Текст книги "Елизавета Тюдор"

Автор книги: Ольга Дмитриева

Обиженный Эссекс не понимал истинных причин столь холодного приема. Их объяснил ему Фрэнсис Бэкон, его рассудительный и дальновидный секретарь. Он предложил фавориту встать на точку зрения королевы и взглянуть на себя ее глазами: «Неуправляемая натура, человек, который пользуется ее расположением и осознает это, с состоянием, не соответствующим его величию, популярный, имеющий в своем подчинении множество военных… Я спрашиваю, может ли возникнуть более опасная картина в воображении любого монарха, а тем более женщины, ее величества?» Рецепт, прописанный ему Бэконом, гласил: оставить на время военные амбиции и заняться государственными делами, усилив тем самым свое влияние на королеву.

Однако воспользоваться этим советом оказалось непросто. Непотопляемый тандем Берли – Сесил надежно контролировал сферу государственного управления. На стороне лорда Уильяма были полувековой опыт, безграничное доверие королевы, мудрость и уравновешенность, а помимо этого десятки преданных ему клиентов – его ставленников на всех важных государственных постах. Век Елизаветы можно по праву назвать временем торжества «человеческого фактора» в государственном управлении, ибо при том, что центральный административный аппарат уже представлял собой достаточно совершенную бюрократическую машину, основная масса «чиновников» тем не менее не получала жалованья из казны. Им платили за службу те высшие должностные лица, которые набирали их в свой штат секретарями, помощниками, клерками. Иногда сама должность предполагала получение законного вознаграждения с тех, кто обращался по делам к официальному лицу. Неудивительно, что крупные политические фигуры укомплектовывали государственный аппарат своими ставленниками, родственниками и сторонниками.

Приход в большую политику Эссекса означал неизбежное вторжение в эту сферу его аристократических друзей, сравнительно молодых и воинственных, а также борьбу за должности для мелкой сошки вроде преданных ему ветеранов французской, голландской и португальской кампаний. Все, кого он произвел в рыцари, с надеждой ждали от своего патрона новых милостей и покровительства, и Эссекс без устали ходатайствовал за этих людей, более уместных на поле боя, чем в коридорах власти.

Его собственное воцарение на административном Олимпе прошло без затруднений, благо способности Эссекса не вызывали сомнений. В 1593 году королева ввела его в состав Тайного совета. Всего двадцати семи лет от роду он стал одним из первых министров королевства. Два портрета графа Роберта дошли до нас с той поры, отражая его метаморфозу после возвращения из-под Кадиса. На первом, кисти Маркуса Гирердса-младшего, он предстает во весь рост на фоне морской бухты и горящего вдалеке Кадиса, со шпагой на боку, кинжалом за поясом, жезлом в руке и двумя рыцарскими знаками – Святого Георгия на груди и ордена Подвязки под коленом. Его волосы свободно развеваются, и отблески далекого пламени бросают на лицо тревожные тени. Он весь – олицетворение воинственного начала и славы. Другой портрет написал в это же время Исаак Оливер, увидевший графа спокойным и даже благостным, с ухоженной окладистой бородой. Его еще недавно растрепанные кудри гладко причесаны, в глазах нет тревоги, а на губах играет сдержанная улыбка. Очень скромный костюм довершает его новый образ серьезного и ответственного государственного деятеля.

Если бы он только мог оставаться таким всегда! Но неуправляемая натура графа брала свое: он и здесь хотел быть первым, поэтому между ним и кланом Сесилов разгорелась настоящая война за влияние на королеву. Современники ясно видели, что «при дворе было только два человека, обладающих властью и постоянно враждующих между собой, – Эссекс и Сесил с их приверженцами». Секретарь графа Энтони Бэкон вспоминал: «Порой Эссекс одерживал верх и заставлял “старую лису” заискивать и скулить… В другой раз брал верх Сесил, все важные дела шли через его руки, он превращался в объект всеобщего преклонения и страха… и он проходил через приемную во дворце с бумагами, никого не замечая на пути, в то время как Эссекс переживал в Уонстеде».

