Текст книги "Любовные доказательства"

Автор книги: Олеся Николаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

ЗАБЫТЫЙ ФИРС

Буся был еще дома, но так и с таким видом, словно он уже мчался на казенном «фокусе» как ни в чем не бывало в эту свою проклятую деревню, и августовский мягкий ветер через открытое стекло обвевал его, и именно по этой причине он был счастлив. Марина Павловна отметила, что лицо у него уже было отсутствующее,совершенно не заинтересованное ни в чем здешнем и легкомысленно устремленное в иное пространство и время.

Марина Павловна несколько раз обращалась к нему с вопросами, притом – важными, притом касавшимися непосредственно интересов самого Буси, то есть Бориса Михайловича, например, она спросила у него:

– А что, Гарик уже выехал?

Но он не ответил, словно это его не касалось, – он уже рассеялся и обеззаботился. Потом она спросила:

– А если будут спрашивать, когда ты вернешься, что отвечать? Правду или накинуть еще денек? Чтоб сразу не трезвонили?

Но тут он опять промолчал, то есть он уже на чем-то ином, тамошнем, сосредоточился, а от здешнего уже оторвался.

Время от времени он, правда, выглядывал в окно, не пришла ли машина, но убедившись, что Гарика еще нет, уже полностью экипированный, даже в кепке с длинным козырьком, включал телевизор. Потом, на каком-нибудь слове «сука» или «падла», слышавшемся с экрана, почти демонстративно кривил лицо и вырубал этот сквернословящий аппарат, и, честно говоря, самой Марине Павловне уже не терпелось, чтобы он поскорее уже уехал, так томительно было мириться с этим отсутствием человека в его собственном теле.

Наконец прикатил этот Гарик, и Борис Михайлович, неуклюже держа удочки наперевес, с обидной поспешностью чмокнул Марину Павловну мимо щеки:

– Ну, Мариша, зря ты, отдохнула бы на свежем воздухе, не скучай! Диссертацию тебе дописать!

– И тебе, Буся, удачной рыбалки, – не без ехидства в интонации кинула Марина Павловна.

Но он уже устремился к дверям, удочки разъехались в его руке ножницами, одна из них уперлась в проем, и пока он ее выравнивал, кепка упала, он не стал ее надевать, просто подцепил за резинку пальцем и вот уже трюхал по лестнице, очевидно, опасаясь, что и при входе в лифт удочки тоже могут заартачиться.

Ах, Буся, смешной, забавный, нелепый! Не хватает только очков на носу и академической лысины, а так – типичный профессор. Слава богу, что она, Марина Павловна, у него жена. С одной стороны – вполне соответствует его интеллектуальным запросам – сама доцент, кандидат наук, без пяти минут доктор, а с другой – женщина трезвая, здравая, без заскоков.

Оказавшись перед зеркалом, с удовлетворением оглядела свою плотную, туго сбитую, коренастую фигуру на уверенных крепких ногах, тряхнула головой с короткими черными волосами и засобиралась. Надела новую красную блузку с жабо (Буся этой весной привез из Мюнхена), прицепила к ней брошь – золотая рыбка с глазком (он же купил где-то в Мексике), а юбку надела белую, но – располнела она, что ли – та еле застегнулась, и оттого отовсюду все стало выпирать: бока, живот, ягодицы, пардон… И ноги из-под нее так глупо торчат – две налитые такие бутылочки.

Ну и ладно. Перед кем ей там особо красоваться? Она зайдет по-соседски, Людочка сказала, что ничего особенного не будет – так только, условно: все-таки день рождения, но дата не круглая – сорок девять лет. И никого она такого и не зовет, даже сын ее из Америки не приедет, хотя и передал ей на днях через приятеля солидную сумму денег – и на жизнь, и на подарок. Она сказала – будет Костик, это ее сослуживец по институту искусствознания и, кажется, ухажер, будет Тата – это ее племянница из Харькова, которая год назад поступила в Москве в Богословский институт и пришла к ней по-родственному навеки поселиться и даже поговаривала: «Вот, тетя Люда, если вы меня тут пропишете, Царство Небесное вам обеспечено!», что, конечно, очень Людочку злило. Еще семейная парочка каких-то старых друзей. Ну и она – Марина Павловна.

