Текст книги "Черный цветок"

Автор книги: Ольга Денисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Теперь Полоз его с собой взял, в Урдию они пошли. Проходили мимо дома, Полоз ко мне и заглянул. Через месяц должны вернуться.

Балуй. Избор

Есеня проснулся, когда давно стемнело, и блаженно потянулся на широкой кровати. Вставать совершенно не хотелось, зато очень хотелось есть. Полоза не было, но на столе горела лампа, и около нее Есеня увидел новую шапку, дорогую, соболью, а в углу – их котомки. С одеялами, с хлебом и солониной. Эх, где же они были три дня назад!

Он просто валялся на кровати, и прошедшая неделя казалась ему нереальной, словно кошмарный сон, а от счастья замирало сердце. Полоз вернулся через полчаса, Есеня успел снова задремать, но тут же раскрыл глаза, услышав хлопок двери.

– Выспался? – спросил Полоз и высыпал на стол горстку медяков, – это твои.

– В смысле?

– То, что ты в мастерских заработал. Не вовремя, конечно, но все же.

– Ты что, туда ходил? – Есеня привстал.

– Ходил. Велел рассчитать все до медяка, и мастеру твоему лицо начистил.

– Да зачем... Все же по-честному было, не доработал ведь до конца недели.

– Дурак ты, Жмуренок, – Полоз присел к нему на кровать, – они нарочно таких как ты облапошивают. Сначала работать заставляют, а как время рассчитываться приходит, так цепляются и выгоняют. Ничего, мастеру наука будет – на всякую силу найдется сила посильней. И потом, никто вольных людей обманывать не смеет – себе дороже выйдет. Нас поэтому тут и уважают.

Есеня вспомнил, как расшаркивался перед Полозом лихач в трех шубах и неожиданно подумал, что так и не спросил, что же случилось после того, как он убежал.

– Полоз, а ты где был?

– Я? В тюрьме.

– Серьезно? – Есеня вдруг подумал, что в тюрьме, наверное, гораздо хуже, чем на воле.

– Меня кормили три раза в день, правда, редкой дрянью, а еще там было тепло. Так что можешь за меня не переживать.

– А почему тебя отпустили?

– Ну, я убедил их, что меня надо отпустить, и они поверили, – Полоз усмехнулся, – выхожу я на площадь, вдыхаю вольный воздух и думаю: «Где бы мне теперь найти Жмуренка?» И тут слышу – орет благим матом, со своим олеховским говором, и на всю площадь! И что орет? А я только что доказывал, что я – урдийский врач, по имени Горкун.

За ужином они опять пили горячее вино, от которого кружилась голова, потом мылись в огромной бочке, и Есеню снова быстро потянуло в сон. Кашель не давал ему спать всю ночь, и наутро Полоз, присев к нему на кровать, прикладывал ухо к его груди и прислушивался.

– Ничего в этом не понимаю, – наконец сказал он, – без Ворошилы никудышный я лекарь. Кто тебя, болезного, знает, только выйдем из города, как ты опять в горячке свалишься.

– Полоз, да я же здоровый, что я, не знаю, что ли? – возмутился Есеня.

– В прошлый раз ты, пока носом в болото не уткнулся, тоже считал себя здоровым. Нет уж. Пойдем к лекарю. Пусть он послушает, что там у тебя внутри сипит, и скажет – можно тебе в Урдию ехать или нельзя.

– Полоз! – Есеня чуть не разревелся от обиды, – ну ты что?

– Ты чего испугался-то? – Полоз рассмеялся, – ну, поживем тут с недельку. Подумаешь!

– А ты без меня не уйдешь?

– Да нет конечно! Одевайся, я пойду у хозяина узнаю, где хорошего лекаря найти.

Есеня заматывал чистые портянки, когда Полоз вернулся.

– Ну что? Пойдем мы к лекарю Добронраву, между прочим, он благородный господин. Посмотришь, как в Кобруче живут благородные господа.

– Лекарь? Благородный господин? Да ты смеешься! – Есеня не поверил: ну до чего же странный этот город Кобруч, все-то в нем вывернуто наизнанку, – да он наверное простолюдинов и не принимает!

– Принимает. И потом, тут нет простолюдинов. Тут все «вольные люди».