Елизавета была склонна доверять выбору старого лорда Берли и его сыну Роберту, оставляя людей Эссекса обиженными, а его самого взбешенным. Целая серия поражений вывела его из себя. Он не смог добиться для Фрэнсиса Бэкона ни должности генерального адвоката, ни генерального прокурора – оба места заняли ставленники Сесила. Весьма доходный пост главного опекуна над молодыми несовершеннолетними дворянами также уплыл в руки тихого невзрачного секретаря. И когда Эссекс проиграл спор за несколько менее значительных должностей для своих протеже, он наконец вспылил и демонстративно покинул двор.

Елизавета всегда тонко чувствовала ту меру унижений и обид, которую были способны снести ее фавориты. После долгих уговоров она вернула графа и осыпала его подарками и милостями. По крайней мере ни один из ее любимцев не мог посетовать на однообразие придворной жизни – она изобиловала не только падениями, ушибами, но и взлетами.

Однако очередные ухабы уже поджидали воспрянувшего было Эссекса. Он задумал экспедицию к Азорским островам, чтобы подстеречь там испанский флот с золотом, но неудачи и штормы с самого начала преследовали англичан, и добыче удалось ускользнуть от них. Королева обдала холодом несчастного воителя, и Эссекс, не в силах вынести этого, сказался больным и покинул двор. Излюбленный прием его отчима и предшественника на этот раз не сработал: прежде чем начать уговаривать фаворита вернуться, Елизавета вонзила в его сердце две острые шпильки, произведя адмирала Ховарда в графы, а Роберта Сесила – в канцлеры герцогства Ланкастер. Именно в происках этого неказистого коротышки все чаще видел Эссекс причину всех своих неудач и немилости государыни. Под предлогом болезни он замкнулся в мрачном одиночестве и даже не явился на традиционный турнир 17 ноября. Доведя фаворита до точки кипения, Елизавета неожиданно произвела его в маршалы Англии. Он немедленно почувствовал себя лучше и возвратился ко двору. Весной их отношения с королевой были идиллическими. Роберт Сесил отбыл на переговоры во Францию, и Эссекс вел все его дела. Придворный Р. Уайт писал: «Милорд Эссекс исправно является к королеве и до некоторой степени взял на себя все обязанности секретаря, показав себя очень ответственным в их исполнении… Расположение к нему здесь растет».

Недолгий штиль, как и предшествовавшая ему размолвка, оказался лишь прелюдией к разыгравшейся вскоре буре. Причиной ее стал извечный вопрос о войне и мире.

Тридцатилетний конфликт с Испанией оборачивался для Англии массой отрицательных последствий. Из-за взаимной блокады и пиратства прервалась нормальная торговля с Испанией, Португалией и их доминионами в Новом Свете. Поскольку вся Европа раскололась на католиков и протестантов и обе страны усиленно интриговали везде, где возникали религиозные конфликты, для подданных протестантской королевы закрылись рынки во многих прокатолических регионах Германии, Австрии, Франции. А союзники-кальвинисты в Голландии по иронии судьбы оказались торговыми соперниками Англии. Когда английские волонтеры сражались в Нидерландах, голландские купцы продолжали торговать с Испанией и даже поставлять ей оружие (поистине, капитал был интернационален и не признавал ни идейных, ни религиозных барьеров). Английские рыбаки постоянно конфликтовали с голландцами и из-за рыбных промыслов. Роберт Сесил писал о северных союзниках: «Никакой враг не может вызвать большего неудовольствия, чем они с их ежедневной торговлей с Испанией». Ему вторили английские купцы: «В то время как мы, вступая в войну ради них и их защиты, испытываем затруднения в торговле, они лишают нас ее, в ущерб нам и на благо себе». Купечество и портовые города особенно сильно пострадали из-за сокращения торговли, но кризис сбыта затронул и другие слои населения. Гордость Англии – сукно, которое она веками поставляла на континент, лежало без движения на складах торговых компаний: его было некуда и незачем везти. Суконщики и ткачи теряли работу. Лорд Берли опасался скорого социального взрыва: «Это не может не оказать опасного воздействия на народ королевства, в прежние мирные времена существовавший за счет этого ремесла, а ныне вынужденный или умирать в нужде, или прибегать к насилию… открытому грабежу других – плоду восстания». Война была разорительна не только для подданных, но и для казны. Все труднее было содержать английские контингенты в Нидерландах и во Франции, а морские экспедиции в 90-х годах почти не приносили дохода. Конфликт перестал окупать себя. Всегда прижимистая и расчетливая королева понимала это очень хорошо. В ее совете сложилась целая группа государственных деятелей, разделявших эту точку зрения – лорд Берли, Сесил, граф Сассекс, лорд Кобэм, генеральный прокурор Кок, верховный судья Эджертон и др. Большинство из этой «партии мира» принадлежало к профессиональным юристам и чиновникам – «секретарям», «длинным мантиям».

