Текст книги "Пуля для тантриста. Экстремальный роман"

Автор книги: Ольга Коренева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

ЭКСТАЗ ЧЕТВЕРТЫЙ

Однажды ночью Солнышкин испытал необычайный экстаз! Ему приснилась Галатея, нагая и прекрасная. Она целовала поэту ноги, истово ласкала своим нежным ротиком его мозолистые пятки и одновременно вязала что-то, виртуозно работая спицами. Возможно, она создавала для гения пуловер, вплетая в него золотистые пряди своих волос. А потом они оделись и пошли в гости.

– Штрафную им, штрафную! – бурно встретили пришедших друзъя и налили в чашки самогон. – Ух, девочки, цветочки вы наши! Валентина, где такой свитер добыла?

– Да где ж, сама связала.

– А заказы берешь?

– Она не заказы берет, а минеты. Ой, Солнышкин, и ты здесь? Говорят, в Бразилии побывал? Ну как там, чего привез? Ты бы хоть прибарахлился бы, что ли, костюм бы себе купил бы, а то как этот…

Тут Леонид понял, что это уже не сон, а явь пошла, правда, сам момент этого перехода от сна к реальности он как-то упустил. И он ответил:

– А разве с костюмом вам лучше, чем со мной? Помните, Сергий Радонежский говорил: «Под златотканою одеждою часто скрывается невежественное и злое сердце, а под рубищем – великий ум и добродетель».

– Мне он этого не говорил.

– Ну, естественно, он давно жил.

– Тем более. Я не такая старая.

– А сколько вам?

– Иди ты.

– Куда?

– На Птичий Рынок. Купи цыпленка, живого.

– Зачем?

– Вырастет, яичко снесет, не простое, а златотканое.

– И то! – с чувством сказал Солнышкин. Его потянуло на воздух, в радостную суету Птичьего Рынка, где он не был с самого возвращения из-за кордона.

В прихожей из чьей-то сумки торчала бутылка Можайского молока. Целая, не распечатанная. Леонид быстро вытащил, сковырнул железную крышечку, и залпом выдул. Вкус был не то чтоб хмельной, но приятный. Затолкав пустую стеклотару обратно в сумку, Леня покинул помещение.

Возле рынка мужик с машины продавал цыплят. Одного, подыхающего, никто не хотел брать, и подоспевшему Солнышкину его подарили.

Цыпленок оказался симулянтом. Дохнуть он и не думал. Поклевав пиво с консервами, попытался склевать буквы с газеты, потом долбанул Мишу-Первого (хомяка. Сам он стал Мишей-вторым. Потому что шустрый оказался, как в свое время Горбачев. И тоже с пятном на башке).

Второй, к тому же, был обжорой. Вроде самого Солнышкина. Ух, сколько он лопал, и все подряд: морскую капусту, сигаретный пепел, цветы в горшках и землю, известку на подоконнике, замазку для окон, брагу, рыбные консервы… Сосед Дима приносил с работы для него и Солнышкина коллективные объедки. А работал Дима на ППП (Подмосковном Подлодочном Предприятии), которое перестроилось и стало называться ПППП (Перестроившееся Подмосковное Подлодочное Предприятие), и вместо подлодок выпускало теперь пивные баночки с импортными надписями для кооператоров, которые делали из нашего самогона ихнее (немецко-баварское) пиво. А кооператоры не жмоты, премируют пивом и закуской, так что объедков хватает.

Особенно Мише понравились напитки с градусами.

– Еще бы. Мое дитя, – нежно приговаривал Солнышкин. – Цыпа мой золотой.

А пьяный птенец топтался на голове Леонида, путаясь в волосах и орошая их теплой жижей из-под хвостика. «Это полезно, от этого волосы растут» – размышлял Леонид, почесывая голову и пытаясь припомнить все, что читал о птичьем помете. – «То есть, что-то растет, кажется, помидоры. Ну и волосы, наверно, тоже…»

Он испытывал почти женское чадолюбие, точнее, мишелюбие, мыл цыпленка в тазике (малыш любил купаться), выводил глистов, отмечал рост на косяке двери. Рос птенец рывками и очень быстро, особенно преуспели в этом лапки – лапищи, чешуйчатые, с кривыми пальцами, как у хищной птицы. Вообще, Леонид заметил явную диспропорцию в развитии питомца. Для цыпленка он был слишком крупный, с длинной всклокоченной шеей, начавшей покрываться мелкими чешуйками, словно Миша был родственник карася…

Однажды Дима принес научно-популярную книжку и, открыв не изображении птеродактиля, завопил:

– Ну дела, Ленька! Ты выращиваешь первоптицу!

