Текст книги "Елизавета Тюдор"

Автор книги: Ольга Дмитриева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

«Роман» с Алансоном, однако, не оборвался на этой драматической странице французской истории. После Варфоломеевской ночи он впал в немилость у Карла IX и матери за связи с гугенотами, и именно заступничество Елизаветы, намекнувшей Екатерине Медичи, что она все еще раздумывает над его предложением и не может выйти за узника в кандалах, вызволило Алансона из-под ареста. Однако прошло целых шесть лет, прежде чем эта пара вновь ощутила прилив «любви» и потребность в общении друг с другом. Причиной этого стали события в Нидерландах, что указывало на небескорыстную природу их взаимной привязанности.

Алансон, который всегда был активным авантюристом, вмешался в политическую борьбу в этой стране. Пока Филипп II боролся с повстанцами и их лидером Вильгельмом Оранским, он попытался отхватить кусочек Южных Нидерландов и скроить из ближайших к Франции провинций герцогство. Для этого ему требовались союзники и деньги. Елизавета предпочла бы скорее расстаться с деньгами, чем допустить бесконтрольное усиление французского влияния в Нидерландах, и, чтобы удалить герцога оттуда, ей пришлось приблизить его к себе.

С лета 1578 года к ней зачастили французские послы. Их принимали с большой помпой и провожали обнадеженными. Английский двор насторожился, особенно взволновались убежденные протестанты и фавориты – Лейстер, Кристофер Хэттон, молодой граф Оксфорд. Им не хотелось верить, что королева может вновь вернуться к идее французского брака. Встревоженный Лейстер писал: «Никто не знает, что и сказать; она еще не поделилась ни с кем, по крайней мере со мной и, насколько я знаю, ни с кем другим».

У английских фаворитов появился в это время очень сильный противник – посол Алансона Симьер, внешне веселый, галантный и забавный (за что заслужил от королевы прозвище Обезьяна), но достаточно серьезный человек, чтобы бестрепетно отравить собственного брата (в буквальном, а не фигуральном смысле). Он привез от Алансона письма любви и продолжил старую игру с похищением подвязок сорокашестилетней королевы, при этом Симьер вел себя так вольно, что и сам вполне мог вызвать ревность английских придворных. В честь французов королева дала бал с весьма многозначительным представлением: шестеро влюбленных кавалеров осаждали своих прекрасных дам, и их усилия увенчивались полной победой. Кажется, впервые в придворных аллегорических действах, всегда насыщенных политическим смыслом, в присутствии Елизаветы Любовь одержала верх над Девственной Чистотой и Скромностью. Лейстер был настолько удручен демонстративной расположенностью королевы к браку с Алансоном, что обвинял Симьера в колдовстве и применении приворотных зелий. Ему конечно же не преминули передать, как Елизавета ответила одной из его агентов-фрейлин, осмелившейся напомнить государыне о ее прежней сердечной дружбе с Лейстером: «Неужели вы полагаете, что я настолько забуду себя и свое королевское достоинство, что моего слугу, которого я сама возвысила, предпочту в качестве мужа величайшему принцу в христианском мире?» Несмотря на то что Тайный совет всячески отговаривал королеву от брака с французом и к тому же католиком, она договорилась с Симьером о приезде Алансона инкогнито в Англию на смотрины.

Успешные хлопоты французского посла стоили ему двух покушений на его жизнь, устроенных, по всей вероятности, Лейстером, который исчерпал другие аргументы. Кажется, впервые намерения Елизаветы испугали его, и он принял ее брачные планы всерьез. Граф не мог смириться с мыслью, что в один прекрасный момент он навсегда потеряет королеву, в глазах всего света – его возлюбленную (относительно того, так ли это было на самом деле, и у современников, и у историков всегда оставались сомнения). Но ревнивые муки графа были не более чем тщеславием, ибо он уже давно не пользовался ее прежним безграничным расположением и, более того, тайно женился на Летиции Ноллис, дочери Фрэнсиса Ноллиса – его коллеги по Тайному совету. Тем не менее, видя успехи Симьера, Лейстер изобразил безутешного покинутого возлюбленного, слег в постель, и королева, как обычно, поспешила к больному. В этот момент Обезьяна – Симьер нанес ответный удар. Француз обошелся без наемных убийц, он просто раскрыл королеве страшную тайну Лейстера.

