Текст книги "Смертельная любовь"

Автор книги: Ольга Кучкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

А тут – сама свежесть. И русская с головы до пят. Она отдаст ему весь пыл и жар молодости, ничего не требуя взамен, довольствуясь тем, что есть. Это только укрепит его привязанность.

Драма настигнет участников спустя годы. Власик добьется своего. Более того, добьется этого и Берия. Оба – насильно. Воспользовавшись тем, что Валечка с некоторых пор спит одна.

Узнав об измене, Сталин изобьет ее и отправит в магаданский лагерь.

Она появится на кунцевской даче перед самой его смертью. Оба, увидев друг друга, расплачутся. Таким будет последнее проявление чувств человека, которому предстояло скоро и окончательно стать каменным истуканом.

Валентина Истомина ни за кого не вышла замуж и скончалась в декабре 1995 года.

* * *

Светлане позвонят в начале марта 1953-го, когда ее отца найдут лежащим без чувств на полу кунцевской дачи. Она приедет. Но он об этом не узнает, поскольку уже не придет в сознание.

Квартирант, временно пребывавший на этой земле, уйдет в небытие.

Хозяйка-жизнь уступит место Хозяйке-смерти.

В книге «Всего один год», которая выйдет на Западе в 1970 году, Светлана Аллилуева обнаружит тонкое, точное и страшное понимание вещей. Она напишет:

«Он дал свое имя системе кровавой единоличной диктатуры. Он знал, что делал, он не был ни душевнобольным, ни заблуждавшимся. С холодной расчетливостью утверждал он свою власть и больше всего на свете боялся ее потерять. Поэтому первым делом всей его жизни стало устранение противников и соперников».

В этот список входили люди, которые его любили.

Возможно, кого-то из них любил он.

БЕЛЫЕ ГИАЦИНТЫ
Ленин и Инесса Арманд

«Арманд Инесса… деятель росс. и междунар. рев. движения… С 1918 зав. жен. отделом ЦК. В 1920 рук. 1-й междунар. жен. коммунистич. конф. Чл. ВЦИК».

«Советский энциклопедический словарь».

Нужно было быть очаровательной женщиной, прожить жизнь, полную нежности и мужества, огня и самоотдачи, умереть в 46 лет от холеры, приняв на крышку гроба венок из живых белоснежных цветов, положенный любимым, чтобы потом о тебе осталось это труднопроизносимое и нечеловеческое: междунар., рев., конф., ВЦИК.

Казалось, почти ничего не сохранилось из того, что было в реальной истории между Лениным и Арманд, кроме этого венка свежих белых гиацинтов со скупой надписью: «Тов. Инессе – от В. И. Ленина». Но ведь никому никогда никаких белых гиацинтов!..

Можно вообразить себе его внезапный ступор при получении телеграммы о том, что вдруг случилось на Кавказе, куда она уехала как раз поправить здоровье. И невыносимое, непостижимое горе, разразившееся нежной массой белых цветов…

Мемуаристка вспоминает: «Стоя у обочины, мы пропустили мимо себя этих еле переставляющих ноги костлявых лошадей, этот катафалк, покрытый облезшей черной краской, и увидели шедшего за ним Владимира Ильича, а рядом с ним Надежду Константиновну, которая поддерживала его под руку. Было что-то невыразимо скорбное в его опущенных плечах и низко склоненной голове. Мы поняли, что в этом страшном свинцовом ящике находится гроб с телом Инессы. Не он поддерживал жену, она – его. Он даже не мог идти сам».

Шел 1920 год.

Из записок Александры Коллонтай: «Он не мог больше жить после смерти Арманд. Смерть Инессы ускорила развитие болезни, которая свела его в могилу».

Скупые на признания люди той эпохи и той закалки не афишировали своих отношений. У вождя революции не могло быть личной жизни. Ее и не было. Была Крупская, жена. Это все, что дозволялось знать гражданам СССР, да и всего мира в течение многих десятков лет.

