Текст книги "Верните женщинам гаремы"

Автор книги: Олесь Бузина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Никогда не покупайте вещи в сэконд-хенде

Будь Ольга хуже воспитана, она закричала бы от восторга. Зеленое шелковое платье переливалось в руках, как изумруд. У этого изумруда был только один недостаток – она нашла его в магазине сэконд-хенда. Вокруг стоял предсмертный запах старой одежды и куда-то вдоль железного ангара уходили ряды пальто, похожих на картофельные мешки, и шеренги затертых джинсов, чьи штанины болтались, как ноги висельников.

Ольга никогда не заходила в такие магазины. Она и сегодня не зашла бы сюда, если бы над входом кто-то не повесил вывеску «Одежда из Европы», забыв добавить слово «старая». Но сейчас Ольга была готова ему это простить. Маленький лощеный продавец с модной рыжей бородкой, в черном костюме, инородным телом прогуливался между рядами европейского барахла. Глаза его излучали внимательнейшую доброту.

Ольга еще раз потрогала ценник на платье.

– Оно действительно стоит 12 гривен?

– Действительно, – улыбнулся продавец.

– Разве так бывает?

– Иногда сюда попадают замечательнейшие вещи! На прошлой неделе один молодой человек выудил даже настоящий мундир натовского генерала.

Но Ольгу совсем не интересовали генеральские мундиры. Она, словно завороженная, смотрела на платье.

– Не сомневайтесь. Берите, – сказал продавец. – На Крещатике такое же стоит двести долларов.

– А почему вы его тогда сами не купите?

– Если бы у меня была такая девушка, как вы, я бы обязательно купил…

Единственным недостатком Ольги было то, что по окончании рабочего дня рядом с ней становилось скучно, как возле любимого компьютера. По дороге домой она уже корила себя за то, что впервые в жизни купила платье, даже не успев его примерить. Ольга работала коммерческим директором на радио, и еще в школе ее называли Считалкой. Никто лучше нее не мог договориться с налоговой инспекцией и пожарной охраной. Ее умные голубые глаза в нужную минуту сразу же становились беспредельно уставшими, напоминая всем, что, кроме законов, существует еще и множество обязательных послаблений. Особенно для девушек с нежной кожей, вынужденных одиноко бороться с жизнью.

Но то, что она увидела в зеркале, напоминало фокус из музыкального клипа. Длинное тело Ольги на глазах становилось еще длиннее, белокурые волосы потемнели до медного цвета, завиваясь проволочными кольцами, в голубые глаза кто-то плеснул желтого, отчего они заблестели бронзовой зеленью, а из разреза нового платья показалась длинная, как бесконечный карандаш, нога.

Пошатнувшись, Ольга коснулась пальцами зеркала. Отражение не исчезло. Новое странное существо поселилось в ней. Существо, явно не знакомое со словами «скромность» и «скука».

* * *

В тот же вечер высокую красавицу в зеленом платье видели играющей в рулетку в ночном клубе «Будапешт». Оттуда она ушла не одна, а в сопровождении подтянутого молодого человека в смокинге, чьи светлые волосы победоносно вспыхнули в свете фонаря, когда он подсаживал свою спутницу в длинный черный автомобиль. Смех девушки еще долго висел в переулке между «Будапештом» и Владимирским собором, раскачивая ветки весенних каштанов.

Еще через несколько дней ту же особу, только с еще более вызывающей улыбкой, заметили на представлении чеховской пьесы «Три сестры», которую молодой режиссер Жолдак переделал в эротическое шоу. В тот самый момент, когда сестры с криками: «В Москву! В Москву!» швыряли в публику трусики-стринги, означенная особа, склонившись к сидевшему рядом бизнесмену, спросила: «А вы бы взяли меня в Москву?» Раздавшийся на весь партер писк мобильного телефона можно было истолковать только как однозначное «да».