Увядающая женщина была сражена известием о том, что ее Робин, старая любовь и старый друг, в чью преданность она безраздельно верила, сознательно обманывал ее. Для королевы не были секретом его прежние интрижки с придворными дамами и даже то, что одна из них, леди Шеффилд, родила от него ребенка. Если бы он пришел к ней и объявил о своем намерении жениться, она бы обрушила на его голову громы и молнии, возможно, посадила бы на время в Тауэр, но потом обязательно простила бы, как всегда прощала своего Медведя. Но он малодушно скрывал свой брак, чтобы не лишиться почестей и денег, конечно же денег! Более того, наслаждаясь семейной жизнью, он препятствовал тем не менее ее замужеству. Королева была вне себя. Лейстера отправили под домашний арест (хотя первая мысль Елизаветы все же была о Тауэре). Летиции Ноллис отказали от двора. У обиженного графа имелся свой счет к Елизавете, он писал: «Я потратил и молодость, и свободу, и все мое состояние на нее…» Но не неверность, а его малодушная ложь перечеркнули все это в глазах королевы. Прошло немало времени, прежде чем она простила его.

Пока же это неожиданное потрясение подтолкнуло ее в объятия Алансона. Он прибыл в Англию на смотрины летом 1579 года, наименее щепетильный из ее поклонников, готовый на все ради короны и денег; ей же было угодно называть его «самым постоянным и преданным». Алансон провел в Гринвиче две недели среди балов и развлечений. Весь двор, включая дипломатов, делал вид, что не узнает таинственного гостя королевы. Она шутливо называла герцога своим Лягушонком, но ни от кого не укрылось, что он произвел на Елизавету благоприятное впечатление и, как принц-лягушонок в сказке, мог в один прекрасный миг превратиться в их короля. В знак своей любви перед расставанием он преподнес Елизавете подарок, свидетельствующий о его чувстве юмора и изрядной самоиронии, которые она так ценила: золотой цветок, в сердцевине которого сидел зеленый лягушонок со спрятанным внутри миниатюрным портретом самого герцога.

Потерявшей веру в друзей и прежних поклонников, утратившей душевное равновесие, Елизавете порой всерьез казалось, что их брак с Алансоном может состояться и принести ей если не счастье, то хотя бы какое-то удовлетворение. Он умел ухаживать и всегда казался женщинам привлекательным. Королева по-прежнему не была влюблена в него. Раздумывая о браке, Елизавета терзалась мучительными сомнениями, сможет ли она в столь зрелом возрасте родить ребенка, ради которого и затевался весь этот фарс. Фрейлины, подстрекаемые Лейстером, пугали ее опасностью родов в ее годы; доктора, приглашенные Сесилом, который одобрял брак, дружно убеждали, что у нее прекрасные шансы стать матерью. Слухи о том, что Елизавета неспособна к деторождению, ползли за ней, как шлейф, всю жизнь, с самой молодости, хотя придворные врачи всегда энергично опровергали их. Возникновение этих слухов, по-видимому, следует приписать бесплодным попыткам досужих умов найти доступное им объяснение ее странной приверженности девичеству. В 1579 году, подытожив мнения докторов, Уильям Сесил, лорд Берли, писал: «Ее физическое строение не имеет таких недостатков, как слишком маленькие или слишком большие размеры, болезни или отсутствие естественных функций в той сфере, которая относится к способности иметь детей, напротив (и это важно), по мнению врачей, знающих ее состояние в этой области, и женщин, лучше всего знакомых с организмом Ее Величества, следует указать на ее способность иметь детей даже сейчас».

