Текст книги "Шаман (СИ)"

Автор книги: Ольга Дашкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Я тебя люблю, – пробормотала я Тошке в шею.

Он ничего не ответил, но его рука, лежащая у меня на плече, чуть заметно сжалась.

– А все почему? – Нэнси многозначительно поднимает палец и устраивается на сиденье поудобнее. – Все потому, что я забыла дома зонтик! – она торжествующе обводит нас глазами и смеется. – Ну, правда! Я хотела его взять, честно, хотела. И в последний момент прохлопала.

– Это все замечательно, – Иван рулит, как обычно, осторожно, но быстро, обгоняя несущиеся машины. – Но вот скажите мне, что там за история была с дамасским кинжалом. А, Тош?

– Я не знаю, – произносит Тошка неохотно, отворачивается и начинает смотреть в окно. За окном нет ничего интересного, обычные домики, обычный пейзаж Бакс Каунти, я знаю Тошку, он просто не хочет отвечать.

– И все-таки? – Нэнси с любопытством смотрит на него. За последнее время ее отношение к Антону сильно переменилось, это видно невооруженным глазом.

– Тошка, не тупи, – командует Иван. – Расскажи, интересно же, на самом деле!

Антон хмурит брови, потом убирает руку с моего плеча, снимает очки и начинает их протирать. Я улыбаюсь. Он косится в мою сторону и пожимает плечами.

– Да что рассказывать-то, я не понимаю… Они свалили меня там, как мешок, ага. Я еще в машине почувствовал, что улетаю. У меня, понятное дело, глюки несутся, ну… рога у них там растут, все дела. На ногах стоять не могу.

– А нечего пить на брудершафт с кем попало, – ехидно замечает Нэнси.

– Откуда ж он знал? – заступается Иван. – Выпил и выпил… если женщина просит… Да ты сама-то! Ты же тоже на брудершафт пила с этим Рыбаком, или как его там…

– Ну да, да, пила, и что?.. – Нэнси отмахивается, но в ее глазах все же проскальзывает виноватость, поэтому она опять вцепляется в Тошку: – Дальше-то расскажи, Кашпировский ты наш! Или кто там? Колдун Лонго?

– Это жулики, – возражает Иван, – а Тошка у нас истинный шаман. Рассказывай, Тош.

– Ну, я и рассказываю, – очки у Антона отсвечивают, я не вижу выражения его глаз. – В общем, летаю под потолком. Потом, смотрю, что-то не то. Какой-то неприятный трип получается. Вижу, этот жеребец разложил Нэнси на камне, типа, крутой сатанист, ага. И начал с ножом выпендриваться. Замахнулся. Я подставил руку… – Тошка морщится и отворачивается. – Клинок сломался. И все на этом.

– Угу, всё, – Иван снимает одну руку с руля и осторожно потирает шею. – Клинок-то был точно дамасский, слоеная сталь, мне копы потом сказали. Джиаевские приемчики, да?..

– Да ну, – Тошка уже снова смотрит в окно. – Я не знал, что он сломается. Просто хотел остановить. Дрянь какая-нибудь была, а не дамасская сталь. Надули тебя копы. Можно подумать, они такие специалисты по дамасским клинкам.

Его правая ладонь все еще туго забинтована. Я-то точно знаю, что клинок был дамасский. Но Тошка не хочет об этом говорить, и я молчу. Иван тоже замолкает, но Нэнси молчать не собирается.

– А как ты из госпиталя слинял, не расскажешь?

– Я не помню, – коротко отвечает Антон и замолкает наглухо. Он и правда не помнит, я уже спрашивала его об этом, Тошка не стал бы мне врать. Он говорит, что очнулся только у мраморного склепа, в больничной пижаме и босиком. Как он туда дошел от госпиталя, никто так и не смог понять.

Иван недоверчиво хмыкает, потом бросает взгляд в зеркало заднего вида и морщится.

– Между прочим, эти ваши сатанисты меня чуть на иглу не подсадили. До сих пор иногда такое ощущение, что у меня глюки… Кто-нибудь еще видит этого индейца у дороги?

Нэнси выглядывает в окно и с визгом подпрыгивает на сиденье.

– Бирюза!.. Бирюза!.. Останови, Иван! Индеец бирюзу продает! Обожаю!

Иван покорно паркует машину на обочине, и мы выходим. У самой дороги, разложив на широком тканом покрывале индейское серебро с бирюзовыми вставками, сидит старый, седой, точно лунь, индеец в холщовой рубахе и с такой же холщовой повязкой на лбу.