Людочку она знала давно – во-первых, та театровед, и они то и дело сталкивались на конференциях и круглых столах. Людочка доставала ей билеты в театр на постановки Чехова – Марина Павловна одну диссертацию по нему написала, сейчас другую дописывает, вообще – специалист, а во-вторых, они же с Людочкой соседки. Марина Павловна живет на два этажа выше – на четвертом, а Людочка – под ней, но на втором.

Но Людочкина квартирка двухкомнатная, в то время как у Марины Павловны – трехкомнатная. Это потому, что одну комнату Людочки оттяпали у нее еще в давние времена соседи по этажу: приватизировали, присоединили к своей квартире и дверь замуровали. А между Людочкой и Мариной Павловной – на третьем – проживает некая певичка, у нее тоже трехкомнатная. Смазливенькая такая, блондиночка крашеная, ничего особенного. Довольно молоденькая.

И на этой певичке они как-то особенно с Людочкой сблизились. Потому что певичка эта сделала у себя в квартире какой-то неслыханный ремонт. Стены все поломала, а вместо них наставила повсюду колонны из папье-маше и с золотом. И даже полы сделала у себя суперновомодные – с отоплением: провела под полом трубы и замуровала их потом насмерть итальянской плиткой.

И вот эти трубы, которые оказались аккурат над Людочкиной квартирой, стали сначала потихоньку, а потом преизрядно протекать. Штукатурка размокла. Обои стали отходить от стены, а потом и вовсе отваливаться, пока наконец огромный кусок потолка не обвалился, едва не задев хозяйку. Если бы попал по голове, то точно бы покалечил или вовсе убил несчастную.

Людочка не то чтобы терпела – нет, она время от времени ходила жаловаться и самой певичке, а поскольку та вообще с ней не желала разговаривать и сразу брала визгливый скандальный тон, то Людочка стала обращаться с жалобами в ЖЭК или в ДЭЗ, как он теперь переименовался, и оттуда приходили комиссии с проверкой, даже акт составили, даже поднимались к певичке, но та им также не открывала и предлагала обращаться к ее адвокату.

Ну и в конце концов Людочка так и сделала – обратилась к адвокату, то есть попросту подала на нее в суд, и вот тогда-то попросила Марину Павловну выступить в качестве свидетеля. И этот судебный процесс очень благоприятно для Людочки прошел, и она отсудила у певички солидную сумму на ремонт, а кроме того и очень симпатично себя там проявила, особенно на фоне злобной агрессивности ответчицы, которая время от времени кидала в ее сторону всякие оскорбления. Например, она кричала Людочке:

– Я знаю, почему вы все это затеяли! Потому что вы мне завидуете – тому, что у меня такой крутой ремонт, что у меня теплые полы, что у меня поклонники на «мерседесах», а у вас ничего этого нет, а кроме того – вы завидуете моей молодости, моей красоте, моему таланту…

И вот тут Людочка – между прочим, и совсем она не старая – ей тогда вообще было лет сорок пять, а выглядит она еще моложе, очень миловидная, интеллигентная, театровед, научный сотрудник, общается она и с режиссерами самыми лучшими, и с актерами, и вообще с элитой, вдруг так элегантно рассмеялась и сказала:

– Конечно же я вам завидую! Кто же споет так, как вы?

И тут Людочка как запоет, явно имитируя и голос, и манеру этой певички, встала в какую-то характерную эстрадную позу, заработала бедрами и локтями: «Терзай меня, ласкай меня средь ночи и средь дня!» И хотя у Марины Павловны никогда не было случая ознакомиться с вокальным дарованием оригинала, но пародия Людочки была настолько красноречива, что все – и сам судья, сделавший ей потом замечание о неподобающем поведении в суде, и даже адвокат ответчицы, – дружно улыбнулись, настолько здесь обнажились и бездарность, и вульгарность, и пошлость, и безосновательность подозрений дивы шоу-бизнеса в отношении ее обаятельной и остроумной соседки. Нет, ну как можно такому дарованию в кавычках завидовать? Вот Людочка – это уж точно зарытый пародийный талант!