К весне 1579 года Елизавета на время утвердилась в мысли, что хочет немедленно выйти замуж и иметь детей. Но как поразительно изменилось за это время отношение подданных к ее браку! Взгляды тех, кто прежде умолял ее выйти замуж за кого угодно – католика ли, протестанта ли, тех, кто был готов подчиниться любому ее выбору, терпя от нее выговоры и выволочки за стремление видеть в ней обыкновенную женщину, разительно переменились. Быстрое «политическое самообразование» нации за последнее десятилетие не позволяло им смириться с государем-католиком, да еще французом из клана убийц, устроивших резню в ночь святого Варфоломея. Привыкшие к риторике своей королевы, которая так часто уверяла их, что благо подданных – главная ее цель, они хотели, чтобы теперь она поступила в соответствии с их интересами, а не ее личными планами. Ее капризное дитя, ее любимый народ, потребовало жертвы именно в тот момент, когда поддержка нужна была ей самой. К ней взывали все – советники, аристократы, духовенство, простонародье, с трогательным единодушием ополчившиеся против француза. Не страшась неминуемой опалы, Филипп Сидни писал королеве, что такой консорт, как Алансон, «сильно уменьшит любовь, которую истинные верующие так долго к ней питали». Молодой поэт сумел найти сильные и убедительные слова, взывая к государыне. Говорили, что Елизавета плакала, читая послание благородного юноши. Она не наказала его за дерзкие советы, но дала понять, что на время не желает видеть его при дворе, и, к счастью для себя и английской литературы, он удалился в деревню писать сонеты. С другими доброжелателями королева обошлась более сурово.

Некий Джон Стэббс, убежденный протестант, написал трактат против французского брака Елизаветы, называл Алансона воплощением ветхозаветного Дьявола, который в образе змеи искушает непорочную Еву Англии, Антихристом, посягнувшим на корону и задумавшим погубить «коронованную нимфу». В тех же выражениях запричитали с кафедр и протестантские проповедники. Но нежная «нимфа» вдруг обернулась разъяренной львицей. Она металась, не в силах принять решение, и в раздражении раздавала удары направо и налево. Стэббс, его издатель и печатник были схвачены и приговорены к отсечению правой руки. Королева помиловала лишь печатника. Двое других верных подданных лишились рук при большом стечении народа, что не прибавило симпатий к французам. Один из страдальцев прокричал: «Боже, храни королеву!», второй – подняв над собой окровавленный обрубок, сказал просто: «Здесь я оставил руку истинного англичанина».

Никогда еще королева не пребывала в столь мрачном расположении духа. Она не могла не слышать «гласа народа» и не решалась перешагнуть через собственные сомнения. Не зная, на ком сорвать гнев, она награждала оплеухами своих фрейлин.

Наконец Елизавета решила оставить окончательный приговор на усмотрение Тайного совета. Государственные мужи заседали при закрытых дверях без секретарей тринадцать часов подряд. По окончании долгих дебатов пятеро из них во главе с Берли высказались за брак, семеро, включая Лейстера и Хэттона, – против. Подобный перевес голосов не выглядел убедительным в таком важном деле. Тогда мудрые советники пришли к соломонову решению – послать к королеве депутацию, чтобы спросить ее, к чему она сама склоняется, ибо без этого они не могли вынести свой вердикт. Измученная Елизавета менее всего ожидала подобного поворота. Ей так хотелось, чтобы кто-нибудь снял бремя с ее души, приняв ответственность на себя… Она настолько расстроилась, что внезапно залилась слезами, и графы Лейстер, Сассекс и Линкольн были вынуждены выслушивать бессвязные слова о том, что она хочет во имя Божьего дела, «ее народа и государства вынести брак и короновать свое дитя», сопровождавшиеся всхлипываниями. Советники, смущенные этой сценой и видом государыни, которую им никогда не доводилось заставать в таком состоянии, тут же согласились на брак, «если ей этого так хочется». Но Елизавета уже взяла себя в руки и не согласилась на такую постановку вопроса: ей нужно было объективное мнение о целесообразности такого шага для страны, совет и, не в последнюю очередь, избавление от единоличной ответственности за решение.