Все в их позиции возмущало Эссекса и его сторонников – «партию войны». Они взывали к патриотизму, протестантскому долгу, стращали испанской католической угрозой. Громкой фразой никого нельзя было обмануть, все, причастные к политике, – и англичане, и иностранные дипломаты, – единодушно полагали, что Эссекс защищает узкие корпоративные цели и интересы профессиональных военных. По мнению французского посла де Мэсса, «граф Эссекс, без сомнения, не имеет стремления к миру, будучи молод и честолюбив. Он понимает, что если будет заключен мир, у него не будет больше средств поддерживать свою репутацию у народа и знати». Ему вторил посол Венеции Контарини, убежденный, что граф настаивает на том, «что не следует заключать мира с Испанией, по-видимому, ради того, чтобы всегда быть вооруженным и иметь большую свиту сторонников». Эссекс и не скрывал своих симпатий к воинственному дворянству. В 1598 году он выпустил в свет памфлет «Апология войны», где писал: «Я люблю их, ибо они – лучшая броня Англии в обороне и ее оружие в наступлении». Это была правда, но не вся. Другая ее сторона виделась современникам так: эти «необеспеченные, грубые, распущенные, невежественные и низкие люди – полковники, капитаны, лейтенанты, сержанты и другие офицеры – сделали свои должности прибыльным делом и, невзирая на долг и совесть, торгуют кровью и жизнями своих солдат, чтобы обеспечить свою расточительность и злоупотребления».

Привести к общему знаменателю позиции партий «мира» и «войны» представлялось решительно невозможным. Оставалось лишь ждать, какая из них одержит верх, склонив на свою сторону чашу весов, находившихся в руках королевы, ибо за ней, как всегда, было последнее слово. Чтобы повлиять на свою госпожу, Эссекс решил прибегнуть к изысканной форме пропаганды. На турнире 17 ноября он преподнес ей щит с символическим и исполненным горького смысла изображением: на весах перо секретаря перевешивает пушку – намек на то, что «длинные мантии» одерживают верх над воплощением чести и благородства. В последний раз к его голосу присоединился голос Уолтера Рэли, тоже принадлежавшего к «партии войны». Уже после смерти королевы Елизаветы он с горечью писал: «Если бы королева верила своим военным так же, как своим секретарям… мы разбили бы эту великую империю на куски и превратили бы ее королей в повелителей фиг и апельсинов, кем они и были в прежние времена».