Мы с Нэнси кидаемся к браслетам и перстням, украшенным ярко-синими, как любовь, камнями. Иван равнодушно покуривает в стороне, а Тошка подходит поближе, руки в карманах, спокойный, как танк, спрятавший глаза за тонированными стеклами очков, мой загадочный мальчик, с которым вечно не поймешь, на каком ты свете. Старик индеец поднимает на него глаза и произносит несколько слов на неизвестном языке. Одно слово кажется мне знакомым. Заарин-боо. Да, точно, старик сказал именно это – заарин-боо.

– Не понимаю, – Тошка слегка пожимает плечами.

– Понимаешь, – индеец опускает морщинистые веки.

Солнце печет, как в преисподней. Август – самый неприятный месяц в Филадельфии, и без того не отличающейся хорошим климатом. Впрочем, может быть, для многочисленных растений этот климат достаточно хорош – не зря же вся терраса в нашем доме к концу лета бывает увита разной дикой флорой, которую никто не сажал.

Старик индеец подсматривает за нами сквозь сомкнутые веки, я чувствую это, и мне становится не по себе. Тошка задирает голову и вглядывается в выцветшие от жары небеса. Что он там видит?.. Я тоже смотрю вверх, и вижу темную точку, которая стремительно приближается. Интересно, что это может быть?.. Старик совершенно спокоен, а мне становится не по себе, я шарахаюсь к Тошке и вцепляюсь в его острый локоть. Нервы у меня в последнее время, конечно, ни к черту… Черная точка растет с каждой секундой, и я, наконец, вижу, что это такое. Белоголовый орел. Занесен, между прочим, в Красную книгу. Раритетная птица. Этот раритет пикирует прямо на нас. Если, конечно, мне не напекло голову, и я не галлюцинирую в результате банального сонечного удара.

– Тош!.. – отчаянно шепчу я и вжимаю голову в плечи.

– Ммм?.. – он совершенно спокоен, мой несусветный мальчик. А мне страшно.

– Ой, мама! – кричит Нэнси, и ее, точно порывом ветра, уносит к машине. Иван замирает, сигарета падает из его ослабевших пальцев. Слава Богу, мне не одной мерещится среди бела дня неизвестно что.

Огромная птица с клекотом описывает круг над нашими головами. Ее бесконечное крыло касается Тошкиной щеки. Нежно. Очень нежно. Порыв воздуха раздувает наши волосы. Я вижу лицо старого индейца. Его глаза закрыты, он улыбается. Орел взмывает ввысь и стремительно растворяется в бледном небе Бакс Каунти. Я с трудом разжимаю пальцы, стиснувшие Тошкин локоть и виновато смотрю на него. Не иначе, останутся синяки.

– Подойди, – говорит старик.

Никто из нас не двигается с места.

– Подойди, сынок.

Индеец открывает глаза, и черные зрачки впиваются в Тошкино лицо. Тошка зачем-то снимает очки и молча подходит поближе.

Старик, кряхтя, поднимается на ноги. Он маленького роста, пожалуй, чуть выше меня. Повинуясь непонятно чему, я отступаю в сторону. Торжественно, точно совершая некий ритуал, старый индеец поднимает руки, и Тошка покорно наклоняется. В руках у старика серебряный амулет с бирюзой, украшенный орлиными перьями. Старик вешает амулет на черном шнурке на шею Тошке и важно кивает.

– Спасибо, – растерянно говорит мой вежливый мальчик, и я слышу, что его голос слегка дрожит.

– Не надо спасибо. Просто помни.

Я не знаю, произнес ли старик это вслух. Но его глаза смотрят на Тошку в упор, и в них клокочет лава, заставляя зрачки светиться красноватым светом. Тошка тоже смотрит в глаза старому индейцу. Его руки висят вдоль тела, лицо бледнеет. И я вижу, отчетливо вижу, как медленно, медленно отрываются от пыльной обочины его ступни, обутые в потрепанные кроссовки.

– Ой, блин, – отчетливо говорит Нэнси и садится прямо на дорогу. – Ой, блин, ой, блин, ой, блин!..

Глава 14

– Тош?

– Ммм?..

– Ты проснулся?

– Почти.

– Хочешь кофе?

– Ага.