Солнышкин выхватил из рук подводника старую зачуханную книжицу и сравнил рисунок с натурой. Да, сходство было поразительное, если не учитывать мелких деталей… Впрочем, за несколько тысячелетий могла произойти мутация и некоторые внешние изменения…

– Господи! – воскликнул несчастный Солнышкин. – Только этого еще не хватало. Он же будет огромный, не прокормить, да и чем кормить птеродактиля? Может, у него неверное питание?

– Да все отлично, Ленька! – засуетился сосед. – Я сейчас свяжусь с телевидением, с «Очевидным-невероятным», с этой еще, ну как ее, с прессой, в Академию Наук звякну, они там скучают без дела, их всех разгонять собираются…

Для Димы открылось широкое поле деятельности, и он стал действовать…

Вскоре Леонид с Михаилом сделались завсегдатаями телепередач и реклам, симпозиумов и выступлений экстрасенсов, героями газетных статей и научных исследований. Ими как явлением заинтересовались даже зарубежные научные общества.

И вот настал день, когда Солнышкин снова попал за бугор – на сей раз в качестве хозяина уникального животного.

Весь закордонный мир был смущен Мишей, а еще более – Леонидом, который тоже был весьма экзотичен, под стать своему питомцу.

И вот к ним приковано пристальное внимание, они – объект исследований. Они таинственно и непостижимо связаны друг с другом, они крайне непоследовательны и алогичны в своей правильной, вообще-то, и очень простой логике. Они – явление!

И только на родине о них забыли – там было не до того…

Солнышкин и цыпленок жили теперь в экологически чистом нейтральном государстве, с удивительно аккуратными, как игрушки, домами, с чистыми улицами, пахнущими шампунем, и с ухоженными домашними зверюшками, среди которых не было бродячих. Животных и детей здесь, почему-то, не принято было выкидывать. Не было здесь и нищих. Порой Леониду казалось, что он – где-то в параллельном пространстве. А может, в Раю. Или – опять же во сне.

В общем, Леонид и Миша кайфовали. Питались они теперь с учетом индивидуальных диетологических разработок, соблюдали режим под присмотром научного персонала, и Солнышкин увлекся наукой. Он начитался популярных брошюр, и принялся формировать свое новое мышление. Все шло прекрасно, но…

Но вдруг однажды Леонид заметил, что у его питомца… Ужас… Затормозился рост. Дальше – хуже. Цыпленок стал уменьшаться, как-то сплющиваться, и входить в нормальные куриные рамки! Стали отпадать чешуйки, исчезли жаберные щели. А самое скверное то, что он попытался закукурекать!

Солнышкина прошиб холодный пот. Раю приходит конец, понял он. И принялся приклеивать скотчем чешую на прежние места.

Вскоре в забугорной прессе появилась информация о том, что чистая экология и нормальное питание восстановили естественный облик петуха Миши.

Что было дальше? Солнышкин на родину не вернулся. Он стал деловым джентльменом, президентом Общества Любителей Кайфа, и известным поэтом – уже наяву. Стихотворный многотомник «Экстазы гения» принадлежат его пророческому перу.

Как-то бывший подводник Дима, ныне столичный олигарх, сказал на бизнес-ланче, будто в заграничных газетах пишут, что мистер Солнышкин собирается начать работу над мемуарами, но приступит к этому лишь после того, как окончательно выяснит для себя, где же, все-таки, грань сна, реальности, и экстаза.

Тут Серж замолчал и затянулся гавайской сигарой. Ароматная струйка медленно таяла в воздухе, принимая призрачное очертание дирижабля, вставшего на дыбы.

– Так что же, – нарушила она тишину, – этот Солнышкин из тебя вычленился, что ли, и стал жить самостоятельно, как в фильме «Чокнутый профессор-2»? А куда же делась Леонида? Что, «матрешка» рассыпалась?

