Текст книги "Карафуто"

Автор книги: Олесь Донченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

У ДРОВОСЕКОВ

Они шли час или два. Впереди – японец, за ним – Володя. Японец успел рассказать, что он – дровосек, старшина артели, что его зовут Окума и что сегодня он белой краской помечал деревья, которые завтра должны спилить дровосеки.

Вскорости Володя услышал свист и визг механической пилы, подсекающей ствол. Донеслись голоса людей. Юноша встревожился.

– Не бойся, – успокоил Окума. – Хозяина нет, приказчика нет. Они наведываются нечасто. А рабочие не выдадут, верь мне, как ясному солнцу на небосводе. Я знаю своих товарищей. Не бойся.

Он привел Володю в небольшой деревянный барак.

– Наша артель – двадцать человек. Все живем здесь. Я – Окума. А ты?

– Иван, – ответил Володя. Это имя японцу более легкое было произносить.

– Иван! – весело повторил Окума. – Иван! Советский Союз! Совєто!

Он поставил перед Володей чашку с патто – едой из квашеных бобов. Юноша жадно набросился на еду.

Тем временем Окума достал из-под лавки пару деревянных сандалий и примерил их Володе на ногу. Сандалии пришлись в самый раз.

Вечером возвратились с работы дровосеки. Их было двадцать пасмурных лесовиков, почерневших, изможденных, с запавшими щеками. Скулы выпячивались, как желваки, веки тяжело прикрывали глаза.

Они входили в барак молча, молча посматривали на Володю и падали на широкий пол, служивший им кроватью. У многих от переутомления дрожали руки.

– Приезжал приказчик, – сказал один из них, глянув на Окуму. – Уехал.

Под глазом у него был синяк. Окума заглянул ему в лицо.

– Морита, что это у тебя?

– Приказчик.

– Я так и думал, – покачал головой Окума.

– Он нашел, что у моей пилы тупые зубья.

– О, у него у самого зубы слишком острые.

– Спилим, – сказал Морита.

Володя глянул на него внимательнее. Это был старый японец-дровосек.

– Спилим, – повторил он упрямо. А так как никто ему не ответил, то он толкнул локтем соседа и еще раз сказал, будто желая услышать его поддержку:

– Спилим. А?

– Мы ему покажем! – ответил сосед.

Это был молодой парень дровосек, по всей видимости, не японец. У него были большие прозрачные глаза, круглые, как у совы, и, длинные каштановые волосы, зачесанные назад.

Заметив, что Володя смотрит на этого парня, Окума сказал:

– Русский, как и ты. Хабаров. Хабаров – его звать.

– Дровосек?

– Дровосек. Из нашей артели. Горячий. Хозяев не любит. Приказчиков не любит. Рабочий народ любит. Горячий. Ты горячий, Хабаров?

Парень улыбнулся:

– Горячий, Окума.

Потом японец громко сказал:

– Придвиньтесь все ближе!

Все подняли головы, кто лежал – поднялись. Все окружили тесным колом юношу и Окуму.

И тогда Окума коротко объяснил, кто такой Володя.

Сначала в бараке воцарилась тишина, а потом голоса загалдели весело и быстро. Володя увидел блестящие глаза и улыбки.

В груди вдруг выросла надежда на помощь этих натруженных людей, у которых так блестят зрачки от одного упоминания о Советском Союзе.

Нельзя молчать. Нельзя таиться. Это будет чудесно, если везде пойдет молва о том, что советский ученый с сыном попал в плен. И если даже ему, Володе, не посчастливится дойти до своих, то слух полетит далеко-далеко, он должен пересечь границу.

Эти люди помогут. И Володя откровенно рассказал обо всем: о тайфуне, о своем отце, о плене и пытках. Сказал и о своем намерении перейти границу и добраться до своих, чтобы скорее вырвать из рук полицаев отца.

– И звать меня не Иван, – закончил он. – Звать меня Владимир Дорошук.

– Владимир Дорошук, – повторило несколько голосов, будто хотели запомнить фамилию.

Дровосеки обсуждали положение страстно, все вместе. Прочь улетучились утомленные движения и равнодушие.

Старый Морита говорил больше других и ругался, когда его не слушали. Только Хабаров, казалось, меньше всего волновался, но в конце и он, спрыгнув на пол, сказал:

– Все не то! Помочь, помочь, но как? Как поможем? Слушайте меня: его надо переправить через границу. И это я беру на себя! Я!