Я целую его в теплое плечо и собираюсь выскользнуть из-под одеяла. Но его рука удерживает меня, и мы еще некоторое время целуемся. А потом еще некоторое время просто валяемся, глядя в потолок.

Тошка слегка изменился за последние пару месяцев. Не то, чтобы стал чаще задумываться – куда уж чаще, и так не от мира сего, – но как-то немного помягчел, что ли. Я беру его правую руку, лежащую поверх моей груди, и целую тонкий белый шрам, пересекающий ладонь.

– Тош?

– Ммм?..

– А ты знаешь, что за всю историю был только один известный случай, когда человек остановил голой рукой дамасскую сталь? И не просто остановил, но и сломал ее?..

– И кто это был? – Антон не проявляет особого интереса, его глаза закрыты.

– Сергий Радонежский, – говорю я. – Святой Сергий.

– Я не понимаю вашей христианской веры, ты же знаешь, – говорит этот язычник чуть раздраженно, не открывая глаз.

Респектабельный ученый-этнограф и по совместительству глава Церкви Сатаны городка Нью Хоуп профессор Кевин Томпсон мог бы многое сказать по этому поводу. Я помню его слова: «Поверь, этот щенок гораздо ближе ко мне, чем к тебе». Но мистер Кевин Томпсон до сих пор, насколько мне известно, пролеживает казенные простыни в клинике для душевнобольных и вряд ли когда-нибудь вернется к профессорской деятельности. А я – я хорошо помню, как в Новом Орлеане Антон нес питьевую воду жирному ублюдку с ружьем, балансируя на гнилой доске, перекинутой с крыши на крышу. Потому что жирный ублюдок звал на помощь. И еще я помню, как он нырял в затопленный до потолка подвал, пытаясь спасти парня, который чуть не увел у него девушку.

– Ничего, – шепчу я и улыбаюсь. – Это ничего. Зато наша христианская вера тебя понимает.

Тошка не отвечает, но я знаю, что он меня прекрасно слышал.

Я потягиваюсь, как ни в чем не бывало, и говорю:

– Нэнси звонила.

– Что, она опять хочет оторваться на полную катушку? – язвительно спрашивает мой добрый мальчик.

– Ну, что-то вроде этого, – признаюсь я. – Она звонила узнать, собираемся ли мы на свадьбу к Тане. Ты знаешь, ее Ромео… то есть Орландо закончил школу и решил, что теперь уже может жениться.

– Я знаю, – неожиданно говорит Тошка, и я ошалело приподнимаюсь и смотрю на него во все глаза. Вот это новости! Мой нелюдимый мальчик общается с хорошенькой, как куколка, Таней, а я даже не подозреваю об этом?..

– Вера, прекрати, – предостерегает нелюдимый мальчик, не открывая глаз. – Я общался не с Таней, а с ее дедушкой.

Час от часу не легче. С дедушкой. И, кстати, прошу заметить, я не произнесла ни слова. Хотя мысли, конечно… Вот и поживи с таким.

– И что тебе нужно было от Таниного дедушки? – спрашиваю я с живым интересом и сажусь на постели, распихивая подушки.

– Не мне от него, – уточняет Тошка. – Ему от меня. Он прислал мне чек.

Чек?.. Я молча хлопаю глазами. Какой такой чек мог прислать Антону дедушка маленькой негритянки?.. Молчание затягивается, и, наконец, мой скрытный мальчик соизволит пояснить, когда я уже собираюсь стукнуть его чем-нибудь увесистым:

– Ну, ты сама рассказывала, – говорит он неохотно, – что Танина мама – дитя любви юной москвички и студента из «Лумумбы».

– Ну?

– Ну и вот. Студент из «Лумумбы». Танин дедушка. Зимбабвийский, что ли, принц. Не бедный, в общем, старичок. Ты и сама могла бы догадаться – жить в Нью Хоупе по карману немногим.

– И он прислал тебе чек?

– И он прислал мне чек.

– За чудесное спасение внучки и правнука?

– Ага.

– Офигеть.

– А то.

– Тошка, – требую я, – открой глаза!

Он открывает глаза, и я целую сначала один глаз, потом другой, а потом, для ровного счета, подбородок с ложбинкой и твердый рот.

– Теперь мы заплатим счета за газ и свет! – говорю я торжествующе. Но он качает головой.

– Нет.

– Как это нет?.. Ты что?.. Почему не заплатим?

Он снова лежит с закрытыми глазами, негодяй, и даже бровью не ведет.

