Текст книги "М 3 (СИ)"

Автор книги: Олег Таругин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Глава 6

ПОСЫЛЬНЫЙ И ПОСЛАВШИЕ

Москва, двумя днями ранее

Сидящий напротив осназовца майор госбезопасности устало вздохнул:

– Отдохнули? Тогда продолжим. Значит, продолжаете утверждать, что о содержимом пакета вы не знаете?

– Не знаю, и знать не могу, – в который уже раз ответил Алексей. – При передаче все печати были целы. Остальное не мое дело.

– У вас была мысль ознакомиться с документами?

– Нет.

– Как бы вы поступили, если бы самолет по той или иной причине приземлился на вражеской территории?

– У меня имелся однозначный приказ – любой ценой уничтожить пакет.

– Каким образом уничтожить? Вы бы разорвали документы, тем самым хотя бы частично ознакомившись с их содержанием?

– Разумеется, нет, в этом случае и противник смог бы их восстановить. У меня были гранаты, я бы просто взорвал пакет. Если бы понадобилось – вместе с самолетом или самим собой.

Майор помолчал несколько секунд, формулируя новый вопрос:

– Хорошо, предположим, самолет совершил вынужденную посадку и загорелся. Вам удалось выскочить, но пакет остался внутри. Что бы вы предприняли?

– Без пакета я бы наружу не вылез, – невесело усмехнулся Лапкин. – Да и как, если он весь полет находился у меня за пазухой?

– Ну, мало ли? Во время удара о землю вы его выронили, потеряли сознание, очнулись уже снаружи. Самолет загорелся. Ваши действия?

– Дождался бы, пока машина догорит, после чего убедился, что бумаги уничтожены. Если бы со мной спасся еще кто-то из экипажа или пассажиров, обыскал каждого, при необходимости угрожая применением оружия.

– А если бы они не подчинились? Стали бы стрелять?

– Так точно, стал. У меня был приказ любой ценой не допустить попадания пакета к противнику. И я бы его выполнил. Тоже любой ценой.

– Ну, допустим… – майор тяжело откинулся на спинку стула, устало прикрыв покрасневшие глаза.

Допрос длился уже не первый час, и вымотались оба. Многие вопросы повторялись в разной формулировке по несколько раз, и лейтенант Лапкин уже успел их выучить наизусть: «знал ли он о содержимом документов»? «Готов ли был применить оружие»? «Как собирался воспрепятствовать попаданию пакета к противнику»? Ну, и так далее, и тому подобное. Повезло, хоть с автобиографией долго не мурыжили – вон она, казенного вида папочка с его личным делом, на краешке стола лежит…

Да уж, удружил ему товарищ Шохин с этим спецпакетом, ох удружил! Впрочем, Алексей вовсе не был настолько наивен, чтобы с самого начала этого не понимать – одно только то, что доставить его требуется лично товарищу наркому, сразу расставляло все точки над «i». Хорошо, хоть в камеру не отправили, с комфортом разместив в одном из кабинетов. Под замком и с круглосуточной охраной, правда, но зато и не в подвале внутренней тюрьмы. После короткой, не продлившийся и трех минут, аудиенции у Лаврентия Павловича ему даже дали возможность привести себя в порядок после многочасового полета, и сытно накормили.

То, как вообще удалось пробиться к товарищу нарковнуделу, отдельный вопрос – спасибо выданному Шохиным «всепроходному» документу, без которого его, пожалуй, пристрелили бы еще на входе, когда Алексей категорически отказался отдавать для проверки драгоценный пакет, категорично потребовав вызвать начальника охраны. В конечном итоге в приемную Самого его доставили под конвоем двух автоматчиков, предварительно разоружив, избавив от верхней одежды и тщательно обыскав – даже заветную финку в секретных ножнах отыскали, профессионалы!

Передав пакет, и в двух словах описав, кто и при каких обстоятельствах поручил его доставить (собственно, Леха просто озвучил произнесенную Шохиным и намертво запавшую в память фразу «если эти документы попадут к врагу, мы можем проиграть войну».