– Нет, «матрешка» трансформировалась. Леонид поглотил Леониду в тот миг, когда он вычленился из самого себя квадратным корнем духовного спорыша и породил, таким образом, Солнышкина-второго. Ты понимаешь, надеюсь, что такое квадратный корень духовного спорыша? – произнес он менторским тоном.

– Спорыш? Знакомое слово. – Ольга напрягла память. – Это, вроде, мочегонная трава. Нудная у тебя эротика. Прямо философия какая-то.

– Точнее, психология, – хмыкнул Сержик. – Психология подсознательного секса.

– Понятно, – сказала она, – на сознательный секс у тебя нет времени. Ну ее, всю эту психологию, философию, пошли ее знаешь куда? Вот в моей жизни такое случалось! Знаешь, я, пожалуй, и это запишу. Все чистая правда, у меня нет всяких там психоложеств, сложных эмоций, как у тебя, нет заумных мироощущений, которые надо расшифровывать. Для бизнесмена ты слишком уж неординарный, не человек, а шарада какая-то. А я свое приключение назову так: Светящийся секс!

– А у кого что светилось? – сразу же заинтересовался Сержик. – Или ты занималась этим с гнилым пеньком в стадии фосфоресцирования?

– Фосфоресцирование было, – ухмыльнулась она, – но не с пеньком, а с мужчиной, и с очень даже классным!

Серж расхохотался:

– Представляю, что он вытворял с тобой!

– Не перебивай. Знаешь, я, пожалуй, назову это лучше: Неистовый самец!

– Уж такой и неистовый, – протянул Серж. – Неистовей меня не бывает.

– Бывает-бывает, – поддразнила она его. – Еще как бывает-то…

НЕИСТОВЫЙ САМЕЦ

Темнота мастерской светилась зеленоватой усмешкой всплывающей луны. Все вокруг было настолько ирреально, что дух захватывало. Со стены выплескивалось яркое ночное небо, волна вставала на дыбы, изворачивалась, излучая зазывный головокружительный свет, переходящий в звук. В этом было нечто жуткое. Рядом мерцал болотными огнями таинственный лес. Поодаль, с другой стороны, из оранжевого марева джунглей кралась огромная черная кошка с горячим взглядом хищной обольстительницы… Картины создавали особое магическое поле. Вглядываясь в них, я стала впадать в состояние, близкое к медитативному трансу, что-то творилось в душе моей. Инстинктивно я двинулась к морю и попыталась войти в засасывающий отсвет волны, из-под которой эхом доносилось русалочье пенье. Уже возле самого полотна художник схватил меня за локоть:

– Стой, куда?

Его голос вернул меня в реальность.

– Это просто светящиеся краски: флуоресцентные, – пояснил он. – Они проявляются в ультрафиолете. Вот видишь, здесь я замаскировал ультрафиолетовые лампы.

– Не вижу, – честно призналась я.

– Да вот же они: одна за рамой, другая у стены.

Он взял меня за руку, подвел ближе и развернул чуть влево.

– А, вот теперь вижу, с этого ракурса заметно. Классно придумано! – восхитилась я.

– Угу, нравится, – деловито улыбнулся он. – Экая хитроумная штуковина.

Хитренький Максик-изобретатель. Сначала я встретила его ненароком на Старом Арбате. Мы с приятельницей шли из бара Тайм Аут, было уже поздно, но, как всегда по выходным, многолюдно. И вдруг я уткнулась взглядом в мерцающие, словно большие звезды, огромные пейзажи. Рядом стоял автор. Познакомились, разговорились. Он пригласил в мастерскую. Недели через две выдалось свободное время, и мы нагрянули к Максу. Мастерская находилась всего в нескольких остановках метро от моего дома. Там весело угощались друзья художника, и мы как раз нарисовались в самый разгар застолья. Со всех стен на пирушку взирали с любопытством творения Макса, тоже вроде бы участвуя в общем веселье. Соучаствуя.

Провожая, Макс настойчиво упрашивал заглядывать, взял наши телефоны, но названивал, почему-то, одной мне. У нас долго длился телефонный роман, потом – встречи в барах, на вернисажах, где выставлялись его работы, а когда он однажды подвозил меня домой, перепутал маршрут, и припарковался у дверей мастерской.