– Потому что мы переезжаем.

Я люблю сюрпризы, но это уж слишком.

– Тош?

– Ммм?..

– Не мычи! Я тебя сейчас убью! Куда это мы переезжаем?

– Я купил дом, – сообщает он совершенно спокойно.

Я долго смотрю на него, потом тихонько ложусь рядом и молча пытаюсь собрать разбегающиеся мысли. Он купил дом. И когда только успел? Это же не в лавку за овощами съездить. И что это за дом?.. Мог бы, между прочим, со мной посоветоваться. Мне ведь, кажется, тоже там жить! Или у него другие планы?..

– Тош?

– Ну, что?

– Ты сказал «мы переезжаем»? – уточняю я осторожно.

– А что, у тебя другие планы?

– Нет… но я думала – вдруг у тебя другие…

Он, наконец, открывает глаза, поворачивается на бок и смотрит на меня с откровенным любопытством.

– Ты что, совсем дурочка?

– Ну да, – говорю я виновато, и уже собираюсь начать оправдываться, но тут он меня целует, и нам на какое-то время становится не до разговоров.

Когда мы отрываемся друг от друга, на часах уже полдень, и значит, половина воскресенья благополучно миновала.

– Тошка, не кури в постели.

– А где я должен курить?

– На террасе.

– Это кто сказал?

– Это я тебе говорю… Только не начинай про «кто в доме хозяин»!

– Ладно, не буду. Кстати, о хозяевах. Я хотел тебе сказать… Дом, который я купил. Он оказался на два хозяина. Ты не возражаешь, если Иван с Нэнси будут жить у нас за стенкой?

– А-а-а-а!..

Я вскакиваю и некоторое время восторженно прыгаю на жестком матрасе. Тошка наблюдает за мной с нескрываемым интересом.

– Что это было? – спрашивает он, когда я, наконец, плюхаюсь обратно.

– Танцы шаманов Сибири, – отвечаю я, с трудом ловя сбившееся дыхание.

– Отдышись, – советует Тошка и откидывается на подушку. – И подай мне пепельницу.

– Я же сказала, не кури в постели…

– Ты отдышалась? – он не обращает на мои слова ни малейшего внимания и все-таки закуривает. – Ну, теперь вставай и танцуй дальше.

– Почему? Тебе нравится, как я танцую?

Он некоторое время молча пускает дым в потолок, мой загадочный мальчик. Потом гасит сигарету, убирает пепельницу с живота на тумбочку и произносит:

– Это тот дом.

– Какой – тот? – спрашиваю я с замиранием сердца, хотя уже догадываюсь, какой.

– Ну, тот. Красный, с плющом.

Я молчу, потому что глотаю слезы, которые взялись неизвестно откуда.

Тошка тоже молчит, потом придвигается поближе и вежливо осведомляется, глядя в потолок:

– Ну, и где же вторая часть Марлезонского балета?.. С элементами шаманских плясок.

Я поворачиваюсь к нему и целую тэнгерийн-тэмдэг, похожий на созвездие Стожары, которое греки называли Плеядами. И спрашиваю шепотом:

– Тош, ты меня любишь?

– Вот только про «люблю-люблю» не начинай!.. – он сердито хмурится, мой начисто лишенный всякого романтического пафоса мальчик.

– Ну, правда! – настаиваю я с упорством трехлетнего ребенка, выпрашивающего игрушку. – Ну, скажи. Ну, скажи!..

– Вера, не приставай.

Нэнси бы на моем месте обиделась. Но я не обижаюсь, я привыкла. Хотя мне очень, очень хочется, чтобы он сказал мне, что любит. И говорил это почаще. Желательно – по пять раз в день. Желательно – всю оставшуюся жизнь.

– Тош, ну скажи, – шепчу я уже безнадежно. Он ведь не скажет, он ужасно, ужасно упрямый.

Мой упрямый мальчик молча встает и открывает окно. И говорит, стоя ко мне спиной:

– Я за тебя умру. Делов-то. И давай уже, наконец, сварим кофе.

Часть III

ДОМ В ПЛЮЩЕ

Глава 1

Если бы не поздняя осень, я бы так не маялась, я знаю. На меня ноябрь всегда действует странно. Инстинкт гуся – так это, кажется, называется. Когда к окну липнет потускневший коричневый лист, еще вчера бывший зеленым и шелковым, в сердце поселяется дикий гусь и начинает собираться в дальние страны. Казалось бы – зачем мне дальние страны, я и так в дальней стране, между мною и отчим домом океан и много километров суши. В какие же края меня, грешную, тянет, интересно?

