Текст книги "Пуля для тантриста. Экстремальный роман"

Автор книги: Ольга Коренева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Шериф звонил, сейчас подъедет.

Сергей и Эндэнэ прибыли в Лас-Косимас в марте. До этого они три месяца путешествовали. Маршрут выбирал Эндэнэ, и Сергею он казался странным. Они побывали в Испании, Италии, Греции, Англии, две недели – в Венеции, несколько дней – в Париже. В Лас-Косимасе задерживаться было стремно, так как городок «лихорадило». Странная волна убийств прокатилась по этому курортному местечку, убийств бессмысленных и нераскрытых. В квартирах и домах жертв все было перерыто, даже подушки и одеяла вспарывал неведомый маньяк. Или не маньяк Убивали, казалось, случайных людей. Подозревали бразильца русского происхождения, некоего Леонида Солнышкина, который застрял теперь здесь по подписке о невыезде, и которого без конца допрашивали. С ним была подруга, Валентина, оказавшаяся в том же неприятном положении, весьма нервозная особа.

В день приезда Сергея и Эндэнэ было найдено тело Вероники Мэйсон, высокой молодой и довольно миловидной шатенки. По местному телевидению показывали ее фото и рассказывали о том, что ее сестру Леониду постигла та же участь месяцем раньше, показывали фотографии, где обе женщины вдвоем, улыбаются… И Сергей вспомнил… Он вспомнил все.

У них был оглушительный роман на Кипре. Он, Сергей Азовцев, готов был жениться на Леониде Мэйсон. Но она сказала – «Не сейчас». Потом у них появился план. И был голубой бриллиант, его они намеревались продать дороже, и был покупатель. Но они не спешили. Цена росла. Бриллиант Энад лежал в ячейке банка. Леонида обещала не забирать его без ведома Сергея.

Он чуть не взвыл, узнав о ее гибели. Первым позывом было тут же позвонить в полицию и все рассказать. Но Эндэнэ тормознул друга.

– Спятил, что ли? «Загребут» и «повесят» на нас труп.

– Нас же не было.

– Это не алиби. Мы русские. Скажут, банда, припишут нам Солнышкина и его Валентину как исполнителей заказа. Знаешь, с каким страхом относятся к русским, мы во сто раз хуже Коза-Ностры в их глазах. Лучше поднапряги-ка память еще раз, может, вспомнишь еще что?

– Нет, ничего, кроме того, что я, Сергей Азовцев, охренительно любил Леониду Мэйсон, и что каким-то боком знаком с Солнышкиным, будь он неладен. Надо бы вытащить его из этой ситуёвины как-то.

– Он сам выскользнет вместе со своей телкой.

– Откуда ты знаешь?

– Прошаманил ситуёвину, – широко улыбнулся Эндэнэ, обнажив свои крупные желтоватые зубы.

– Ну тогда прошамань насчет Энада, – предложил Сергей.

– Да знаю я все. Но будущее можно изменить. Надо перехватить Энад на полпути к финалу.

– Что? – не понял Азовцев. – По пути к чему, ты сказал?

– К будущему. Пока бриллиант не попал в Москву, в руки Ольги, и она не фиганула его в мощи Магдалины.

– То есть как это?

– А просто. Верующие жертвуют любимым святым свои драгоценности. В храмах, где есть мощи в таких небольших гробницах под стеклом, ежели ты был и видел, там лежал золотые кольца, цепочки, перстни, и т.д.

– И не грабят это?

– Случается. Но редко. Грабители святынь всегда очень плохо кончают.

– Что, действительно?

– Я тебе говорю.

Сергей крепко потер виски, и пробормотал:

– Чертов этот Солнышкин с его чертовой Валентиной.

Эндэнэ усмехнулся.

– При чем здесь Солнышкин, при чем тут Валентина.