Переговоры и выработка условий брачной сделки тем временем продолжались. Королева, оправившись от нервного срыва, снова взяла нити игры в свои руки и еще два года то отдаляла Лягушонка, то обнадеживала его в зависимости от политической ситуации на континенте. Алансона, чья любовь была «бессмертна», как и его долги, такая ситуация вполне устраивала: еще не добившись руки своей дамы, он щедро получал от нее деньги для своей аферы в Нидерландах.

Когда в 1582 году французская делегация прибыла, чтобы выработать окончательные условия договора, ее приняли со всем возможным почетом, развлекая необыкновенно пышными зрелищами, однако действо, которое венчало праздники и рыцарские турниры, показалось французам исполненным угрожающего для их миссии смысла. Оно представляло собой аллегорический замок Совершенной Красоты, который осаждало Желание; палили пушки, фонтаны извергали духи, осаждающие забрасывали крепость букетами цветов, но все усилия Желания оказались бесплодными. С небес к ним обратился Ангел: «Рыцари, если бы вы понимали, что делаете, осаждая само Солнце, вы увидели бы, что разрушаете общее благо ради личной выгоды… Хотите ли вы покорить Солнце?.. Мы хотим наслаждаться его светом – вы желаете его затмения». Доблесть и Девственность на этот раз победили. Французы уходили с представления в задумчивости.

Но к чему же тогда были все эти балы, пиры и турниры, тянувшиеся целых два месяца, сооружение специальных банкетных залов, бессчетные дары послам, тонны поглощенной еды? Елизавета, не скупясь, платила эту цену за дружеские отношения с Францией, демонстрируя которые, она сдерживала Испанию с ее опасными планами. Движение, переговорный процесс были для нее всем, достижения конечной же цели – брака – следовало тщательно избегать. В качестве утешительного приза терпеливому Алансону на этот раз послали 30 тысяч фунтов стерлингов для его армии в Нидерландах. Любой другой претендент уже давно оставил бы эту игру, но не герцог: его вполне устраивал статус нареченного английской королевы, который придавал ему политический вес, не говоря уже об английских деньгах.

Их последняя встреча была разыграна Елизаветой столь убедительно, что трудно было усомниться в ее намерении наконец-то выйти замуж. Во время второго визита Алансона в Англию она принимала его с такими знаками расположения, что Кристофер Хэттон бледнел и лил слезы, а у Лейстера сжимались кулаки. Королева лично следила за тем, как обставлялись покои для герцога и как ему стелили постель. Чтобы у ее подданных сложилось выгодное впечатление о ее Лягушонке, она повела его на протестантское богослужение в собор Святого Павла. После того как Алансон выстоял службу, она прилюдно поцеловала его под сводами собора. 17 ноября, в день ее восшествия на престол, Елизавета с галереи дворца Уайтхолл объявила французским послам и двору, что возьмет герцога Алансона в мужья, и позволила французам известить об этом их короля. После этого она поцеловала радостного жениха в губы, и они обменялись кольцами. Это было так похоже на настоящий финал ее вечной игры, что Лейстер в бешенстве позволил себе осведомиться, все ли еще она девственница.

Но и фавориты, и окрыленный претендент ошибались: это был еще не конец. На следующее утро она вдруг заявила Алансону, что провела бессонную ночь и, если такие муки еще когда-нибудь повторятся, она может умереть. Всю ночь напролет фрейлины плакали и умоляли ее не подвергать свое здоровье опасности родов и остаться незамужней, а она терзалась сомнениями. Она не может принести благо страны в жертву своему личному счастью. Они должны дождаться более благоприятного момента. Философски настроенный жених, уже неплохо изучивший свою партнершу, не возражал. Главное, что в глазах Европы он – по-прежнему ее нареченный, а его честь не оскорблена отказом. Лягушонок прогостил в Англии еще два месяца, ожидая перемены в настроении Елизаветы, но не дождался и отбыл. Она проводила его до самого Кентербери, проливая вымученные слезы и заверяя, что будет ждать его возвращения. 10 тысяч фунтов стерлингов должны были помочь герцогу пережить разлуку. Он направился в Нидерланды, куда за ним последовало секретное письмо его «безутешной невесты» к Вильгельму Оранскому с просьбой удерживать там герцога как можно дольше, чтобы тот больше не возвращался в Англию.

