Текст книги "Смертельная любовь"

Автор книги: Ольга Кучкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

КАЗНЬ НА ЭШАФОТЕ
Федор Достоевский

«Просил зубы вымыть, завел часы, причесался, зачем я не в эту сторону… „Ты спишь? – „Нет, до свидания, я тебя люблю. – И я также“… «Какая мучительно длинная ночь, только теперь я понял, что еще кровотеченье, и я могу умереть…“.

Черновая запись последних слов Достоевского (с такой пунктуацией), сделанная Анной Григорьевной Сниткиной, в замужестве Достоевской.

Позже запись в дневнике: «Дети и я стояли на коленях у его изголовья и плакали, изо всех сил удерживаясь от громких рыданий, так как доктор предупредил, что последнее чувство человека, это слух, и всякое нарушение тишины может замедлить агонию и продлить страдания умирающего».

Было 8 часов 38 минут 28 января 1881 года, когда Достоевского не стало.

* * *

Он умирал дважды. Первый раз это был расстрел. После восьмимесячного пребывания в одиночке Петропавловского равелина 28-летнему политическому заключенному, стоящему на эшафоте, зачитали приговор: «Отставного инженер-поручика Достоевского за недонесение о распространении… преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского и злоумышленного сочинения поручика Григорьева лишить… чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием…».

Белинский, больной чахоткой, автор знаменитого письма к Гоголю, к тому времени умер, Григорьев в крепости сошел с ума.

Уже случилось то, что стало легендой русской литературы: когда Некрасов и Григорович читали ночь напролет повесть «Белые ночи» и в четыре утра пришли обнять 24-летнего автора, а Белинскому повесть передали со словами: «Новый Гоголь явился!». И вот этого «нового Гоголя», утопического социалиста по взглядам, участника тайного революционного общества, должны казнить.

Русский философ Григорий Померанц о нем скажет: «До “Записок из подполья” был талантливый национальный писатель, после – один из первой десятки гениев мировой литературы».

«Записки из подполья», как и «Записки из Мертвого дома» и «Униженные и оскорбленные», написаны после каторги, куда отправят Достоевского прямо с эшафота, – царь придумает такой спектакль, чтобы жертве объявили о замене смертной казни каторжными работами в последнюю минуту.

Устный рассказ Достоевского, записанный его современницей: «Не верил, не понимал, пока не увидел креста… Священник… Мы отказались исповедоваться, но крест поцеловали… Не могли же они шутить даже с крестом!.. Не могли играть такую трагикомедию… Это я совершенно ясно сознавал… Смерть неминуема».

Друзья, стоявшие вокруг эшафота, рассказывают, что он, нервный, измученный многомесячным тюремным заключением, в эту минуту сохранял спокойствие и достоинство.

«Я стоял шестым, вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты», – свидетельство Достоевского.

Из воспоминаний очевидца: «отдано было приказание “колпаки надвинуть на глаза”… Раздалась команда – и вслед за тем группа солдат – их было человек шестнадцать, – стоявших у самого эшафота, по команде направила ружья к прицелу на Петрашевского, Спешнева и Момбелли…»

Запись Достоевского 22 декабря 1849 года: «Ведь был же я сегодня у смерти, три четверти часа прожил с этой мыслью, был у последнего мгновения и теперь еще раз живу… Жизнь – дар, жизнь – счастье, каждая минута могла быть веком счастья…»

* * *

Перерождение Достоевского, случившееся в результате этого фантастического переживания, с добавком того, что узнал среди несчастных сидельцев каторжной тюрьмы, отвратило от любого насилия, обратило в глубокую веру и дало миру гения.

Его годы и прежде протекали тяжко. Был подвержен падучей болезни – эпилепсии. Когда случались эпилептические припадки – как бы и тогда умирал, теряя сознание. Говорили, что в детстве видел, как отец, жестокий человек, убил крепостного, – будто бы с тех пор начались припадки. Этот мотив возьмет в роман «Братья Карамазовы».