В это время Валентина, или просто Валюха, сидела в своем номере в глубокой депрессии. И перебирала в памяти всю свою жизнь. Где-то она допустила ошибку, за которую теперь страдает. Где? Может, когда перебралась из деревни в Москву и узнала Солнышкина? Сначала не обращала никакого внимания, неинтересен был, безработный алкаш, хоть и москвич. Московская прописка – это дело, но коммуналка ее не очень-то прельщала. Искала лучший вариант, тусовалась где попало, а попало – к художникам и странным людям. Самым странным оказался Леня Солнышкин, такой финт сделал! Из безалаберного придурка с бредовыми фантазиями превратился вдруг в иностранца, бразильского подданного, причем с деньгами. И Валентина согласилась… Может, не надо было? Ничего не надо? Остаться в своей Лосевке, в своем родном селе с рублеными избами, крашеными в желтые, синие и зеленые цвета, с шиферными крышами. Тут Валя увидела себя и свою прошлую сельскую жизнь как бы со стороны. Вспомнила тот год, когда умер с перепою муж Витька. Самогоном отравился.

Валя Лосева жила в том доме, который однажды был синим, но в то лето у нее корова сгорела – в лесу пожар был. После этого несчастья она перекрасила его в желтый. Сама она была невысокая, жилистая, с выгоревшими русыми волосами, вечно пыльными и забранными в хвост, с небольшими узко поставленными серыми глазами и довольно крупным ртом. Зато носик у нее был аккуратный, точеный, и это придавало ее лицу что-то неуловимо миловидное.

Сейчас она почему-то подумала о том дне, когда продала дачникам десяток яиц, и зашла в продмаг. Хлеб не завозили, сразу же поняла она, принюхавшись и метнув привычный взгляд на скучное лицо Вали Карасевой за прилавком.

– Здорова живешь, – поприветствовала Валя Валю.

– День добрый, – отозвалась Валя-продавец. – Куда ходила?

– Да яйца продала. А купить че? Ни мяса те, ни сыра, одни консервы, и все дела,

– Не бери, банки вздулись. Стой, Валь, че я те сказать хотела. Да, Валь, свинья твоя опять убегла, на помойке с собаками дерется.

– Ах она, тварь такая! – всплеснула руками Валя Лосева, которую муж ласково называл Валюхой, да где он, муж, опять, небось, где-то пьяный валяется… – Ах она, тварь перелетная.

«Перелетной» свою свинью Валя ругала потому, что та очень ловко перелетала через забор, удирая со двора. Стоило Валюхе отойти от дома, как Манька вышибала дверь хилого сарайчика, в котором ее запирали, вылетала во двор – словно стрела из арбалета – и с размаху «брала барьер» как заправская овчарка. Манька была поджарой жилистой тварью (свиньей ее трудно было назвать), по-собачьи обросшей шерстью, с характером бойца. Наверно, ее надо было держать на цепи вместо сторожевого Базлая, старого Валиного песика, добродушного увольняя. Базлай как огня боялся Маньку, свирепую и кусачую. Ее боялись многие собаки, рыщущие на помойке в поисках костей и каких-нибудь протухших кусочков. Однажды Манька яростно дралась с десятком собак, кусала их, пыталась затоптать, потом вырвала из собачьей гущи большую кость и помчалась с ней по задворкам мимо картофельных полей, а собаки гнились за ней по пятам. Манька боялась только хозяйку, потому что Валя каждый вечер лупила ее палкой по впалым ребристым бокам. Видимо, Манька была разновидностью каких-нибудь бойцовых свиней, случайно попавшей в российское село, где никто не мог оценить ее выдающихся достоинств. Где-нибудь за рубежом она наверняка принесла бы своим хозяевам кучу призов и хороший капиталец.

Валя палкой загнала свинью в сарай, а дверь забила гвоздями.

– Ну, теперь не уйдешь, – пробормотала она.

Вечером к ней заглянула мать – она жила через два дома в сторону старого колодца, в котором прошлым летом утонула овца Гусевых. Не тех Гусевых, у которых ребенок насмерть обварился, а тех, которые трактор в складчину купили со всей их, гусевской, родней.

– Валь, наши-то в город завтра собираются, спрашивают, не поедешь ли, а то машина пустая?

– Поеду-поеду, а то как, надо мясо прикупить, не резать же своих несушек. А вы, маманя, тут за домом приглядите.