Девочка Лиза, которую мир узнает под именем Инессы Арманд, родилась 26 апреля (по новому стилю) 1874 года во Франции, в семье оперного певца. В Россию попала после ранней смерти родителей, поселившись в имении богатых промышленников Армандов в подмосковном Пушкине. До знакомства с Лениным по страстной взаимной любви вышла замуж за Александра Арманда, родив ему двоих сыновей, Александра и Федора, и двух дочерей, Инну и Варю. Столь же страстная любовь бросила ее в объятия младшего брата Арманда, бедного священника Владимира, от которого у нее родился пятый ребенок, Андрей.

Позднее она окончила факультет экономических наук Брюссельского университета, получив степень магистра. Убеждения привели ее, богатую, красивую молодую женщину, в стан большевиков. В 30 лет она вступает в большевистскую партию. И выполняет самые ответственные поручения Ленина.

Говорят, Крупская вначале плакала от ревности. Затем взяла себя в руки.

Вся их заграничная жизнь протекала, по сути, втроем. Что там было: брак с чувством, брак вне чувства или чувство вне брака?

Оторванная от детей, Инесса часто писала им*.

«Неужели каждый сильный человек должен быть непременно жандармом, лишенным всякой мягкости и женственности – по моему это “ни откуда не вытекает” выражение одного моего хорошего знакомого. Наоборот в женственности и мягкости есть обаяние которое тоже сила».

«Хороший знакомый» – не Ленин ли? Не он ли говорил ей о ее женственности и мягкости, об обаянии, «которое тоже сила»?

Глубоко интимное признание: «Я тоже думаю… что со смертью все кончается, т. е. в смысле данной индивидуальности. Наши останки возвращаются в общую мировую экономию и мы возрождаемся конечно но уже в виде травы, цветка, еще чего-нибудь. Так думается мне. Знаешь, это сознание становится очень тяжелым тогда когда кого-нибудь потеряешь. Тяжело думать что все кончено и что ты уже никогда не встретишься с любимым человеком…»

Как хорошо она знает, как сильно чувствует эту связь с любимым, которая рано или поздно всегда прерывается, не так, так иначе!

Она писала дочери, старательно подбирая официальные слова: «Мы все здесь были очень потрясены покушением на Ленина. Теперь он уже совсем поправился и уже работает, хотя кость конечно еще не заросла… Это событие… еще крепче и теплее сплотило нас, а что касается Ленина, то мне кажется, что и мы все и сами массы еще лучше поняли как он нам дорог и как он необходим для дела революции».

Что тут истинно женского, а что – «междунар., рев., конф. и ВЦИК»?

Письма Ленина к ней, опубликованные в «полном» собрании его сочинений, касаются именно «междунар., рев., конф. и ВЦИК».

Известно: в начале 1919 года Инесса по просьбе Ленина отправилась к себе на родину – во Францию. По ряду причин поездка грозила опасностью. Дочери был отправлен запечатанный конверт – в случае гибели конверт следовало переслать лично Ленину. А за пять лет до этого Ленин писал Инессе, и этого текста нет в «полном» собрании: «пожалуйста, привези, когда приедешь (т. е. привези с собой) все наши письма (посылать их заказным сюда неудобно: заказное письмо может быть весьма легко вскрыто друзьями…). Пожалуйста, привези все письма, приезжай сама, и мы поговорим об этом».

О какой переписке он так тревожился? Что содержал в себе пакет, предназначавшийся ему посмертно?

Теперь сомнений нет: это была любовная переписка. Когда дочь Инна передавала в партийный архив эпистолярное наследие матери, у части страничек были оторваны начала и концы. И все же в конце 1995 года изумленный российский читатель смог впервые прочесть то, о чем прежде не смел и подумать: «О, мне хотелось бы поцеловать тебя тысячу раз…»

Это была сохранившаяся выемка из основного текста письма Ленина Инессе в июле 1914 года, прежде всегда опускавшаяся.

А в 1991 году опубликовано ее письмо, датированное концом 1913 года, из Парижа в Краков: «Расстались, расстались мы, дорогой, с тобой. И это так больно. Я знаю, я чувствую, никогда ты сюда не приедешь! Глядя на хорошо знакомые места, я ясно сознавала, как никогда раньше, какое большое место ты еще здесь, в Париже, занимал в моей жизни, что почти вся деятельность здесь, в Париже, была тысячью нитей связана с мыслью о тебе. Я тогда совсем не была влюблена в тебя, но и тогда я тебя очень любила. Я бы и сейчас обошлась без поцелуев, только бы видеть тебя, иногда говорить с тобой было бы радостью, и это никому не могло причинить боль. Зачем было меня этого лишать?»