И еще эти сны. Откуда они взялись, непонятно. Вязкие, странные, оставляющие ощущение запредельного ужаса, хотя никаких зрительных образов в них, кажется, не бывает. Только тяжкий туман, местами сгущающийся и таящий в себе угрозу.

Только неясные голоса, говорящие что-то, неразборчиво и тревожно.

– Вера! Ты кричишь.

– Да?.. Прости… мне что-то приснилось. Я тебя разбудила, Тош? Прости.

Этот дом был такой красивый, такой свой. Как будто я жила в нем когда-то в детстве и вот вернулась. Все эти длинные загадочные коридоры, высоченные потолки (в Америке потолки традиционно делают низкими; в крайнем случае, соорудят центральный холл с «оупен спэйс» высотой в два этажа), все эти высокие узкие окна и эркеры, подвал с винным погребом, крутые лестницы… И двор, боже мой, такой двор, с одной стороны отгороженный высокой увитой плющом каменной стеной, а с другой – живой изгородью. И с каменной скамейкой под столетними деревьями. И со львами, представляете? – с каменными львами. Мы с Антоном переехали сюда месяц назад, и я сразу выбрала себе будуарчик – комнату в эркере на втором этаже, окнами во двор. Она совсем маленькая, невероятно уютная, а из эркера виден декоративный мостик с фонарем, спрятанный меж кустами шиповника и жимолости. Комнат в доме достаточно, есть даже студия для гостей над остекленной верандой – вся, как и веранда, состоящая из окон.

А еще оставшиеся от бывших хозяев старинные фотографии в темных деревянных рамках. Они висят на стене в коридоре второго этажа, мы их не стали снимать, потому что они принадлежат этому дому – все эти пожелтевшие полковники и грустные дети, сонные блондинки и аккуратные клерки в новых макинтошах.

Дом разделен на две половины, за стеной живут моя подруга Нэнси с мужем Иваном. На их половину можно попасть с улицы, а можно прямо изнутри дома, и мы с Нэнси редко закрываем дверь, соединяющую наши апартаменты. Во-первых, моя кухня удобнее, и мы готовим на ней вместе, а во-вторых, сразу после переезда наши парни уехали на заработки в Монтану и вернулись только на днях, так что нам с подругой, девушкам смелым и решительным, было страшновато одним в огромном доме, и мы старались держаться поближе друг к другу. Зато, пока их не было, мы успели наклеить обои и побелить потолки. У нас красиво, просторно, хотя и пустовато, мы еще не обзавелись достаточным количеством мебели, и от этого шаги по комнатам кажутся особенно гулкими. Нэнси с Иваном, правда, приобрели огромную кровать, круглую, разумеется, – у моей подруги неослабевающая тяга к шикарной жизни. Кровать потребовала атласного постельного белья вызывающе-алого цвета. Как на нем спать, я не понимаю, – скользко же и холодно. Но Нэнси намерена докупить еще один комплект – черный. И атласные подушечки в виде сердец. С ума сойти. Тошка бы меня убил, если бы я притащила в нашу спальню что-нибудь подобное.

– Вера?

– Ммм?..

– Тебе часто снятся кошмары?

Я придвигаюсь к нему поближе и пристраиваю голову у него на плече.

– Ну… я не знаю. Наверное, да. Часто. Осень, Тош… это осень.

– А раньше, пока мы не переехали, часто снились?

Его серьезность меня удивляет.

– Нет, раньше – нет. Ты думаешь, это из-за переезда?.. Да нет, ну что ты!.. Мне безумно нравится этот дом, я его люблю, ты же знаешь.

– Это неважно.

– Нет, важно. Если я люблю этот дом – как он может меня обидеть?

– Да запросто. Это ведь ты его любишь, а не он тебя.

– Ты злой.

– Нет, я рассудительный. Давай спать.

Наша спальня на втором этаже, рядом с моим будуарчиком, и лунный свет просачивается сюда сквозь ветки старого вяза, растущего на заднем дворе. Электронный будильник у кровати добавляет минуту на дисплее: уже 2:01. Так поздно. И так тихо. Тошка теплый, как печка. Глаза у меня закрываются сами собой… Легкие шаги по коридору. Шаги?.. Да нет, это ветер швырнул горсть листьев на крышу. Они шуршат, шуршат… Я зарываюсь поглубже в одеяло и засыпаю блаженно и быстро. Как хорошо, что Тошка вернулся. Как хорошо, что у нас есть дом, настоящий, свой, такой красивый…

…Сдавленный крик.