«Наши» – брат Коля с женой, – иногда с собой на машине кого-нибудь из соседей прихватывали за плату, «оправдывали» бензин. А если машина свободна, то приглашали Валю. Коля, он шустрый. Как школу кончил, так из села и уехал. В район укатил. Там в техникуме учился, работу в городе искал, да на городской и женился. Свадьбу, конечно, здесь отгрохали, все село гуляло! Теперь Николай, на зависть местным соседям, ух как живет! В городе у него квартира с ванной, с плитой, да еще и с батареями! Ни тебе печку топить, ни дров запасать, ни с огородом надрываться да с живностью. Рай, и все дела! А какие там магазины, там – все, как в кино! И работа у них чистая, и зарплаты хорошие. И все у них есть. Сказка, во жизнь! Так размышляла Валя, трясясь в машине на заднем сиденье рядом с Ирой, «братней» женой, добродушной белолицей толстухой. Ира была старше золовки, но выглядела моложе, как, впрочем, многие городские. Валя списывала это на разные условия жизни, и от этого ей становилось горше и жалче себя. О счастливой городской жизни думала Валя и потом, сидя в горячей ванне и ожесточенно растираясь мыльной мочалкой. И за чаем в уютной кухоньке с яркими шторками на окнах. Все десять лет, как Колька женился на Ире, и она гостевала у него, думалось ей об этой потрясающей жизни, которой лично Валю судьба, почему-то, обделила. А Коля с Ирой свою жизнь воспринимали как должное, и ничего особенного в ней не усматривали. Летом они приезжали в Лосевку на дачу, в дедов дом, и восторгались чистым воздухом и природой. В огороде не работали, а только гуляли за грибами да купались, или в карты дулись на крыльце. Раньше Валентина никогда ни о чем не задумывалась. Жизнь была у нее поспешная, мысли со свистом проносились в ее девичьей головке, не успевая оставить зарубку. Выскочила замуж, родила, схоронила двоих детей, надорвалась на работе и больше не рожала, да и к лучшему. Муж Витька пил, как почти все мужики в их селе. Как пили ее отец, дед, дядья, соседи. Вот Колька не пьет, видать крепко его Ирка держит, да и работа у него интеллигентная, городская, пить стыдно. Колька стал умный и важный, рассудительный. Не чета деревенским-то. Детей они с Иркой заводить не хотят, для себя живут. «Городская жизнь, она такая», – размышляла Валя, носясь по магазинам. – «Че там делать-то? Придешь с работы, и сиди себе у телевизора, слушай всякие умности. Не хошь, а все разуму наберешься»…

Она купила крупу, консервы, кур потрошеных, еле доволокла сумку до братнина дома. Пообедав, стала торопить брата в деревню. Забеспокоилась за хозяйство, хорошо ли присмотрела мать за живностью, полила ли огород, не натворил ли спьяну чего Витька. От этих мыслей Вале стало неуютно. А Коля с Ирой не спешили. Погода портилась, и в деревню их не тянуло. Они заверили Валю, что завтра уж неприменно приедут, отговорившись на сегодня какими-то делами. Пообещали даже сумки ее на балкон поставить, чтобы продукты не заветрились.

– Завтра чуть свет выедем, в шесть утра уже твои сумки привезем, так что езжай налегке и не думай.

Валя надулась, и поспешила на автовокзал. Сердце сжималось от обиды на родню, но больше на свою жизнь. «Ладно, я им покажу, я себе такую жизню устрою, все сдохнут от зависти!..» – думала она, не особо веря в благосклонность судьбы, но все же вспоминая сказку про Золушку.

Брат с женой приехали лишь через неделю, к Валиным именинам. Занесли ее сумки, пообещали нагрянуть вечером в гости, сказали, что идут купаться, посоветовали и ей ополоснуться. Да куда ей. Дел не в проворот. Она лишь вздохнула. Затащила сумки в избу, распаковала. Из сумок неприятно запахло. Валя так и ахнула. Куры были склизкие, с прозеленью. И душок от них шел какой-то не куриный. Вале вспомнился запах сыра рокфора. Ей страшно было подумать, что продукты испортились. Но она успокоила себя: «Рокфор же едят, он дорогой по цене и тоже зеленоватый. Пикантный. Значит, и куры пикантные. Как раз и угощу своих, раз они приложили руку к пикантности курей». И она сноровисто промыла кур и подержала тушки в отваре крапивы на всякий случай. Потом разрезала их вдоль, как цыплят табака, бросила в шкворчащее на сковороде масло, посолила, поперчила, и засыпала мелко порубленными листьями чеснока, петрушки, сельдерея, кинзы и тархуна. Добавила листья черной смородины, огуречной травы, помидоров. Через полчаса кухню заполнил вкусный аромат дорогого ресторана. У Вали аж слюнки потекли. Она слегка сдвинула крышку, и занялась винегретом и закусками. Слазила в погреб за солеными помидорами и огурцами, за маринованными грибами. Достала из потайного места за сервантом банку самогона. А из-за комода – три бутылки водки. Радостное ожидание гостей омрачало лишь сомнение: куры-то все же несвежие, не отравить бы родню. Хоть и тщательно промытые да сильно пережаренные с приправами, все же… А, ничего. Авось. Ведь желудки у Лосевых крепкие, да еще под самогончик… А вдруг? Вот будут именины, ежели всех пронесет, ничего себе, попразднуют, вот так праздничек…