В общем, что говорить, Людочка была прелесть. Именно потому, что она такая милая хорошая женщина, у нее, надо полагать, и не было долгое время друга. Ну, она не хищница! В ней есть и скромность, и достоинство – не будет она вешаться на шею. Но – слава богу – Костик этот появился. Интеллигентный, образованный, музыковед. Глаза красивые – разрез такой необычный, интересный. Заходит к ней почти каждый день, благо их институт искусствознания в соседнем переулке.

Но – возраст: Костику лет тридцать шесть, не больше. А Людочке уже под пятьдесят. С другой стороны – Костик уже лысеет понемногу. А Людочка – ничего, еще держится, выглядит очень хорошо. Следит за собой. Всегда подтянутая, элегантная, моложавая…

А Тату уж точно ей прописывать незачем. Ну закрепится Тата в Москве, освоится, замуж выйдет, так Людочка ей станет мешать, и она начнет каждый день думать: умри, умри, тогда квартира мне достанется. Как жить-то, когда тебе такие пожелания, такие флюиды? Нет, надо избавляться от этой Таты. Да и потом у Людочки есть сын. Пусть он в Америке и возвращаться не собирается, и прекрасно зарабатывает, и ему эта квартира – так только, чаевые на каком-нибудь курорте раздать, а все равно…

А кроме того – она еще и сама замуж выйдет. А у Костика квартирка маленькая, в Медведкове. Марина Павловна там была – за каким-то музыкальным журналом к нему ездила, все он забывал захватить его, занести ей, так она сказала: тогда я сама заеду. А что – если у ее мужа теперь есть шофер. И приехала. А у него там – бедность, убожество, из единственной комнаты дверь прямо в сортир ведет. Не повернуться. Так пускай тогда Тата к нему переселяется, а Костик сюда, к Людочке.

Марина Павловна даже повеселела – вот как хорошо она все придумала, устроила! Взяла подарок – коробку конфет, бутылку коньяка – этих бутылок у них с Бусей полный бар: аспиранты дарят, а выпивать некому, взяла альманах со своей статьей об Антоне Павловиче и спустилась вниз.

За накрытым столом уже сидели Костик, Тата и какая-то пожилая семейная пара. Марина Павловна так поняла, что они врачи, что-то связано то ли с психиатрией, то ли с психоанализом. Потому что, когда Марина Павловна уселась на стол, их разговор возобновился:

– Сколько бы ни бились психология с психиатрией, а они все равно без оккультных познаний и специальных практик обречены оставаться на грани лженауки, – печально заключил Гость. – По большому счету, человек в своей целостности непознаваем, необъясним и непредсказуем. Это – иррациональная бездна.

– Ну почему же, – возразила ему Марина Павловна. – Существуют же определенные психологические законы, известные поведенческие мотивировки, типы характеров. Это даже очень хорошо разработано.

– Беда в том, что человек не может адекватно познать самого себя – куда же ему стремиться познавать других собратьев по разуму? Известно, что только два процента нашего мозга задействовано в работе сознания. Все остальное – это неизведанные океанические глубины, это целые хаотические миры бессознательного. Что там в них зреет, какая там жизнь бурлит, какие зияют темные пропасти и ущелья, битком набитые бог весть чем, – этого никакой наукой определить невозможно. Да и с сознанием тоже не все в порядке. Оно…

– Не вижу поводов для такого пессимизма, – прервала его Марина Павловна. – Уверяю вас, человек достаточно уже изучен, ничего в нем нет такого, чего бы еще не бывало… Да возьмите хотя бы литературу – она только и делает, что занимается анализом души. Писатели очень тонкие психологи…

– Да, согласен с вами. Но в их книгах мы скорее найдем их собственный анамнез, нежели картину жизни чужой души. Видите, даже наш сознательный взгляд сильно искажен, затуманен нашим бессознательным: мы видим и людей, и обстоятельства как бы сквозь инородную среду, сквозь дымку. Ну, представьте – предмет в воде: вам кажется, что он здесь, где, скажем, эта тарелка, а он вон там, где вот этот бокал.