Потом девушку запечатлели для вечности в разделе светской хроники журнала «ТВ-Сад». Совершенно изменив своим классическим привязанностям, но в том же платье, она нагло целовалась с модным музыкальным ведущим, показывая публике длинный острый язык. Несколько раз с тем же ведущим ее можно было обнаружить на светских тусовках и вручении музыкальной премии – до тех самых пор, пока в Киев из Москвы не явился с публичными чтениями писатель Мандаринов. Он читал со сцены свои замечательные произведения о любви в подъездах и выкрикивал: «Вам нужны светлые идеалы? Так трахайтесь, как отечественные лабораторные мыши, а не как грязные американские крысы из фильма "Основной инстинкт"!»

Девушка брала у знаменитого Мандаринова интервью уже почему-то как корреспондент «Ночной газеты», после чего отправилась с ним на индивидуальную лекцию в гостиницу. Никто не знал ее подлинного имени, только псевдоним – в одном из клубов ей даже присудили титул самого загадочного светского открытия весны 2000 года.

* * *

Между тем, застенчивая блондинка все так же заставляла таять сердца пожарных инспекторов на одной из киевских радиостанций. Правда, она стала еще тише. Ночью она вскакивала с постели и, распахнув дверцы шкафа, нащупывала в темноте гладкую ткань.

Ей снилось, что платье украли, что она залила его кислотой, порвала о гвоздь, выросший как гриб в театральном фойе, и, наконец, самым страшным видением в мозг въехал раскаленный броненосец-утюг, плывущий по изумрудному шелку, оставляя за собой выжженную дымящуюся полосу.

Чтобы не пугать ночными криками соседей, Ольга сменила квартиру, переехав в старый дом с толстыми кирпичными стенами. Все время, пока она везла туда вещи, ей хотелось попросить шофера остановиться, чтобы заглянуть в багажник и проверить: на месте ли платье?

Ольгу утешало только то, что от носки изумрудная ткань его почему-то стала еще новее, лоснясь сытым тяжелым блеском, будто живая.

* * *

…По ночам на новой квартире слышались странные звуки. Кто-то шаркал ногами на кухне с выщербленным линолеумом. Сухо скрипел паркет. Ольга зажигала свет, прогонявший скрипы, и, торопливо наведя макияж, убегала в находившийся рядом клуб «Ночная маска», добродушно до самого утра стучащий бильярдом и пахнувший сигаретным дымом, как верный приятель. Иногда она спрашивала себя: когда же наступит развязка?

* * *

Желтый шар провалился в лузу. Ольга подняла голову и провела пальцами по кию. Кто-то смотрел на нее. Маленький рыжий человек с модной бородкой, в черном костюме, выступил из полутьмы и, добродушно улыбаясь, прошел мимо. Следующий шар с глухим стуком ударился о борт.

Весь вечер Ольге казалось, что ее рассматривают со спины, словно убеждаясь: та ли? Взгляд лежал на плече, как ладонь.

Ольга окончила играть и оглянулась. Рыжий человек сидел за столиком под стеной, заложив ногу за ногу и, не мигая, смотрел на нее. Лихо закрученные усы его самодовольно топорщились. В руке он держал стакан. Еще один, наполненный вином, стоял рядом на столе.

Ольга пошла прямо на взгляд:

– Вы по-прежнему работаете в том же магазине?

– По-прежнему.

– Вам там нравится?

– Мне нравится ТАМ запах.

– Запах чего?

– Тлена. Впрочем, от вас пахнет не хуже.

– Чем?

– Тем же.

– Вам не кажется, что вы меня оскорбляете?

– Истина не может оскорблять. Просто мы редко чувствуем свой запах.

* * *

Ольга очнулась только в автомобиле, несущемся по гаснущим улицам. Рыжебородый продавец сидел за рулем, застывший, как статуя. Резкий профиль его с прямым твердым носом то погружался во тьму, то снова выныривал в полосе света.

– Куда мы едем?

– Какая разница?

– Я хочу знать!

– Разве вы спрашивали о цели, когда покупали платье?

– Разве я знала, ЧТО покупала?

– У вас было достаточно времени потом. Но, кажется, вы выбрали просто движение…

В голове Ольги, как рекламная надпись, пронеслась успокаивающая мысль: «Действительно, какая разница? Ведь это он избавил меня от скуки»…

Она посмотрела вниз и вдруг увидела, что на ней ничего нет, кроме туфель на ногах и собственной кожи.