Гости не заставили себя долго ждать. Принесли с собой коньяк и красное вино – «для дам», и конфеты к чаю. Вскоре пришел с работы муж, Витька. Он на тракторе работал в те дни, и почти не пил. За ним чуть не следом – мать с сестрой. Потом нагрянула другая родня, соседи, подруги, поздравляли, дарили подарки (в основном нужные в быту вещицы), усаживались за стол. Валя сновала из кухни в комнату и обратно, подавала, убирала, приносила, уносила. Ей помогали мать с сестрой и немножко Витька. А Колька с Иркой сидели как господа, и это особенно задевало Валю. «Вот животы-то у вас заболят», думала она, притомившись. «Мне, имениннице, и присесть некогда, а они нет чтоб помочь, и в ус не дуют, ишь, барствуют». Коронным блюдом оказались куры. Гости ели да нахваливали. Валя успела схрупать на ходу вкусное поджаристое крылышко. Сесть и поесть толком именинница никак не успевала – подбегала к столу лишь, когда произносили очередной тост. Очень уж много еды она наготовила, приходилось подогревать остывшее, доделывать на ходу и перекладывать в сервизные тарелочки винегреты и салаты, подкладывать маринады и соленья. Валя любила стряпать и угощать, кулинария была ее коньком. Вообще она была личностью азартной, увлекающейся, и порой теряла всякое чувство меры. Работать – так работать, гулять – так гулять, все до упаду. С мужем ругаться – так вся изба ходуном ходит и село гудит. Зная это, муж, захмелев, тихо убрался на сеновал. Валя унесла последнюю смену тарелок лишь после того, как гости принялись чаевничать. Мать с сестрой разливали по чашкам цейлонский. Посреди стола красовался огромный торт, и несколько вазочек с пирожными дополняли картину. Валя присела на табуретку, окинула хозяйским взглядом стол и сытых пьяных гостей, и только тут поняла, как она устала. Хотелось пить, но не горячего чаю, а простой холодной воды. Кружка с водой оказалась прямо перед ней, и хозяйка залпом опрокинула жидкость в рот. Горло ожгло, Валя отчаянно закашлялась, покраснела как ошпаренная, из глаз брызнули слезы. Она качнулась на табуретке, и чуть не упала, вовремя удержавшись за край стола. В кружке был первач, принесенный кем-то и забытый. Придя в себя, Валя мстительно глянула на гостей. Но тем не до нее было. Гости, размягшие от хмеля, с головой ушли в захватывающие местные разговоры и добрососедские разборки. Женщины взахлеб обсуждали, кто у кого спер в бане нижнее белье: почти новый лифчик и панталоны. А мужчин интересовала политика: сколько чего сперли у государства члены правительства и почем продали за кордон. В сравнении с этим их собственное воровство у дачников, друг у друга и у самих себя (точнее, у собственных жен) казалось до того жалким, что мужики от досады аж кряхтели. Воровской размах правительственной верхушки их восхищал, а политические сплетни по телевизору были их любимейшей передачей. Доходы правительства мужики пытались измерить в местной валюте: в литрах самогона. Получалось много! Таким образом, всем было не до хозяйки, отнюдь. Валя разобиделась на гостей, встала и, хлопнув дверью, вышла из избы во двор. По привычке она направилась прямо в огород. На грядках оказалось воронья видимо-невидимо – наверно, хитрые птицы понимали, что раз в доме гости, то хозяйке не до огорода, и никто их не потревожит. Валя от такой птичьей наглости возмутилась до глубины души.