Ее отослали за поцелуи?..

Их первая встреча произошла в Париже в 1909 году, когда, по свидетельству знакомого парижанина, «Ленин не спускал своих монгольских глаз с этой маленькой француженки. Она была хороша, умна и импульсивна. Он представлял собою сгусток воли и энергии. Из двух энергетических зарядов не могло не произойти удара молнии».

Эмоциональная Инесса признавалась ему: «Тебя я в то время боялась пуще огня. Хочется увидеть тебя, но лучше, кажется, умереть бы на месте, чем войти к тебе, а когда ты почему-либо заходил в комнату Н. К., я сразу терялась и глупела. Всегда удивлялась и завидовала смелости других, которые прямо заходили к тебе, говорили с тобой. Только в Лонжюмо и затем следующую осень в связи с переводами и пр. я немного попривыкла к тебе. Я так любила не только слушать, но и смотреть на тебя, когда ты говорил. Во-первых, твое лицо так оживляется, и во-вторых, удобно было смотреть, потому что ты в это время этого не замечал».

Он редко с кем был на ты. Был – с нею. Она ему пишет: «Крепко тебя целую. Твоя Инесса». Он подписывается конспиративно: «преданный Вам Ваш Базиль».

Потом перестал подписываться. И перешел на вы.

Русская революция отняла его у женщины, потребовав всего без остатка. Из лирики осталась, кажется, одна любовь к «Патетической» Бетховена. Ему играла ее она.

На Кавказе Арманд начала вести дневник. Дневник также подвергся последующим выдиркам. И все же важная запись сохранилась: «Раньше я, бывало, к каждому человеку подходила с теплым чувством. Теперь я ко всем равнодушна. А главное – почти со всеми скучаю… Будто отдав все свои силы, всю свою страсть В. И. и делу работы, в нем (в сердце. – О. К.) истощились все источники любви, которыми оно раньше было так богато…»

Ленин был уверен, что сможет без Инессы. Оказалось – не смог.

После ее смерти ему делается все хуже. Весной следующего года он еще выразит по-человечески свою печаль: «Не можете ли Вы распорядиться о посадке цветов на могиле Инессы Арманд?»

Уже с лета его начнут мучить невралгии, головная боль и бессонница, он напишет множество «расстрельных» и просто жестоких записок.

Он признается: «Я болен и туп».

Отпуска станут следовать один за другим.

А однажды зимой по Москве прокатится слух, что Ленин бредит и его преследует Божья Матерь…

Что с ним стало, можно видеть на страшной фотографии, которую прятали десятки лет, но и ей пришел черед: он обездвиженный, в инвалидном кресле, исхудалое лицо, безумные глаза, вид полного идиота.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

ЛЕНИН (Ульянов) Владимир Ильич (псевдонимы: В. Ильин, К. Тулин, Карпов и др.), основатель Советского государства.

Родился в 1870 году в Симбирске в семье инспектора народных училищ. Окончив в 1887 году гимназию, поступил на юридический факультет Казанского университета. За участие в студенческих волнениях исключен из университета и выслан в деревню Кокушкино Казанской губернии. В 1891 году сдал экзамены экстерном за юридический факультет Петербургского университета, работал помощником присяжного поверенного. Занимался революционной и публицистической деятельностью. Создал партию большевиков. Жил в эмиграции. Вернувшись в Россию, возглавил Октябрьский переворот. Стоял у истоков создания Советского государства.

Был женат на Надежде Крупской. Детей не имел.

Умер в 1924 году.

АРМАНД Инесса (Елизавета Федоровна), революционерка.

Родилась в 1874 году во Франции. Попав в Россию, вышла замуж за богатого предпринимателя Александра Арманда. Имела четырех детей. Пятый сын родился от брата Александра – священника Владимира. Окончила факультет экономических наук Брюссельского университета. В 1904 году вступила в большевистскую партию. В 1911 году преподавала в партийной школе в Лонжюмо (Швейцария). Там же жил Ленин. С 1918 года – заведующая женотделом ЦК.

Умерла в 1920 году.