Пока в Тайном совете шли дебаты о том, стоит ли англичанам сесть за стол переговоров во Франции, где Генрих IV собирался подписывать мир с испанцами, и поставить под договором свои подписи, Елизавета молча выслушивала обе стороны, размышляла и подсчитывала. Берли приводил веские аргументы: английский плебс склонен к мятежам и ненавидит знать, надежда на военные субсидии от сословий королевства слаба, соседи со всех сторон ненадежны, силы Испании далеко не исчерпаны, в то время как английская казна опустошена, опасности войны непредсказуемы, а расходы на нее нескончаемы. Эссекс горячился и заявлял, что из-за вероломства испанцев, их имперских замашек и преследований истинной веры мир, заключенный с Испанией, будет позорным и ненадежным. Утомленный старик Берли внимательно посмотрел на своего оппонента и ответил на латыни: «Тот, кто жаждет крови, сам не проживет долго». Он и на этот раз не ошибся в своем пророчестве.

Летом 1598 года королева пребывала в раздражении. Она хотела мира, но все-таки не подписывала его, делая уступку Эссексу и его партии. А со всех сторон подступали все новые проблемы, и одной из них был мятеж в соседней Ирландии, которую англичане уже много веков подряд силились подчинить своему господству. Туда следовало немедленно послать армию, но прежде требовалось назначить главнокомандующего. Эссекс был самой подходящей кандидатурой, но не хотел ехать, оставляя за спиной могущественных противников, способных в его отсутствие повлиять на королеву и убедить ее подписать мир. Однако он не желал и видеть кого-нибудь другого во главе армии. Время уходило, все теряли терпение, и наконец нарыв прорвался: во время споров о будущем лорде-депутате Ирландии Эссекс повернулся к королеве спиной и довольно отчетливо пробормотал, что «ее условия так же кривы, как и ее корсет». Елизавета в ее шестьдесят пять лет не утратила ни остроты слуха, ни быстроты реакции и немедленно наградила фаворита звонкой пощечиной. Граф непроизвольно схватился за шпагу, воскликнув, что не стерпел бы такого даже от самого Генриха VIII. Его, разумеется, удержали и увели, а через несколько дней последовало примирение, но ни одна из сторон при этом не верила в искренность другой. Неизвестно, что более задело королеву – оскорбительное упоминание о «кривом корсете» или что ее собственный подданный осмелился поставить ее ниже Генриха VIII. Эссекс, как и все остальные фавориты, допускал ошибку, видя в ней лишь обыкновенную капризную женщину, вознесенную на трон. Она же могла в любой момент отбросить игру во флирт, ибо была государыней по призванию.

Проклятое лето 1598 года продолжало приносить ей новые беды. 4 августа умер лорд Уильям Берли. Ее Дух, ее самый верный советчик и друг, покинул ее. В течение тридцати девяти лет они составляли удивительный дуэт и вместе вели страну через опасности и рифы. Он был ее внутренним голосом, вторым «я», заставляя видеть оборотную сторону всех вещей. Отныне она оставалась один на один со всеми своими сомнениями.

После смерти лорда Уильяма оказалась вакантной должность лорда-хранителя печати – один из важнейших постов в королевстве. Двое стремились заполучить его – сын Берли, государственный секретарь Роберт Сесил, и другой Роберт, Эссекс. Королева не колебалась ни минуты: она отослала фаворита воевать в Ирландию, передала государственную печать престарелому лорду Эджертону, а Сесилу вверила все дела его покойного отца. Она знала цену деловым качествам своих людей и никогда не смешивала приятную игру с делом.

Падение Икара

24 марта 1592 года граф Эссекс покидал Лондон во главе двадцатитысячного войска, отправляясь усмирять ирландских мятежников. Его провожала ликующая толпа, поэты подносили к стремени героя свои творения – «На искоренение зловредного мятежа», «Пожелание счастливого пути», «Приветствие по возвращении домой». В толпе зрителей за графом наблюдал уже достаточно известный в театральных и придворных кругах драматург и актер Уильям Шекспир. Они с графом были хорошо знакомы, так как лучший друг Эссекса граф Саутгемптон покровительствовал Шекспиру и труппа «Глобуса» не раз играла для своих патронов в Эссекс-хаусе или в Друри у Саутгемптона. В это время Шекспир работал над «Генрихом V» и, вернувшись домой, включил в пролог несколько строк, предвкушая картину победного возвращения англичан из Ирландии:

 
Когда бы королевский полководец
Вернулся из похода в добрый час
(Случись скорее это нам на радость!),
Мятеж ирландский поразив мечом,
Какие толпы, город покидая,
Его встречали б!..
 