Все мотивы брал из месива жизни, откликаясь горячо и страстно на любые проявления человеческие, на скорби людские.

Зная, что такое быть между жизнью и смертью, писал не чернилами, а кровью.

Встретившись с самым низким и самым высоким, самым грешным и самым святым, узнав убийц и честолюбцев, для которых нет никаких моральных запретов, угадав, к чему приводит возвеличивание себя и отсутствие сострадания к другим, заглянув в бездны человеческого духа, за пятнадцать лет истового литературного труда создал шедевры: «Преступление и наказание», «Игрок», «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы», «Дневник писателя» с 1873-го по 1881-й.

Роман или повесть всегда торопился закончить к сроку: литература представляла собой не баловство, а средство прожить себе и семье.

Семья – в разные годы – разная.

* * *

Его дочь от последнего брака, Любовь Федоровна Достоевская, ставши взрослой, проницательно заметит, что годы, которые другие молодые люди естественно отдают любовным утехам, Федор Михайлович провел на каторжном поселении, где было не до утех – оттого его неопытность в любовных делах, оттого страстность, с какой погрузился в любовь, когда освободился с каторги, когда жизнь открылась ему заново, заиграв всеми мыслимыми и немыслимыми красками. «…он стал мужчиной и хотел любить», – заключает она.

Ему 34. Из политкаторжан он переведен в рядовые солдаты и служит в Семипалатинске, где Бог посылает, по его словам, «знакомство одного семейства»: мужа и жену Исаевых. Александр Иванович Исаев беден, болен чахоткой, пьет. «Но не он привлекал меня к себе, – признается Достоевский, – а жена его, Марья Дмитриевна. Эта дама еще молодая, 28 лет, хорошенькая, очень образованная, очень умная, добра, мила, грациозна, с превосходным, великодушным сердцем…»

Характеристика, сделанная впоследствии его ревнивой дочерью, прямо противоположна: «Но какую ужасную женщину послала судьба моему отцу!»

Маша Исаева, первая любовь Достоевского, – красивая блондинка, натура поэтическая и экзальтированная, также с признаками зловещего чахоточного румянца на бледном челе.

«Конечно, моя любовь к ней была скрытая и безнадежная», – печалится Достоевский.

Ее мужа переводят на службу за 500 верст от Семипалатинска. Неизбежность разлуки ввергает Достоевского в отчаяние: он не может сдержать слез. «Я потерял то, что составляло для меня все». И еще сильнее: «С мая месяца, когда я расстался с ней, моя жизнь была ад».

Но Исаев умирает от чахотки, и Марья Дмитриевна свободна. «Она дала мне слово быть женой моей!» – счастливо восклицает Достоевский. И – начинается какая-то тягомотина: двусмыслица, затруднения, невозможность соединиться. Образчик переживаний нашего героя, как всегда, запредельно пылкий и запредельно нервический: «Никогда в жизни я не выносил такого отчаяния… сердце сосет тоска смертельная, ночью сны, вскрикивания, горловые спазмы душат меня, слезы то запрутся упорно, то хлынут ручьем… Любовь в мои лета не блажь, она продолжается два года, слышите, два года… Я погибну, если потеряю своего ангела: или с ума сойду, или в Иртыш!»

Он не погиб. Они свиделись.

«Она плакала, целовала мои руки, но она любит другого».

Другой – 24-летний учитель уездной школы Николай Борисович Вергунов, почти нищий. «С ним я сошелся: он плакал у меня, но он только и умеет плакать!» – пишет Федор Михайлович. Сплошные слезы со всех сторон, потоки слез. Достоевский ищет учителю место, продолжая страдать по Марье Дмитриевне – сюжет из самого Достоевского. «Люблю ее до безумия, более прежнего… Я ни об чем более не думаю. Только бы видеть ее, только бы слышать! Я несчастный сумасшедший! Любовь в таком виде есть болезнь…»

* * *

Они обвенчаются. Маша и Достоевский.