– Кыш, твари перелетные! – гаркнула она.

Вообще-то, вороны – твари оседлые. Наверно, поэтому они не приняли на свой счет Валины слова, если вообще поняли. А может, просто из-за присущего им нахальства вороны отреагировали так вяло: лениво оглянулись, продолжая разрывать лапками грядки. Валя потянулась за палкой. Но палка отбежала от нее, точно живая.

– Чтоб тя! – пробормотала Валя и, сделав несколько неверных шагов, пьяно рухнула на собачью будку. Из будки с визгом выскочил перепуганный Базлай и бросился в избу, поджав хвост и нервно прижав уши.

«Кто ж его с цепи снял?» – шевельнулась мысль. Оглянувшись, она увидела свинью Маньку в собачьем ошейнике, прикованную цепью к сараю, почему-то. Манька азартно скалилась на разгуливающую возле самого ее пятачка сытую ворону… На следующий день Валя узнала, что весть о ее кулинарных способностях вышла аж за пределы родного села. А от «курей» все были в полном восторге, и никто не отравился. Пронесло только свинью Маньку, которая объелась куриными костями и другими остатками пиршества. А вот кто посадил свинью на цепь, выяснить так и не удалось. Впрочем, Манька так и осталась жить на привязи в качестве охраны, вместо Базлая, который вскоре после того исчез. «Куда запропастился старый пес, ведь на шаг от конуры не отходил, когда с цепи спускали», – недоумевала Валя. Сильно огорченная – она даже не ожидала от себя таких переживаний из-за собаки – Валя принялась искать своего питомца по селу. «Не подох ли уж?» – думала она. – «Или его Манька слопала?» Но вечером, возвращаясь с реки с ведром выстиранного и выполосканного белья, она встретила золовку. Та осоловела от долгого купанья. Заходящее солнце еще припекало, было душно.

– Не видала моего пса?– спросила она безнадежным тоном.

– Нет, Ва… – начала было Ира, и осеклась, увидев странную волну, которая выкатилась на дорогу. Многоцветное колышущееся нечто текло в их сторону – так, по крайней мере, казалось издали. Потом стало видно: это полчище собак. Тьма, псовое нашествие!

– Что это?

– Собачья свадьба. Отойди, покусают, – предостерегла Валя.

Женщины отпрянули за кусты дикого шиповника. Собаки приближались. Впереди шла маленькая кудрявая сучка дворовой породы. За ней, шагах в двух, катилась собачья орда – псы всех размеров и мастей, кудлатые, гладкие, породистые и нет, огромные, средние, крошечные, и откуда их принесло столько! Сзади всех, порядочно отстав, с трудом ковылял старый Базлай, небольшой гладкошерстный песик, серый с проседью. Спина его при каждом шаге прогибалась, голова тряслась. Казалось, он того гляди упадет.

– Базлайка, миленький! – бросилась к нему Валя, быстро подхватив на руки. – Тебе-то что тут надо, а?

Песик благодарно лизнул хозяйку в подбородок.

Дорога тянулась вдоль холмов, поросших крупными ромашками, колокольчиками, высоченными алыми свечами Иван-чая. Все это поникло от зноя, пожелтелая трава клонилась к земле. По дороге уплывала собачья стая, исчезая за холмами…

Почему-то именно этот клочок давней жизни вспомнился сейчас Валентине в американском курортном городке Лос-Косимас, такой привычной, и такой своей жизни, родной и безоблачно ясной, и от жесткой ностальгии она заплакала.

Она решила больше не думать о прошлом. Не вспоминать. Думать надо о хорошем. Вот, она и не мечтала никогда попасть заграницу. А теперь побывала в таких местах, о которых раньше и не слыхивала.