– Ага, видал я этих «вольных людей»! – проворчал Есеня, – ущербные они тут все.

Они спустились к завтраку, и Есеня привычно уселся в угол, спиной к теплой стенке очага. Хозяин принес толстый омлет с копченой грудинкой и бутыль с молоком.

– Это ты верно заметил, – ответил ему Полоз, – ущербные. Не такие, как у нас, но тоже ущербные.

– Но почему, Полоз? У них тоже есть медальон?

– Нет, медальона у них нет. Как бы тебе это объяснить... Нашим ущербным часть души... отрубают, что ли? Как руку или ногу. А у здешних эта часть души с годами истирается, как мостовая, которую ногами топчут, понимаешь?

Есеня кивнул.

– И дело не в бедности вовсе, наши крестьяне тоже небогатые, а человеку на улице замерзнуть не дадут, и последним куском поделятся. Я это по себе знаю. Тут дело в другом. Люди видят, что хорошо живут только те, кто отбирает, кто жалости не ведает. И все они стремятся стать такими, как будто это залог богатства. И другого счастья, кроме богатства, они не знают. Знаешь, тот кузнец, у которого ты ночевал, он бы не стал еще беднее, если бы тебя накормил. Фунт хлеба медяк стоит, ты ж не вина с мясом хотел, а хлеба, правильно? А они как рассуждают: всех не пережалеешь. Да, всех, конечно, пережалеть нельзя. И я не могу накормить весь город, даже если захочу. Но они же не жалеют никого, понимаешь? Раз всех нельзя, значит и никого жалеть не нужно! Вот что страшно здесь!

Благородный лекарь жил на той самой улице с домами сплошной стеной, где Есене так нравилось рассматривать «кабак для богатых». Полоз внимательно читал латунные вывески над каждой дверью, и, наконец, определил:

– Сюда. Наверх.

Они поднялись по красивой, мраморной лестнице с витражными окнами – по такой лестнице Есеня ходил только в саду у Избора. Резные двери вели в разные стороны, но Полоз выбрал правую, и дернул за шнурок, свисавший из круглого отверстия. Раздался мелодичный звон, и вскоре за дверью послышались шаркающие шаги.

Им открыла пожилая женщина с добрым лицом, опрятная и накрахмаленная.

– Вы к доктору Добронраву? Подождите, пожалуйста, здесь, у него сейчас пациент.

Женщина предложила им раздеться и снять сапоги, а потом проводила в комнату с большим окном и двумя дверьми, по трем сторонам которой стояли мягкие диваны. Полоз безо всякого стеснения уселся на блестящую обивку, и Есеня, как ему не казалось это диковатым, последовал его примеру. Ничего себе! Это же, наверное, парча! Он потрогал диван пальцами.

– Полоз, а это парча?

– Нет. Просто вышито шелковыми нитками, поэтому блестит. Сядь нормально, мы же вольные люди, а не ущербные.

– Да просто как-то жалко... Задницей на такую красоту садиться...

Полоз рассмеялся и нагнулся к Есене:

– Я чуть не забыл, сними медальон, чтобы лекарь его не увидел.

Есеня кивнул и быстро снял цепочку с шеи. В это время дверь распахнулась, и из нее вышла старушка, которую под руку поддерживал юноша, одетый немногим лучше Есени. Доктор – высокий и очень красивый мужчина лет сорока – попрощался с этой парой и посмотрел на Полоза.

– Здравствуйте. Вы ко мне?

– Да.

– Видите ли, сегодня вторник, а бесплатных пациентов я принимаю в понедельник, среду и пятницу... – извиняясь, пробормотал доктор, опустив голову.

– Я заплачу, – кивнул Полоз.

– Я нисколько не хотел вас обидеть, но вы нездешние и я должен был предупредить...

– Ерунда. Хотите, я заплачу вам вперед?

– Нет, что вы... проходите.

Есеня сунул медальон Полозу в руки и встал.

Кабинет доктора был огромным и белым и, несмотря на утренний, и вовсе не ранний, час, там в изобилии горели свечи. Доктор подошел к рукомойнику и сполоснул руки, а Полоз подтолкнул Есеню вперед, к стулу с высокой спинкой.

– И кто из вас болен? – с улыбкой спросил доктор и указал Полозу на стул.