СУДЬБА ИСКАНДЕРА
Александр и Наталья Герцены

В ночь с 7 на 8 июля 1851 года в Турине, близ Кариньянского дворца, проезжала почтовая карета, в которой сидела женщина в белом. Тонкое лицо с выразительными темно-синими глазами под густыми бровями носило печать перенесенных страданий.

Глубокое волнение, испытываемое ею в эту минуту, закрашивало старые письмена новыми.

В окно кареты она увидала человека, которого узнала бы в любой толпе, не то что на пустынной площади, овеваемой сирокко. «Ты тут?..» – только и сумела произнести она.

Он отворил дверцы. Она бросилась ему на шею.

Она была в белом при первом их свиданье, 3 марта 1838 года, когда он, ссыльный, тайно приезжал в Москву с единственной целью повидать ее. Белым было и венчальное платье 9 мая того же года.

…Александр Герцен собирал, перебирал эти даты, как скряга перебирает драгоценности, вместе с датами революции в Италии и Франции, чему был свидетель и участник, или датой открытия вольного печатного станка в Лондоне, чего был инициатор и сам же исполнитель. Искандер (восточное – Александр) – так подписывал то, что выходило из-под его пера.

Он скажет: «Я отрицаю то царственное место, которое дают любви в жизни, я отрицаю ее самодержавную власть…»

Однако последние минуты Наташи изложены им в следующих словах: «…А между тем в спальной догорала, слабо мерцая, великая жизнь…»

Великая – о жене!..

* * *

Он встретил удивительную женщину.

Она была его возлюбленной.

Матерью его детей.

Сестрой – степень родства действительно имелась, но еще ему нравилось так обращаться к ней в письмах.

Она разделяла его идеи.

Ей, бывшей и ушедшей, обязан он той полнотой человеческого осуществления, которой и мы обязаны, читая его потрясающую книгу «Былое и думы».

Она ждала его из ссылки. «Государь “за мнения” посылает в Сибирь, за стихи морит в казематах… скорее готовы простить воровство и взятки, убийство и разбой, чем наглость человеческого достоинства и дерзость независимой речи…»

Она была другом его друзьям, «нашим», Огареву, Кетчеру, Грановскому, а позже Белинскому и Бакунину. «Такого круга людей талантливых, развитых, многосторонних и чистых я не встречал потом нигде…»

Она не замыкала интересов личным, частным («частная жизнь, не знающая ничего за порогом своего дома, как бы она ни устроилась, бедна»), а напротив, размыкала в широкий мир общего («работать столько же для рода, сколько для себя, словом, развить эгоистическое сердце во всех скорбящее…»).

Но эта любовь, бЧльшая, чем любовь, эта дружба, бЧльшая, чем дружба, эта семья, бЧльшая, чем семья, – оказались под угрозой.

Рядом с Александром и Натали объявилось существо мятущееся, нервное, крайне лирическое и крайне эгоцентричное – поэт Гервег.

Он клялся в вечных чувствах обоим, от обоих требовал обратных клятв, но «предметом» была Натали.

И случилось непоправимое. Она, горячо любившая одного, мало-помалу обнаружила себя вовлеченной в переживания другого. Чистота, искренность и верность не позволили скрыть от мужа чувств, в каких была невольна. Удар, обрушившийся на него, был нестерпим.

Однажды утром он отчего-то взял и перечел свою старую повесть «Кто виноват?» и с ужасом увидел, что там – тот же роковой треугольник. В финале «потухающая, ненадежная героиня», герой, «задавленный горем, молился богу и пил». Неужто пророчество?

«Я пил что попало – скидам, коньяк, старый белет, пил ночью один и днем с Энгельсоном…» – это уже не литература. Это жизнь.

После немыслимых сцен со стороны Гервега, горчайших мук ревности Герцена, слез и отчаяния Натали, после месяцев неизъяснимых страданий Герцен получит от нее письмо:

«Я возвращаюсь, как корабль, в свою родную гавань после бурь, кораблекрушений и несчастий – сломанный, но спасенный».

Их брак устоял. Устояли их отношения, которыми – в результате – оба стали дорожить еще сильнее.

Знали бы они, какое страшное кораблекрушение – и не иносказательное – ждет их впереди.