И Гость красноречиво тыкнул пальцем сначала туда, потом сюда.

– Короче, мы повсюду видим только свое, не узнавая его. Потому что бессознательное для нас воплощается в объектах. И вот то, что мы узнаем о внешнем, объективированном, на самом деле является нашей личной, субъективной принадлежностью. Ну, это элементарный закон проекции.

Видя, как Марина Павловна пытается вклиниться со своими аргументами, он решил сменить тему:

– Выпьем за именинницу!

– Нет, но позвольте, я не понимаю, к чему вы это ведете? – спросила Марина Павловна, когда осушили рюмки.

– К тому, что человек не может сам над собой властвовать. Он ослеплен своим иррациональным, непредсказуем сам для себя, с каждым из нас может произойти все, что угодно: мы можем убить, мы можем ограбить, удариться в деторастление, – столько в нас сидит неподконтрольного зла… Человек – увы! – тотально несвободен, – заключил он.

Марина Павловна вдруг поняла, кого он ей напоминает – с этой острой черной бородкой, непокорными – тоже черными – несмотря на общий пожилой облик – волосами: Мефистофеля.

– Разговор начался, кажется, с демократии, со свободы, равенства, братства, а перешел на такие высокие материи, – улыбнулся Костик.

– Да, я враг демократии, – улыбнулся Гость. – Надеюсь, теперь вы поняли почему. Человека надо удерживать, обуздывать, привязывать, приковывать, припаивать валерьянкой, подавлять, душить его порывы, он должен быть связан по рукам и ногам запретами, жесточайшими табу, а не то он все сметет на своем пути. Ему необходимы жесткие духовные практики, предельно узкие пути, короче – ему необходим Господин и Хозяин, а не то он растечется и все затопит собой.

– Ну, смотря кого надо связывать, – вздохнула Марина Павловна. – Вот меня – чего меня удерживать? Что я такого могу совершить? Разве что диссертацию допишу! Зачем мне этот аппарат подавления? Вот я сама себе и госпожа, и хозяйка.

Она оправила жабо на красной кофточке, и рыбкин красный каменный глазок уставился прямо на Гостя.

– Тогда – за вашу диссертацию, – подмигнул Гость.

Людочка жестами зазвала Марину Павловну на кухню:

– Ой, Мариночка Павловна, да вы не принимайте близко к сердцу! Это такой умный, авторитетный человек, но у него своя специфика. К тому же он и сам собой не владеет – жене своей изменяет – ой! – направо и налево, – Людочка закатила глаза. – Но что она может поделать, пожилая уже, терпит, хорошо еще, что он совсем ее не бросает… А вас, дорогая, я уж прошу – выпейте сегодня побольше! А то у меня и коньяк на столе, и шампанское, и вино, а Костику нельзя – он в глухой завязке. У него был когда-то алкоголизм, и он завязал. Много лет уже ни одной капли. А сегодня решил сделать исключение и чуть-чуть выпить. Говорит, что решился на какой-то важный шаг… Надо, чтобы ему совсем мало досталось. Потому что – соблазн. Так что примем удар на себя. А Борис Михайлович – что, попозже подойдет?

– Нет, он укатил на рыбалку. А выпить – ну что ж, хотя я вовсе не любительница. Но раз такое дело.

– Опять на рыбалку? Что, в ту же деревню? С теми же людьми? – Людочка вдруг сделала задумчивое лицо. – А вас что же не взял?

– Брать-то он брал, но у меня диссертация незаконченная, – растерялась Марина Павловна. – Потом это его компания – школьный друг Вася. Он отличный рыбак, купил дом в деревне возле реки, в природе разбирается, у него даже фамилия, как специально, – Барсук. Теперь они туда ездят…

– А вы что же здесь одна? Какой-то это нехороший симптом, – Людочка сочувственно покачала головой.

– Какой еще симптом? – Марина Павловна почувствовала, что начинает горячиться. – Борис Михайлович обожает рыбалку, побудет там несколько дней, потом вернется – мы на остаток отпуска в Турцию укатим, к морю, вдвоем… Путевки уже зарезервированы. Что тут мудрствовать лукаво?

– А кто там еще с ними?