Ольга бросилась к продавцу… Но за рулем тоже никого не было, кроме сменяющих друг друга полос света и тьмы, которые падали теперь на пустое сиденье.

* * *

Когда утром милицейский патруль вытаскивал из разбитого «Мерседеса» тело блондинки с уставшим лицом, старший даже присвистнул:

– Во дают! Уже голыми носятся…

Полоска подстриженных волос на лобке у девушки была как запятая в недописанном рапорте.

Его напарника явно тошнило. Тогда старший, хлопнув его по плечу, весело добавил:

– Не переживай! Все равно у нее были слишком узкие бедра.

* * *

В то же утро в магазине «Одежда из Европы» твердая уверенная рука вернула изумрудное платье на прежнее место.

Откуда-то с улицы донесся обрывок разговора:

– Интересно, куда смотрят наверху? Эти секонд-хэнды окончательно добивают нашу легкую промышленность…

По старому сюжету

Шел дождь. Промокшая улица ныла под колесами троллейбусов. Автомобили захлебывались, разгоняя потоки, рвущиеся по мостовой. Ливень вжимал осенние желтые листья в землю.

Возле самого дома «Москвич» выплеснул на штанину Арефьеву грязь из лужи. Арефьев выругался и побрел к подъезду.

Он поднялся на третий этаж, открыл дверь и вошел в свою комнату в общежитии для молодых научных работников. Правда, в нем жили не только аспиранты, но и кандидаты, и даже один пожилой неженатый доктор с кафедры русской литературы, который и переселяться не хотел, так как соседство молоденьких аспиранток ему нравилось.

Арефьев бросил на пол портфель, набитый ненужными теперь бумажками, и зачем-то стал мыть руки в грязноватом умывальнике, торчащем из стены комнаты, а потом прямо в мокром плаще сел на неубранную постель и машинально поднял с пола валявшуюся книгу. Книга была старая, в рыжем переплете, «Сонник». Арефьев угадывал по ней сны, но часто неудачно: сны он видел современные, а книжка толковала все о каком-то рассыпанном жемчуге и старушке с пантофлей в руке.

Сегодня кандидатская Арефьева в четвертый раз была завалена его врагом, профессором Шпринтом.

В такие дни одинокие люди смотрят в зеркало, надеясь в себе самом обрести утешение. Хорошо тем, у кого в глазах спокойный уверенный блеск или неистребимое лукавство. Хорошо красавицам, у которых под веками только быстрая грусть.

Но если лицо у вас худое и дряблое, если подбородок бессилен, а на руки свои вам самим стыдно взглянуть – так они слабы – не подходите тогда к зеркалу и знайте – вас никто не спасет, даже вы сами.

Чуть прижмурившись, смотрела на Арефьева со стены плакатная красавица. Губы ее были – полукруг насмешки. Короткая рубашка сползала с плеч кружевами. Арефьеву почудилось даже, что он чувствует запах ее волнистых каштановых волос, запах духов, просачивающийся сквозь хрупкое кружево…

Он задрожал унизительной болезненной дрожью, вдруг вскочил, распахнул дверь и понесся вниз по ступенькам.

«Только это и осталось, – думал он, – только это!»

Внизу, схватив трубку телефона и запутываясь пальцами в кольцах диска, он набрал номер: 6-6-6.

– Алло! – сказал строгий голос.

– Извините, я не туда попал, – прошептал Арефьев и хотел положить трубку.

Но трубка будто приросла к руке.

– Туда вы попали! Туда! Арефьев помолчал, посопел в трубку, расхрабрился и спросил:

– Это дьявол у аппарата? Правда?

– Конечно правда! – голос стал на редкость добродушным. – Раньше телефонистка сидела. А теперь самому приходится. Скучный стал народ. Не звонят. Ну, ладно. Ждите.

И трубка ответила гудком.