Елизавета вновь обрела себя и свое скептическое отношение к мужчинам, окружавшим ее. Она мстительно повелела Лейстеру участвовать в проводах ее Лягушонка. Несмотря на просьбы избавить его от этой пытки, королева не отказала себе в удовольствии заставить графа оказать все должные почести тому, «кого она любила больше всех на свете». Но в конечном счете Белый Медведь добился своего – Лягушонок больше не появлялся в Англии. Граф Сассекс, сторонник французского брака, набросился на Лейстера с обвинениями и с кулаками, когда стало ясно, что королева не выйдет замуж, и лорду Берли пришлось разнимать сиятельных драчунов.

Распрощавшись с Алансоном, Елизавета простилась и с последней возможностью переменить свою судьбу – уйти из героинь в детскую, зарыться в кружева у колыбели. Она впала в меланхолию и писала грустные стихи. Но не отъезд жениха оплакивала стареющая женщина – он по-прежнему был к ее услугам, а очередную жертву, которую принесла своему призванию быть королевой. Когда в 1584 году герцог заболел лихорадкой и умер, она, как его официальная нареченная, написала Екатерине Медичи: «Хотя Вы – мать, Ваше горе не может превзойти мое. У Вас есть другой сын, я же не нахожу иного утешения, кроме смерти, которая, надеюсь, скоро позволит мне воссоединиться с ним».

Но ей было суждено намного пережить своего молодого жениха. И дела не позволили ей долго размышлять о смерти.

Английская молочница для «голландской коровы»

Среди сатирических карикатур, которые появились в середине 70-х годов и пользовались популярностью в течение всех 80-х, был один аллегорический сюжет: тучная корова, символизировавшая Нидерланды, в окружении европейских политических деятелей – Филипп II оседлал ее и бьет шпорами, от чего бока коровы кровоточат, Вильгельм Оранский держит ее за рога, герцог Альба доит, герцог Анжуйский тянет за хвост, а королева Англии кормит корову сеном. Сюжет воспроизводился много раз, на картине появлялись новые персонажи – Альбу сменил Рекезенс, Анжуйца – Алансон. И только Елизавета все кормила и кормила «голландскую корову»…

Королева Англии не любила мятежников, даже если они были братьями по вере. Когда Нидерланды восстали против власти испанцев, она допустила на свой остров эмигрантов-кальвинистов, но совсем не собиралась ввязываться в открытый конфликт на их стороне. В постреформационной Европе было обычной практикой, когда монарх определял вероисповедание своих подданных, – так было в германских княжествах, так было в Англии при ее отце. И Елизавета в принципе не видела оснований отказывать Филиппу в праве насаждать в Нидерландах католицизм. Лидера повстанцев Вильгельма Оранского она официально назвала в 1575 году бунтовщиком. В начале 70-х годов, чтобы не обострять отношений с Филиппом, королева изгнала из своих портов эмигрантов-гёзов, которые пиратствовали в проливах и нападали на испанские корабли. Эффект получился обратным желаемому. Гёзы де л а Марка в поисках нового пристанища захватили Брилль, начав тем самым новый этап восстания.