– Заходи, так угодно судьбе, – сказал он.

Мы общались тет-а-тет за бутылочкой сухого при свечах. Макс поднял бокал, полюбовался густой красной жидкостью за тонким стеклом и сказал с мефистофельской усмешкой:

– Это не кровь. Это настоящее грузинское. Ну, давай…

Его смуглое лицо в темноте – с дьявольской бородкой – очерченное резкими тенями, светящиеся зрачки и ухмылки картин – нервный язычок пламени над свечой – липкое терпкое вино… Холодок жути…

– Ничего страшного, – ответил он моим мыслям. Просто во флуоресцентных картинах проявляется трансцендентная глубина, и от этого бывает улет за грань реальности. Тут дело не только в особых красках. У меня есть свой секрет, который я никому никогда не открою. Сия живопись раздвигает границы сознания и вводит в медитативный транс, некоторые картины вызывают явления, сходные с расщеплением психики, и полный улет, это покруче наркотиков. Но не все работы так действуют. Есть простенькие пейзажики, которые я пишу на заказ для оформления баров и ресторанов, они не несут особой психологической нагрузки, просто создают ощущение комфорта и уюта…

В барах, в которых мы бывали, висели его пейзажики и натюрмортики.

Макс поигрывал голосом, в котором звучали глубокие бархатистые нотки и слышалась музыка южной ночи, он рассказывал про странности своей личной жизни, и про свои бесконечные путешествия, про русалочьи острова и двухкилометровые пещеры. Мы допили третью бутылку и доели колбасу. И вдруг я ощутила себя высоко над креслом, в котором секунду назад блаженствовала – меня сжимали крепкие руки Макса, он нес меня в маленькую смежную комнатенку с диваном вдоль стены.

– Здесь удобнее беседовать, – произнес он. – И целоваться.

Его поцелуи оглушили меня. Да, он хорошо это умел. Он знал какие-то тонкости, и он прекрасно разбирался в женской психологии. Он умел быть по-особому ласковым. Чувствовался почерк опытного бабника. Но меня это не отпугнуло. Все, что произошло в следующие мгновения – часы – вечность – выпало за грань реальности. И я поняла, что такое трансцендентная глубина…

– Макс, ты дьявол… – прошептала я.

В ответ он продекламировал:

В белом пламени страсти

зарождается мгла,

сердце рвется на части,

все сгорело дотла…

– Ты сумасшедший, – простонала я.

– Нет, я просто немного чокнутый, как белая роза морфиниста, – сказал он севшим голосом.

С белой розой у этого смуглого жилистого брюнета не было ничего общего, разве что отблеск догорающей свечи в неистово черных зрачках.

Вот так-то, – заключила Ольга. – Таким уж неистовым самцом оказался один из моих друзей.

– Слушай, сколько же у тебя этих самцов было? – проворчал Серж, и стряхнул сигару на ее плечо.

– Дурак! – дернулась она. – Сколько надо, столько и было. А вот ты пока не рассказал ни одной нормальной эротической истории, все какие-то байки травишь. Я-то правду говорю, как на исповеди, а ты…

Она встала и отошла к окну. Устроилась на подоконнике, плеснула в бокал ликера.

– Какие байки? – обиделся Серж. – Какие байки! Между прочим, самый главный секс в моей жизни, это секс с самим собой, а точнее, с ней и с ним, что живут во мне. Вот когда занимаюсь этим с тобой, то на самом деле я через тебя вхожу внутрь себя и ухожу в поэта Леонида, который в это время входит в американку Леониду, и таким образом я трахаю Америку. Чуешь, где подлинная экзистенциальная глубина? Куда уж тебе со всем неистовством твоих самцов.

– Смотри не вычленись из самого себя квадратным корнем духовного спорыша, вслед за Солнышкиными и этой бабой, и не выпади в мочегонный осадок, – хихикнула Ольга, поставила бокал на подоконник и не спеша переместилась на тахту.

– Слушай, тебе не жарко? – сказал он, и метнул сигару в ее бокал. – А то могу натереть тебя мороженным.