Медленно побрел Арефьев к себе наверх. В комнате становилось жарко. Электрокамин расстарался вовсю. Голова сразу разболелась. «Какой глупый разговор… Может, я и не ходил никуда? Тут так жарко…»

Арефьев сел в кресло и положил голову на спинку.

Сгущались сумерки. Он уснул.

Вдруг старенький, заваленный газетами будильник очнулся курантным боем. Громкие звуки молотком ударили в комнату. И тут в дверь постучали.

Арефьеву показалось спросонок, что из крана потоком полилась вода, завывая в раковине.

«Ага! Это кран испорчен. Я говорил коменданту. Водопроводчик пришел. Водопроводчик… в 12 ночи?»

Ни о ком другом Арефьев и не подумал.

Он вскочил с кресла и побежал открывать. Маленький человек в сером плаще и такой же шляпе, с грубым коричневым чемоданчиком стоял в коридоре. Он улыбнулся бритым серым лицом и серыми глазами.

– Дьявола вызывали? – глаза его будто подпрыгнули в орбитах.

– Да!

Тогда он вошел, сняв только шляпу, в комнату и уселся в продавленном кресле у электрокамина.

– Ну, душу хотите продать?

– Душу…

– Сейчас посмотрим.

Серый вынул из чемоданчика лист бумаги с рисунком, очень похожим на те, под которыми в учебнике анатомии стоит подпись: «Легкие человека».

– Ага! – обрадовался он. – Вот есть тут черное пятнышко, и тут вот еще одно…

Он поморщился, улыбнулся, хмыкнул и сказал, весело глядя в глаза Арефьеву:

– Год! Год могу дать.

– Почему год? За душу Фауста вы 33 дали!

– Эх, батенька, так то какая была душа! Год! Арефьев медленно выдавил:

– Ладно, – еще сомневаясь, не делает ли он глупость.

Всего один год. Но зато…

…Он представился себе, но не таким, как был, а другим, за ресторанным столиком у окна с тяжелой бархатной портьерой. Взгляд его был чуть пьян и нагл, остер, подбородок выдвинут вперед, губы решительны. Бутылка шампанского откупорена, запотевшие бокалы, легкая закуска, а в двух хрустальных штуковинах – названия их он не знал – икра. В одной – красная. В другой – черная. А на плече его на лацкане изящнейшего пиджака голая рука той женщины с плаката, но живой, улыбающейся только ему, счастливчику.

И где-то там, в кабинете его квартиры, в верхнем ящике стола лежит экземпляр защищенной докторской «Творчество Пушкина как целостная система»…

– Это пошло! – сказал дьявол и посмотрел Арефьеву в удивленные глаза. – Так уже было. Это для меня неинтересно! Сделка не состоится! – и взял шляпу, поморщившись досадно.

Переключатель в комнате щелкнул, и то, что произошло, исчезло начисто, не оставшись даже сном. Пустая комната. Темнота. Пять минут первого ночи [2]2
  Это самый ранний из моих рассказов. Он написан в 1986 году, когда я учился на первом курсе Одесского университета.


[Закрыть].

Из цикла «Приключения Пилота»

Рождественская мулатка

К вечеру в шоколадной полутьме почему-то особенно хочется мулатку. Впрочем, с не меньшим энтузиазмом ее хочется и утром, когда тело превращается в гагаринскую ракету, способную послать заряд юной спермы на Марс. И в обед. И в цветном порнографическом сне с плавучим колониальным борделем, водруженным прямо посреди озера Виктория, в мутных волнах которого плещутся голые африканские русалки.

К такому выводу пришли мы на Рождество 2001 года, сидя в ночном клубе «Белая гвардия». Мы – это Барон, Корнет и я, Пилот, – трое самых развратных (и на данный момент самых одиноких) романтиков в мировой истории.

– Сволочи… Что сделали со страной! – зло процедил Корнет, самый молодой из нас, поежившись в тесноватом белогвардейском мундире, которые выдавали прямо на входе. – Сначала уничтожили дворянство, потом интеллигенцию, а теперь еще и вывезли за границу всех стоящих славянских баб, так что даже мне, потомственному расисту, ни о чем не думается, кроме как завалить под пальмой эту самую голенастую мулатку!