Это я кричу? Мне опять что-то приснилось?

Нет, это Антон. Он сидит на постели, прижавшись спиной к спинке нашей старой кровати. Его лицо смутно белеет в темноте. Луна спряталась, и в комнате ничего не разглядишь. Только отчаянно мигают красные нули на дисплее будильника – электричество отключалось, что ли?..

– Тош, ты чего?..

Он не отвечает. Даже в темноте я вижу, что его глаза широко раскрыты, но он смотрит не на меня, а на что-то за моей спиной. Я непроизвольно оглядываюсь – там никого нет, и в спальне ничего не изменилось.

– Тош, все хорошо. Тебе просто кошмар приснился. Тошка… Я здесь, посмотри на меня!..

От него веет таким ужасом, что мне страшно к нему притронуться. Он странно дышит – часто и неровно. Грудь просто ходит ходуном. Может быть, это сердечный приступ?.. Стоя на коленях на скомканном одеяле, я беру его лицо в ладони и пытаюсь повернуть к себе, но он отшатывается. Ладони у меня становятся влажными – Тошкины волосы взмокли от пота. Я протягиваю руку к лампе и щелкаю выключателем, но свет не загорается. Наверное, лампочка перегорела.

– Ну что ты?.. Это просто сон, – бормочу я растерянно и вдруг замечаю слабое свечение на тумбочке с Тошкиной стороны кровати. Серебряный талисман, который в августе подарил Антону старик индеец, светится едва заметным голубоватым светом. Я никогда не видела, чтобы бирюза… Не знаю, что мною движет, но я перегибаюсь через постель, хватаю с тумбочки амулет и сую в руку Тошке. Ледяные пальцы инстинктивно сжимаются. И почти сразу его дыхание выравнивается, он на мгновение прикрывает глаза, а когда открывает их снова, его взгляд уже не похож на высохший колодец, наполненный тьмой. Теперь он смотрит на меня, и видит меня, а не что-то страшное за моей спиной.

– Вера.

– Я тут, я тут. Ну что ты?.. Все хорошо.

– Что с часами?

Я вижу, что Тошка почти пришел в себя, но мне все еще жутко. Я изо всех сил делаю вид, что все в порядке, и даже улыбаюсь в темноте, а сама беру его за руку, пытаясь незаметно сосчитать пульс. Он не замечает моей хитрости, хотя обычно от него ничего невозможно скрыть. И от этого мне делается еще страшнее.

– Ну, свет, наверное, вырубился на секунду, – говорю я чересчур спокойным голосом. – Даже лампа перегорела. Слышишь, какой ветер? Ветка где-нибудь зацепилась за провода. Не бойся.

– Я не боюсь.

– Хочешь, я сделаю чай? Или пойдем на веранду, покурим?.. Ты хорошо себя чувствуешь? У тебя ничего не болит?

Он молча мотает головой. Слава Богу, у него ничего не болит.

Мы выбираемся из постели и шлепаем босиком вниз по лестнице. По пути я включаю на кухне чайник. На веранде светлее, чем в спальне, огромные окна освещены уличным фонарем. Тут пока почти совсем пусто – только маленький плетеный диванчик под одним из окон и такой же столик с пепельницей. Ветки китайской розы царапаются в стекло. На улице сильный ветер, из щелей сквозит.

– Я принесу плед.

– Не надо, сиди, – он пытается закурить, и я вижу, что сигарета дрожит в его пальцах.

– Дай мне, – я отбираю у него пачку и сама прикуриваю две сигареты. – Я сейчас чаю принесу. И все-таки возьму плед, у тебя руки совсем холодные…

– Вера, сиди. Не надо чаю. Ничего не надо. Не ходи.

– Тошка, это ветер. Это осень. Перемена погоды. Осенью часто снятся кошмары…

– Нет. Это дом, Вера. Это что-то в доме.

Глава 2

– Ты чокнулся!