Однако по мере того как Нидерланды наводнял испанский экспедиционный корпус, а Франция все активнее интриговала в регионе, Елизавета не могла оставаться в стороне. Проблема заключалась в том, каким должно стать английское присутствие в Нидерландах. Осторожная королева предпочла для себя роль посредницы между восставшими провинциями и Филиппом И. Ее идеалом было сохранение Нидерландов под властью Испании, но с гарантией больших вольностей и привилегий, ближайшей же политической целью – вывод испанских войск с севера Европы. Излишне говорить, что эта умеренная позиция не встречала понимания ни у восставших кальвинистов, ни у английских протестантов, ни даже у ее собственных министров.

В 1573 году умудренный опытом лорд Берли оставил пост государственного секретаря, чтобы стать лордом – хранителем печати. Новым секретарем был назначен энергичный Фрэнсис Уолсингем, давший английской внешней политике новое дыхание, но то было дыхание религиозного зилота: сэр Фрэнсис был ярым протестантом. Королеве приходилось выдерживать постоянное давление со стороны не только общественного мнения, но и ее Тайного совета, где преобладала линия Уолсингема, поддерживаемая Лейстером, Ноллисом, Майлдмэем и другими. Они требовали немедленно помочь Нидерландам деньгами и людьми.

Королева не любила тратить деньги. Еще больше она не любила воевать. Компромисс, впрочем, был найден: помощь кальвинистам оказывалась тайно, а отряд английских волонтеров Хэмфри Гилберта отправился сражаться в Нидерланды якобы без санкции королевы. На деле они имели инструкции занять порт Флиссинген и контролировать этот стратегически важный для Англии пункт, не допуская туда ни голландцев, ни испанцев, ни французов.

Елизавета была мастером необъявленных войн. Как ни странно, и Филипп II, и герцог Альба были почти благодарны ей за ее лицемерие. Они, разумеется, превосходно знали, откуда у повстанцев оружие и деньги и кто поощрял морских гёзов, но, учитывая враждебную позицию Франции, худой мир был для них лучше войны одновременно на нескольких фронтах. Герцог Альба писал своему королю: «Есть большая разница между замаскированными и открытыми военными действиями» – и предпочитал не обращать внимания на английских «волонтеров». Status quo сохранялся и между Елизаветой и преемником Альбы в качестве губернатора Нидерландов Рекезенсом. Тем не менее Англия все больше увязала в интригах с местными кальвинистами.

В 1576 году северные провинции Нидерландов официально провозгласили свою независимость, а Вильгельма Оранского – своим стат-хаудером. Он немедленно обратился к Елизавете за деньгами и дипломатической поддержкой. Английская королева потребовала от Филиппа II признать независимость Голландии, Зеландии и других союзных им провинций, угрожая в противном случае прямой поддержкой восставших. Переговоры еще шли, а английская помощь последним уже поступила в виде 20 тысяч фунтов стерлингов. Вскоре последовал новый стотысячный английский заем для Нидерландов. Сено для «голландской коровы» начинало обходиться слишком дорого.

И все же расходы были не напрасны, ибо в 1576 году в Нидерланды прибыл человек, который едва не осуществил вторжение оттуда в Англию, чего так опасались королева и ее протестантские подданные. Это был Дон Хуан Австрийский – незаконнорожденный брат Филиппа II, обладавший репутацией великого полководца и романтического героя, защитника истинной католической церкви от неверных. Он полагал, что, сменив нерешительного Рекезенса, легко усмирит Нидерланды, но на этом его амбициозные планы не заканчивались. Всего в нескольких десятках миль от него, за проливом, томилась в заключении у протестантов королева Мария Стюарт. Честолюбивый бастард был готов бросить на ее вызволение находившуюся под его началом испанскую армию, а затем, предложив руку и сердце, стать королем сразу и Англии и Шотландии.