И тут ей вспомнилась гостиница, и в холле – убитая девушка в луже крови, ее застрелили в тот момент, когда они с Леней выходили из кабинки лифта. Валя видела, как девушка падала, как заколка отлетела прямо к лифту. Валя нагнулась и подобрала, автоматически, по деревенской своей привычке, чтобы добро на дороге не валялось. Потом уже она рассмотрела – заколка большая, странная, с какой-то выпуклостью сбоку, и тяжеловатая для пластмассы, словно камень в ней какой… Позже пришел страх – ведь улика. Но выбросить не решилась, кто ж добро-то выкидывает, она ж, заколка эта, денег стоит. Ничего не сказала Солнышкину. Спрятала. Но на душе было тревожно. Хотелось домой, в Россию, в Лосевку, где отродясь убийств не бывало. Там она уж пять лет не была. Жизнь так закрутила, что редко вспоминала. А вот сейчас стала думать каждый день. И, как ни странно, тревога отступала, когда мыслями погружалась она в прежнее…

Так хотелось домой, извелась вся, но подписка о невыезде не пускала. Вызывали на допросы, и она, уже неплохо изучившая разговорный английский, напряженно вслушивалась в обыденные переговоры полицейских. Убивал не маньяк, догадалась она, просто искали что-то. У нее холодок по спине пробежал. Что искал преступник? Ну уж наверняка не пластмассовую заколку. Хотя, в эти дни ей стало казаться, что за ними с Леней кто-то следит. «Нервы», – успокоила она себя, – «просто нервы сдают. Ну ничего, лишь только все кончится, сразу же вернусь домой, в Лосевку. То-то радости будет, всем подарков привезу, а сколько разговоров-то, сколько мне всего понарассказывать-то надо, это жизни не хватит. А то думают, небось, возгордилась Валюха… С Леней приедем, вместе, уломаю уж его…»

Но проклятая заколка вызывала у нее почти мистический страх. «Ладно, вот вернусь, подарю ее кому-нибудь. Она такая необычная. Не надо будет на подарки тратиться лишний раз».

Эта привычка экономить на всем, вплоть до мелочей, осталась у нее еще с прошлой деревенской жизни.

– Мое настоящее имя длинное: Эндэнэ Юынгны Эсадан Друанадо. Никто не может запомнить, да и незачем, – сказал он и протянул другу пиалу с серебристой жидкостью. – Попробуй этот напиток.

– Чай? – спросил Сергей.

– Не совсем. Отвар особых травок. Обалденный кайф. Возврат в прошлое. Освежает память. И через прошлое получишь откровение будущего.

– Зачем это мне? – удивился Сергей.

– Так надо, – заверил шаман. – Я тоже это выпью. Не вредно. Приятный напиточек. Просто поговорим.

– О бриллианте? – догадался Сергей.

– Может быть. Еще не знаю. Может, нащупаем подход к нему в прошлом. – В глубине его глаз странной формы, напоминающей раздвоенную волну, зажглись золотистые огоньки.

Они отхлебнули жидкость почти одновременно. Вкус приятный и необычный. После второго глотка Эндэнэ откинулся на спинку кресла, и сказал:

– Ты выдержал гром своего прошлого и молнию настоящего. Доверься ветру будущего, и твой разум приведет тебя к цели.

– Это из Конфуция? – спросил Сергей.

Эндэнэ рассмеялся.

– Нет, из фильма.

– Из какого?

– «Американский самурай».

– А, да, смотрел, – сказал Сергей и залпом допил жидкость.

– Э,э, не так быстро, – одернул его шаман. – Ты чего, так нельзя.

– А мне понравилось, – заявил Сергей, и расхохотался. – Веселенький чаек. Налей еще, а?

– Тебе хватит, – сказал Эндэнэ. Он медленно отхлебнул из своей пиалы. – Ну чего ржешь, что вспомнил-то?

– Армию. Я в Абхазии служил.

– А, в Абхазии. Там где «дурь» растет, – засмеялся в свою очередь шаман. – Слышал. «План».