– Шофер повез их туда – Гарик. Там Барсук этот Вася и его жена… И все…

– А жена что?

– А что жена?

– Что из себя представляет?

– Жена как жена. Я что-то ее не помню. У Васи, кажется, она уже шестая по счету. А что такое?

– Да это я так, удивляюсь… Просто Борис Михайлович такой умница, интеллектуал, на бильярде играет, такое общество всегда вокруг вас, а тут – деревня… И ведь, кажется, это уже не в первый раз. Странно это как-то.

– Что странно-то, – раздражилась вдруг Марина Павловна. – Он там рыбу ловит, на воду бегущую смотрит. А вы что думали? Другое, что ли, его там привлекло? Вы говорите прямо. Девки, что ли, деревенские?

– Ну почему деревенские, – с сомнением проговорила Людочка. – Может, там какие городские избы понакупили. Из Москвы. Потом еще есть вариант этой, которая с другом…

– Как вы себе это представляете? Вот Борис Михайлович, вот друг с женой, и что?

– Всякое бывает. Тем более, вы говорите, это у него уже шестая жена. А где шестая, там и седьмая, и восьмая… Подозрительно как-то. Но это я так… На всякий пожарный, как говорится. Значит, договорились, да, Мариночка Павловна? Я всех уже попросила – пейте побольше, чтобы быстрее кончилось.

Сели за стол, пошли тосты за тостами. Костик – ничего, держится, пригубливает и отставляет, а все остальные – добросовестно опрокидывают. Да и вообще Марине Павловне как-то не по себе стало. Тревожно. А коньяк успокаивает. Она и не знала, что его можно принимать, как успокоительное… Как эту жену-то зовут, – Жанна, что ли? Ох-ох-ох, вот еще морока! А Людочке-то чего? С какой стати она так беспокоится? Все время про Бориса Михайловича выспрашивает… Волнуется, видите ли… Про измены Гостя рассказала, про терпение его пожилой жены. Может, сама на собственном опыте имела случай в этом убедиться? И к чему она клонит? К чему подбирается по кривой?

– Тетя Люда, ваше здоровье! – поднялась Тата. – Желаю вам и здоровья, и счастья, но больше всего – получить жилплощадь в Царстве Небесном, так сказать – произвести обмен.

Стояла – розовощекая, хорошенькая, свеженькая. А ведь сколько цинизма! Вот они – черные сатанинские человеческие бездны…

– Ну, с Богом. – И, выпив, девушка поставила на стол бокал. – Что ж, я поехала. У меня поезд ночной на Харьков. Кое-что из дома возьму и назад. Через несколько дней вернусь. Может, даже раньше. Вы, тетя Люда, не скучайте!

«Скатертью дорога», – подумала Марина Павловна.

– На посошок, – вдруг предложил Костик и хлобыстнул целую рюмку.

Все тревожно переглянулись.

– Вы бы проводили даму-то, – предложил Гость.

Костик поднялся:

– Конечно, нет вопроса, ведь уже ночь. Я и так собирался.

Поднялись и Мефистофель с женой.

– Ну и к лучшему, – сказала Людочка, закрыв за ними дверь. – Знаете, даже вылечившемуся алкоголику начинать пить – это очень рискованно. Легко можно сорваться. Правильно тут сказали – надо удерживать.

– Выходите за него замуж, – вдруг предложила Марина Павловна и сама обрадовалась своей идее: будет у Людочки свой муж, меньше будет интересоваться чужим…

– Да, а тринадцать лет разницы?

– Ерунда, – благостно откликнулась Марина Павловна. – Тату отселите в его квартиру, он переедет сюда. Пасьянс разложится. Или просто – скажите племяннице, чтобы она поискала себе другое жилье. Что вы выходите замуж. А если вы так за него и не выйдете, то не обязаны перед ней отчитываться. Я уже продумала за вас все.

С тем Марина Павловна и отправилась домой. Легла в постель, почитала журнал, выключила свет, но – не спалось. Что-то не то совершалось вокруг. Но что именно? Нет, Буся конечно же ее звал с собой. Но как, как он звал? Не очень-то, прямо говоря, настойчиво. Даже, можно сказать, уклончиво, сослагательно:

– Ты не хотела бы поехать на рыбалку?