Сама идея вторжения в Англию постепенно получила в испанских политических кругах название «Предприятие». Король Филипп одобрял его теоретически, но не предполагал никаких практических шагов до завершения смут в Нидерландах. В этих условиях английская помощь восставшим становилась уже делом самосохранения, тем более что Гизы обещали Дону Хуану поддержку и со своей стороны. Пресловутые скупость и нерешительность Елизаветы в мгновение ока улетучились. Она сделала огромный заем у банкиров под залог собственных бриллиантов (редкое самопожертвование для женщины!), чтобы завербовать на эти деньги немецких и швейцарских наемников для кальвинистов, и совместно с германскими княжествами стала спешно сколачивать Протестантскую лигу. Поскольку никто из политических деятелей этих небольших государств не мог претендовать на роль реального лидера, ее, женщину, вскоре провозгласили «протестантским папой».

Денежная инъекция Вильгельму Оранскому сослужила добрую службу. Дела Дона Хуана в Нидерландах шли все хуже, репутация великого полководца таяла на глазах, а в 1578 году он умер от лихорадки. Елизавете необыкновенно везло на внезапные смерти ее опасных противников. «Предприятие» оказалось отсроченным на десять лет.

Тем не менее тучи над Англией постепенно сгущались. Преемник Дона Хуана герцог Парма оказался талантливым политиком и удачливым полководцем и скоро достиг в Нидерландах значительных успехов, снова превратив эту страну в плацдарм для возможной агрессии.

Пока король Испании раздумывал над «Предприятием», менее терпеливый папа римский начал собственную войну против Елизаветы. В 1578 году он снарядил две экспедиции с целью поднять мятеж в Англии, базой для которого должна была стать католическая Ирландия. В обоих случаях это были лишь незначительные горстки людей, не способные завоевать Англию, но предполагалось, что их высадка вызовет массовое восстание католиков. Крестовый поход папы безнадежно провалился, но он продолжал работать над сколачиванием Священной лиги против еретички – королевы Англии. Пока потенциальные союзники находились в нерешительности, глава католической церкви вернулся к привычным средствам борьбы – он благословил иезуитов и их питомцев на убийство Елизаветы: «Поскольку эта греховная женщина из Англии управляет двумя столь славными королевствами в христианском мире к большому ущербу для католической веры и к потере многих миллионов душ, нет сомнения, что, кто бы ни отправил ее из этого мира с благочестивыми намерениями сослужить службу Господу, он не только не совершит греха, но это будет поставлено ему в заслугу». Его призыв был услышан фанатиками, и в начале 80-х годов десятки их устремились в Англию, чтобы проповедовать там среди крипто-католиков или самолично заслужить мученический венец, убив королеву. Двор и страну постоянно будоражили слухи о том, что тут или там схвачен либо католический священник, либо подстрекаемый иезуитами юнец, либо ирландец, намеревавшиеся, проникнув во дворец, застрелить Елизавету или заколоть ее отравленным кинжалом во время прогулки. Никогда еще угроза ее жизни не была столь реальной, как в эти годы.

Протестанты требовали суровых мер против католиков. Тайный совет ужесточил отношение к ним, увеличил штраф за отказ посещать протестантскую службу и подверг всех католиков принудительной регистрации. Наиболее бдительные требовали запретить католикам носить оружие и удалить их от двора. Королева же по-прежнему пренебрегала мерами безопасности. Лейстер писал Уолсингему: «Ничто так не огорчительно для меня, как видеть, что Ее Величество верит, будто увеличение числа папистов в ее королевстве может быть неопасным для нее». Его опасения были не напрасны: в 1582 году на одного из лидеров европейского протестантизма, Вильгельма Оранского, было совершено покушение, принц был тяжело ранен наемным убийцей, но выжил. Однако повторная попытка удалась – в июне 1584 года Вильгельм Оранский был убит. Очередь была за Елизаветой.

В середине 80-х годов неизвестный художник написал портрет королевы, который ныне хранится в личной коллекции Елизаветы II. Он лишен парадности, скорее камерен. Вместо атрибутов власти королева сжимает по-прежнему тонкими прекрасными пальцами веер из страусовых перьев. Ее лицо поразительно печально. Скорбные морщинки пролегли у губ, красивые веки резко очерчены, карие глаза глубоко запали – и в них невыразимая тоска.