Нэнси болтает ногой, сидя на табуретке в нашей просторной кухне с толстыми, потемневшими от времени балками на потолке. Вчерашний ветер утих, выглянуло солнце, и теплый свет падает на резные шкафчики темного дерева, согревает розоватый мраморный прилавок. Здесь два окна – одно над мойкой, а другое, огромное, высокое, фонарем, – на противоположной стене. Я влюбилась в эту кухню с первого взгляда. Несмотря на свои впечатляющие размеры, она кажется очень уютной, и по утрам мы собираемся тут все вместе. Запах кофе и подогретого хлеба, солнечный блик на боку синего керамического кувшина… если бы не Тошкин хмурый вид, я чувствовала бы себя абсолютно счастливой. Нэнси прихлебывает кофе и жует бублик, поэтому ее «чокнулся» звучит невнятно.

– «Фокнувся»! – передразнивает Иван и ласково щелкает жену по носу. – Вера, подвинь сюда масленку, пожалуйста… Кто из вас, девушки, купил этот китайский ужас? Это же надо придумать: масленка в виде коровы! Что за китч, а?

– Да ладно, прикольно же… – Нэнси, уличенная в отсутствии вкуса, слегка краснеет, и от этого становится еще красивее. Даже рано утром, едва проснувшись, она не выглядит ни заспанной, ни опухшей. Сапфировые глаза сияют, белая кожа точно светится изнутри, черные волосы, еще влажные после душа, падают на лоб изящными рваными прядками – готовая картинка для дамского журнала, реклама дорогой косметики или духов. У меня очень красивая подруга, смотреть на нее одно удовольствие.

Что касается меня, то я с утра даже побоялась взглянуть на себя в зеркало в ванной, пока чистила зубы. Я и так знаю, что там увижу: темные тени вокруг глаз, бледная до синевы кожа, потускневшие и обвисшие кудряшки. Я всегда так выгляжу после бессонной ночи. Даже красивый халатик, на который я разорилась позавчера, не может оживить мою жалкую внешность. Правда, Тошка только пожимает плечами, когда я сокрушаюсь по этому печальному поводу. «Нэнси необыкновенная красотка, конечно, – говорит он. – Но… ее встретишь на улице, обалдеешь, пару раз оглянешься и к вечеру забудешь. Она похожа на всех рекламных девиц сразу. А твое лицо невозможно забыть. Так что на твоем месте я бы не парился по этому поводу».

Если совсем честно, то я и не парюсь. Нэнси я люблю, мне нравится на нее смотреть, но у меня нет к ней зависти. Совсем недавно ее бьющая в глаза красота чуть не довела нас всех до гибели. Тогда Тошка спас и ее, и меня. После той истории Нэнси перестала постоянно злиться на Тошку и обвинять его во всех смертных грехах, как делала это раньше, но полюбить так и не полюбила. Вот и сейчас – он всего лишь сказал, что с нашим домом что-то неладно, и что она ответила? «Ты чокнулся». Тошка не спорит – он никогда не спорит с Нэнси. Его кофе остывает нетронутым, сигарета дымится меж пальцев, а он смотрит в окно.

– Тош, съешь бутерброд, пожалуйста.

– Угу.

Но бутерброд так и остается лежать на тарелке. Я не настаиваю, мой упрямый мальчик все равно делает только то, что хочет. Не кормить же мне его с рук. Хотя я бы кормила. Только он не позволит.

Я встаю, выливаю его остывший кофе в раковину и заново наполняю чашку.

– Лимон хочешь?

– Угу.

Ничего он не хочет. Однако машинально берет протянутую чашку и делает глоток.

Иван дожевывает кусок бублика, щедро намазанный маслом, и выбивает сигарету из пачки.

– Так что там с нашим домом, а? Что тебе не нравится? Вроде, все нормально было… Думаешь, проводка коротит? Или, не дай бог, трубы менять?..

– Да нет, с этим все в порядке. Трубы хозяева меняли несколько лет назад, вообще дом для своего возраста в идеальном состоянии.

Тошка не отрывается от окна, и я не вижу выражения его глаз. Иван терпеливо ждет – он хорошо знает своего друга. Нэнси презрительно фыркает, но от замечаний все же воздерживается.

– Вере снятся кошмары, – неохотно говорит Тошка и давит в пепельнице недокуренную сигарету. – И… мне тоже.

– Чушь собачья, – Нэнси пожимает плечами, Иван молчит, но видно, что он немного удивлен.

– Нет, не чушь. Кошмары что-то означают, – то, что мой молчаливый мальчик вообще считает нужным возражать, говорит о серьезности происходящего – по крайней мере, мне говорит.