Берия в ответ лишь удивленно блеснул стеклами знаменитого пенсне, буркнув «спасибо, лэйтенант, свободен» и нетерпеливо дернув пухлой ладонью), Лапкин оказался в этом самом кабинете. Где и пребывал уже второй день, практически непрерывно общаясь с хмурым майором ГБ Коболевым…

– Что ж, говорите вы искренне, не врете, так что лично я склонен вам верить, – задумчиво пробормотал собеседник, закуривая очередную папиросу. – Есть только одно маленькое, но весьма немаловажное «но». Тут вот ведь какое дело: по нашим данным, капитан государственной безопасности Шохин, который и передал вам эти самые документы, работает на немецкую разведку. Ну, а вы, так уж выходит, его сообщник, доставивший нам разработанную фашистами дезинформацию! Несколько дней назад вы вместе с ним ведь находились в фашистском тылу, верно? Там Шохин этот самый пакет от своего куратора и получил – вместе с заданием доставить его под видом некой «секретной информации» в Москву. Можете что-то сказать на этот счет?

Договорив, майор замер, профессионально фиксируя взглядом реакцию Алексея.

Несмотря на кажущуюся серьезность услышанного, Лапкин внутренне даже немного расслабился: ну, понятно, пошла в ход «тяжелая артиллерия»! Шохин – агент Абвера, он – его помощник, документы – фашистская липа. Стандартный ход, зачастую неплохо действующий на непосвященных или тех, кто и на самом деле имеет грешок за душой. Вот только он-то – как раз свой! И проходил множество самых разных проверок, в том числе и подобных этой. Да и посерьезней бывали, что уж там. Но самое главное даже не это – кем бы ни был этот майор, он с практически стопроцентной вероятностью просто не может знать о содержании пакета! Не даром ведь Шохин настаивал на том, что вскрыть его имеет права либо сам народный комиссар, либо его заместитель – и никто другой! Так что – мимо…

– На этот счет ничего сказать не могу. Во время нахождения в тылу противника, в каких бы то ни было подозрительных действиях товарищ капитан ни мной, ни моими бойцами замечен не был, контактов с врагом не имел и никакого пакета ни от кого не получал. Да и затруднительно было бы фрицам ему что-нибудь передать – к тому времени, как товарищ капитан подошел, мы тех егерей уже перебили, о чем я в соответствующем рапорте вчера и указал.

– А если подумать? Вы ведь понимаете, товарищ лейтенант – пока еще «товарищ лейтенант», – что мы умеем спрашивать и иначе? И рассказать все, что знаете, вам в любом случае придется? Нет, я ни в коем случае не давлю, у вас есть время подумать. Лично я склонен предполагать, что вас просто-напросто использовали втемную. Что, разумеется, не освобождает от ответственности – время сейчас военное, со всеми вытекающими отсюда последствиями и серьезностью наказания. Но если вы поможете разоблачить фашистского шпиона… понимаете, о чем я?

– Понимаю, – равнодушно пожал плечами Алексей. – Просто не о чем рассказывать.

– Ну, что ж, тогда придется…

Что именно ему придется, лейтенант Лапкин так и не узнал – помешал внезапно зазвонивший телефон. Подняв трубку, майор бросил стандартное «Коболев у аппарата», несколько секунд слушал, с каждым мгновением меняясь в лице:

– Так точно, понял! Да, разумеется, с ним все в порядке. Слушаюсь!

Вернув трубку на рычаги, он решительно затушил недокуренную папиросу в и без того полной окурков массивной пепельнице:

– Все, товарищ лейтенант, закончились наши разговоры. Приведите себя в порядок, через сорок минут вас ждет товарищ народный комиссар. Кабинет желательно не покидать – теперь это не приказ, а убедительная просьба. Как будете готовы, я провожу.

– А как же Абвер и дезинформация? – не удержался Лапкин. – Выходит, я больше уже не сообщник фашистского агента, что ли?