«Ночь накануне свадьбы Марья Дмитриевна провела у своего любовника, ничтожного домашнего учителя», – доносит истории не бывшая ничему свидетельницей Любовь Федоровна Достоевская.

Сразу же у Достоевского случится припадок падучей, до смерти перепугавший жену: потеря сознания, судороги лица, рук и ног, пена у рта. Событие сокрушит его «и телесно и нравственно», по его словам. Доктора уверяли, что это просто нервные припадки, они пройдут с переменой образа жизни. «Если б я наверно знал, что у меня настоящая падучая, я бы не женился», – пишет Достоевский брату. Впрочем то, в чем он признавался другу, звучит несколько иначе. «На несколько мгновений, говорил он, я испытываю такое счастье, которое невозможно в обыкновенном состоянии и о котором не имеют понятия другие люди. Я чувствую полную гармонию в себе и во всем мире, и это чувство так сильно и сладко, что за несколько секунд такого блаженства можно отдать десять лет жизни, пожалуй, всю жизнь».

Счастье Достоевского коротко.

Он не верит в Машину любовь и, возможно, не без оснований.

Он ревнует ее к несчастному юноше-учителю, связь с которым, похоже, длится.

Чахотка Маши сопровождается психическим нездоровьем. Но и у Достоевского характер – не подарок. О нем рассказывают, что «в разговоре своем он был порывист, капризен, легко раздражался, начинал кричать, словом, нервен был донельзя».

Ей плохо в Петербурге, где они теперь живут, она едет в Тверь, он навещает ее время от времени. Их отношения делаются мучительны.

* * *

В журнале «Время» публикуются «Записки из Мертвого дома», чья «небрежная страница», по слову Толстого, «стоит целых томов теперешних писателей». Успех этой вещи делает Достоевского необыкновенно популярным у молодежи и студентов. Среди них – эгоцентричная, капризная красавица 23-х лет, с коротко стрижеными волосами, появляющаяся везде одна, в костюме, похожим на мужской. Аполлинария Суслова, эмансипе, начинающая писательница, она отправляет 41-летней знаменитости письмо с объяснением в любви.

Комментарий дочери Любови Федоровны: «Сердце его было разбито предательством жены… Он знал, что врачи отказались от Марьи Дмитриевны и через несколько месяцев он сможет жениться на Полине. У него не было сил ждать и отказываться от этой молодой любви…»

Роман начинается в Петербурге и должен продолжиться во Франции, куда Полина, она же Аполлинария, уезжает раньше, ожидая там Достоевского. Однако когда он появляется в Париже, она уже безумно увлечена другим, то ли французом, то ли испанцем. Его имя Себастьян, он молод и он ее не любит. «Ты как-то говорил, – пишет она Достоевскому, – что я не скоро могу отдать свое сердце. Я его отдала в неделю по первому призыву, без борьбы, без уверенности, почти без надежды, что меня любят».

Реакция Достоевского – ее пером: «Когда мы вошли в его комнату, он упал к моим ногам и, сжимая, обняв с рыданием, мои колени, громко зарыдал:

– Я потерял тебя, я это знал!..»

И он же облегчает по мере сил ее страдания: «Мне стало легче, когда я с ним поговорила. Он понимает меня».

«Наслаждение отчаяния» – его формула. Более того: «но в отчаянии-то и бывают самые жгучие наслаждения».

Она уйдет – и вернется. Они поселятся в Висбадене, где он предастся своей страсти – игре в рулетку, просаживая даже те средства, что посылал больной законной жене, а затем – просил прислать обратно.

Жена умрет, почти помешавшись перед смертью. «Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей?» – из его записной книжки в ночь ее смерти.

Сестре Сусловой Достоевский напишет об Аполлинарии: «Я люблю ее еще до сих пор, очень люблю, но я уже не хотелбы любить ее. Она не стоиттакой любви».

