантское наследование» (1572), изображает короля Генриха VIII сидящим на троне и вручающим меч бледному мальчику – Эдуарду, преклонившему колено перед отцом. Справа от короля, чуть-чуть отодвинутая на задний план, не имея ни зрительного, ни осязательного контакта с Генрихом, стоит Мария Католичка, держа в руке букет из трех тюдоровских роз. Она ведет за собой своего мужа Филиппа II, за спиной которого маячит грозная фигура бога войны Марса. Намек автора более чем прозрачен – государи-католики ввергли Англию в войну. На первом же плане, по левую руку от короля, гордо стоит истинная героиня картины – Елизавета, несколько бесцеремонно заслоняя своего ушедшего в небытие брата. За ней – аллегорическая женская фигура в развевающихся одеждах. Это Мир, попирающий меч, копье и щит – атрибуты войны. Картину дополняет фигура с рогом изобилия в руках. Смысл аллегории предельно ясен: Елизавета приносит с собой покой и процветание. В разных вариантах эта идея обыгрывалась многократно. Например, в портрете Елизаветы работы Маркуса Гирердсастаршего, на котором королева изображена попирающей меч, с оливковой ветвью в руке, или в многочисленных перепевах темы о кормлении «голландской коровы».

Однако все эти сюжетные картины, требовавшие внимательного прочтения, были еще очень традиционными с точки зрения искусства пропаганды. Настоящие перемены начались в 80-х годах, когда у королевы появился новый художник. Его звали Николас Хиллиард. Сын ювелира и сам искусный ювелир, он происходил из семьи убежденных протестантов, эмигрировавших в Женеву при Марии Тюдор. В 1572 году он впервые удостоился чести писать миниатюрный портрет государыни. Граф Лейстер взялся покровительствовать молодому англичанину, которому трудно было еще соперничать с иностранными мастерами, работавшими при елизаветинском дворе, – Маркусом Гирердсом и Федерико Цуккаро, а также с авторитетным соотечественником Джорджем Гауэром. Побывав во Франции, Хиллиард заметно прибавил в мастерстве и вернулся в Англию сложившимся портретистом, хотя из-за интриг Гауэра ему предоставили право писать только миниатюрные портреты королевы. Тем не менее именно он, Хиллиард, стал тем художником, чьи образцы пришлись Елизавете по душе; она любила позировать ему на открытом воздухе, «в хорошо освещенных солнцем аллеях парка». Именно Хиллиард прославил Елизавету, создав ее канонический образ.

В портретах Хиллиарда не было места многословному аллегорическому рассказу, в них доминировало лицо королевы – с изящными чертами, прекрасными карими глазами и живописными золотисто-рыжими локонами. Все дополнительные смысловые акценты расставлялись очень точно и сводились к минимуму: это могли быть символические цвета или детали костюма – не более одного важного атрибута, несущего глубокий идейный смысл, – и монограмма (обычно увенчанные короной буквы ER – Elizabetha Regina) или красная роза. Это заставляло не только художника, но и саму королеву оттачивать язык иносказаний, достигать предельной выразительности в костюме, используя причудливые головные уборы, вышивки, медальоны и прочие аксессуары. Так, лютня в ее руках отражала не столько талант Елизаветы как музыкантши, сколько идею мира и гармонии, которые она несла с собой. Или совсем необычная деталь – сито, в данном случае символизировавшее ее девственность (сито было атрибутом одной из весталок – служительниц богини Весты; чтобы доказать свою непорочность, она принесла в решете воды, не уронив при этом ни капли).

Творческий расцвет Хиллиарда совпал с пиком популярности Елизаветы и ростом куртуазного, рыцарского поклонения ей. Его мастерская бесперебойно производила реплики с любимых королевой образцов: и большие портреты, которые она дарила придворным в знак расположения, и чрезвычайно модные миниатюры в медальонах (Хиллиард выполнил такой портрет Елизаветы для графа Лейстера и портрет Лейстера для нее). Однако помимо этого уникального, «штучного» товара, имевшего конкретного адресата и, как правило, исполнявшегося в очень дорогом ювелирном оформлении, мастерская производила и массовую продукцию. Модные медальоны с изображением государыни за сравнительно небольшую плату охотно покупали чиновники, горожане, магистраты – все, кто хотел таким образом выказать свою преданность ей. Продававшиеся в лавках гравюры на меди или на дереве делались только с прошедших личную цензуру королевы образцов. Сравнительно дешевые, они пользовались большой популярностью.