– Не-а, – ответила она. – О, вспомнила очень забавную историю. У меня был приятель, детективы писал, Сашка Варенников, его все знают. Как-то он стал болтать, что за ним киллер охотится, ну ему никто не поверил, решили, что глючит с перепоя. А ведь и вправду оказалось. Он спрятался в каком-то захолустье, там его сбила машина, но он оклемался, только «сдвинулся» сначала. Все твердил, что он какой-то бизнесмен. Так ведь потом и впрямь бизнес раскрутил, и киллера этого нашел. И знаешь, кто оказался киллером?

– Кто? – напрягся бывший Александр. – Кто же?

– Киллером была Голый Пегас!

– Что-о-о?

– Ну, Голый Пегас. Кликуха такая. Стриптизерша в ночном клубе для геронтоманов, семидесятилетняя художница, у нее на ягодице татуировка: «голый пегас». Варенников по пьяни имел с ней близость, вскружил голову, а потом ужаснулся и свалил. А она – особа мстительная. Решила стереть его с лица земли. Но потом с ней разобрались.

– Вот как! – засмеялся Сержик. – Она киллер и Голый Пегас, старуха-стриптизерша!

– Ну да, она самая. Помнишь, выставлялась в ЦДХ в нижнем зальчике слева, ну как в фойе входишь, у нее картины еще такие гремучие, ну эта, как ее, Ветта Павлин. ****ь еще та, ее похождения пол Москвы помнит.

«Хороший сюжет для детектива», – подумал он.

Написать детектив о самом себе. Занятно. Нет, не занятно. Паршиво. Странно все вышло. Мистика проклятая. И все из-за его запоев. Но ведь не один же он такой запойный, миллионы людей на земном шаре страдают от этого. Так почему же именно к нему прицепилась вся эта чертовщина? Почему?

Сначала за ним гоняется какая-то старуха с пистолетом, хочет его продырявить. Потом на него обрушивается джип с богатым чуваком, который с ним меняется телами. Видно, чувак-то не простой бизнесмен, он, верно, как-то связан был с магией, что ли. Судя по блоку памяти в его башке, с ним все не так просто.

Да, Варенников не только ощущал себя в чужом теле, он еще и «зацепил» кое-какую информацию и об этом Сержике.

Вскоре он хорошо приспособился к своей новой роли. Он пил, гулял, нанял шофера и телохранителя, разъезжал на черном «джиппере», и успешно проматывал бизнес в казино и ночных клубах. Он чувствовал себя в полной безопасности, и кайфовал. У него не было никаких конкурентов – все они постепенно отпали, учуяв, что соперник спился.

Однажды, после казино и борделя, наш Сержик, как всегда теперь, совершал утренний променад перед сном. В 5 утра он прогуливался в парке возле дома. Жил он теперь в престижном районе на Ленинском, на улице Воронцовские Пруды. Парк был ухоженный, весь в цветниках и подстриженных деревьях. Гулял без телохранителя, один, т.к. писательская душа Варенникова внутри сержикова тела любила одиночество. Он обдумывал сюжет очередного детективного романа – его снова потянуло за перо. И он чувствовал, что роман будет недурен. Очень даже недурен. Так, размечтавшись, не сразу понял, что на пути возникло некое препятствие.

Сначала он увидел башку в черной маске, сквозь прорези блеснул колючий взгляд. Потом возникло дуло пистолета. И фраза, уже слышанная где-то:

– Люди слишком привыкли к жизни, и боятся смерти. А смерть, это всего лишь увлекательное путешествие в другую реальность…

– Кажется, у меня дежавю, – пробормотал Сержик. – В чем дело-то опять, не пойму, старуху голую пегасиху поймали, тело мое слямзили, обобрали до нитки, всю биографию творческую сперли, что еще-то теперь?

– Вот в теле все и дело, – пояснила маска. – Ну быстро в машину! И чтоб ни звука!

На дорожке парка торчал «Мерседес» с тонированными стеклами. Сержика схватили за шею, пригнули и пихнули в машину.

– Ничего не понимаю, – заныл он, лежа на заднем сиденье. – Что надо, отпустите, я денег дам, я не жадный, скажите хоть, что происходит…

И тут же получил удар рукояткой пистолета по голове. На некоторое время он потерял сознание. Когда пришел в себя, машина стояла на светофоре.

«Самое время бежать», мелькнула мысль. Он шевельнулся, но его тут же прижали к сиденью.