Коболев досадливо поморщился, внезапно перейдя на «ты»:

– Лейтенант, ну ты же сам все прекрасно понимаешь! Никто тебя ни в чем не подозревает, да всерьез и не подозревал, но и без проверки было никак нельзя – думаешь, мало вокруг настоящих шпионов и диверсантов? Поверь мне, хватает. Лично я максимум по четыре-пять часов в сутки сплю, да и товарищи мои не больше. А тут еще ты с этим пакетом, как снег на голову – «мол, мне лично к товарищу Берия надобно, причем срочно»! Мой тебе совет: ты свои фронтовые привычки, чуть что за оружие хвататься, забудь. Повезло еще, что не пристрелили сгоряча, нервы у ребят тоже не железные. Так что учти на будущее.

– Виноват, вырвалось, – искренне смутился Алексей. – Устал просто немного. Обязательно учту.

– Да понимаю я все, не за что и извиняться. Собирайся, опаздывать нельзя.

– А протокол? – нахмурился лейтенант, кивнув на лежащий перед майором лист. – Подписать разве не нужно?

– Этот-то? – усмехнулся Коболев, разрывая наполовину заполненный лист (до Алексея только сейчас дошло, что сегодня майор практически ничего и не записывал – в отличие от вчерашнего дня) сначала напополам, затем еще и еще раз. – Нет, не нужно. Теперь ты уже не в моей компетенции, так что вряд ли мы еще раз увидимся. Ну, и чего застыл? У тебя полчаса – когда вернусь, чтобы был готов!

Спрашивать, что с ним будет дальше, лейтенант ОСНАЗа Алексей Лапкин не стал – и так понятно, что ответить майору будет нечего…

Геленджик, 11–13 февраля 1943 года

Если за первые проведенные в Геленджике сутки Степан написал едва ли не больше, чем за всю предыдущую жизнь (преувеличение, понятно, но не настолько уж и большое), то за следующую пару дней он еще и наговорился на несколько лет вперед. Поскольку неугомонный Шохин, лишь изредка и ненадолго отлучаясь по каким-то своим особистским делам, постоянно требовал вспоминать какие-то подробности, не вошедшие в отправленный в Москву «рапорт». И старлей, что удивительно, вспоминал. Вроде бы мелочи, поначалу показавшиеся малозначительными и неважными, но кто его знает, как оно обернется в будущем? Возможно, никак, поскольку оное будущее с его, Алексеева, попаданием в сорок третий год, в любом случае уже изменилось, а возможно, в чем-то предкам и поможет. Например, фамилии наиболее известных предателей-перебежчиков, переметнувшихся на запад – в этой теме Степан особо силен не был, но с полдесятка фамилий из семидесятых-восьмидесятых годов вспомнил. Если сумеют их найти, пусть присматривают – с прицелом на будущее, понятно, – глядишь, какой толк и выйдет.

Хорошо, хоть писать контрразведчик его больше не заставлял, видать, оценил качество лейтенантского почерка – просто слушал, периодически задавая уточняющие вопросы и самостоятельно конспектируя что-то в не первом по счету блокноте. Иногда Шохина интересовало его личное мнение, касающееся той или иной проблемы – Степан с удовольствием отвечал, поскольку так было куда интереснее, нежели просто излагать пришедшие в голову исторические факты или отвечать на вопросы. Кое о чем они с Сергеем даже всерьез поспорили – особенно жаркой вышла дискуссия, касающаяся роли, а главное эффективности компартии в управлении страной. С доводами морпеха особист, разумеется, не согласился, оставшись при своем мнении. И даже записывать ничего не стал, как догадывался старший лейтенант, во избежание проблем, причем, для них обоих. Да еще и строго-настрого предупредил, чтоб больше он эту тему поднимать даже не вздумал – с кем бы то ни было. Одним словом, до драки не дошло, но много нового про себя Алексеев узнал, несколько раз будучи назван «предателем», «засланным казачком» и даже «недобитым троцкистом». При этом морпех догадывался, что все, что ему показалось важным, Шохин накрепко запомнил – особенно про Хрущева и Брежнева, во времена которых и началось окончательное и уже бесповоротное перерождение партаппарата, в конечном итоге приведшего Советский Союз к краху…