– Он, – Полоз кивнул на Есеню, – парень примерно месяц назад переболел воспалением легких, в довольно тяжелой форме, а теперь ему несколько ночей довелось провести на улице, и у него снова начался кашель.

– Раздевайтесь, юноша. Как вы себя чувствуете?

К Есене еще никто не обращался на «вы», и это его рассмешило.

– Мы чувствуем себя отлично, – хохотнул он и через голову скинул рубаху.

Доктор взял со стола трубку, с обеих сторон похожую на дудку – у лекаря в Олехове была точно такая же – и прижал ее Есене к груди.

– Правосторонний процесс был? – через некоторое время спросил он.

– Да, – ответил Полоз.

– Пока не вижу ничего страшного, повернитесь спиной.

Есеня покорно развернулся и доктор на пару секунд замер.

– Я полагаю, отец не мог сотворить такого с ребенком... – пробормотал он и развернул Есеню спиной к свету.

– Это я в мастерской работал, – снова хохотнул Есеня.

– К ссадинам прикладывайте полотенца, смоченные в солевом растворе, две чайные ложки на небольшую кружку, – доктор повернулся к Полозу, – соль вытянет всю грязь. Примерно три раза в день, пока не очистятся раны.

Доктор осторожно прижал трубку Есене к спине, и велел глубоко дышать. Потом заглянул в рот, оттопырил ему оба уха по очереди, и велел одеваться.

– Конечно, здоровым я бы его не назвал, – доктор сел, – но и больным его считать не следует. Бронхит, небольшой, как следствие воспаления легких, истощение, раны. Я думаю, хороший уход, тепло, и нормальное питание – все, что ему нужно. Побольше ягод, яблок, молочного. На ночь давайте горячее молоко с медом.

Есеня облизнулся: молоко с медом – это как раз то, против чего он ни разу не возражал.

– А гулять мне можно? – спросил он.

– Гулять нужно, но недолго, чтобы не простыть. По полчаса, три раза в день.

– И долго мне так... мучиться?

– Дней пять, я думаю. А потом, если средства вам позволяют, можете снова прийти ко мне.

– Позволяют, позволяют, – кивнул Полоз, – сколько я вам должен?

– Два серебряника. Но если для вас это много...

– Нет, это не много, – Полоз достал кошелек.

– Послушайте, вы ведь образованный человек, я вижу это по вашей речи... Но я не могу понять, кто вы. А мне это очень любопытно.

– Я вольный человек Оболешья, – сказал Полоз, и в его голосе Есене послышалась гордость.

– Вот как? Это очень интересно. Мне, право, неловко навязывать вам свое общество, но, возможно, вы не отказались бы отобедать у меня сегодня? Вместе с юношей, разумеется. Мне было бы интересно с вами поговорить.

Полоз задумался и, помолчав, ответил:

– Простите, но я не могу принять этого предложения. Хотя мне тоже было бы приятно и интересно с вами поговорить.

Он поднялся и потянул Есеню за собой.

– Очень жаль, – вздохнул доктор, – тогда я жду вас через пять дней, в воскресенье. В понедельник у меня бесплатный прием, и тут очень много народу.

– До свидания, – сказал Полоз и распахнул дверь, выталкивая Есеню вперед.

Он шагнул за порог и тут же нос к носу столкнулся с Избором, одетым в длинный халат. Есеня попятился назад и беспомощно оглянулся на Полоза.

– Балуй? – Избор робко улыбнулся и неловко развел руками.

Полоз посмотрел внимательно, взял Есеню за плечо, и церемонно кивнул:

– Здравствуй, благородный Избор. Я не ошибся?

Тот покачал головой.

– Меня зовут Полоз. Ты чего-то хотел от мальчика?

– Я... я всего лишь хотел спросить, узнать...

– Избор, ты знаком с ними? – удивился доктор.

– Это Балуй, сын кузнеца Жмура, тот самый парень, которому... – он осекся.

– Ну, тогда вы тем более должны прийти к нам на обед, – улыбнулся доктор, – и не беспокойтесь, как видите, один человек вне закона уже скрывается в нашем доме.