С чувством глубокой благодарности Володя глянул на парня.

– Пойдешь со мной? – спросил Хабаров. – Ты – коммунист? Комсомолец? Да, да… Я доведу тебя до границы. Через три дни мы будем там…

Сев возле Володи, он обнял его за плечи.

– Дорошук, – сказал он, – мы завтра пойдем. Я тебя очень люблю. Я сам – русский. Мой отец был политический ссыльный. Тогда еще весь Сахалин принадлежал Росси. Отец умер. Так случилось, что я остался на Карафуто.

Он тяжело вздохнул:

– Я тоже очень хочу в Советский Союз. Я перешел бы с тобой границу. Но у меня здесь, на нефтяном промысле, невеста. Я не могу ее бросить.

Ему было лет двадцать. У него были красивые губы и нос с горбинкой. Когда он улыбался, на щеках у него появлялись ямочки, как у девушки. И только руки, в трещинах, загрубевшие от работы, доказывали, что этот человек работает каждый день наравне с другими дровосеками. Окума наклонился к уху Володи и прошептал:

– У тебя будет красивый проводник. Он хорошо знает тайгу. Он часто бывает во всех соседних артелях дровосеков и держит с ними связь. Только – тсс!

И, повернувшись к товарищам, Окума строго сказал:

– Не забывайте, что язык болтается на бечевке. Надо его крепко привязывать.

Придвинувшись к Володе, он спросил:

– Скажи всем нам, есть ли правда величиной хотя бы с рисовое зерно, что в Росси нет ни одного помещика, ни одного хозяина?

И стало в бараке так тихо, что слышать было, как под потолком шелестит крылышками большой ночной мотылек. В раскрытые двери заглядывал месяц и струилась ночная таежная прохлада.

Двадцать дровосеков застыли, боясь пропустить хоть слово из того, что сейчас должны услышать в ответ.

– Нет ни одного помещика, ни одного собственника-хозяина, – громко ответил Володя. – Это великая правда, величиной на весь мир, так как это правда Ленина, нашей партии.

Все громко загудели, и каждый наперебой спрашивал:

– И полицаев нет?

– Нет и полицаев, – отвечал Володя.

– И ни одного приказчика?

– И ни одного приказчика.

– И никто не имеет права ругать и бить рабочего?

– Никто.

И снова все загалдели: «В мире есть страна без помещиков, без приказчиков и полицаев. Стоит еще жить на свете!».

Было решено, что Володя может отдохнуть, но медлить нельзя. Появится приказчик – придется скрываться. Завтра надо отправляться.

Юноша чувствовал, как радостно замерло у него сердце. Он перейдет границу? Неужели это правда?

Он заснул в бараке на полу вместе с лесорубами.

Рано утром его разбудил Окума. Он был взволнован.

– Что случилось? – спросил Володя.

Окума быстро загомонил.

– Тебе с Хабаровым нельзя медлить. Надо отправляться сейчас же.

– А в чем дело? – забеспокоился Володя.

Тогда Окума тревожно сказал:

– Я ночью вышел из барака и слышал в тайге барсуков.

Но Володя не понимал.

– Барсуков? Ночью?

– Ну да. Они здесь не водятся. Тем досаднее. Но я слышал их стук вот так, как сейчас слышу твои слова.

– Что стук?

– Ты этого не знаешь. Но я знаю и все тебе сейчас расскажу.

В барак вошел Морита.

– Это правда, что ты слышал барсуков? – спросил он так же тревожно.

Володя подумал, что, возможно, речь идет не о зверях, а о полицаях. Может, их здесь зовут барсуками?

Тем не менее оказалось, что Окума слышал стук настоящих барсуков.

– Ты не знаешь, но я знаю, и Морита знает, и много-много японцев знают, – продолжал Окума, – что барсук – оборотень и обжора. Ночами барсуки приходят в гости друг к другу и барабанят себя по надутым животам. Кто услышит такой стук – с тем случится беда. Верь мне, как ясному солнцу на небосводе.

– Но же не я слышал этот барабан, – возражал Володя. – Мне незачем бояться.