– Стыдитесь, мон шер! – возразил Барон. – Расовые предрассудки не красят борца за белую идею. Мы просто обязаны совокупляться с темнокожими самками до тех пор, пока окончательно не растворим их цвет в нашем могучем нордическом потомстве!

– Истинно христианская мысль! – присоединился к этому спичу и я, гордо носящий свое наследственное прозвище Пилота (в годы Великой Отечественной мой дедушка, советский ас, завалил 58 немецких стервятников, а теперь его внук с тем же фамильным восторгом продолжал валить в постель хорошеньких девочек, невзирая на их национальную принадлежность).

– Предлагаю срочно отправиться в Рио-де-Жанейро! – провозгласил Барон, похотливо шевеля усами. – Именно там мулатки водятся в немыслимых концентрациях!

– Да, да! – поддержал его я. – По моим подсчетам, там их около двух с половиной миллионов – причем все с выбритыми голодными лобками и справками от венеролога.

– Ну, уж этим не обольщайтесь, – съязвил скептик Корнет. – Справки – поддельные, по семь крузейро штука, а пезды раздолбаны местной шпаной до дыр, как донбасские шахты.

– Это ужасно, – заметил я. – Предпочитаю аккуратные, по-солдатски коротко стриженные пезды, не издающие в ебле неприличных звуков, вроде икоты или похрюкивания*. Путешествие отменяется!

(* Автор предупреждает, что является принципиальным противником матерщины, но в данном случае без нее не обойтись.)

Все тут же согласились, закивав безупречными проборами, ибо куда приятнее повстречаться с эскадроном пьяных махновцев, чем с неизвестной науке новой породой лобковой вши, разводимой организмом какой-нибудь любвеобильной меценатки.

– Современную даму, вообще, можно употреблять только в тот трудноуловимый момент, когда она еще жива, а флора в ней уже мертва! – назидательно изрек Корнет.

Однако мысль о мулатке не оставляла наши обремененные сексуальными фантазиями светлые головы. Хотя вокруг так и шныряли юные белокожие создания, стремящиеся приобщиться к вершинам духовного разврата. Нужно заметить, что «Белая гвардия» – действительно высокоэлитарный клуб. Особь женского пола, желающая проникнуть сюда, должна как минимум знать пару иностранных языков и иметь на руках диплом, свидетельствующий, что она гарантированно достигает оргазма. Правила эти, естественно, разрабатывали мы как постоянные члены клуба, справедливо полагая, что женщина, являясь единственно полезным для мужского организма наркотиком, обязана быть патентованно высокого качества. В последнее время на особых тайных собраниях даже дебатировался вопрос, чтобы допускать в святая святых только поэтесс, но, в связи с неудовлетворительными внешними данными последних, идея был отвергнута как самодурство.

Впрочем, как любил говорить Барон, человек слаб, а член его силен. В тот самый момент, когда мы окончательно решили встретить Новый год не иначе как в приятном обществе хорошо воспитанной мулатки (хотя бы одной на троих), перед нашим столиком остановилось хрупкое обольстительное существо лет семнадцати, явно совсем недавно получившее от властей лицензию на сексуальный отстрел. Скромно уставившись на свой обнаженный по последней моде пупок, оно томно вздыхало, пытаясь обратить на себя внимание Корнета, отличающегося, надо признать, завидным, хоть и отрицательным обаянием.

– Что вам угодно? – строго спросил Корнет.

– Вас, – пролепетало существо, хлопнув фиалковыми глазами.

– К сожалению, сегодня я дал небесам обет переспать только с мулаткой.

Существо еще раз хлопнуло ресницами и вдохновенно промолвило:

– Но неужели вы способны отказать в тайных желаниях невинной девушке, готовой ради ваших странных прихотей вываляться в какао с ног до головы и завить свои золотистые волосы в отвратительные кудряшки?

– Нет, против такой самоотверженности я не могу устоять! – взревел Корнет, рывком сдирая с себя мундир, и тут же удалился в кабинет в сопровождении коварной соблазнительницы.