Разумеется, на этот вопрос у нее один ответ:

– Нет, не хотела бы.

А ведь он мог сказать вот так, со властью, как муж:

– Мариша, мы едем с тобой отдохнуть на лоно природы, там речка, там цветы, лес, лужок, солнце, свежий воздух, красота, бабочки, стрекозы, птицы поют, рыба плещется… Тебе надо отключиться, ты так устала, и мне так хочется побыть там с тобой. А потом вернемся и отправимся по путевке в Турцию.

Но – не сказал же! Не сказал. Даже не предложил – просто спросил как-то абстрактно, вообще: не хотела бы она… Ну с какой стати она вдруг станет хотеть поехать на рыбалку! Она даже не знает, с какого конца эту удочку в воду засовывать! И ведь потом не переспрашивал, хотя бы для формальности. А так – выслушал, головой кивнул, отвернулся, засобирался. Прибавил, правда:

– У нас есть место в машине…

При воспоминании об этом, она аж вскочила с кровати:

– Что значит «есть место»? Для нее, что ли? То есть могло бы быть такое, что для нее этого места бы не было, и тогда бы он вообще даже и не заикнулся о ней! И потом – как это для нее бы не оказалось места! Да для кого угодно его могло бы не быть, только не для нее. Сам Барсук мог бы поехать на перекладных, жена эта шестая, но у нее, Марины Павловны, всегда должно было быть место в казенной машине своего мужа!

А тут – что получилось – решили ехать: шофер, Буся, Вася, жена, и вот оказалось – одно место пропадает. И чтобы оно все-таки не пропадало – жалко же – он и спросил ее осторожненько про желание рыбалки. Нет, надо что-то делать!

Она встала, зажгла свет, достала из бара коньячную бутылку, плеснула себе в рюмку – чуть-чуть успокоиться.

И потом – если все в машине уже занято, так ты сам останься, а ее посади. Или тогда уж – все, путешествие отменяется, мест нет. Остался бы в Москве. А то зачастил в эту деревню, повадился. Даже Людочка заметила. На майские был, в июне – на выходные ездил. В июле тоже был. Теперь вот в августе.

Она снова легла и закрыла глаза. Но сон не шел.

Интересно, эта Жанна – какая она, никак не вспомнить. Вася же приводил ее на юбилей Буси, народу было много. Или это была тогда не она, а еще пятая жена? Или даже четвертая? Или все-таки четвертой была Лариса – они еще вместе в Крым ездили – лет двенадцать назад. Или Лариса была третья? Марина Павловна с точностью вспомнила, что одна из Васиных жен работала в отделе заказов гастронома в доме на Котельнической – это было еще при советской власти – и таскала оттуда всякую дефицитную вкуснятину – язык, вырезку, икру, семгу, растворимый кофе. Им с Бусей тоже от ее щедрот перепадало. Но это было так давно, так что, наверное, это была его вторая или даже первая жена.

А с другой стороны, если б эта Жанна была какая-нибудь этакая, эффектная, хорошенькая или просто обаятельная, Марина Павловна бы ее запомнила. Ну хоть что-то – рост, очертания фигуры, цвет волос, возраст… Сколько ей лет-то? Тридцать? Сорок? Сорок пять? Или все пятьдесят, как Марине Павловне?

От напряжения она снова села. Включила свет, чтобы не оставаться в темноте. Впрочем, уже начало светать.

А откуда сам Барсук ее откопал? Кажется, они вместе работали в строительной фирме. Значит, она женщина-строитель. Ну, монтажница там, высотница… Нет, теперь она ясно вспомнила: Буся не так давно говорил, что надо их полуразрушенную квартиру перед ремонтом показать этой Жанне – она-де прекрасный дизайнер.

Марина Павловна недовольно нахмурилась: интересно, откуда он узнал, какой она дизайнер? Он что, на объекты с ней выезжал?

– Она раньше работала с Васей в проектном институте, а потом переквалифицировалась в дизайнеры, – объяснил он ей тогда.