– Бедствие меня найдет через тебя, – ответил Окума. – Меня накажут за то, что я прятал тебя. Я хлопал в ладони, но не знаю, задобрил ли этим Духа. Тебе надо сейчас же уходить.

На пороге появился Хабаров.

– Вставай, Дорошук, – сказал он. – Нам в самом деле надо идти. Чем раньше, тем лучше. Хотя я не верю в синтоизских[5]5
  Синтоизм, как и буддизм, – наиболее распространенная в Японии религия.


[Закрыть] духов, но я верю в полицаев, которые иногда сюда наведываются. Артель сейчас выходит на работу, а мы тронемся. Я хорошо знаю дорогу.

– Дорогу?

– Нет, конечно, никакой дороги нет, но есть медвежьи тропы, есть приметы, есть большой ручей, один и второй, вдоль которых нам надо идти, чтобы не сбиться.

За плечами у Хабарова висела камышовая корзина.

– Это еда, – сказал он. – Окума уже обо всем позаботился.

Володя быстро встал. В самом деле, было бы огромной глупостью, если бы его здесь застукали жандармы. Надо немедленно убираться отсюда. Какое, в конце концов счастье, что он натолкнулся на дровосеков, что он имеет проводника до самой границы!

Благодаря за приют, Володя горячо сжал руку Окуми, хотя тот, кажется, и не привык выказывать таким образом свои чувства.

Простился с теми дровосеками, которых встретил возле барака, и вместе с Хабаровым отправился вглубь таежной чащобы.

Оглянулся и увидел Окуму. Тот стоял и хлопал в ладони. Он просил у Духа счастливого пути…

ПЕТР ХАБАРОВ

Утренняя тайга была неприветливая и хмурая. Она была будто мертвая, застывшая. Не чувствовалось ветерка, не шевелилась темно-зеленая хвоя.

Тайга спала. Она просыпается ночью. Тогда она полна сдержанного шепота и таинственного шелестения. Тогда просыпаются ее вкрадчивые жители, и их зеленые глаза светят, как фосфорическое сияние гнилого пенька.

Хабаров шел впереди. Он уверенно продирался сквозь чащи, иногда оглядывался на Володю, будто хотел убедиться, что тот не отстает. Вскорости вышли к ручью и долго шли вдоль его русла, пока тот не повернул куда-то в сторону.

Все чаще случались таежные сопки, покрытые лиственницами. Все более сопки были высшие и высшие, и вот Володя увидел настоящую гору, что поднималась возле небольшой речной долины.

Долина заросла осинами и березами, кустами бузины и шиповника. Высокая, по пояс, густая трава совсем скрывала узкую таежную речушку. Ее стальную ленту Володя увидел, лишь взойдя на склон сопки.

Они шли чуть заметной тропой, которая вилась вверх. Хабаров объяснил, что тропу протоптали звери, идущие ночью на водопой.

Склон сопки покрывали ели и пихты, но выше снова начался лиственный лес. Березы, осины и ольха стояли вокруг стеной. Тропа исчезла, и теперь Хабаров повел Володю напрямик. Он-таки в самом деле хорошо знал направление.

– Вы, наверное, бывали на границе? – спросил Володя. – Вы так уверенно ведете меня, что я…

– Бывал, – неохотное буркнул Хабаров, оглянувшись, и Володе показалось, что лицо его потемнело.

– Бывал. Там у меня некоторые дела… Там работает мой брат… тоже дровосек…

В обеденную пору сели под кустом дикой смородины. Гора осталась далеко позади, но впереди снова вставали сопки, одна круче другой.

– Нет, надо сначала поесть, – сказал Володя. – Натощак я не осилю те кручи.

Хабаров раскрыл корзину и достал жареного рябчика.

– Это наш Окума промышляет. У него есть охотничье ружье. Но охотится он редко, нет времени за работой.

В консервной банке был вареный рис.

– Я тоже привык к нему, вместо хлеба, – указал глазами на рис Хабаров.

Он поставил перед Володей бутылку.

– Саке, – сказал он. – Ее японцы пьют подогретой, но нам будет и так хорошо.

– Благодарю, я не буду пить, – отказался Володя. – Как я, пьяный, перейду через границу?

– Пьяный? Ерунда! От саке? Да это же рисовая водка, в ней всего двадцать градусов! Пей!

Хабаров откупорил бутылку и подал Володе. Юноша нерешительно повертел бутылку в руках и отставил.