За год до смерти Достоевского Суслова выйдет замуж за Василия Васильевича Розанова, младше нее на 20 лет. А спустя шесть лет покинет его, влюбившись в еще более молодого человека…

* * *

Две девушки войдут в его жизнь: Анна Корвин-Круковская и ее сестра, будущая Софья Ковалевская. В него влюблена 14-летняя Софья, он видит своею женой 19-летнюю Анну, белокурую, с длинной косой и сине-зеленым цветом глаз. Начинается опять с переписки. Отец, строгих правил генерал, разрешает дочери познакомиться с писателем, наказав жене ни в коем случае не оставлять их вдвоем: «Достоевский – человек не нашего общества». И все-таки Достоевский просит руки Анны. Анна соглашается, а затем берет свое слово обратно.

«Из всего запаса моих сил и энергии, – жалуется Достоевский в письме другу, – осталось у меня в душе что-то тревожное и смутное… А между тем все мне кажется, что я только что собираюсь жить…»

Он делает новое предложение 22-летней Марии Иванчиной-Писаревой, подруге своей племянницы, и тоже получает отказ.

* * *

Стенографистка Неточка Сниткина, преданная и самоотверженная, станет наградой Достоевскому за все предшествовавшие терзания. «Она девочка настойчивая, живая, пылкого темперамента. Она некрасива; особенно портил серый цвет лица; движения ее неловкие, почти неуклюжие; хороши одни серые глаза: умные, лучистые», – описывает ее подруга. И добавляет: «Много в ней было также и истерического».

Достоевский диктовал ей «Игрока», в перерывах рассказывая о себе, о том, как стоял на эшафоте, и все с такой откровенностью, что девушка поражена и заворожена – у него репутация закрытого человека. Она младше него на 25 лет.

Он еще успел написать Аполлинарии Сусловой, с которой не порывал: «Стенографистка моя… молодая и довольно пригожая девушка… Работа у нас пошла превосходно».

Диктовка «Игрока» кончена, впереди диктовка начатого «Преступления и наказания».

Следует весьма причудливое объяснение в любви. Он выдумывает, что хочет якобы посоветоваться с ней по одному сюжету, поскольку затрудняется с финалом. Сюжет – о художнике, его одиночестве, потребности любить и встрече с девушкой. «Представьте, что этот художник – я, что я признался вам в любви и просил быть моей женой. Скажите, что бы вы мне ответили?» Это – ее версия.

Версия – его: «При конце романа я заметил, что стенографистка моя меня искренно любит…»

Так или иначе, она с радостью принимает его предложение. Церковь, хор певчих, множество нарядных гостей, священник совершает обряд венчания. Оба счастливы.

Из-за отсутствия денег они не могут позволить себе свадебного путешествия. Тем более, что на Достоевском – большая родня, которую он вынужден кормить. В то же время по состоянию здоровья писателю предписаны заграничные курорты. Молодая жена решается на отважный шаг: закладывает свое приданое – серебро, фарфор, хрусталь, шкафы и кресла. Теперь у них есть возможность отправиться за границу.

В Германии, где они живут, получено письмо от Аполлинарии Сусловой. И тут обнаруживается ревнивый характер Анны Григорьевны. Она разрешает себе прочесть чужое письмо. «Мне было холодно, я дрожала и даже плакала. Я боялась, чтобы старая привязанность не возобновилась и чтобы его любовь ко мне не прошла. Господи, не посылай мне такого несчастья!..»

Такого несчастья Господь не послал. Послал другое. Достоевский – игрок, и с этим ничего нельзя поделать. Он будет утолять свою несчастную страсть снова и снова, вставать перед женою на колени, каясь и моля простить за то, что опять спустил все деньги, она плачет, она любит его и все прощает, он обещает покончить с игрой и не может, проигрываясь до копейки.

«…ясный свет мой, солнце мое, люблю тебя!». Его признания искупают все.