Ехали довольно долго. Машина прибавила скорость и стала плавно покачиваться, и он понял, что выехали на неровную дорогу где-то за городом. Сидящие с ним на заднем сиденье стянули с себя маски-шапочки, достали по банке пива и, прихлебывая, закурили, перебрасываясь короткими фразами. Открыли окна, стало свежо. Одного, коренастого с круглой башкой, звали Свищь, другого, бритоголового – Курга. Оба были в черных кожанках. «Братки» взялись за дело, – с ужасом подумал Сержик. – На что я им сдался?

Подъехали к дверям кирпичного особняка. Выйдя из машины, Курга осмотрелся по сторонам. Свищь обошел машину сзади и встал напротив Курги. Курга открыл дверцу.

– Приехали, вылезай, – сказал он с усмешкой. – Сейчас тебя вытряхивать будем из тела. Шаман ждет.

Свищь огляделся вокруг, швырнул под ноги сигарету. Приказал:

– Выползай.

Сержик неуклюже выбрался из машины. Ноги плохо слушались. Было жарко.

Курга подтолкнул его вперед. Водитель, такой же бритый, как и Курга, вылез из машины и двинулся к особняку. Сержика повели следом.

Внутри здания было прохладно. Стены мраморные, на полу – ковролин кирпичного оттенка. Огромное фойе, мраморная лестница.

– Вы не понимаете, с кем связались, – неожиданно для себя вякнул Сержик. – Я известный писатель Александр Варенников. Вам за меня головы поотрывают, я полковник казачьего войска… сейчас позвоню атаману и вас в лапшу порубают …

Тут он полез в карман за мобильником, но его снова оглушили ударом по голове…

Воздух сухо треснул и расстегнулся, как нейлоновая куртка. Внутри, в распахнувшейся глуби, дымилась смогом земля. Усеянная холодными футлярами жилых домов, холдингов, транспорта, пульсировала она под пленкой сероватого плотного газа.

Суть мягко прошла сквозь все это. Словно камень сквозь массу воды. И погрузилась в оболочку тела, размягшего в постели. Тело напряглось. Подергалось. Стало выходить из сна. Ладонь под небритой щекой сжалась в кулак. Ноги спустились с тахты. Тело вяло поднялось. Двинулось в проем бетонной перегородки. Прошло по переходу в другой проем. Тоненько затренькала вода. Запахло аммиаком. Бухнула канонада кашля. Человек стряхнул остатки сна, поежился, потоптался босиком на холодном кафеле, и пошел искать домашние тапочки. Чертыхнулся, нащупал ступней смятый задник домашней обуви. Душу сжала жесткая лапа злости, неприязни ко всему вокруг. Захотелось напиться.

По ночам наша суть, наши души летают

в бесконечном пространстве,

где космический свет,

и где нету дождя… -

послышалось ему в слабом потрескивании оконной рамы. Цветы на подоконнике качнулись от сквозняка. В зыбком мареве окна проплыл храм, похожий на огромную речную ракушку.

Это была реальность.

Между трамвайной линией и сигаретным киоском продавец цветов рисовал на асфальте акварельными мелками большое розовое тело женщины, его размывал дождь, и от этого оно зазывно блестело…

Из-за поворота вынырнула церковка – в слабом золотистом сиянии, подкошенная ветром, стремительная, словно «Летучий Голландец», – да, очень напоминала и по форме – она быстро настигла храм, прошла внутрь сквозь левый портал, вышла через купол наружу и вонзилась в смоговую высь, раскачивая сломанным крестом… Многорукая герань на окне повернула ладони к летучей церквушке, к покосившемуся кресту. Мужчина крякнул и поднял банку с водой для полива. Вода засеребрилась как в купели. «Чистая жидкость, без хлорки», – удивился он и понюхал банку. Пахло средневековым дождем. «Многого не замечаем в суете, вот ведь», – подумал, всматриваясь в окно. – «Впрочем, пора идти», – глянул на часы. Стрелки оторвались от циферблата и прыгали, как кузнечики в поле. «Значит, не пора», – сказал он себе и потянулся за пивом. «Цветы полить надо… Что уж, раз люди – существа с разумом детей и психикой сумасшедших и им нельзя показывать правду, нужна иллюзорность, стройная ложь, иногда назидательная, раз уж…»

Вторгаются не свои фразы в ход мыслей, и от этого все путается, и непонятно, что же сначала – пиво или цветы?..