– Ага. Ганджубас. «План» просто термоядерный. – Сергей потянулся за сигаретой. – С одной самокрутки, которую на пятерых смолили, прикинь, всего с одной только самокрутки, народ вышибало в лежку. Нет, ты не думай чего, я это, все там, ну ты понимаешь… – он закашлялся, тряхнул головой, потер затылок. – Я чо говорю… А, чо я говорил-то… Ну да, прикинь… С одной, значит… народ вышибало в лёжку. Мне это было неинтересно – я один раз попробовал, прокашлялся и послал всех с их «планами» подальше. Зато смотреть на обкурившихся – прямо цирк. Да нет, круче. Таких номеров ни в одном цирке не показывают. Помню, один контрактник наш укурился, лёг на носилки и задвинул нам монолог об умирании. Жалко, не было у меня диктофона тогда. – Сергей опять расхохотался. – Это было так натурально, что я уже не знал: смеяться мне или плакать. Он лёг на медицинские носилки, и его понесло: «Я умираю... Я знаю, что я вот-вот умру. Я чувствую это. Мне страшно. Возьми у старшины мой домашний адрес, напиши моей маме, что я её люблю... Напиши моей девушке, что я её тоже очень люблю, но напиши, что я умер геройской смертью. Я чувствую, моя смерть уже в этой комнате, вот она стоит, башка у нее рогатая, как подводная мина… А-а-а! Она идет ко мне...» И так минут сорок, а то и больше. И всё так натурально, так трагично, прямо Шекспир! Или сидят двое наших под «косяком». Один другому орет, показывая на центр комнаты:"Фикса, смотри, самолёт летает!». Фикса вскакивает, начинает махать ногами и руками в попытках сбить этот самолет, под вопли: да гаси его, блин, попал, добей его, добей, аааа, блин, улетел..." У меня была громкая истерика со слезами и соплями. Такой номер надо бы на видео заснять бы… – Он поджал ноги, и выпустил изо рта струйку дыма. – А знаешь, как я брал у Родины тот долг, который отдавал уже более полугода...

– Ну и как? – поинтересовался шаман.

– А как мог, так и брал. Скажи мне, где ты работаешь, и я скажу, что ты несешь. Так и мы. Что я мог нести, водитель и санитар в одном тельце? Конечно же, для себя и друзей витамины и глюкозу, ну и для повышения своего благосостояния – бензин на продажу. В Абхазии был топливный кризис, поэтому бензин там скупали бешено, спрос был опофигительный. Литр – три тыщи (в России он стоил 2500). У меня два бака, по 105 литров каждый. Итого-210.Чтобы мне скататься в госпиталь в Адлер или Сочи, хватало одного бака. Но заливал я всегда два. Следовательно, один бак куда? Абхазам конечно, для улучшения топливной обстановки во время топливного кризиса в стране.100 литров – это триста тысяч. А в Сочи я ездил минимум два раза в неделю, максимум четыре. Да и остальные дни я тоже списывал бензин, не сто литров за день, но 40 точно. Вот и посчитайте: минимум тысяч 800 в неделю я делал, при зарплате полтора миллиона в месяц. Зато кадр из жизни. Стою в Сухуми, сливаю местному аборигену канистру бензина. Подъезжает 525 BMW,почти новая (или, по крайней мере, в отличнейшем состоянии), вылазит водила: «Ара, брат, слюшай, продай канистру бензина, нада пазарез, пожалуйста!" Я, да без базара, сливаю ему канистру. Он: а две дашь? Ноу проблем. Он открывает крышку бака на бэхе и сливает туда канистру армейских помоев, зовущихся бензином, сливает с меня ещё канистру, расплачивается и уезжает. Я в афиге. Как смогла его машина уехать на этой пародии топлива? Понимаю, армейская машина – она и на пиве поедет, но это чудо германского автопрома??? Удивил чувак, не скрою...В общем, долг родине считаю взятым и отданным по максимуму и без взаимных претензий. Хочу сказать, что в машине у меня была автомагнитола пионер, одной из последних моделей, и квадросистема акустики. Которую я легко и просто подарил, при выведении нас из Абхазии в Тулу, на память нашему офицеру, с которым мы бок о бок прошли много всего и выпили много горячительного.

А как мы развлекались! Это супер! Ну я уже говорил.

Да по – разному. Про алкоголь и ганджубас я уже рассказал. Еще были спортивные праздники по выходным, мы бегали на 1,3,5 или 10 км. Для нас, медсолдат, это было не сложно. Перед кроссом идёшь к санинструктору, и он по вене пускает тебе глюкозы с аскорбинкой. И ты бежишь всю дистанцию, как заведённый. Пробежишь, придёшь в роту, повторишь процедуру с глюкозой, – и ты снова свеж и бодр. А когда скучно станет, пойдёшь к Мирзе (грузинчик, жил на территории части), закажешь ему обед на всех, и через час несёшь втихаря от его дома в роту тарелки с варёной картошкой и куриными окорочками, да пару пузырей чего-либо запазухой... Весело было... Или была ещё любимая приколка, идешь ночью в палату к больным, шандарахнешь по любой койке ногой, крикнешь: ты чё спишь??? Сразу первая фраза любого солдата, мгновенно, спросонок: Я не спал! Вот как армия людей воспитывает. Ни разу не было, чтобы кто-то сказал что-нибудь другое.