* * *

Она родит ему троих детей.

Первая девочка Соня умрет в раннем младенчестве.

Последнего мальчика Алешу эпилептический припадок унесет в трехлетнем возрасте.

Останется единственная дочь Люба.

Постоянное безденежье, постоянное напряжение, сильные эмоциональные переживания счастья и несчастья – условия его ни на кого не похожего, бесстрашного, глубокого и пророческого письма.

* * *

В пророческих «Бесах» – предсказание, что произойдет с человеком и обществом, пошедшими по пути режимного устрашения и лжи. Назовут путь социалистическим, а выйдет казарменный социализм.

В своей триумфальной «пушкинской» речи в заседании Общества любителей русской словесности 8 июня 1880 года поименует Пушкина пророческим явлением русского духа. А закончит так: «Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унес с собой в гроб некоторую великую тайну. И вот теперь мы без него эту тайну разгадываем».

Во всякой великой жизни – великая тайна.

Нам и нашим потомкам бесконечно разгадывать некоторую великую тайну Достоевского.

Похоронная процессия заполнит весь Невский проспект в Петербурге, а безвестный читатель из Новгородской губернии, не ведая этого, только еще садится за письмо к любимому писателю: «Посылаю Вам привет искренний, глубокий, русский, простой и задушевный… Пушкин да Вы. В первой паре, рядком, история русская вас поместит…».

Поместила.

Адресат письма не прочел.

…Перед смертью Достоевский попросил Анну Григорьевну дать ему Евангелие. У него была такая привычка: в минуты роковые гадать по Святой книге. Сам открыл. Она прочла на той странице, где открылось: «Иоанн же удерживал Его и говорил: Мне надобно креститься от Тебя и Ты ли приходишь ко мне? Но Иисус сказал ему в ответ: не удерживай, ибо так надлежит нам исполнить великую правду».

«Ты слышишь – “не удерживай” – значит я умру», – сказал Достоевский жене.

Она не могла удержать слез.

Она была с ним до последнего его вздоха.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

ДОСТОЕВСКИЙ Федор Михайлович.

Родился в 1821 году в больнице для бедных, где отец его служил врачом. Их род идет от боярина Даниила Иртища: в 1506 году тому была пожалована грамота на вечное владение имением в селе Достоеве – так начались Достоевские. Мать Феди скончалась рано, в 36 лет. Отца он потерял в 18 лет. Смерть была таинственной: его будто бы нашли задушенного подушками в экипаже; говорили, то была месть мужиков, с которыми он свирепо обращался. Однако в архивных документах зафиксирован естественный характер кончины. Федя учится в Главном инженерном училище. В 1841 году произведен в полевые инженер-прапорщики и оставлен для дальнейшего прохождения обучения. В 1844 году работает над повестью «Бедные люди», потом целый год переделывает. «А не пристрою романа, так, может быть, и в Неву», – пишет он брату. Его ждет триумф.

Следующая повесть, «Двойник», вызывает разочарование публики. Не зная, куда себя девать, Достоевский примыкает к тайному кружку петрашевцев. После чего следует его тюремное заключение и смертный приговор, прямо на эшафоте замененный на каторгу. Отбыв наказание, он целиком отдается литературной деятельности. «Записки из Мертвого дома», «Записки из подполья», «Униженные и оскорбленные», «Преступление и наказание», «Игрок», «Идиот», «Бесы», «Подросток», «Братья Карамазовы» – главные его произведения.

Был дважды женат.

Умер в 1881 году.

БОКАЛ ШАМПАНСКОГО
Антон Чехов

«Так как это письмо, по всей вероятности, после моей смерти будет напечатано в сборнике моих писем, то прошу Вас вставить в него несколько каламбуров и изречений». Шутка.

«У меня деньги на исходе. Приходится жить альфонсом». Шутка ли?