Так-так. Значит, она закончила институт – было ей года 22–23. Потом успела поработать в проектном институте, накинем еще годков 5–6, итого 28–29, а потом – дизайнером – лет этак 5–6. Всего получилось 34–35 лет. Самый прекрасный возраст. Женщина уже поумнела, она с самооценкой, самостоятельная, чурается вывертов. А с другой стороны – еще молодая – ни морщин, ни обвислых щек, ни жировых складок на животе.

Это открытие подкинуло ее на месте. Она заторопилась к бару и еще налила себе полную рюмку – всем назло. Вот – кураж еще есть, есть молодая злость. Да и коньяк, между прочим, совсем не вредная вещь – он расширяет сосуды, греет сердце и успокаивает взвинченные нервы. Бусе один врач-кардиолог так и говорил:

– А на ночь – рюмку коньячку: грамм пятьдесят. Для здоровья. И полный порядок.

А может быть, Буся уже показывал ей квартиру, пока Марины Павловны не было дома, советовался, обсуждал – вот уже и общее дело. А что нужно для сближения людей? Оно и нужно: общее умонастроение, единонаправленная энергия. Да-да, человек уже в достаточной мере изучен: хочешь с кем сойтись, так найди общее поле деятельности.

Интересно, а что эта Жанна подумала о Марине Павловне, когда увидела этот разор в доме – облезлые полы, стены, рухлядь, кипы книг на полу… Он же ведь не стал ей, наверное, рассказывать, как долго они жили в бедности – и ей, доценту, и ему, профессору, платили-то копейки! Как она о Брехте писала, о Борхесе, о Дюрренматте, а все в безгонорарные издания ушло. Как потом Борис Михайлович получил грант, поездил по западным университетам и чуть-чуть разбогател, и они тут же вложили все в банк Чара, а он возьми да лопни. Да еще тут и Бусина старуха-мать жила, целую комнату занимала.

– Так что, милая Жанна, не было у нас возможности ремонтами-то заниматься, – сказала Марина Павловна вслух. – Только сейчас более или менее на ноги встали. Мать Бориса Михайловича лишь шесть месяцев тому назад к праотцам отошла, а так – все тут лежала: не поштукатуришь при ней, полы не полачишь! И Борис Михайлович только год как на фирму устроился консультантом, машину ему выделили персональную, деньги стали платить приличные. А так жизнь наша трудная была. Не то чтобы на готовенькое!

А она, Жанна эта, небось уж цепким дизайнерским глазом уцепила, что квартира-то великолепная, в самом что ни есть центре – центрее нет – направо пойдешь – Козицкий с институтом искусствознания, налево – Столешников, дом отменный, сталинский, ведомственный, специально для деятелей культуры заслуженных строился, тут артисты известные живут, певцы, интеллектуалы… И пусть даже подсознательно (а это – ого-го сколько процентов мозга, Гость этот мефистофельский говорил, что процентов девяносто восемь) сопоставила со своей, где она с Васей своим Барсуком обретается в Бутове и где всякая шелупонь по углам гнездится.

Марина Павловна когда-то – еще при третьей или при четвертой жене – приезжала туда в гости, помнит это жилище. И конечно же она, эта Жанна – тоже, пусть подсознательно, но на те же девяносто восемь процентов – еще и сравнила-таки своего облезлого, обветренного, задубелого алкоголика Ваську с изысканным, рафинированным, стройным, седовласым Борисом Михайловичем. Да и фамилии говорят сами за себя: тот – Барсук, а Борис Михайлович – Львов! Жанна Барсук – это даже как-то пародийно звучит, Хармсом припахивает. А вот Жанна Львова – это уже совсем другой уровень.

Ах, этот Васька – что с него взять, хоть бы он и деньги заколачивал в своей строительной фирме, а все мимо. Джинсики, курточка, кепочка, сам хвалился, что меньше бутылки в день не выпивает. Ну что хорошего? Пять жен уже от него ушло! Хоть удерживай его, хоть подавляй – а он все равно пить будет. Вот она, свобода-то: ешь, пей, гуляй…

Марина Павловна раздосадовалась и сделала еще глоток. Уже совсем рассвело. Нет, все-таки интересно, какая у этой Жанны фигура? Она знала – Борис Михайлович любит подтянутых, стройных женщин. Как-то раз он сказал о своей аспирантке, вернувшейся из декрета:

– Она как-то расплылась, опустилась.