И приведет их к гибели нелепая мелочность и жадность, никчемная суетность сгубит, беспорядок в поступках и мыслях, сгинут они, несчастные, от собственной жестокости и от глумления над собой, над сущностью своей… Чужие мысли мешают, как Сорина в глазу… Бревно в чужом глазу…

– НУ КАК ОНО, – прозвучало над ухом, и мужчина очнулся. И вспомнил все. Только не мог понять, кто он. Не то Александр Варенников, не то Сергей –Сержик – Сергунчик…

Открыл глаза, и взгляд уперся в чужое толстогубое лицо, обрамленное густыми длинными патлами.

– Я шаман, – шевельнулись губы, и низкий тембр, звуки, слова качнули воздух.

Сергей смотрел прямо перед собой в полном недоумении.

– Не узнал, конечно, – сказал шаман. – Помнишь наш курс? Мы ж учились вместе. Я – Эндэнэ. Вспомнил? Ну жить-то надо как-то, все ведь к чертям полетело в 90-х, вот и пришлось взять профессию от деда, он ведь у меня знаешь… Не переживай, будет нормально.

Варенников теперь узнал своего институтского приятеля. Эндэнэ из Сибири, да, это он. А тот словно отвечал на его мысли.

– Меня наняли, чтоб назад вас телами махнуть, но я решил сделать свой финт. Есть идейка. Я всех усыпил, а тебя вывез, ты в надежном месте. Останешься в этом теле при бизнесе, только ты этот бизнес больше херить не будешь. Сейчас удобный момент – все конкуренты отпали и переключились на чувака, который в твое тело одет. Ты как бы вне игры. Но теперь я начну свою большую игру, и ты будешь моей главной фишкой.

– Слушай, я рад тебя видеть, но играть не хочу, – с трудом ворочая языком, сказал Варенников. – Я выхожу из этого. Хочу свою жизнь, свое тело, своих друзей, хочу пить водку и писать детективы…

– Грешишь, друг, – Эндэнэ сузил в усмешке и без того узкие глаза. – Детективы. Зачем умножать зло?

– При чем здесь это? – возмутился Александр. – Сейчас издают только детективы, спрос рождает предложение.

– А ты рождаешь зло.

– Да все это пишут, даже Ольга.

– Ольга пишет ироничные мистические детективчики, довольно добродушные. В них нет отрицательного заряда.

– А ты откуда знаешь?

– Знаю. На то я и шаман. Ладно, отдыхай, ты проделал большое путешествие в астрале, набирайся сил, дремли, а я пока приготовлю тебе особый напиточек, – сказал Эндэнэ и вышел из комнаты.

Александр осмотрелся. Он лежал на полу на ворохе полуистлевших медвежьих шкур в маленькой комнатенке. На стенах висели непонятные предметы и пучки сухих трав. Остро пахло специями. Ему стало не по себе. Сделал попытку встать, но сил не хватило. Кружилась голова. Комната словно покачивалась, и он впал в забытье.

Очнулся он от грохота. Казалось, началось извержение вулкана, вспомнилась картина «Гибель Помпеи». Открыл глаза и остолбенел, хотя и так лежал бревном. «Звуки боевых действий…», – отметил он мысленно. В комнате было не продохнуть от едковатого густо-желтого дыма, окна повылетали, и шкуры были усеяны стеклянным градом. Видимо, снаружи палили из пулеметов по квартире. Эндэнэ сидел возле окна в позе лотос, словно изваяние, похоже, он окаменел. Пули с лязгом отскакивали от него, как от чего-то чугунного. Он то ли полностью ушел в молитву, то ли в заклинания, или это был улет в медитацию. Но за окном вдруг все резко стихло, а спустя несколько минут прозвучало два мощных взрыва. Дом покачнулся, но устоял.

… Потом они куда-то мчались на «джипе», Эндэнэ ожесточенно крутил руль, они сворачивали, пролетали сквозь пустырь, опять выскакивали на трассу, пейзажи за окном мелькали как в калейдоскопе, они уходили на время от преследовавших их двух «мерсов» и «лексуса», но три машины снова, как собаки, брали след…

Варенников полусидел на заднем сиденье, его трясло. От ужаса, от невыразимой жути он был бледнее трупа.