Так прошло два не самых плохих с точки зрения Степана дня, за которые он немного отъелся, как следует отдохнул и даже почти выспался. А затем пришла ожидаемая контрразведчиком радиограмма, предписывающая обоим немедленно прибыть в столицу на присланном за ними самолете. Шохин воспринял сообщение с энтузиазмом; старлей же лишь тяжело вздохнул: похоже, реализовывался наиболее неприятный (лично для него) сценарий развития событий.

Нет, помочь предкам знаниями – дело святое для любого попаданца, будь ты хоть бывшим супер-пупер спецназовцем, хоть «собачьим парикмахером» из той знаменитой книги, фамилию автора которой он позабыл[6]6
  Алексеев имеет в виду роман «Вчера будет война» Сергея Буркатовского – один из первых и наиболее успешных «попаданческих» романов, появившихся в начале двухтысячных годов. В некоторой мере, именно с этой и еще нескольких подобных книг и начался популярный в настоящее время жанр.


[Закрыть]. Вот только превращаться в подопытного кролика, на всякий случай оберегаемого от всех и всяческих опасностей, не хотелось совершенно. Собственно, последнее тоже вовсе не факт: чисто теоретически на самом верху могут и решить, что риск его попадания к противнику превышает ценность тех знаний, что, возможно, еще остаются в его голове и не были изложены на бумаге… с вполне предсказуемым результатом оного решения, угу…

Остальное известно: примерно через полчаса после вылета из Геленджика внезапно появившиеся в небе немецкие истребители внесли в оказавшееся совсем недолгим воздушное путешествие свои коррективы, непредвиденные и весьма катастрофические…

Окрестности Новороссийска, 13 февраля 1943 года

– Правы вы оказались, тарщ старший лейтенант, – сообщил Гускин, протягивая бинокль. – Быстро примчались, сволочи. Повезло, что успели в лесу схорониться. Только уходить поскорее нужно, на снегу следы остались, хоть и немного. Могут заметить.

– Могут, – согласился Степан, разглядывая в оптику неторопливо катящий к разбитому самолету полугусеничный бронетранспортер. – А могут и не заметить, снег старый, слежавшийся, плюс морозцем прихватило. Да и немного его, того снега. Но рисковать глупо, ты прав.

– Кстати, а ведь это даже неплохо, что они так быстро явились, – задумчиво пробормотал контрразведчик, осторожно трогая свежезабинтованный лоб – старлей постарался, пожертвовав собственным перевязочным пакетом. Рана оказалась пустяковой, просто кожу рассекло, но крови натекло прилично, отчего лицо Сергея, измазанное грязно-бурыми разводами, отдаленно напоминало кадр из какого-то малобюджетного фильма ужасов. – Значит, тут какой-то населенный пункт неподалеку, хоть на местности сориентируемся. Верно говорю, старлей?

– Однозначно, – хмыкнул Степан, забрасывая на плечо автоматный ремень. – Останется только выяснить, как именно он называется, а для этого придется туда идти. Сильно сомневаюсь, что фрицы ради нашего удобства над ним транспарант с названием выселили.

– Разберемся, – пожал плечами Шохин. – Транспаранта мы, понятно, не дождемся, а вот свои указатели на въезде-выезде они наверняка присобачили, чтобы, значит, не заблудиться. Ну, пошли, что ли? А то фашисты, вон, уже доехали, не ровен час и вправду следы углядят.

– Пошли, – согласился морской пехотинец, бросив в сторону самолета последний взгляд. Из остановившегося бэтээра высыпало с полдесятка гитлеровцев, с расстояния в добрый километр кажущихся крохотными, словно муравьи. Трое двинулись к транспортнику, остальные остались на месте, разминая затекшие в дороге мышцы. Судя по поведению, обнаружить внутри разбитой машины живых они не слишком надеялись, потому никуда и не торопились.