Марина Павловна не поленилась и прошлепала к большому зеркалу. Посмотрела на себя взыскательным глазом. На сей раз она себе не понравилась. Квадратная какая-то вся, приземистая, ноги корявые, короткие. А лицо… Если вычесть из него тот рисунок мысли, который на нем отпечатался, то вообще никакое. То есть вообще – нет на ней лица. Есть что-то такое неопределенное, расплывчатое, обвислое.

– Надо быть честной с самой собой, – призналась Марина Павловна и, покачнувшись, зашуршала к бару. Плеснула себе глоток.

– И вот поставь теперь рядом с собой ту, тридцатилетнюю Жанну с художественным вкусом, – сказала она себе нелицеприятно. – А то, что ты умная и много книг прочитала и проанализировала, в некотором смысле ничего не значит. Всегда можно взять Канта и почитать – и он окажется тебя умней. Или твои диссертации, к примеру, они что тебе – плюс? Никак. Всегда можно взять с полки Чехова и почитать: все лучше будет.

Оставшись, тем не менее, довольной хотя бы таким своим трезвым взглядом на жизнь и приняв две таблетки фенозепама, она наконец угомонилась. Заснула, свернувшись калачиком на маленьком диванчике в кабинете. Проснулась в полдень. Во всем теле ломота, во рту тошнота, в голове – жар. Решила не браться за диссертацию – устроить себе выходной: поваляться весь день с книгой. Да с тем же Чеховым. Не для дела, не с хищным исследовательским прищуром, а в расслаблении, просто так. Для удовольствия. Бескорыстно, как простой читатель.

Взяла с полки том наугад. О, прекрасно – «Вишневый сад». «Прочту, как впервые», – подумала она. Вот Буся позвонит, спросит – что делаешь? А она – игриво: читаю Чехова. А он – ну-ну. Вся фишка здесь будет в том, что он подумает: это ей так положено, так и должно быть, а она это – наоборот, вопреки всему, по своей свободе…

Заскользила взором по знакомым почти наизусть репликам. Так хорошо вышколенный фигурист летит, машинально выполняя сложнейшие трюки, по незнакомому льду и вдруг – бац! – что-то не то. Какое-то немое неудовольствие поднялось в ней. К концу пьесы оно и вовсе вскипело, начало жечь, да так, что она хлопнула со всего размаха книгой об колено и вскричала:

– Нет!

Это был какой-то совсем другой «Вишневый сад». Вовсе не тот, о котором она столько раз писала и который видела во множестве театральных постановок. И никогда раньше она не испытывала такого отчуждения от этого текста – даже когда посмотрела пьесу в столь вольной интерпретации, которая заставила Раневскую взять себе в сожители старичка лакея Фирса.

Потому что в этом «Вишневом саду» было вообще что-то несообразное – все в нем было как-то не так, и Фирса в нем никто не забывал! Да! Он сам, лукавый старикан, где-то там спрятался, притаился, притом весьма искусно.

Это так ее взволновало, что она ринулась к компьютеру, чтобы тут же и запечатлеть свое открытие. Но тут позвонила Людочка.

– Мариночка Павловна, можно к вам на минуточку? Пожалуйста.

Через минуту она входила в дом.

– У меня только что был Костик. Он у меня вчера в праздничной суете портфель забыл. Я, памятуя наш с вами вчерашний разговор о нем, подумала, что это неспроста. Он выглядел смущенным, несколько раз порывался говорить, но я его останавливала, чтобы он пришел в себя. Наконец он сказал:

– Мне уже тридцать шесть. Пора мне на что-то решаться. Сейчас или никогда.

И тут уже сама Марина Павловна, разумеется, по Людочкину рассказу, живо представила, как это было.

– Я вот подумал, – проговорил Костик, – пока здесь нет вашей племянницы…

– Ах, продолжайте, при чем здесь она… Мы с вами взрослые люди и вправе распоряжаться сами по себе, – не без робости откликнулась Людочка.