«Джип» перелетел через бетонную плиту и птицей приземлился на широкую тропу, уходящую в перелесок. Александр стал впадать в какое-то непонятное состояние, начался уход в прошлое, в котором он попытался спрятаться. Но в чье прошлое – то ли это была память его души, то ли память мозга Сержика… Неясно. Его страх осел на дно сознанья, а просторное, как чужая одежда, астральное тело отразило прежнее его существо и тот стародавний период, когда он частенько гулял по Арбату в обнимку с кокетливой пухленькой Леночкой.

Она, Леночка, застывала возле всех дельцов, торгующих псевдо-авангардной мазней.

– Какая гадость, Лен, идем отсюда, – оттаскивал ее он.

– Пусти, ничего не смыслишь в живописи, – вырывалась Леночка. –Это же авангард, философия подсознанья, психофизическая связь цвета и формы!

– Ты бредишь, что ли ? – возмущался он.

– Девушка права, – встрял длинный тощий тип, торгующий картинами. – Этот вид искусства воспринимают люди интеллектуально развитые.

Леночка торжествовала. А он удрученно рассматривал изображение волосатой пятки с глазом посередке, смотрел на зеленый пупок со щупальцами, жадно пожирающий дома, и бормотал:

– Ничего себе, если бы эти твари вдруг ожили и расползлись по улицам…

– Было бы очень весело, – щебетнула Леночка и шаловливо глянула на тощего типа. Тот осклабился, показывая желтые зубы.

Александр-Сержик пожал плечом. Ну стоит ли объяснять, что дисгармония в искусстве может привести к дисгармонии души и даже, возможно, к перекосу в экологии, к неизвестным последствиям? Не отсюда ли полтергейст и всякие штуковины такого порядка… Или он что-то не понял?

– А ты, несчастный консерватор, молчи лучше, – сказала, как куснула, Леночка. – На творческий полет ты не способен. Интеллект тю-тю! Уровень не тот.

Может, она права?

В тот день они крепко поссорились, неделю не разговаривали, и в отпуск он ушел один – она не захотела. Она теперь увлеклась торговцем авангардом.

Годы юности, он только после армии, его по блату пристроили в НИИ, работа нравилась, курьер… любовь, Леночка, ссора, которая забылась в отпуске, там были другие…

Лето, родной НИИ, многоэтажка тускло отсвечивает голубым кафелем в грязных подтеках, в холле прохлада и сонный вахтер, которому все равно, кто входит и выходит, в подвале сырость, груды хлама и выводок упитанных комаров, на крыше в ненужной теплице растут заброшенные кактусы самых причудливых форм, их никто не поливает, но им все равно хорошо. Ни в подвал, ни на крышу никто давно не заглядывает, разве что курьер от нечего делать, из любопытства, однажды. Заняты все очень.

Вот он, курьер, загорелый, в кремовых джинсах и черной майке, вернулся из отпуска. Лаборантка Леночка улыбнулась мило, как до ссоры, шаловливо и чуть виновато блеснула глазками и слегка покраснела. Но курьера это не проняло – что-то главное ускользнуло. Забылось. Только ноющая тоска по прежней Леночке, близкой и привычной, его первой после армии женщины, по всему тому, что он перечувствовал с ней, уже не вернется никогда, хоть из кожи вылезь, – эта тоска пару раз сжала душу…

– Завтра мы не работаем, тараканов травим, – сообщила Леночка, – все химией зальем.

– Вот как? – сказал он.

Сквозь миловидную оболочку девушки просвечивала другая, вдруг показалось ему, уже виденная однажды где-то в авангардной живописи форма, что-то вроде прожорливого пупка со щупальцами… Он зажмурился на миг, и вышел в коридор.

Химией заливать стали с утра. Раствор изобрел заведующий лабораторией, сверхъядовитое средство сразу от всего – от тараканов, мух и комаров, зажравших коллектив, которых обычные средства уже давно не брали.

Работали в противогазах. Начали с подвала. Про теплицу забыли. Туда и влез курьер Александр-Сержик, отдышаться и просохнуть после подвальной сырости и затхлости.