«Душа моя!.. Я безденежен до мозга костей. Если у тебя есть человеколюбие в животе.., немедленно, со скоростью вальдшнепа, которому всунули в задний проход ядовитую стрелу, надевай шапку и мчись…»

Тоже вставлять в сборник?

Как и те места, что в любой публикации обозначают точками?

Кто это пишет?

Провинциал, сын купца, сперва мальчик за все про все, в лавке, затем «студиозус», собою интересен, высок, неглуп, в меру дурашлив, в меру грубоват, женщин, видимо, уважает мало, по крайней мере того рода, с каким имеет дело.

«Сказывается плоть мещанская, выросшая на розгах, у рейнского погреба, на подачках. Победить ее трудно, ужасно трудно!» Адресовано брату. Но, может, и себе?

Привыкшим к вранью или умолчанию, да еще любящим творить кумиров не дается объемное зрение. Но вот что хорошо также иметь в виду: «У Ноя было три сына: Сим, Хам и, кажется, Афет. Хам заметил только, что отец его пьяница, и совершенно упустил из виду, что Ной гениален, что он построил ковчег и спас мир».

Это – Чехов.

Интеллигентнейший человек России.

Так он начинался. Что дает всем нам – каждому из нас – надежду. Пройти путь.

Когда говорят, что мы еще только учимся культуре (справедливости, правде, демократии и т. д.),– не верьте. Лукавство. Возможно, невольное, но от того не легче. Внушается, что все сейчас чему-то научатся, а следующие «все», уже ученые, наученные, прямо и начнут с культуры, правды и демократии. Увы, нет. Направление, то или иное, может стать главенствующим в обществе. Но дело это штучное. Всякий сам начинает и сам заканчивает. Сам проходит свой путь. В любые времена. В любом поколении.

Если бы люди за все в своей жизни могли спросить и спрашивали бы только с других, с общества или государства, мы никогда бы не имели этого человека, Антона Павловича Чехова.

Его «Чайка» считается великой театральной и драматургической загадкой.

Великой загадкой был и остается он сам.

* * *

В любви человек читается целиком.

Но где ж прочесть Чехова? Никаких дневников. Только записные книжки, сочинения и письма. Есть воспоминания и последующие сочинения, где Чехов – герой, но всякий раз это отгадка автора, а не Чехов, каким был.

В письмах сдержан до крайности, едва речь заходит о личном. Слово «люблю» появится первый раз 15 декабря 1900-го, когда прожито сорок с лишним и до конца останется меньше четырех.

За полгода до конца: «Здравствуйте, последняя страница моей жизни, великая артистка земли русской». Адресовано Ольге Книппер, актрисе Художественного.

Да ведь существовали и первые страницы…

* * *

«У меня когда-то была невеста… Мою невесту звали так: “Мисюсь”. Я ее очень любил. Об этом я пишу».

Он писал и написал пронзительной нежности рассказ «Дом с мезонином». Но кто такая Мисюсь и какой след прочертила в жизни Чехова, мы не знаем.

Молчал.

В ранней переписке встречается несколько раз: «барышня», «Моя она – еврейка», «сделал ей предложение», «разошелся окончательно», «Злючка страшная…»

Евдокия Эфрос. Никак не Мисюсь.

«У меня было мало романов»,– попадется обмолвка.

Актриса Яворская. Начинающая писательница Щепкина-Куперник. Еще одна писательница Авилова. О них известно не от него. От них же. Или от их подруг.

Любовь не играла важной роли? Старался не тратиться на глубокие чувства? Был не способен на них? Но отчего тогда в рассказах и пьесах «пять пудов любви»? Или эта закрытость – от высшей деликатности?

Ярче других прочерчен след Ликой Мизиновой.

«В Вас, Лика, сидит большой крокодил, и, в сущности, я хорошо делаю, что слушаюсь здравого смысла, а не сердца, которое Вы укусили. Дальше, дальше от меня! Или нет, Лика, куда ни шло: позвольте моей голове закружиться от Ваших духов и помогите мне крепче затянуть аркан, который Вы уже забросили мне на шею». Ну просто Елена Андреевна, которая говорит Астрову в «Дяде Ване: “Куда ни шло – раз в жизни!”»