– Можно я тоже посмотрю, как выглядит этот Балуй? – раздался женский голос, и в комнату перед кабинетом вошла женщина – румяная, белокурая, с рассыпавшимися по плечам кудрями. Она весело улыбалась, лицо ее светилось, глаза лучились энергией – Есене она сразу понравились. Он любил таких... энергичных.

– Чего на меня смотреть-то? – набычился он, – что я, зверь какой?

– Ты считаешь, что смотреть интересно только на зверей? – засмеялась она.

– Разрешите мне представить вам мою жену, – доктор кашлянул, – ее зовут Ладислава. И она тоже присоединяется к моей просьбе, правда, Ладушка?

– Конечно. А к какой просьбе? – она снова засмеялась.

– Я пригласил их на обед, но они отвергли мое приглашение.

– Конечно, приходите! – воскликнула она, – мы будем ждать вас, даже если вы откажетесь.

Полоз ничего не ответил и подтолкнул Есеню вперед.

– Мы все равно будем вас ждать, – снова повторила жена доктора, когда Полоз выбрался в прихожую и начал надевать сапоги.

С тех пор как Есеня натер ногу, он заматывал портянки старательно и медленно, поэтому Полозу пришлось его подождать.

– Полоз, а почему ты отказался идти в гости к доктору? – спросил Есеня, когда они вышли на улицу.

– Потому что, – ответил Полоз.

– Ты думаешь, он стражу позовет?

– Нет, конечно.

– Тогда почему?

– Ты когда-нибудь видел, как благородные сидят за столом? – вздохнул Полоз.

– Видел. Вон там, – Есеня ткнул пальцем в кабак для богатых.

– Вот иди и посмотри поближе, – Полоз подтолкнул его вперед.

– Там вышибала...

Полоз взял его за руку, и первым вошел в кабак. Вышибала, как ни странно, только один раз глянул на Полоза, а потом отвернулся и сделал вид, что никого не видит.

Все столики, кроме одного, были свободны, а за занятым сидели мужчина и женщина и что-то ковыряли в глупых плоских мисках серебряными вилками и ножами. При этом спины их были прямыми, как будто оба они проглотили кол. Они беседовали, и женщина тихонько смеялась.

– Ну? – спросил Есеня, – глупо как-то едят.

– Ты так умеешь? – Полоз вывел его на улицу.

– Чего? – фыркнул Есеня.

– Ничего. За столом для благородных ты будешь выглядеть дикарем.

– Да глупости ты говоришь. Я ж не чавкаю и не рыгаю, батька за это по башке бил.

– Им этого мало, боюсь. Они обидят тебя. Помнишь, как ты злился на Избора, за то что тот смотрел на тебя свысока? Они будут смотреть на тебя свысока, понимаешь?

– Да пусть смотрят. Я ем как нормальный человек, разве нет? А тебе хочется с Избором поговорить?

– Любопытно было бы, – Полоз пожал плечами.

– Пошли, Полоз! Избор, конечно, сволочь, но мне доктор понравился. И жена у него веселая.

– Это сестра Избора.

– Откуда ты знаешь?

– Еще в начале сентября мне передали, что Избор ушел в Кобруч, к своей сестре. Он не может заставить медальон светиться, или не хочет. Так или иначе, он несколько дней прожил у вольных людей, а потом они проводили его в Кобруч.

– И ты мне не сказал? – обиделся Есеня.

– А что бы изменилось? – усмехнулся Полоз.

Соленые полотенца Есене не понравились совершенно. Ему не хватило сил даже ответить на шутки Полоза, и утешился он только большим красным яблоком, которое Полоз принес ему с базара.

– Я подумал и решил – нам все равно совершенно нечего здесь делать, – сказал Полоз, снимая высохшую салфетку со спины Есени, – давай и вправду сходим к Избору. Возможно, мне удастся что-нибудь у него узнать.

– Давай, – немедленно согласился тот – не валяться же в кровати весь день, какая бы она ни была мягкая.

Есеня собрался за пять минут, Полоз посмотрел на него критически и кивнул:

– Нормально. Умытый, причесанный. Главное помни, что ты – вольный человек, а не мальчик подлого происхождения.

– Чего? Полоз, что я, по-твоему, ничего не понимаю?

– Не знаю, – улыбнулся Полоз. Лицо у него было такое, как будто он собирался драться, а не обедать.