– Пейте лучшее вы… товарищ Хабаров.

– Во дает! Половина бутылки твоя. Сначала тебе нужно выпить. И потом вот что… Для тебя я не Хабаров, а просто Петя, Петр… Пей. Только – одним махом, быстро, не раздумывая. Ну?

«Вот прицепился, как репей», подумал Володя, взял бутылку и глотнул из горлышка. Жгучая жидкость, как ножом, полоснула горло. Юноша закашлялся, на глазах выступили слезы.

– Это… такое… саке? – чуть слышно произнес он.

– Пей, пей! Ну да, саке! Ты не будешь больше? Это черт знает что такое! Я сержусь на тебя.

– Это… саке?

– Саке.

Неясное подозрение заползло в сердце. Невероятно, чтобы этот жгучий спирт был саке.

Хабаров сердито поставил бутылку в корзину.

– Если так – я тоже не хочу! – буркнул он.

Некоторое время оба молча ели мясо. Хабаров искоса посматривал на Володю. Потом притворно, как показалось Володе, улыбнулся.

– Ну, хватит нам сердиться, – сказал примирительно. – Ведь мы в тайге. Нам надо быть друзьями. Руку!

Он пожал Володе руку у локтя.

Над верхушками деревьев проплывал июньский ласковый день. В просветах густого кружева хвойных ветвей виднелись островки чистого голубого неба.

Где-то вверху веял ветерок, но внизу, под палаткой из хвои, было тихо и душно. Здесь всегда стоял полумрак, и только на лужайках светило солнце, качались цветы и звенели насекомые.

– Я не знал, что у вас есть брат, – сказал Володя Хабарову, когда они снова тронулись в путь.

– Брат? Какой брат? – удивился тот.

– Но вы же недавно сказали, что у вас есть брат, что он живет недалеко от границы.

Хабаров смутился.

– А, да, да! Конечно. Брат, его зовут Сергей. Смотри – сера!

Он нагнулся и содрал с пенька лиственницы немного красноватой камеди.

– Ее жуют, – сказал он, бросая кусочек в рот. – Говорят, от нее десна становятся крепче.

И они пошли дальше.

– А отец ваш был политическим ссыльным?

– Почему ты говоришь мне «вы»? Ведь мы – друзья. Мой отец? Ну да. Его осудили на пожизненную каторгу за покушение на губернатора. В сущности говоря, его должны были казнить, но тогда случилась какая-то амнистия, что ли. Одним словом – казнь отцу заменили пожизненной каторгой. Смотри, какой гриб. Но он ядовитый. Гадючий, говорят. Ты слышал, как кричит гадюка?

– Шипит?

– Нет, кричит. Поет. Это бывает ночью. Вот так: крю-крю-ю…

– В самом деле? Это жутко.

– Или когда филин кричит. Он плачет и хохочет. Думают, что леший.

– А медведи? Часто случаются?

– Ого, на каждом шагу. Тайга. Где же им жить, как не в тайге?

– Я еще не встречал.

– Они первыми на людей не нападают. Вот волки страшнее. В особенности, если стая.

Некоторое время шли молча, и тогда Хабаров спросил:

– Ты любишь вино? Я люблю бургундское, например, шампанское. В поселок привозят. Там есть небольшой ресторан. Люблю погулять!

– Разве это по карману?

– Другим не по карману, но мне…

Он задумался и облизал губы.

На вершине сопки, на каменистой круче, краснели стволы сосен. Солнце садилось.

– Мы очень хорошо шли, – сказал Хабаров. – И вдобавок я повел напрямик. Мы уже сейчас в пограничной полосе.

– Неужели?

– Да, да. Я сам не надеялся.

Володя разволновался. Скоро граница! Хабаров тоже, наверное, чувствовал себя не совсем хорошо. Он часто оглядывался на Володю, тяжело дышал, будто кто-то сжимал ему горло.

– Надо осторожнее, – сказал он. – До границы рукой подать.

Его движения стали вкрадчивыми, мягкими.

– Мне надо сделать небольшую разведку, – тихо сказал он. – Ты подожди меня здесь.

Володя сел на траву, ему показалось, что Хабаров испугался и хочет его бросить. Если это так – пусть скажет правду. Надо благодарить уже за то, что привел к границе, а дальше…

– Не шевелись, жаба! – вдруг услышал над собою Володя окрик своего проводника. – Не оглядывайся, а то убью!