В другом письме – почти впрямую то, что произнесет потом Астров: «В первый день праздника вечером возился с больным, который на моих же глазах и умер».

Теперь Чехов отдает, раздает своим героям и даже героиням себя, свое – частицами, частями, кусками. А было время, учил брата Александра «выбрасывать себя за борт всюду, не совать себя в герои своего романа», кругом люди, их надо писать.

Скромность? Или реальное отсутствие того значительного внутреннего содержания (пока!), какое удовлетворило бы, откуда счел бы возможным черпать?

Придет позже. Рост личности, развитие души, перемена участи – реальность в жизни Чехова, как и в любой другой.

«Кроме изобилия материала и таланта, нужно еще кое-что, не менее важное. Нужна возмужалость – это раз; во-вторых, необходимо чувство личной свободы, а это чувство стало разгораться во мне только недавно. Раньше его у меня не было; его заменяли с успехом мое легкомыслие, небрежность и неуважение к делу».

И знаменитое: «Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченный, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества,– напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая…».

Десятки раз читано. Но вот сейчас, когда клавиши компьютера под пальцами отстучали каждую букву, – до конца, до трепета душевного открылась судьба.

* * *

Лика отсылает ему письмо, на которое он вынужден ответить так: «Милая Лика, Вы выудили из словаря иностранных слов слово эгоизм и угощаете им меня, в каждом письме. Назовите этим словом Вашу собаку.

Я ем, сплю и пишу в свое удовольствие? Я ем и сплю, потому что все едят и спят; даже Вы не чужды этой слабости, несмотря на Вашу воздушность. Что же касается писанья в свое удовольствие, то Вы, очаровательная, прочирикали это только потому, что не знакомы на опыте со всею тяжестью и с угнетающей силой этого червя, подтачивающего жизнь…»

Ирония ему не изменяет. Но и раздражительность, вместе с досадою, слышатся отчетливо.

Письмо заканчивается словами: «Холодно, Лика, скверно».

И брату, чуть позднее: «Утро. Приемка больных. Сейчас принял № 686. Холодно. Сыро. Нет денег».

* * *

Что же такое Лика? И что – Чехов? И что – любовь в его жизни?

Она громадна. «Беда ведь не в том, что мы ненавидим врагов, которых у нас мало, а в том, что недостаточно любим ближних, которых у нас много, хоть пруд пруди».

Любовная игра между Ликой и Чеховым остра, возбуждает, манит. И, тем не менее, не переходит порога, за которым начинается обыкновенная (или необыкновенная) человечность.

Кто тут был более эгоистичен?

Он только что вернулся с Сахалина. Никто не заставлял его туда ехать. Успевающий (внешне) беллетрист, благополучный (внешне) врач, сам себя послал в «командировку».

Зачем?

«Я в самом деле еду на о. Сахалин, но не ради одних только арестантов, а так вообще… Хочется вычеркнуть из жизни год или полтора».

Стало быть, вычеркнуть. Стало быть, недоволен. Кем? Ею или собой?

Избегая по обычаю высоких слов, Чехов пишет самое существенное: «Сахалин – это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек вольный и подневольный… Из книг, которые я прочел и читаю, видно, что мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски; мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, развращали, размножали преступников и все это сваливали на тюремных красноносых смотрителей. Теперь вся образованная Европа знает, что виноваты не смотрители, а все мы, но нам до этого дела нет, это неинтересно».

Господи, как будто сегодня написано.