Елизавету, как никого из прежних монархов, хорошо знали «в лицо». Ее портрет с хиллиардовского прототипа украшал и новое издание Библии, и «Книгу общих молитв». Это был новый устоявшийся образ. На иллюминированных грамотах она уже не выглядела робкой девочкой, придавленной мантией, – на троне восседала уверенная в себе женщина в роскошном одеянии, чуть манерно расставив локти и изящно придерживая скипетр и державу.

На десятках портретов, написанных Хиллиардом в 80-х годах, лицо Елизаветы почти не менялось, это была раз и навсегда выработанная им «маска». В костюмах доминировали черно-белые цвета, означавшие верность и чистоту, и несметное количество драгоценных украшений – жемчугов, рубинов, бриллиантов. Она была по-королевски величественна в своих тяжелых нарядах и в то же время стройна и грациозна. И всякий раз взгляд завороженного этим великолепием зрителя притягивала какая-то одна деталь – будь то заколка с пеликаном у нее в прическе (намек на самоотречение во имя нации) или медальон на груди с изображением другого излюбленного ее символа – птицы Феникс, вечно возрождающейся из пепла и неподвластной времени. Выработанный Хиллиардом язык использовали и другие художники: Уильям Сегар, например, автор знаменитого портрета Елизаветы с горностаем, символом царственного достоинства и чистоты. Если перевести эти аллегории с живописного языка на политический язык эпохи, то аллюзии, которые намеревались вызвать елизаветинские живописцы у зрителя, – это величие, могущество, достоинство, самопожертвование, добродетель.

В 80-х годах и в живописи Елизавету все чаще стали наделять атрибутами божества. Поначалу это был лишь придворный маскарад, в котором она примеряла на себя одежды римских небожительниц. На портрете, написанном Хиллиардом в 1586–1587 годах, королева впервые предстала в облике Дианы или ее ипостаси – Цинтии, богини луны: с луком через плечо, небольшим полумесяцем в волосах и расходящимися от него стрелами-лучами. Этот мифологизированный образ так полюбился ей, что Хиллиард будет воспроизводить его снова и снова. Пройдет целое десятилетие, изменятся моды, стрелочки-лучи переместятся с прически на кружевной воротник, кокетливо указывая на ее лицо и декольте, а лунный серп в волосах по-прежнему останется одним из самых любимых ее атрибутов.

Однако если примерка античных одежд относилась, скорее, к сфере придворных развлечений и куртуазного культа, то дальнейшие поиски Хиллиарда преследовали более серьезные политические цели и служили формированию культа, имевшего более глубокую религиозную, протестантскую окраску. В 1586 году он закончил работу над новой государственной печатью. Королева Елизавета по-прежнему изображена на ней восседающей на троне с неизменными регалиями, гербами, розами и лилиями. Но что это? С небес, раздвигая облака, к ней спускаются руки Господа, поддерживающие ее горностаевую мантию. Мотив божественного покровительства ей стал особенно популярен после победы над Армадой. В мастерской Хиллиарда по этому случаю изготовили формы для отливки памятных медальонов, которые королева жаловала отличившимся в кампании 1588 года. В одном случае ее золотой лик изображен анфас, в другом – в профиль. Профильный портрет исполнен особого величия, и гордо вскинутая голова Елизаветы на нем озарена сиянием неземных лучей. На оборотной стороне медальона отчеканен Ноев ковчег, символизирующий протестантскую церковь Англии, устоявшую против потопа (сиречь вражеского нашествия), и надпись «Невредимая и спокойная среди волн».