Володя остолбенел.

– Вставай! – прозвучала новая команда.

Не оглядываясь, Володя встал.

– Через границу захотел? А этого не хочешь?

Хабаров сверкнул перед юношей лезвием охотничьего ножа – финки.

– Думал, что я тебя в самом деле через границу поведу? Нет, жаба, до границы далеко. Я знаю другую дорогу. Сейчас будет поселок, ха-ха…

– Кто же ты? – тихо спросил Володя.

– Хабаров. Только мой отец бывший офицер, и его убили ваши пограничники. И я за отца уже хорошо отомстил… Шагом марш!

– Ты отдашь меня японцам? Ты – шпион?

– Не разговаривать! Иди вперед! Если попробуешь оглянуться или… Одним словом – марш! Здорово я тебя…

– А что скажут твои товарищи-дровосеки? Окума?

– Хха, они мне такие товарищи, как и ты. Конечно, я скажу, что довел тебя до границы без приключений. Ну, не спотыкаться! Здорово я тебя… жжаба…

Молниеносно возникали и исчезали в Володиной голове планы бегства. Броситься вперед и побежать, прячась за стволами деревьев? Неожиданно обернуться и прыгнуть на провокатора?

Скорее, скорее! Дальше будет поздно. Шаги? Сухая ветвь трещит под ногами?

Нет, это белка сбила с сосны сухую шишку. Кто-то позвал: «Стой!» Щелкнул затвор винтовки? Нет, это хрипло смеется шпик:

– А ты не дурак, жжаба. Не захотел пить спирт. Пьяного я тебя быстро бы…

«Вот сейчас побегу!»

И новая мысль ужалила Володю. «Разве можно оставлять его живым? Ведь он вернется к Окуми, к Морити… Будет жить с ними, этот шпион и провокатор, будет предавать их…»

– Эй ты, не посматривай по сторонам, как заяц. Стоять! Руки назад, я их скручу ремнем. Слышишь ты, жжаб…

Он не договорил. Володя изо всех сил ударил его головой в живот. Провокатор глухо ойкнул и упал на колени. Володя навалился на него всем телом и выбил у него из рук финку.

Шпик закричал. Володя закрыл ему рот ладонью. Шпик звал на помощь. Потом замолк. Он понял, что вопль истощает силы. Он боролся озверело, стараясь ухватить рукой нож. Нож соскользнул по склону сопки.

Шпик был сильнее Володи, но Володя – гибче и ловчее. Он вьюном выскальзывал из плотных захватов, свивался ужом, но, вдруг сдавленный рукой за шею, упал на бок. Шпик оказался сверху.

Володя слышал, как он тяжело дышал. Шпик прохрипел, сильнее и сильнее сжимая Володино горло:

– Теперь буду кончать…

Дыхание перехватило. Неужели он и в самом деле задавит?

Володя поджал ногу и с силой, как пружина, ударил ею врага в бок. Шпик скрючился, но горло не отпустил.

Юноша чувствовал, что пройдет самое большее полминуты, и все будет закончено. Силы быстро иссякали. Тогда он отчаянно рванулся, протянул руки и схватил шпика за ногу. От неожиданности тот утратил равновесие и брякнулся рядом с Володей.

Это был только миг. С замиранием сердца Володя увидел в двух шагах слева отвесный обрыв. Если посчастливится столкнуть туда шпика, он разобьется насмерть. Но может быть, что в последний миг, слетая вниз, на камни, он потащит за собою и его, Володю.

Эта мысль промелькнула быстро, как молния, и в голове уже возникло решение.

Володя с силой толкнул шпика к обрыву.

НЕИЗВЕСТНОЕ СООРУЖЕНИЕ

Ошеломленный падением, Володя глянул вверх. Перед ним поднималась почти отвесная круча. Где-то вверху, на краю обрыва, заглядывали в пропасть березки. На юношу еще продолжали сыпаться мелкие камешки и земля, но он лежал на небольшом выступе, ухватившись руками за куст.

Он живой. Он вверху видит небо. Он быстро ощупал себя и сделал несколько движений ногами и руками. Кости целы. Пальцы окровавлены. Это мелочи. Он живой! Да, он в самом деле живой!