Увы, его надежды не оправдались. Ирландия стала могилой для тысяч английских солдат и полководческой славы Эссекса. Там же в его воспаленном мозгу зародилась идея антиправительственного заговора. Он знал, что утратил доверие королевы, и постоянно жаловался, приписывая это проискам врагов. Многие опасались, что, наделенный чрезвычайными полномочиями лорда-депутата Ирландии, главнокомандующего армией и флотом, имея под рукой огромную и хорошо укомплектованную армию, Эссекс при его неукротимом характере станет слишком грозной политической силой. Говорили, что с такой армией можно не только разгромить мятежников, но и завоевать саму Испанию, поддерживавшую ирландцев. Однако Англия была несравнимо ближе Испании… Придворные доброжелатели предостерегали тех, кто отправлялся с Эссексом, от неверных шагов, предупреждали, что за ними будет вестись слежка – в армии было полно соглядатаев Сесила.

Из Лондона задача маршала Эссекса представлялась чрезвычайно простой: опираясь на английские базы в Южной и Центральной Ирландии, привести к покорности Север, где граф Тирон сколотил Католическую лигу и перешел в наступление против англичан. Ольстер был его оплотом, но и покоренные провинции не оставались спокойными. Англичане чувствовали себя уверенно только за укрепленными стенами гарнизонов. Вся остальная Ирландия была им враждебна. Явившись сюда со своей регулярной армией, Эссекс попал в трясину партизанской войны. Он гонялся за неуловимым противником среди лесов и болот, со всех сторон его окружали враги и союзники, которые за его спиной немедленно превращались во врагов. Запасы истощались, армия таяла, впереди маячила зима, и казалось, что эту войну невозможно выиграть. Королева была недовольна каждым шагом Эссекса, и он писал Тайному совету: «Я не защищен от происков врагов в Англии, которые навлекли на меня тень недоверия и теперь в темноте наносят мне рану за раной… Такую сложную войну не может вести министр, лишенный доверия». К концу лета из его армии боеспособными оставались три-четыре тысячи человек. Эссекс открыто проклинал все на свете, и в первую очередь Роберта Сесила. Именно в этот момент вождь ирландцев Тирон предложил ему встретиться конфиденциально и договориться об условиях возможного перемирия. 6 сентября они съехались у брода через небольшую речушку и, отослав свидетелей, долго беседовали наедине. Как выяснилось позднее, Тирон выговорил для Северной Ирландии право исповедовать католичество и просил Эссекса о посредничестве в переговорах с королевой Елизаветой, чтобы со временем достичь всеобъемлющего религиозного компромисса. После этого обе стороны заключили перемирие на шесть месяцев и разъехались. Измученный и больной Эссекс отправился лечиться в Дрохеду, откуда и известил королеву о своей встрече с предводителем мятежников. Он, правда, умолчал об уступках, сделанных ирландцам, и некоторых намеках Тирона. Хитрый ирландец, прекрасно осведомленный о политической ситуации в Англии и о пошатнувшихся позициях Эссекса при дворе, прямо намекал ему, что такой выдающийся полководец, как граф, мог бы вернуться в Лондон триумфатором и легко избавиться от соперников. Ирландцы бы горячо поддержали благородного графа, с которым им уже удалось найти общий язык.

Эссекс и сам раздумывал над этой опасной, но заманчивой идеей, он и его друзья – граф Саутгемптон, барон Кромвель, Кристофер Блаунт и капитан Томас Ли – втайне обсуждали план высадки их армии в Уэльсе, где у Эссекса были обширные поместья и множество сторонников, и похода оттуда на Лондон. Он уже мысленно видел Сесила в Тауэре. Но, возвращаясь к действительности, граф, все еще лояльный подданный, пугался собственных мыслей.