– Ээээ… Тошка, а ты не шутишь? – осторожно уточняет Иван.

– Нет, не шучу. В доме что-то есть, и это мне не нравится.

– Ну, так разберись! – Нэнси закидывает ногу на ногу, и Иван тут же привычно хватает ее за коленку – за такую коленку невозможно не схватиться, это точно. Если бы я была мужчиной, ни за что бы не удержалась. Нэнси отпихивает ладонь мужа и с вызовом смотрит на Тошку. – Разберись, Тошечка, ты же у нас шаман! Этот, как его… заарин-боо, так, Вера?

Тошка досадливо морщится, и я смотрю на Нэнси с упреком. Между прочим, это не повод для шуток. Нэнси уже, кажется, успела забыть, как лежала, голая и беспомощная, на сатанинском алтаре. Если бы Антон не оказался природным шаманом, где бы она была сейчас?.. Тонкий белый шрам на его ладони напоминает о ритуальном ноже, который уже готов был вонзиться в красивый беззащитный живот моей подруги, но сломался, остановленный Тошкиной рукой.

Я и сама до сих пор не могу понять, как следует относиться к тому, что мы узнали о Тошке всего каких-то три месяца назад. К тому, что он сам узнал о себе. Меня все еще передергивает, когда я вспоминаю, что первым его странную шаманскую природу разглядел сумасшедший ублюдок Кевин Томпсон, профессор и психопат, и он же едва не погубил моего мальчика, а заодно и всех нас. Но Тошка справился, он всегда со всем справляется.

– Да какой там шаман, – он хмурится и крутит перед собой на столе кофейную чашку, упорно не глядя на нас. – Ерунда это все, Нэнси. Что ты как маленькая…

– А индеец? – Нэнси наставляет на нас сигарету, точно указующий перст. – Индеец тебя признал, и орел признал, я же это видела, блин, своими глазами! И все мы видели, скажи, Иван?.. Так что не отлынивай, а прямо сейчас начинай разбираться. Лично мне никакие кошмары не снятся, но, может, они и не для меня предназначены. А для тебя, заарин-боо!

Мы с Тошкой переглядываемся. Легкомысленная Нэнси, похоже, попала в самую точку. Дом чего-то хочет именно от Антона.

Если бы не события трехмесячной давности, я бы, пожалуй, не стала придавать значения такой чепухе, как ночные кошмары. Мало ли, почему они возникают. Перепады давления, нервы, полнолуние, плохая погода, душное помещение, стресс… Но после того, что я видела своими глазами в городке Нью Хоуп всего в десятке миль от нашей Филадельфии, любой пустяк может обернуться чем-то очень серьезным. Конечно, смириться с доказательствами существования всяких мистических штук всем нам оказалось довольно трудно… Хотя мне, я думаю, все же легче, чем, допустим, Нэнси. Потому что я еще с наводнения в Новом Орлеане привыкла безоговорочно доверять Тошке. И если завтра окажется, что он инопланетянин или Майтрейя Будды, я и это тоже приму, не задумываясь.

– Ну, я пошел. Сидите здесь, ага? Не шляйтесь по дому, вы будете мне мешать.

Тошка поднимается легко и стремительно, как на пружинах. Он Джи-Ай, до недавнего времени служил в Ираке. Мы встретились в Новом Орлеане во время его отпуска. После наших приключений в затопленном городе он оставил службу, но выучка, конечно, никуда не делась. Тошка худой, однако это обманчивое впечатление: он весь состоит из мышц, как Брюс Ли. Моя бабушка про таких говорила – из ремней связан. Вот и Тошка… из ремней. Нэнси раньше постоянно твердила мне, что он некрасивый, что он очкарик, самурай недоделанный… Но она просто не любит такой тип. Я-то втюрилась в своего невозмутимого Брюса Ли с первого взгляда, и поэтому Нэнси считает, что у меня ужасно неразвит вкус. Возможно, ей виднее: ее Иван типичный рекламный красавчик, голливуд ходячий – высокий длинноногий блондин, ковбой Мальборо, белозубый и голубоглазый. Вместе они составляют роскошную парочку, но ходить с ними по улице сущее наказание – машины тормозят.

– Кто моет посуду? – Иван блаженно щурится и красиво выпускает дым изо рта. Похоже, он не очень озаботился проблемой с домом. Или расчитывает на Тошку. Что греха таить – мы все на него расчитываем.