В первый момент он даже забыл о сыщике. Потом спохватился, поискал его вблизи глазами.

Он увидел его далеко внизу. Шпик лежал неподвижным бревном на камнях в пропасти.

Несколько минут Володя обдумывал положение. И невольно удивлялся ясности мыслей и своему спокойствию в это время. Он быстро и внимательно осмотрел спуск в пропасть. Не пропустил глазами ни одного выступа на склоне кручи, ни одного камня и кустика.

Володя решил спуститься к шпику. Надо убедиться, что он мертвый. И кроме того…

Это была замечательная мысль. По крайней мере такой она показалась юноше. И он ее должен обязательно исполнить. Но для этого надо сначала спуститься в пропасть. Все равно наверх тут не вылезти. А пропасть, наверное, имеет выход.

Володя начал осторожно спускаться. Это была трудная и опасная работа. Ногой юноша нащупывал очередную точку опоры, цеплялся за камни, хватался за траву и кусты.

Хабаров лежал неподвижно. Ясное дело, он был мертв, его глаза были закрыты, а в рот набилась земля. Он не дышал.

Володя обыскал карманы шпика. Да. То, что юноша надеялся найти, есть! Это была небольшая бумажка, удостоверение, что Хабаров работает дровосеком на лесоразработках Фуксимо.

Кроме того, у шпика было двести бумажных иен[6]6
  Иена – равняется нашему рублю. Имеет сто сен.


[Закрыть], по двадцать в банкноте, и много серебряных монет по пятьдесят и двадцать сен.

Нашел Володя и другую бумагу – удостоверение, что Петр Хабаров действительно сын Михаила Хабарова, офицера бывшей белогвардейской русской армии. Это удостоверение было тщательно зашито в кармане штанов, и нащупал его Володя почти случайно.

Вместе с удостоверением лежал небольшой круглый жетон из меди, на котором была изображена цветущая хризантема и выбит номер 2008.

Володя долго размышлял, что означает этот жетон и настоящее его значение разгадал только много позже, когда попал в очень критическое и опасное положение.

Юноша снял со шпика штаны из добротной «чертовой кожи» и надел на себя. Штаны пришлись в самый раз. Так же надел синюю рубашку Хабарова. Теперь он был похож на настоящего дровосека.

Удостоверения, деньги и жетон спрятал в карман и пошел по дну. Прежде всего, как выбраться отсюда? С обеих сторон поднимались почти отвесные стены. Надо как можно быстрее найти выход.

Горное ущелье в одну сторону расширялось, в этом направлении и пошел Володя. В самом деле, вскорости он вышел в небольшую долину с высокой травой.

Надвигалась ночь, над долиной бесшумно летали ночные птицы. Володя не знал, в какую сторону ему надо идти. Он потерял направление и никак не мог сориентироваться. Осталось одно – ждать утра.

Володя нарвал несколько охапок сочной травы и сделал себе мягкую постель. Затем лег навзничь и посмотрел вверх. Небо затянули тучи. Где-то недалеко кричала болотная птица, вокруг шелестела высокая трава, и комары жадно набросились на юношу. Они гудели, пели, зуммерили на тысячу голосов – тонко, басисто, одни – протяжно, другие – коротко. От их укусов горелая кожа. Пришлось зарыться в траву с головой и спрятать руки под рубашку.

Хотя и сильно устало его тело, но от пережитого нервного напряжения сон долго не приходил.

Что сейчас делает отец? Что с ним? Может, умирает в яме после истязаний, и ему никто не подаст даже кружки воды?

Юноше казалось, что он преступно потерял много времени, когда каждый час дорог, ибо может стоить отцу жизни.

Володя срывался на ноги, пытался бежать вперед, как можно быстрее вперед, к своим. Но ночь была темная, вокруг стояла глухая тайга, и неизвестно было, в какую сторону ринуться.

Трава шептала под ветерком, иногда это вызывало тревогу, казалось, будто ее топтала лапа зверя. В такие минуты Володя поднимал голову и чутко прислушивался. Он жалел тогда, что не нашел и не взял с собой острую финку, которую выбил из рук шпиона.

В конце концов сон одолел-таки его. Он проснулся утром, когда солнце уже золотило стволы деревьев на склонах сопки.