Конец Марии Стюарт: совсем не женская история

Смерть ходила в двух шагах от Елизаветы. Лицо ее было трудно распознать в толпе. Кто это будет – старый священник, которому уже нечего терять в этой жизни, крепкий наемник-профессионал или романтический юнец? Но у смерти всегда было одно имя – Мария Стюарт. Она намеревалась выиграть любой ценой и водрузить на свою голову корону королевы Англии.

Прошло уже восемнадцать лет с тех пор, как Мария вступила на английскую землю и осталась здесь пленницей. Время обошлось с шотландкой безжалостно: сорокатрехлетняя, она выглядела развалиной по сравнению с пятидесятидвухлетней соперницей. Ее мучили радикулит и боли в суставах, она с трудом передвигалась, скривилась набок и едва могла сидеть на лошади. Лишь над ее неуемным нравом время было не властно: королева без королевства по-прежнему верила, что обретет его когда-нибудь. Поскольку после заговора Ридольфи и казни Норфолка ей запретили переписываться с иностранными государями и вся корреспонденция к ней без пользы накапливалась во французском посольстве, она обратила свой эпистолярный пыл на Елизавету, то умоляя, то угрожая и требуя вернуть ей шотландскую корону. За эти годы в Шотландии вырос ее сын Яков. Воспитанный протестантом, чрезвычайно сообразительный молодой человек, бесконечно любивший себя, прекрасно понимал, что судьба сделала его одним из наиболее вероятных наследников английского престола. Добрые отношения с английской «тетушкой» Елизаветой были для него во сто крат важнее, чем спасение неразумной матери, к тому же убийцы его отца. Яков не прислушивался к голосу крови, он никогда не видел Марии и не питал к ней нежных чувств.

Она же свято верила, что сын вызволит ее из плена и они станут царствовать в Шотландии вместе. Это, по ее мнению, могло устроить Елизавету, так как сын-протестант, если бы ему завещали английский престол, мог стать гарантом от безрассудств католички-матери. Расчет оказался верным, и Елизавета в который раз возобновила переговоры с Шотландией. Она по-прежнему ничего так страстно не желала, как избавиться от присутствия Марии. Но тут заупрямился Яков: он совсем не жаждал возвращения матушки и не намеревался делить с ней престол. Дело снова зашло в тупик, и Елизавета исчерпала последнюю возможность спасти Марию.

Новый диалог, завязавшийся между двумя королевами, шел абсолютно вразрез с общественными настроениями. Протестантская Англия имела собственное мнение о Марии Стюарт – «змее, пригретой на груди», и прочих католиках – «опасных волках и изменниках». Убийство Вильгельма Оранского стало сигналом для мобилизации всех протестантских сил. Хотела того королева или нет, ее собирались защищать от невидимых врагов всем миром, а вместе с ней – и протестантское будущее Англии. В этой нервной обстановке среди членов Тайного совета и в высших кругах дворянства зародилась необыкновенная идея: создать что-то вроде круговой поруки – «Ассоциацию» для защиты их королевы от посягательств католиков. Всему дворянству королевства предлагалось подписаться под документом, который гласил, что, если на королеву Елизавету будет совершено покушение в интересах кого-либо из претендентов, не только права такового будут аннулированы, но и он сам будет немедленно казнен «любыми доступными средствами». Это было нечто новое в политической практике XVI века, своего рода плебисцит, которым решались вопросы жизни и смерти Божьего помазанника. Через голову самой государыни, судов, парламента, то есть всех тех, кто мог законным образом устанавливать порядок наследования, нация властно заявляла о собственных интересах. Марии открыто грозили судом Линча за малейший волосок, который упадет с головы Елизаветы. Нет смысла доказывать, что этот документ попирал все нормы права, так как в случае покушения на английскую королеву он не оставлял шотландке возможности оправдаться перед судом. Но наступали времена, когда не только монархи говорили с народом новым языком, но и народы полагали, что имеют на это право.