Тем временем некий капитан Лоусон, посланный им в Англию, чтобы известить Елизавету о заключенном перемирии, вернулся и привез ее ответ. Никогда еще Эссекс не получал от нее таких болезненных ударов. Сидя в Нансаче, за сотни верст от Ирландии, старая королева почувствовала запах измены. «Из Вашего дневника следует, – писала она, – что Вы полчаса беседовали с предателем без свидетелей. И хотя Мы, доверяя Вам дела Нашего королевства, вовсе не проявляем недоверия в вопросе с этим изменником, Вы… могли бы для порядка и для Вашего собственного оправдания заручиться надежными свидетельствами о Ваших действиях… По существу, по отношению к Нам Вы поступили очень осторожно, сообщив сначала только о получасовых переговорах, а не о том, что обсуждалось в ходе их… Нам остается только догадываться об исходе этого предприятия. Мы уверены только в одном: Вы столь мало преуспели в своих военных действиях, что Мы не можем не быть суровы, как бы удачно ни сложились переговоры». Читая это послание, маршал то бледнел, то краснел. Он понял, что должен немедленно оправдаться в глазах королевы, объяснив ей реальную ситуацию в Ирландии, пока его враги своими комментариями не погубили окончательно его репутацию. Эссекс оставил армию и спешно вернулся в Англию с небольшим отрядом личной охраны.

28 сентября, накануне Михайлова дня, в Нансаче случился переполох. Около десяти часов утра у ворот спешились несколько всадников. Пропыленный, в дорожном плаще, граф Эссекс, не обращая ни на кого внимания, прошел прямо в покои королевы. Елизавета еще не закончила длинной процедуры утреннего туалета и была застигнута врасплох. Фрейлины и камеристки еще не унесли серебряные тазики со льдом, который она регулярно прикладывала по утрам к лицу. Остается лишь надеяться, что рыжий парик был уже водружен на голову королевы, когда двери ее покоев распахнулись и граф Эссекс бросился к ее ногам. Он целовал ее руки, лепетал комплименты, оправдания и заверения в любви. Сконфуженная Елизавета была явно рада возвращению Робина, она всегда тосковала одна и не любила отпускать от себя фаворитов. Они говорили наедине около часа, после чего граф в прекрасном расположении духа еще долго рассказывал придворным об Ирландии, ее обычаях и о войне. Его радостно приветствовали, видя, что королева явно выказала свое расположение к нежданному гостю. С Сесилом они лишь холодно раскланялись, и тот, в свою очередь, прошел в покои королевы. После обеда все совершенно переменилось. Елизавета, оправившись от изумления, задала графу неизбежный вопрос, почему он так внезапно вернулся, нарушив ее прямое указание не покидать Ирландию и не заключать никакого договора с мятежниками. Для расследования его действий она назначила специальную комиссию Тайного совета, а самому Эссексу предписала не покидать его покоев. В скором времени его перевели в дом лорда-хранителя печати Эджертона.

Каждый из фаворитов Елизаветы прошел через это, и при дворе восприняли арест графа как временную дисциплинарную меру, тем более что лорд-хранитель был дружески расположен к Эссексу и сама королева навещала пленника, сказавшегося больным. Томный и печальный граф писал ей стихи, пытаясь разжалобить и уверить в своей искренней преданности:

 
Земных путей известны повороты,
Пути морей нам компасом даны,
Кратчайший путь на небе – птиц полеты,
И под землей ходы кротов точны.
Но путь труднее тот, что мне навязан,
Где нет того, кто б мог дорогу знать,
Где доброго пример мне не показан,
Ее же учит всё – подозревать.
Мы так несхожи по своим стремленьям:
Во мне – любви границ нельзя найти,
Ей – временем, судьбы расположеньем,
Что власть дала, – свободу обрести.
Твердь, хлябь, рай, ад – и есть закон всему.
А мне – страдать, не зная почему! [16]16
  Перевод О. Ерастова.