Володя нашел озерко, умылся и напился холодной прозрачной воды, настоянной на ароматных травах и кореньях. Потом определил направление по солнцу и углубился в таежную чащу.

Он шел целый день, иногда только садясь отдохнуть на некоторое время и уклоняясь в сторону, чтобы собрать не созревшие еще ягоды или напиться воды из болота или ручейка.

Уже начало смеркаться, когда Володя увидел, что сбился с правильного направления. Когда это случилось, он и сам не мог сказать. Возможно, что он целый день шел в не туда. А ему надо на север, и только на север!

Юноша переночевал под старой елью и, едва загорелась заря, снова тронулся в путь, его мучил голод. На болоте он нашел гнездо с пятью зеленоватыми яйцами; торопливо разбил одно из них, но увидел, что оно уже хорошо насижено, с зародышем. Голодный, пошел дальше.

Со временем Володя вспомнил о кремнях. Он легко нашел пару красивых камешков, но теперь неотступно думал про мох, про сухой нежный мох, похожий на пух.

Володя решил любой ценой добыть огонь. Как сетовал он, что не взял у дровосеков спичек!

Он сел на пригорке и долго кресал кремень о кремень, пока мох не затлел. Это была торжественная и ответственная минута: займется или не займется?

Он раздувал искры, пока хватило силы легких. Подкладывал тоненькие кусочки сухой березовой коры. И в конце концов мох вспыхнул, как порох. Огонь перекинулся на кору, она затрещала, как выстрелы.

Володе хотелось прыгать вокруг костра. Поблизости он насобирал грибов и запек их. Вышло не очень вкусно, но он проглотил их с волчьим аппетитом.

Володя положил в карман кремешки и пошел дальше. Перед тем он хорошо погасил костер, чтобы не возник пожар.

Он умел разводить огонь. Теперь можно было охотиться, ему хотелось жареного мяса. Однажды он спугнул рябчика, но подбить его было ничем.

Юноша шел бодро. Вокруг стучали дятлы. От голода он не погибнет, во всяком случае можно убить дятла. Но этого делать не пришлось. Володе почему-то казалось, что это – его последний день на Карафуто.

Этой ночью он обязательно перейдет границу и его задержат красноармейцы-пограничники. Юноша ускорил шаг. Он злился, натыкаясь на валежник. Это очень задерживало, валежник был как проволочное заграждение, как таежные траншеи или волчьи ямы.

А потом начались болота. Грунт проседал под ногами. Володя знал, что это означает. Неосторожный шаг – и можно увязнуть в трясине. Юноша не хотел рисковать. Это будет страшная глупость – вырваться из японского плена и погибнуть в болоте. Более бессмысленной смерти не придумать.

Володя решил обойти болото. Трясина тянулась, казалось, без конца и края.

Сегодня уже, наверное, он не попадет на границу. И снова началась полоса валежника. Володя обессилел. Он упал на груду сухого хвороста, ощущая, как гудят от усталости ноги.

Какое-то недоброе, злое чувство опустошенности и неясной тревоги не оставляло его. Он почему-то привстал на локоть и начал пристально прислушиваться, будто недалеко различил подозрительный шорох.

Он не мог понять, что с ним, откуда это непрошеное мешающее чувство.

И неожиданно вспомнил шпика. Володя видел его на дне ущелья между двумя каменистыми стенами таежной пропасти. Он видел его рот, полный земли, тяжелые веки с длинными ресницами и исцарапанный лоб.

Юношу мучила теперь мысль – что, если провокатор очнется? Что, если он живой и лишь потерял сознание? Ведь он может вернуться к дровосекам, к Окуми и рассказать, что он, Володя, мол, ограбил его, хотел убить. Он может придумать страшную клевету. И ему, ясное дело, поверят.

А может быть и так, что шпик встретит японских пограничников и предупредит их…

«Почему я не добил его?»

Потом Володя успокоился. Шпик, безусловно, был мертвый. Череп негодяя долгие годы будет лежать на дне горного ущелья. Его будут обнюхивать медведи и лисицы. Со временем таежный охотник найдет отбеленный солнцем и дождем череп и с любопытством пнет ногой.

Отдохнув, Володя перебежал валежник, обошел болото и снова пошел на север.

Желанная пятидесятая параллель, наверно, была уже совсем близко. Юноша представлял ее теперь как огромную черту, проведенную через тайгу, горы и моря, которую можно увидеть собственными глазами и потрогать руками.