По дороге они зашли в лавку, где продавали вино. Полоз долго расспрашивал хозяина о его товаре, а потом взял бутыль с олеховским вишневым – таким вином Есеню угощал Жидята. Стоило оно серебряник, и Есеня подумал, что за него в мастерских пришлось бы работать целую неделю. Но что для благородных серебряник? У них, кроме золотых, и монет-то других не водится.

– Полоз, а им такое вино понравится? – спросил Есеня по дороге.

– Вполне. Здесь благородные не так богаты, как у нас. Для них это вино вполне соответствует приличиям. Если бы я знал, что они подадут к обеду, я бы купил что-нибудь другое, а это вино – сладкое, его пьют после обеда, на десерт. Они люди небогатые, но претензий у них – мама не горюй.

Есеня не понял и половины сказанного, но решил, что Полозу видней.

Они снова поднялись по мраморной лестнице, и снова позвонили в колокольчик с мелодичным звоном.

– Вы к доктору Добронраву? – снова спросила накрахмаленная женщина, и на этот раз лицо ее не выражало радушия.

– Да, они к доктору Добронраву, – в прихожую выбежала сияющая Ладислава, – я так рада, что вы пришли, и мои труды не пропали даром! Проходите. И не снимайте сапоги, вам, наверное, босиком будет неловко.

– Спасибо, но мы привыкли ходить босиком, – немедленно ответил Полоз, – и мне бы не хотелось каждый раз смотреть под ноги, чтобы не наступить на ковер.

– Конечно, делайте так, как вам удобней, – тут же согласилась Ладислава, и Есеня решил, что Полоз напрасно лезет в бутылку.

– Пойдемте в гостиную. У нас тесно, поэтому обедаем мы с гостиной, а потом убираем стол, чтобы можно было сидеть у камина, – тараторила она без умолку, – две комнаты отданы под прием больных, и наша с Добронравом спальня служит ему и кабинетом, и библиотекой. Вас это не смущает?

Полоз кашлянул:

– Боюсь, нет.

На пороге гостиной их встретили Избор и доктор, Полоз отдал хозяйке бутылку вина, а Есеня, не зная, что делают в таких случаях, просто отошел в сторону и рассматривал комнату с двумя большими окнами. Сияющий пол из маленьких полированных дощечек, стены, затянутые блестящей тканью, огромный ковер перед очагом, такой мохнатый, что ноги утонули в нем по щиколотку – Есене понравилось на нем стоять, но он подумал, что это, наверное, нехорошо. Если все станут ходить по ковру, что от него останется? В середине комнаты стоял стол, накрытый белой скатертью, и на нем – Есеня не удержался и подошел поближе – в тонком прозрачном кувшинчике расцветал живой цветок. Таких цветов он никогда не видел – его махровые розоватые лепестки показались Есене беспомощными, очень нежными, а потому – беззащитными. Если тронуть их пальцем, они скукожатся, сомнутся.

– Тебе нравится мой цветок? – спросила подошедшая Ладислава.

Есеня кивнул.

– Это олеандр. Я сама его вырастила. В Урдии они растут прямо на улицах.

– А как же... – начал Есеня, но Ладислава его перебила.

– Пойдем, я покажу тебе мои цветы. Добронрав их не очень любит, поэтому я ращу их в спальне для гостей, где сейчас живет мой брат.

Никаких теплых ящиков, устройство которых Есеня успел придумать накануне, для цветов не требовалось. Они росли на окне, в ящиках с землей. Над подоконником были установлены полки в несколько ярусов, и на каждой из них стояли ящики с землей, отчего свет в комнату почти не проникал. Одну стену спальни обвил плющ, и какое-то вьющееся растение свешивалось с подоконника до самого пола.

Ладислава долго перечисляла названия цветов, и у Есени слегка закружилась голова от обилия новых слов – он не запомнил ни одного. Если бы она помолчала, цветы произвели бы на него лучшее впечатление.

Гораздо больше его заинтересовала булатная сабля, вынутая из ножен и косо прикрепленная к стене. Есеня присмотрелся – клинок показался ему знакомым. Он подошел поближе и провел по лезвию пальцем. Нет никаких сомнений – этот клинок ковал его отец. Вот это да! Уйти от дома так далеко и неожиданно наткнуться на знакомую вещь! Есеня подумал, и не стал об этом говорить Ладиславе – он усмотрел в этом что-то обидное для отца.