Опустив бинокль, Алексеев мысленно тяжело вздохнул: оставлять на поругание фрицам тела погибших пилотов и осназовца было нехорошо и неправильно. Но и другого выхода у них не было. Поджечь самолет, уходя – значит, раньше времени привлечь немцев: никто ведь не предполагал, что они явятся буквально через полчаса! В другой ситуации фрицы могли и не заметить падающий самолет. Оставить внутри парочку растяжек, благо авиационного бензина вокруг натекло прилично – садились-то они с полными баками, просто чудо, что сами не загорелись, – еще глупее. Практически, то же самое, что прикрепить снаружи записку с сообщением, что при аварийной посадке погибли не все пассажиры. Которые, к тому же, еще и обучены весьма нестандартному использованию оборонительных гранат.

Степан даже прикидывал, не заморочиться ли сооружением вовсе уж хитрой ловушки из спрессованного до ледяной плотности снега и вывернутого из гранаты запала – ничего подобного он раньше не делал, но сугубо теоретически лежащий в луже натекшего из разбитого бака бензина «заряженный» снежок рано или поздно должен был растаять, высвободив рычаг. Правда, в том, что одного запала хватит для гарантированного воспламенения холодного авиатоплива, морпех сильно сомневался – пятьдесят на пятьдесят, как говорится. Бензин, конечно, не соляра, и даже не керосин, но настоящий диверсионный заряд все-таки изготавливается вовсе не так – на спецкурсе в училище показывали, как раньше это делали партизаны из подручных средств. Однако узнавший, в чем дело, Шохин даже ругаться не стал, лишь многозначительно постучал по виску пальцем, напомнил про время и решительно подтолкнул старлея в направлении бортовой двери…

До поселка товарищи добрались только спустя полтора часа.

После того, как перевалили через вершину, выяснилось, что ни дорог, ни населенных пунктов в наблюдаемой перспективе не имеется. Пришлось карабкаться на склон соседней горы, раза в полтора выше и куда сильнее заросшей неприветливым зимним лесом. Обнаружив дорогу, еще почти час сидели в зарослях, изучая обстановку. Обстановка недвусмысленно вещала, что достаточно широкое для этих мест гравийное шоссе является весьма востребованным – буквально каждые несколько минут по нему в обе стороны проезжали автомашины, в основном, не слишком длинные колонны грузовиков, хотя порой проскакивали и легковушки, как правило, движущиеся с мотоциклетным эскортом.

Вопрос заключался в том, в каком именно направлении топать дальше – направо или налево? Карты, что доставшаяся от погибшего пилота, что имеющаяся у контрразведчика, без привязки к местности ничем помочь не могли. Нет, оно конечно, и без карты понятно, что Новороссийск находится где-то по левую руку (угу, а мох активнее растет на деревьях с северной стороны), однако это вовсе не означало, что идти следует именно туда. Тем более, если они находятся в фашистском тылу – а в последнем больше никаких сомнений, увы, не имелось.

Посоветовавшись, двинули направо. Просто потому, что так было проще передвигаться – иначе снова пришлось бы переться вверх, штурмуя очередную гору, пусть и не шибко высокую, но как водится в этих краях, с густо изрезанным многочисленными балками и оврагами склоном.

Решение, как вскоре выяснилось, оказалось абсолютно правильным: буквально в полукилометре дорога пересекалась с двумя другими, поуже и без гравийной отсыпки. А на перекрестке торчал выполненный с немецкой аккуратностью и прочей педантичностью указатель, готическим шрифтом извещавший заплутавшего шоферу, что он находится в полуторах километрах от поселка с труднопроизносимым в немецкой транскрипции названием «Moldavanskoe».

Разглядев в бинокль надпись, Степан вытащил из планшета карту, отыскивая на ней этот населенный пункт, судя по названию, некогда основанный переселенцами, по неведомой причине покинувшими родную солнечную Бессарабию и отправившимися искать счастья на не менее солнечной Кубани. Нашел, понятно. Прикинув масштаб, хмыкнул, обернувшись к товарищам:

– Ну, у меня, как водится, две новости, плохая и еще хуже. Хороших, увы, не имеется. С какой начинать?