[Закрыть]
 

Он ждал со дня на день гонца с приказом королевы освободить его из-под ареста, но Елизавета присылала своих врачей, а гонца все не было. Придворные, политики, юристы, даже сам Роберт Сесил уверяли ее, что граф Эссекс – верный подданный и нет никаких разумных оснований содержать его под стражей, а тем более затевать судебное расследование. Она же упорно настаивала на слушании дела в Звездной палате, там, где издревле судили изменников. Мрачное упорство королевы казалось необъяснимым, тем более что речь шла о ее любимце.

Симпатии и сочувствие к графу тем временем росли. Его офицеры и капитаны, прибывавшие из Ирландии, буквально наводнили Лондон и рассуждали в тавернах об излишней жестокости ее величества и о незаслуженно обиженном графе. В начале октября власти арестовали уже готовый тираж памфлета, написанного в его защиту, но это не помогло: на стенах домов и даже во дворце появлялись подметные листки, прославлявшие Эссекса и бичевавшие его врагов – Сесила, Кобэма, Рэли и др. Терпение Елизаветы лопнуло, и она издала специальную прокламацию, запрещавшую «клеветнические листки, в которых обсуждаются действия Ее Величества и ее Тайного совета в отношении Ирландии и графа Эссекса», а также «застольную и кабацкую болтовню на эту тему».

Ближе всех к разгадке труднообъяснимой ожесточенности Елизаветы подошел друг Эссекса Р. Уайт: «Все удивляются тому, как велик гнев королевы на него. Может быть, она хочет, чтобы все поняли, что ее власть настолько безгранична, что величие других может продолжаться, только пока это угодно ей». В конечном счете граф Эссекс пал жертвой не недоверия королевы или интриг Сесила, а собственной популярности. Елизавету все больше раздражали дифирамбы, которые пели ему все – от протестантских проповедников до простонародья, а поскольку ее действия в отношении графа критиковали, это было малоприятным симптомом снижения ее собственной популярности. Сам того не ведая, Эссекс вырвался за магическую грань придворного мира и снискал себе славу национального героя. Это оказывалось под силу немногим, возможно, только самой королеве да еще Фрэнсису Дрейку, превратившимся в живые легенды. Среди елизаветинцев было немало выдающихся деятелей, вершивших судьбы страны, и имена Берли, Лейстера, Рэли, Ховарда были у всех на устах, но ни один из них не был любим и популярен, скорее наоборот. Эссекс же явился как сказочный герой, олицетворение славы и величия Англии, ее меч и броня – молодой и прекрасный. Один из немногих, он сумел вызвать у англичан столь же горячий отклик, как сама королева.

Двум светилам было не ужиться на одном небосклоне, но Елизавета еще не решила, как себя повести. Порой шестидесятичетырехлетнюю женщину мучили страхи – у нее начался «синдром Ричарда II». Историю этого слабого и нерешительного монарха, корону которого незаконно захватил благородный и напористый Генрих Болингброк, незадолго до того напомнил англичанам Шекспир. Еще четыре года назад пьеса воспринималась в Лондоне как чисто историческая драма, не вызывавшая аллюзий с настоящим. Теперь Елизавета все чаще задумывалась над ней, задаваясь вопросом о том, что думают подданные о судьбе ее престола. Опасность казалась чисто гипотетической, и все же, как повели бы себя они, отыщись некий узурпатор, новоявленный Болингброк? Тем более что не только ее мысли неотступно вращались вокруг этого сюжета. В 1589 году некий доктор Хейворд написал историческое сочинение, в котором истории Ричарда II отводилось много места, и посвятил его графу Эссексу. Книгу за претили, а граф выразил протест против того, что его имя фигурирует на страницах столь опасного сочинения. Но кое-кто нашептывал Елизавете, что его протест был формальным и Эссекс прочел книгу с удовольствием. Неужели ей действительно пришло время опасаться ее Робина, ей, которая пролила на него золотой дождь, простила его собственные долги и долги отца, осыпала всеми мыслимыми и немыслимыми почестями? Однажды, погруженная в мрачную задумчивость, Елизавета горько и вызывающе бросила своим придворным: «Я – Ричард И, знаете ли вы это?» Те робко попятились, бормоча в ответ что-то невразумительное.