– А это что? – он показал пальцем на картину на стене.

– О, это написал Избор, совсем недавно, всего пару недель назад. Тебе нравится?

На картине зеленый кленовый лист насквозь просвечивало солнце. Есеня долго смотрел на него, и не понимал, что ему кажется неправильным. И почему так хочется повести плечами и отойти немного назад? Его внезапно охватила тоска, унылая и неприятная.

– Не знаю, – на всякий случай сказал он, – у меня такое впечатление, что он сейчас упадет.

– Кто?

– Лист. А так не может быть.

И сам понял, что очень даже может. И именно от этого ему и неприятно на него смотреть.

За столом Есене пришлось всерьез задуматься над словами Полоза о том, что он вольный человек, а не мальчик подлого происхождения. Он вдруг посмотрел на Избора и доктора, на их одежду, и заметил, насколько они с Полозом на них не похожи – в простых льняных рубахах, в шерстяных штанах и босиком. Но Полоза, казалось, это нисколько не смущало. Он сел рядом с Есеней, напротив окна, и невозмутимо заправил крахмальную салфетку за воротник, так же, как это сделали Избор и доктор. Есеня подумал, и сделал то же самое. Полоз ему подмигнул, а лицо Избора еле заметно исказилось. Ему, похоже, вовсе не нравилось сидеть с ними за одним столом, отчего Есене захотелось выглядеть совсем не так, как обычно. Он посмотрел перед собой – посуда смутила его невероятно: две вилки, два ножа, ложка большая, ложка маленькая, две белые плоские миски, и на них – одна нормальная, глубокая.

Накрахмаленная женщина принесла и поставила на стол нечто, что, наверное, можно было назвать горшком, если бы не цвет и не две тонкие ручки по бокам. Но выяснилось, что Есеня не ошибся: предназначение странного предмета оказалось тем же, что у горшка со щами, который мать ставила в центр стола – в нем плескалась горячая, пахучая уха.

Ладислава щебетала что-то про уху и стоимость осетрины на рынке, про приправы, которые ей привезли с востока, но лучше перца она пока ничего не пробовала. Есеня никогда не задумывался, как надо есть уху, но стоило ему взглянуть на Избора, и он понял, что не делал этого напрасно – тот скривился, едва Есеня поставил локти на стол и зажал в кулаке маленький, жалкий кусок белого хлеба. Он огляделся и заметил, что локтей на стол никто не ставит, даже Полоз сидит прямо. Есеня попытался проделать нечто подобное, и понял, что есть таким образом сплошное мучение. Впрочем, никто, кроме Избора, не обратил на него внимания.

– Избор рассказывал нам о вольных людях Оболешья, и я представлял их несколько иначе, – заговорил между тем доктор, – вы где-то учились?

– Я – да, – кивнул Полоз.

– И ваше образование помогает вам в вашем... хм... ремесле?

Полоз усмехнулся.

– Не очень.

– Тогда для чего ты учился? – Избор, скользнув взглядом по Есене, посмотрел на Полоза.

– Мне хотелось понять, насколько велик мой потенциал.

Есеня так старался сидеть прямо, что подавился ухой, и закашлялся, прикрыв рот куском хлеба. Полоз шарахнул его по спине, в самое больное место, и кашлять Есеня перестал.

– Простите, – вежливо кивнул Полоз остальным.

Доктор и Ладислава сделали вид, что ничего не заметили, но Избор слегка скривился. А что делать, если Есеня на самом деле поперхнулся?

– И насколько он велик? – продолжил расспрашивать Избор.

– Мне трудно судить об этом. Но среди учеников урдийских мудрецов я был не последним. И думаю, большинство вольных людей на моем месте могли бы меня превзойти. Видите ли, вольными людьми очень часто становятся те, кто обладает сильным потенциалом.

– Я бы не сказал этого о вольных людях Кобруча, – улыбнулся доктор.

– О, они тоже талантливы, – Полоз усмехнулся, – в искусстве предприимчивости, в умении считать и преумножать богатство. Жмуренок, расскажи им про ребят на базаре и про их управляющего. Мне эта история показалась забавной и очень показательной.