Темно-зеленая таежная полумгла уже гуляла на лужайках, когда Володя неожиданно вышел на просеку. Он и испугался и обрадовался. Он не сомневался, что просека ведет к каким-то военным сооружениям на границе.

Вскорости нашлись и следы от автомобильных шин. Просека служила удобной лесной дорогой.

Юноша очень волновался. У него пересохло в горле и на лбу выступил пот. Остался последний барьер – граница. Перепрыгнуть через него – и конец мыканьям, конец трудному странствию по тайге.

Хотя как ни удобно было дальше идти просекой, но Володя свернул с нее и пошел обок, продираясь сквозь кусты и заросли молодых елей. Этого требовала осторожность. На ровной, как линейка, просеке юношу легко мог увидеть чужой глаз.

Чем дальше шел Володя, тем более росло его напряжение. Будто и не было усталости. Ноги ступали мягко, почти беззвучно, будто и не были обуты в грубые деревянные сандалии.

Всем существом юноша ощущал опасность. И удивительно, его взволнованность бесследно исчезла. Вместе с тем все чувства необычно заострились. Он ощущал чрезвычайную ясность мыслей. От его глаз не могла спрятаться даже тень, не то что куст или ствол ели. Малейший шорох принуждал его останавливаться и всем телом приникать к дереву.

Враг мог быть здесь, в нескольких шагах. Он мог таиться за каждым кустом или трухлявым пеньком. Он мог идти следом за Володей, поджидая удобной минуты, чтобы крикнуть: «Стой! Руки вверх!»

В густой полумгле в конце просеки показались неизвестные строения. Володя лег на землю и пополз. Он увидел очень высокий забор. За забором высились дома. Трубы на крышах четко обрисовывались на вечернем небе.

Это мог быть пограничный пост. Только почему так много домов? Володя насчитал пять, но их, наверно, было больше – нельзя было разглядеть за крышами.

Подползя ближе, юноша увидел, что забор обнесен двумя рядами колючей проволоки.

«Как крепость, – мелькнула мысль. – Что это за постройки в глухой тайге?»

Ни единый звук не нарушал тишины. С тревогой, подняв голову, смотрел Володя на «крепость». Нет, это не был пограничный пост. Этот очень было похоже на концентрационный лагерь.

В эту минуту юноша ясно почувствовал, как где-то недалеко треснула сухая веточка. Он припал к земле, слился с нею.

Этот звук в таежной тишине мог означать смертельную опасность. Веточка могла треснуть под ногой японского пограничника.

Володя чутко прислушивался, затаив дыхание. Какая-то ночная букашка лазила по стебельку у самого его носа. Потом она перелезла Володе на щеку. Он не пошевелился. Возможно, это была мохнатая гусеница, так как после этого щека зачесалась.

Юноша лежал неподвижно. Если недалеко был враг, он должен себя выдать. Тем не менее ничто не нарушало тишину. Володя вздохнул с облегчением.

Но вот он снова услышал какие-то странные звуки. Они доносились от зданий, из-за высокого забора. Это было похоже на чухканье паровой машины. И вдруг вспыхнули электрические фонари.

Освещенная электричеством, блестела крытая жестью крыша. В одну минуту юноше даже показалось, что он различает за забором приглушенный разговор.

Володя лежал, притаившись среди листвы густого папоротника. Надо было действовать. Нельзя же ночевать в тайге под стенами неизвестных зданий.

Юноша был убежден, что видит перед собой японский концентрационный лагерь, его специально построили в тайге, подальше от людских глаз.

Вокруг стояла темнота. Ничто не нарушало глубокую тишину. Только глухой шум паровой машины долетал до Володи.

Вдруг он вздрогнул. В ночной тишине прозвучал дикий вопль, отчаянный вскрик. Прозвучал и резко оборвался, будто тому, кто кричал, тут же закрыли рот.

Отчаяние и предсмертная тоска человека, которого ведут на смертную казнь, – вот что слышалось в том страшном крике. Володя весь дрожал, словно его била жестокая лихорадка.

За этим забором, за изгородью из колючей проволоки, страдали люди. Сколько их – заключенных, упрятанных в концентрационном лагере от друзей и товарищей, в таежном захолустье?