Сергей встал, прошелся по комнате, раскрасневшийся, с блестящими глазами, он сейчас выглядел как паренек лет 19-ти. Он с головой ушел в прошлое.

– А когда не на выездах, тогда в парке: ремонт и техобслуживание своего космолета, – продолжал он. – А космолёт у меня был ого – го: на шоссе между Адлером и Сочи я на нём 110 км в час выжимал, готовясь ко взлёту. Жигулисты, которых я «делал», смотрели на меня ООООчень удивлёнными глазами. Зато когда выездов не было, машина стояла в парке, в ста метрах от пляжа. Утром ротный отправляет нас делать машины, мы с нашими водилами в парк, не подходя к машинам, через кусты и на пляж. Носом поводишь – нету ли офицеров на пляжу, и шмыг спать-загорать...Накупаешься, назагораешься, уже и почти пять часов вечера на дворе. Надо идти на инструктаж водителей, слушать водительские проповеди и заповеди. А заодно и путёвки сдать со списанным бензином, и взять новые, чтоб снова было что списывать. После инструктажа я, обычно, подходил к своей машине, поднимал кабину и залазил своими шаловливыми клешнями в самое её грязное место. Вывозив руки посильнее, мы шли в роту. Там мы докладывались командиру роты: таарищ капитан, машины обслужены, все супер, и, помахивая грязнущими руками перед его носом, слышали в ответ: Молодцы, идите отдыхайте. Ну мы, естественно шли и отдыхали дальше. А как же иначе? А еще к нам приходила Наташка, она всем давала по-очереди, рыжая такая, худющая, но классно все делала, заводная была, чего она творила! Супер! У нее была большая заколка в волосах. Всегда была с заколкой этой. Налей-ка еще пиалку твоего чаю? – попросил он, снова усаживаясь в кресло.

– Хватит на сегодня, – сказал Эндэнэ. – В общем, все ясно. Завтра будем пить другой «чаек».

– Снова серебряный, или как?

– А вот так.

– А все же?

– Золотой, – ответил Эндэнэ, и задумался. Ему показалось, что он нащупал нить, хотя сумбурный рассказ Сергея, по сути, не имел никакого отношения к Энаду. Но одно слово зацепилось за его сознание. Возможно, в нем и есть ключ к разгадке…

Шаман достал из кармана хамуз, зажал его губами и, медленно ударяя по нему пальцами, принялся издать низкие вибрирующие звуки. Так он делал всегда, когда нужно было принять решение. Это помогало ему думать…

В полицейском участке было прохладно, работали все кондиционеры. Но следователю Рэю Бэкстону было душно. Он замучился допрашивать свидетелей, и ему не давала покоя та русская пара, на глазах у которой было совершено убийство, а они ничего не видели. Рэй чувствовал, что здесь что-то нечисто, что разгадка кроется в этой парочке, но подобраться к ним он пока никак не мог. Ему удалось выяснить, что сестра покойной, убитая месяцем раньше, хранила в ячейке банка крупную драгоценность, но в ходе следствия оказалось, что там была обманка, муляж, поддельный бриллиант – недорогая бижутерия. Значит, настоящий Энад она держала у себя, не доверяя банку. Возможно, она его заменила во время одного из своих посещений, вероятно, она опасалась чего-то. Рэй несколько раз опрашивал прислугу. Женщина, которая приходила убираться, вспомнила, что покойная всегда носила в волосах огромную аляповатую заколку. Она никогда ее не снимала. Эта заколка появилась после того, как Вероника однажды пришла от своей сестры. В тот день она пробыла у Леониды до вечера, и вернулась встревоженная. Она изменила прическу и макияж. На ней был другой костюм. Она стала нервная, и даже некоторое время не встречалась с другом. Потом немного успокоилась, и снова стала общаться с Хабблом.