Есеня от неожиданности опустил ложку в тарелку, и она очень громко звякнула, расплескав бульон. Избор вздрогнул и вздохнул.

– Да что там рассказывать? – Есеня с вызовом посмотрел на Избора, – чтобы заработать на базаре – ну, поднести там что-то, или убрать – надо занять очередь и заплатить этому управляющему медяк. А если медяка нет, то надо отдавать ему половину заработанного.

– И сколько таким образом можно заработать за день? – спросил доктор.

– Я думаю, не больше полуфунта хлеба. И половину, соответственно, отдать.

– А этот управляющий, он кто? Чем он живет, ведь это смешной заработок?

– Да он мой ровесник. И не так уж мало он получает, – Есеня прикинул в уме и выдал, – я думаю, около полусеребряника в неделю. Фунт хлеба у него набрался за пару часов, но это было утром, когда работы больше всего. Если ничего не делать, только на базаре торчать, не так уж плохо.

– А ты хорошо считаешь, – удивился доктор.

– Да ну, что тут считать-то, – смутился Есеня.

– Ты расскажи, что случилось, когда ты его прогнал, – Полоз незаметно подтолкнул его в бок.

– Да что случилось? Вздул я его, чтоб малышню не обирал, через три дня пришел – он опять там же, на месте. Дальше обирает. У него батька – стражник, конечно, полусеребряник на дороге не валяется, такого заработка никто просто так не упустит.

– А ты считаешь, его функции там излишни? – спросил Избор.

– Я думаю, об очереди можно и самим договориться. Никто из взрослых на жалкие кусочки хлеба не позарится, а с мелкими, кто без очереди лезет, пацаны бы сами разобрались.

За разговором Есеня забыл о том, где находится, и незаметно для себя разложил локти на столе – уха сразу двинулась быстрее.

– Я думаю, для того, чтобы на ровном месте придумать себе работу, нужно обладать определенными способностями, – сказал Полоз, – я не считаю, что все управляющие занимаются тем же самым, но я думаю, их труд не стоит тех денег, которые они за него получают.

Есеня аккуратно вытер миску куском хлеба и сунул его в рот. Хорошая была уха, наваристая и острая. Полоз засмеялся и сделал то же самое, а вслед за ним и доктор, отломив ломтик хлеба, попытался повторить нехитрое движение. Избор опустил ложку в тарелку и молча замер, глядя на них.

– Избор, ты только что слышал, сколько стоит труд детей в этом городе. Так неужели ты считаешь неприличным подобрать с тарелки последние крохи, вместо того, чтобы вылить их в помои? – доктор посмотрел на шурина без осуждения, – парень поступает гораздо правильней, чем это делаем мы, он с детства приучен бережно относиться к пище.

Избор ничего не ответил и подвинул тарелку вперед.

– Второе блюдо я подам сама, – поднялась Ладислава, пытаясь замять неловкость, – я сама его готовила и потратила на это целых три часа. Надеюсь, гостям оно понравится.

Она вышла из гостиной, и доктор, пригнувшись к Есене, сказал в полголоса:

– Постарайтесь ее не обидеть, она очень гордиться этим блюдом. Собственно, это единственное, что она умеет готовить.

Есеня кивнул – несмотря на бесконечное тарахтение, Ладислава нравилась ему все больше, и уж обидеть ее никак не входило в его планы. Хозяйка появилась через пару минут, с огромным подносом, который и водрузила на стол, взамен убранного накрахмаленной женщиной горшка с ухой. Каково же оказалось удивление Есени, когда на подносе он увидел обычную кашу из продолговатой, рыжей крупы, сверху посыпанную кусочками мяса. Каша была жирной, и это сильно его обрадовало.

– Это блюдо меня научили готовить в Урдии, но это не урдийское блюдо, а восточное. Мы с Добронравом жили неподалеку от гостиного двора восточных купцов, и несколько раз бывали у них в гостях. Там-то я его и попробовала, и не успокоилась, пока мне не показали, как его готовят.

Она подошла к застекленному шкафу, вытащила из него нормальную глубокую миску и поставила перед Есеней, не переставая говорить.