Не успели мы с Бароном даже обменяться осуждающими взглядами, как из толпы перевозбужденных девиц вынырнуло еще одно существо, блестя разгоряченным смуглым телом с выпирающими отовсюду формами, едва прикрытыми кислотными лоскутками. Внешний вид похотливицы явно говорил о том, что она принадлежит к новейшему, взращенному в атлетических лабораториях культуристскому типу, способному вдохновлять мужчин не только бюстом и бедрами, но и женственными мышцами.

Мне уже не раз приходилось контактировать с подобными экземплярами, но Барон, человек куда более занятой, сталкивался с девой-шварценеггером впервые. А потому, едва только эта демоница в мускульной плоти потерлась трицепсом о его вздымающуюся грудь, Барон вскочил и удалился в соседний кабинет, откуда тут же начали доноситься мерные сотрясающие удары, как бы от работающего атлетического тренажера.

Таким образом, возвышенный план рухнул, едва столкнувшись с грубой действительностью. Согрешив единожды, мои друзья уже не заботились о своей репутации честных людей, превратив остаток вечера в разнузданную вакханалию. Едва кончив, они тут же обменялись девицами, а потом присоединили к ним еще с полдюжины блондинок, брюнеток и рыжих всех оттенков кожи, свойственных белой расе, заглушив в конце концов шумом оргии отчаянно отругивавшуюся музыку из танц-зала. И только я продолжал скромно потягивать свой мультивитамин в твердой уверенности, что не стоит прогибаться под изменчивый мир.

Из этого состояния меня не вывели даже весьма безвкусные остроты Корнета, заявлявшего прямо из полуотворенной двери кабинета, что сегодня я так и не нарисую ни одной отметки о победе на фюзеляже своего истребителя. Я посоветовал ему вытереть лужу спермы, выкатившуюся за порог, и был прав, ибо ровно в полпервого, когда топливные баки моих товарищей были окончательно опустошены всевозможными излишествами, настал час моего боевого вылета.

Она вошла прямо из промозглой зимней тьмы, как красивое дикое животное, случайно затесавшееся в загон для домашнего скота. Ее длинные ноги слегка заплетались, сверкая леопардовыми переливами облипающих брюк со специальным разрезом для оперативного совокупления в паху, а полуобнаженные груди покачивались, как буйки на волне.

Чернокожие боги настолько явно благоволили мне, что я не удивился бы, узнав, что закончу свои дни диктатором какой-нибудь Центрально-Африканской империи, готовой трижды в день отдавать мне на заклание своих самых развратных дочерей.

Темнокожая дева уселась мне прямо на колени, обдавая жизнеутверждающим теплом страстного зада, не оставляющего никаких сомнений в возвышенном градусе ее чувств.

– Делайте со мной все, что хотите, – прошептала она.

– Но я должен быть уверен, что вам это ВСЕ понравится…

– Мне уже нравится, – прозвучало откликом на мою руку, проникшую ей между ног.

– Я очень циничен…

– Обожаю циничных: у них никогда не бывает проблем с потенцией.

– Но я буду вас очень жестоко колониально угнетать!

– Угнетайте, сколько угодно – именно это я люблю больше всего.

– И при этом вы должны быть так же чисты, как Наташа Ростова.

– Я еще чище. Разве в ее времена существовало антибактериальное мыло «Сейфгард»?

– Господа! – торжественно провозгласил я. – Кажется, я нашел наш идеал. Эту даму можно употреблять даже, когда флора в ней еще жива!

* * *

Остаток рождественской ночи и весь следующий день были потрачены мною на возрождение самых диких сексуальных обычаев колониальной эпохи, предания о которых бережно сохранялись в роду моей партнерши. Когда же к вечеру мы, счастливые и обессиленные, вновь собрались под сводами «Белой гвардии», на все вопросы: в чем все-таки суть сексуальной притягательности мулаток, – я отвечал со скромностью, свойственной всем истинно идеальным любовникам: «Запах, господа! Главное в ней – запах. А запах не передашь с помощью жалкой порнографической пантомимы!»