«Жесток человек, и одни долгие испытания укрощают его; жесток, в своем неведении, ребенок, жесток юноша, гордый своей чистотой, жесток поп, гордый своей святостью, и доктринер, гордый своей наукой,– все мы беспощадны и всего беспощаднее, когда мы правы. Сердце обыкновенно растворяется и становится мягким вслед за глубокими рубцами, за обожженными крыльями, за сознанными падениями…»

Прочтя «Былое и думы», Толстой назвал Герцена великим писателем. Он, желавший сделаться предельно честным с собой, протягивал руку человеку, действительно сделавшему это.

* * *

Из письма Белинского: «У тебя страшно много ума, так много, что я и не знаю, зачем его столько одному человеку…»

Наталья Тучкова-Огарева свидетельствовала: «Я забыла сказать относительно характера Герцена, что он был очень впечатлителен: вообще светлого, даже иногда веселого и насмешливого расположения, он мог, под каким-нибудь неприятным впечатлением, сделаться внезапно мрачным…»

Вбирая в себя впечатления жизни, он задавал беспрерывную работу своему незаурядному уму. Многая знания – многая печали. Удивительно ли, что узнанное, а затем обдуманное повергало иной раз во мрак.

Он считал юность самой полной, самой изящной частью жизни. Потом жизнь заберет человека почти целиком. Пока же он более всего принадлежит себе. В эти годы можно и нужно обогащать себя работой ума и чувства. Не способным на такую работу грозит отупение. «Зачем эти люди вставали с постелей, зачем двигались, для чего жили…»

Он разбирает человеческие натуры: плоская, романтическая, действенная.

Плоская натура при первом жестком толчке действительности плюет на прежние святыни, женится из денег, берет взятки.

Романтическая – идет наперекор событиям, стремится не вникнуть в препятствия, а сломать их, и, не умея этого сделать, останавливается в движении.

Действенная – отправляется на борьбу с юношеской энергией, «воспитывая свои убеждения по событиям», основываясь на «такте, т. е. органе импровизации, творчества».

Он вспоминает Паскаля, говорившего: люди играют в карты для того, чтобы не оставаться наедине с собой. Боязнь исследовать, чтобы не увидеть вздора исследуемого, искусственный недосуг – настоящая беда человечества. Человек проходит по жизни спросонья и умирает в чаду нелепости и пустяков, не придя в себя. Вот где – причина пьянства. «Вино оглушает, дает возможность забыться, искусственно веселит, раздражает; это оглушение и раздражение тем больше нравятся, чем меньше человек развит и чем больше сведен на узкую, пустую жизнь».

Без того ложного чувства, с каким люди иногда стесняются высказаться, Герцен слышит «грубый смех высокомерной посредственности». «Уткнувши нос в счетную книгу, прозябают тысячи людей, не зная, что делается вне их дома, ни с чем не сочувствуя и машинально продолжая ежедневные занятия».

На этот слой, на это состояние, враждебные движению жизни, опирается и насаждает его российская бюрократия. Иллюстрация – из быта Вятской канцелярии, где служил опальный Герцен. «Министерство внутренних дел, – издевательски сообщает он,– было тогда в припадке статистики…» Например: «Утопших – 2, причины утопления неизвестны – 2», в графе сумм выставлено – «4».

Через годы и расстояния, в иное время и в ином месте Герцен классифицирует иные человеческие типы, с той же меткостью и резкостью. Как похожи его «хористы революции» ХIХ века на наших знакомцев из века ХХI: непризнанные артисты, несчастные литераторы, студенты, не окончившие курса, адвокаты без процессов, художники без таланта, люди с огромными притязаниями, но без усилий труда. «Внешнее руководство, которое гуртом пасет в обыкновенные времена стада человеческие, слабеет во времена переворотов, люди, оставленные сами на себя, не знают, что им делать. Легкость, с которой… всплывают знаменитости в революционные времена, поражает молодое поколение, и оно бросается в пустую агитацию; она приучает их к сильным потрясениям и отучает от работы. Жизнь в кофейных и клубах увлекательна, полна движения, льстит самолюбию и вовсе не стесняет. Опоздать нельзя, трудиться не нужно…»

* * *

«Мы не затыкаем ушей при горестных криках народа, и у нас хватает мужества признать с глубокой душевной болью, насколько развратило его рабство». В этом – весь Герцен.