– А без дурацкого вступления никак нельзя? – раздраженно дернул щекой контрразведчик. – Вечно ты болтаешь не по делу. Говори уж, что выяснил?

– Злые вы… – начал, было, морпех, но, наткнувшись на гневный взгляд капитана, стушевался. – Ладно, ладно. Короче, глядите. Это село Молдаванское, мы, соответственно, рядышком. Отсюда до Новороссийска километров двадцать по прямой. И это плохая новость, поскольку «по прямой» означает топать через горы и прочую пересеченную местность. Дороги тут, понятно, имеются, во только по дорогам выходит почти полсотни кэмэ. А на дорогах немцы в товарных количествах, сами наблюдали. Просто удивительно, как мы вообще ухитрились сюда незамеченными долететь, видать, ихние зенитчики наш аэроплан за свой приняли. Такие дела.

– Погоди, – нахмурился Шохин, рассматривая карту. – А зачем нам именно к Новороссийску-то идти? Можно же сразу на восток двинуть, к Краснодару? Наши его буквально вчера освободили, сейчас наступление развивают.

– Не, вообще не вариант. Во-первых, слишком далеко, а во-вторых… ты про немецкую «голубую линию» помнишь? Ну, которую они сами «Готенкопфом» называют? Сто тринадцать километров укрепленных позиций, от Азовского до Черного моря. Так вот, мы сейчас в нескольких километрах от их передового оборонительного рубежа, он приблизительно где-то вот тут проходит, – морпех показал. – Соваться туда – верная смерть и прочее самоубийство. Это не через линию фронта ночью шмыгнуть, как под Станичкой – тут не только траншеи с укрепленными огневыми точками и артпозиции на господствующих высотах, но и сплошные минные поля с глубокоэшелонированными проволочными заграждениями. И вся эта радость глубиной километров в пять-семь проходит по труднопроходимой горно-лесистой местности – и это только первая полоса обороны, поскольку километрах в десяти еще и вторая имеется. Никак не прорвемся, даже чисто теоретически – немчура тут укрепилась не хуже, чем белофинны на линии Маннергейма, а ее, как известно, только тяжелой артиллерией да танками и проломили. Так что придется все-таки двигать в обход. Если обойдем город с северо-запада, окажемся в более-менее знакомых местах. А поскольку передвигаться придется по ихним тылам, то лично мне подобная прогулка просто пипец, как не нравится…

– А это что? – подал голос старший сержант, изучавший карту поверх плеча Алексеева. – Железнодорожная ветка вдоль реки идет, правильно? Я так понимаю, из Крымской через станицу Нижнебаканскую к Новороссийску? Может, туда и двинем? Понаблюдаем, примеримся. Глядишь, какая польза будет?

– Да хоть бы и туда, нам как бы без разницы, – пожал плечами Степан. – Главное, в сам поселок не соваться, он, если судить по расположению, является одним из узлов немецкой обороны.

На самом деле на пилотской карте ничего подобного, разумеется, отмечено не было, да и быть не могло: старлей просто вовремя вспомнил увиденную то ли в музее, то ли в каком-то учебнике схему расположения основных укрепрайонов «голубой линии», в число которых входил и этот поселок. И сейчас искренне надеялся, что товарищи не обратят на это внимания, особенно контрразведчик:

– Тарщ капитан, согласны с предложением младшего по званию?

– Потопали уже, – мрачно буркнул Шохин, первым поднимаясь на ноги. – Сам же сказал, что нам без разницы. А дальше – по обстоятельствам.

– Обожаю эту формулировку! – «умилился» морпех, старательно делая вид, что не замечает гневного взгляда контрразведчика. – Не знаю, как у кого, а у меня с этой милой формулировочки обычно все проблемы и начинались. Да шучу я, шучу, чего сразу пихаться-то….