Когда же приступы меланхолии проходили и к королеве возвращалась уверенность в себе, она вспоминала, что Эссекс – всего лишь ее креатура и могущественной государыне не пристало бояться того, кто без ее подачек давно сидел бы в долговой яме. Летом 1600 года она милостиво выпустила графа из-под ареста. Он был лишен членства в Тайном совете и не допускался ко двору, но все остальные звания и должности были сохранены за ним. Эссекс, покорный, как агнец, и готовый на все ради возвращения ее расположения, молил о свидании с Елизаветой, уповая на свой шарм и, как он полагал, неотразимое влияние на ту, которую так жестоко оскорбил когда-то. За него просили друзья, родственники, друзья родственников и родственники друзей. Фрэнсис Бэкон, желая помочь, написал два письма с намерением «случайно» показать их королеве: одно от себя к Эссексу, другое – якобы ответное от графа, полное раскаяния и изъявлений любви и преданности ее величеству. Старая леди была неумолима. Она знала ахиллесову пяту своего фаворита – золотой ручеек ее милостей был единственным источником, в буквальном смысле питавшим его. И Елизавета даже не нанесла удар, а лишь сделала пробный укол, небольшое предостережение чрезмерно воспарившему любимцу: она не возобновила его монополию на сладкие вина. Эссекс почувствовал себя как стрекоза, пригвожденная булавкой, – без монополии, дававшей ему две с половиной тысячи фунтов стерлингов чистого дохода, он становился полным банкротом. Презрев гордость, граф написал государыне предельно откровенно: «Это единственное средство удовлетворять алчущих кредиторов, которые не дают мне покоя в моей уединенной жизни». Елизавета не отвечала. Эссекс послал к казначею своего управляющего, передавшего тому слова графа: «Если ее величество хочет получить еще боль шее удовлетворение, пусть лучше отнимет у него жизнь, а не эту лицензию». Ее величество молчала. Эссекс был раздавлен, но еще пытался сохранить лицо: «Вы никогда не услышали бы этих просьб, если бы кредиторам можно было уплатить несколькими унциями моей крови». Ответа вновь не последовало.

Если бы «прекрасный граф» нашел в себе силы переломить судьбу и попросту удалиться от двора в свои поместья, зажить там частной жизнью, он уберег бы свою голову. Но двор обладал непреодолимым магнетизмом, и тот, кто однажды вкусил блеска и роскоши столичной жизни и, подобно Эссексу, вознесся к самым вершинам власти, был не в силах выйти из игры. Вернуть ему утраченное величие могла только королева. Эссекс понимал это, как никто другой: «Между моим крахом и расположением моей государыни не может быть середины. И если она снова дарует мне свою благосклонность, вместе с этим она даст все, в чем я нуждаюсь и чего желаю в этом мире». Он не мог поверить, что королева более никогда не захочет увидеть его. Однако время шло, Эссекса ожидали кредиторы, и он начал терять надежду, а главное – терпение. Порой ему казалось, что непроницаемая стена между ним и его госпожой воздвигнута не ею, а его врагами: это Сесил и Рэли нашептывают против него и не позволяют королеве сделать шаг навстречу поверженному, но все еще любимому фавориту. Но все чаще, ослепленный гневом, он начинал проклинать сварливый нрав этой рыжей старухи. Один из его друзей писал: «Его речи о королеве уже не похожи на речи человека, находящегося в здравом рассудке… У него плохие советчики, и от них проистекает много зла. Королева хорошо знает, как усмирить гордый дух».