Два с лишним месяца добирался до острова – чтобы своими глазами увидеть край земли, край российского бытования, край беды, чтобы узнать то, что «имел невежество не знать раньше». Плыл по Каме – холодно, жутко, фигуры в рваных тулупах на встречных баржах казались застывшими от горя, жители серых городов по обоим берегам представлялись занятыми изготовлением облаков, скуки, мокрых заборов и уличной грязи, интеллигенция неказиста и нездорова. Пересел на лошадей, переплыв на пароме Иртыш, едва не погиб, три стремительно несущиеся тройки со спящими ямщиками перевернули тарантас, Чехова выбросило на дорогу, на него посыпались узлы и чемоданы. «Должно быть, накануне за меня молилась мать».

На Сахалине пробыл три месяца и два дня. Вставал ежедневно в пять утра, обошел и объездил все поселения, разговаривал с каждым поселенцем, сделал перепись, изготовив и заполнив собственноручно пять тысяч карточек. Видел все, кроме смертной казни. И вынес горчайшие впечатления: «…вопиющая бедность! Бедность, невежество и ничтожество, могущие довести до отчаяния».

* * *

«Хорош божий свет. Одно только не хорошо: мы. Как мало в нас справедливости и смирения, как дурно понимаем мы патриотизм! Пьяный, истасканный забулдыга муж любит свою жену и детей, но что толку от этой любви? Мы, говорят в газетах, любим нашу великую родину, но в чем выражается эта любовь? Вместо знаний – нахальство и самомнение паче меры, вместо труда – лень и свинство, справедливости нет, понятие о чести не идет дальше “чести мундира”, мундира, который служит обыденным украшением наших скамей для подсудимых. Работать надо, а все остальное к черту. Главное – быть справедливым…»

Как повторяется история. Человек берет на себя груз вины за состояние дел в стране, а ему говорят, какая замечательная у нас страна, и не сметь чернить ее прошлого и настоящего. Ходим кругами.

Любой из нас сам взваливает – или не взваливает – на себя определенные обязанности. От этого ему полно или пусто. Тяжело или легко. Легко или тяжело его совести.

* * *

После Сахалина Чехов беседует с чиновниками, общественными деятелями, посылает на остров книги и учебники, пишет собственную книгу.

Реальные дела всегда будут занимать его. Припомним порядковый номер пациента – 686. Чехов будет врачевать и строить сельские школы, участвовать в помощи голодающим и работать на участке во время холеры.

И всегда – на иждивении семья, семь-девять человек.

Ему едва исполнилось семнадцать, когда он наставлял двоюродного брата: «Будь так добр, продолжай утешать мою мать… У моей матери характер такого сорта, что на нее сильно и благотворно действует всякая нравственная поддержка со стороны другого».

В другом письме ему же объяснял, что отец и мать – единственные на земном шаре люди, для которых ничего не пожалеет, и если ему суждено стоять высоко – их заслуга. Это при том, что отец крайне деспотичен. «Деспотизм и ложь исковеркали наше детство до такой степени, что тошно и страшно вспоминать. Вспомни те ужас и отвращение, какие мы чувствовали во время оно, когда отец за обедом поднимал бунт из-за недосоленного супа или ругал мать дурой»,– пишет он старшему брату.

Яблочко от яблони… Мог пойти по отцовским стопам. Не пошел. Мог отказаться от такого родителя. Не отказался. Мог силой менять, ломать родных в угоду своим воззрениям. Переменился сам. Сделал из себя другого человека, «Лучше быть жертвой, чем палачом».

И чудо – отец переменился. Он воспитал отца! Любовью.

С младых ногтей взял на себя моральную и материальную заботу о старших и младших. «У вас жена, которая простит Вам безденежье, а у меня порядок, который рухнет, если я не заработаю определенное количество рублей в месяц, рухнет и повалится мне на плечи тяжелым камнем…»

* * *

Сахалин (включая трудности самой поездки) произвел в Чехове большее преображение и большее опустошение, нежели можно было предположить.

«Холодно, Лика, скверно» – это после Сахалина, где, по его словам, он испытал «такое круглое одиночество». После Сахалина вставал с постели и ложился в постель с таким чувством, будто у него иссяк интерес к жизни.