– Боюсь, я несколько огорошу Избора, но на востоке это блюдо принято есть руками. Все садятся на ковер вокруг подноса и берут еду щепотью. Чем больше жира течет по рукам, тем больше почета повару, который его приготовил.

– Я надеюсь, на ковер мы садиться не будем? – Избор сжал губы.

– Нет, можно есть ножом и вилкой, не переживай, – засмеялась Ладислава, подложила Есене большую серебряную ложку и тихонько шепнула, – а ты ешь, как тебе удобно, и не смотри на моего братца.

Есеня кивнул и полюбил ее еще сильней. А когда посмотрел, как кашу едят ножом и вилкой, и вовсе обалдел – в этом однозначно было что-то ненормальное. Полоз, кстати, справился с этим отлично, будто всю жизнь ел только так.

– Вы удивительная женщина, – сказал он вполголоса, наклонившись к Ладиславе, – добрая и тактичная. Я такой представлял себе царицу.

– Благодарю вас, – Ладислава зарделась.

Каша оказалась очень вкусной – Есеня никогда ничего подобного не ел. Конечно, ложкой он навернул ее гораздо быстрей остальных, и, желая порадовать хозяйку, попросил добавки. Избору это снова не понравилось, но лицо Ладиславы расплылось в такой довольной улыбке, что Есеня нисколько об этом не пожалел. Да и доктор ему подмигнул.

– Меня всегда интересовал один вопрос, – вновь обратился доктор к Полозу, – в чем, собственно, состоит смысл существования вольных людей в Оболешье? Я не обижу вас, если назову их разбойниками?

– Нет, не обидите. Люди, которые грабят мирных обывателей с оружием в руках, обычно так и называются. И, наверное, смысл их существования ничем не отличается от смысла существования любого человека. В чем, например, состоит смысл вашего существования?

– Ну, мне нетрудно ответить на этот вопрос. Я лечу людей, спасаю им жизни иногда.

– Если рассматривать жизнь с приземленной точки зрения, все мы добываем себе пропитание, а если взять немного выше – все мы стараемся немного изменить этот мир. Кто-то к лучшему, кто-то – к худшему. Изначально вольные люди – это повстанцы, которые оказались вне закона и были вынуждены скрываться в лесах. Но прошли годы, сменилось много поколений, и из повстанцев мы превратились в обычных разбойников. С единственным отличием.

– С каким?

– Например, дед Жмуренка отправил в лес сына, когда на него положил глаз отец благородного Мудрослова. В то время Жмуру было четырнадцать, и он слишком хорошо разбирался в металле, чтобы это осталось незамеченным.

Лицо Избора потемнело, словно Полоз своим утверждением нанес ему личную обиду:

– Я нисколько не сомневаюсь в том, что мои собратья злоупотребляли властью.

– А я ни в чем тебя пока не обвиняю, – усмехнулся Полоз.

– Но вольные люди считают, что медальон надо уничтожить, разве нет? – спросил Избор.

– Нет, вольные люди считают, что медальон надо открыть, – Полоз резко убрал с лица усмешку и стал абсолютно серьезным.

Избор слегка отодвинулся назад под его немигающим взглядом.

– А понимают ли вольные люди, к чему это приведет?

– Много лет вольные люди живут надеждой, что когда-нибудь Харалуг откроет медальон. И это произойдет. Я не был бы вольным человеком, если бы сомневался в этом.

– Послушайте, – вмешался доктор, – но вы же образованный человек. Харалуг давно умер, как вы себе это представляете? Вы верите, что он поднимется из могилы?

– У Харалуга нет могилы, он не был погребен. И в этом есть что-то зловещее, вы не находите? – Полоз снова криво усмехнулся.

Избор еле заметно побледнел и стиснул в кулаке нож.

– Посмотри вокруг, – с нажимом ответил он, – разве Кобруч не лучшее оправдание существованию медальона? Вам не нравятся местные порядки, как я понял, почему же вы уверены, что Олехов не ждет та же судьба? Нищета и власть хищников, которые гребут добычу в свою нору, гребут, и знают, что сожрать ее не смогут и за всю жизнь? Разве «вольные люди» Кобруча чем-нибудь отличаются от вольных людей Оболешья? Это те же разбойники, только их разбой оправдан законом. Они не носят оружия только потому, что за них это делает стража.