Мальчиком четырнадцати лет он попал на благодарственный молебен в честь казни декабристов. Благодарность и молитва – за казнь! Перед алтарем, оскверненным кровавым безумием, он поклялся отомстить за казненных, посвятив себя борьбе с троном и алтарем, виселицами и пушками, направленными на подавление свободы.

«…Через тридцать лет я стою под тем же знаменем, которого не покидал ни разу» – такой стойкости можно позавидовать.

Российских людей уродовал чисто «российский феномен» – две насильственно сближенные крайности: цивилизация и рабство. Дают образование, прививают дух современного мира, а потом кричат: «Оставайтесь рабами, немыми и пассивными, иначе вы погибли!»

«…Уже не слово “прогресс” пишется на императорском штандарте, а слова “самодержавие, православие и народность” – это mane, fares, takel деспотизма», – писал Герцен.

Неразвитость, не дающая понимать вещи большинству, и корыстный страх, мешающий понимать меньшинству, долго будут сохранять старый порядок, пророчил он.

«Внизу и вверху разные календари. Наверху XIX век, а внизу разве XV…»

Цинизм власти и долготерпение народа глубоко его оскорбляли. «Будущее России, – предупреждал он, – чревато великой опасностью для Европы и несчастиями для нее самой, если в личное право не проникнут освободительные начала. Еще один век такого деспотизма, как теперь, и все хорошие качества русского народа исчезнут».

Говорили: да зачем же были декабристы, если после них Россия вверглась в застойную тьму? И еще говорили: выступление дворянских революционеров было «роскошью, поэзией», а не вопросом куска хлеба, жизни и смерти. На оба сомнения отвечает Герцен. В жизни людей и обществ нет однолинейного развития, человек и человечество шагают – противоречиями. Есть времена, когда люди и общества могут отшатнуться от идей, не принесших тотчас результатов или скомпрометированных «последователями». Идея ненарушима. Но мы не всегда умеем понять – и принять!– сколь долгая и трудная к ним дорога.

Чекан с пятью профилями погибших с честью и за дело чести – на герценовской «Полярной звезде». Он вчеканен в национальную память, в национальный характер больше, чем мы сознаем. Чекан по-гречески и означает характер.

Сопоставление России и Запада в герценовские времена столь же злободневно, что и в наши.

Герцен начинает с Петра, взявшего за образец Европу. «…Из какого-то нелепого противоречия, оно оставалось все таким же замкнутым в исключительной национальности и питало дикую ненависть ко всякому нововведению».

Едкий взор Герцена примечает, как глядят русские на европейцев: «как провинциалы на столичных жителей, с подобострастием и чувством собственной вины, принимая каждую разницу за недостаток, краснея своих особенностей, скрывая их, подчиняясь и подражая».

Даже в моде это сказывается. «В Европе люди одеваются, а мы рядимся и поэтому боимся, если рукав широк или воротник узок».

Но вот закономерность: живя в России, устремляют взор на Запад, живя на Западе – в Россию. «Начавши с крика радости при переезде через границу, я окончил моим духовным возвращением на родину».

Здесь содержится ключ к разгадке. «Европа» – для «западника» – не столько бытие, сколько сознание, направление ума, влекущая идея, знак устремления. Равно как «Русь-матушка» – знак для «славянофила». Можно думать, что мы имеем дело с общим (чужим) или оригинальным (своим) путем. Но не вернее ли говорить о векторе движения – вперед или назад?

«Благодаря цензуре, – писал Герцен, – мы не привыкли к публичности, всякая гласность нас пугает…» Он сообщал русским читателям, что в Англии, скажем, каждый появляющийся на общественной сцене подлежит разбору, будь то разносчик писем или королева. «Это – великая узда! – восклицал этот умнейший человек. – Пусть же и наши императорские актеры тайной и явной полиции, так хорошо защищенные от гласности ценсурой и отеческими наказаниями, знают, что рано или поздно дела их выйдут на белый свет».

* * *

1 мая 1854 года, склонившись над письменным столом в своем лондонском доме, 42-летний Герцен записывал: «Цепкая живучесть человека более всего видна в невероятной силе рассеяния и себяоглушения. Сегодня пусто, вчера страшно, завтра безразлично: человек рассеивается, перебирая давно прошедшее, играя на собственном кладбище».

Немногим более двадцати лет отделяют этого человека от того, кто входил в жизнь с блестящими способностями, надеждами, планами.

Судьба обошлась с ним жестоко. Все дав, все отняла. Как будто нарочно, как будто лишь затем, чтобы посмотреть, какую же истинную ценность он собой являет.

14 ноября 1851 года он получает письмо из Марселя: его мать, Луиза Ивановна, извещает, что завтра садится вместе с Колей на пароход и вскоре будет в Ницце, где жили тогда Герцены.

К сыну Коле Герцен и Наташа питали особую нежность. Мальчик родился глухонемым – результат испуга Наташи при полицейском обыске в Петербурге.

В день ожидаемого приезда с утра убрали дом, развесили в саду и в комнатах китайские фонарики, в вазы поставили розы. Тата, старшая дочь, разложила любимые игрушки для брата. В шестом часу вечера от моря отделилась струйка дыма, затем показался пароход. Герцен сел в коляску и отправился на пристань – встречать мать и сына.

Но это оказался другой пароход.

Тот, на котором плыли мать и сын, – потерпел катастрофу у Гиерских островов.

Еще недавно дул сирокко, было жарко и солнечно.

Теперь завывал мистраль, резкий, пронзительный, ледяной.

Герцен едет в Гиер (Йер).

В крипте Гиерского монастыря его ждут гробы с погибшими.

Для него приоткрывают крышки всех гробов по очереди. Своих он так и не находит.

Наташа, бессильная, безжизненная, слегла.

«Коля, Коля не оставляет меня,– жаловалась она мужу, – бедный Коля, как он, чай, испугался, как ему было холодно, а тут рыбы, омары!»

Она беременна и ждет ребенка. Обоим не суждено жить. Через пять с половиной месяцев она скончается вместе с новорожденным мальчиком.

Последняя записочка от нее Герцену: «Единственному, неизменному, милому другу моему, моему кровному и духовному близнецу…»

* * *

«Мне в будущем ничего нет, и нет мне будущего»,– написал Герцен Марии Рейхель, близкому другу семьи.

Спустя несколько месяцев он сядет за «Былое и думы».

Спустя несколько лет – станет за печатный станок вольного русского слова.

«Где не погибло слово, там и дело еще не погибло… Повиноваться противно своему убеждению, когда есть возможность не повиноваться,– безнравственно… Свобода лица – величайшее дело; на ней и только на ней может вырасти действительная воля народа. В себе самом человек должен уважать свою свободу и чтить ее не менее, как в ближнем, как в целом народе».

Поборник свободы и гласности, достоинства и независимости личности и народа, он ведал тяжесть каждого шага.

К тем, кто жаждал и жаждет быстрых и гарантированных результатов, обращал он свою трезвую речь: «Как будто кто-нибудь (кроме нас самих) обещал, что все в мире будет изящно, справедливо и идти как по маслу».

Надежда на исполнение вымечтанного идеала? «Рим не исполнил ни Платонову республику, ни вообще греческий идеал. Средние века не были развитием Рима».

И нам казалось, что вечные идеи добра и справедливости, доставшиеся от прошлого, вот-вот исполнятся, или уже исполнились, при устройстве социализма – стоит лишь вычесть неисчислимые человеческие жертвы, приказной правопорядок и отсутствие свободы.

Оказалось: вычесть нельзя.

Оказалось: вместе с этим вычлось основное. Суть.

ЛИЧНОЕ ДЕЛО

ГЕРЦЕН Александр Иванович (псевдоним – Искандер), революционер, писатель, философ.

Родился в 1812 году в Москве. Внебрачный сын богатого помещика И. А. Яковлева. В 1833 году окончил Московский университет, где организовал революционный кружок. Был арестован. Шесть лет провел в ссылке. Автор множества философских и публицистических статей, а также беллетристических произведений «Кто виноват?», «Доктор Крупов», «Сорока-воровка». В 1853 году основал в Лондоне Вольную Русскую типографию, где печатался журнал «Колокол». Главная книга его жизни, шедевр русской классической литературы – «Былое и думы».

Был женат дважды.

Умер в Париже в 1870 году. Похоронен в Ницце.