Текст книги "Холодный бриз"

Автор книги: Олег Таругин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)

Глава 8

– Товарищ народный комиссар, по вашему приказанию подполковник Крамарчук доставлен… – наткнувшись на взгляд Берии, старший лейтенант сбился, скомкав концовку доклада.

– Ну, здравствуйте, Юрий Анатольевич, наслышан о вас, наслышан, – к удивлению всех присутствующих (за исключением, разве что, невозмутимого майора), Берия неожиданно обратился к застывшему навытяжку Крамарчуку по имени-отчеству, видимо запомнив его еще во время рассказа Захарова. – Да не тянитесь вы… впрочем, если угодно, вольно. Я догадываюсь, что вы сейчас не слишком хорошо представляете, как себя вести, и это может здорово помешать нашему конструктивному разговору. А мне бы этого очень не хотелось. Категорически бы не хотелось, понимаете? Поэтому, давайте уж лучше сразу как-нибудь так… неофициально.

Понимая, что всемогущий нарком ждет от него ответа, подполковник неуверенно кивнул:

– С…слушаюсь, товарищ народный комиссар… товарищ Берия.

– Лаврентий Павлович, – с легким нажимом поправил тот. – Зовите меня просто Лаврентием Павловичем, а с чинами и званиями разберемся позже. Не думаю, что вы не в курсе, как меня зовут, – глава НКВД вдруг сделал быстрый шаг вперед и протянул руку. Не ожидавший ничего подобного, Крамарчук автоматически протянул ладонь навстречу. Рукопожатие Берии оказалось сильным, мужским:

– Вот и прекрасно, значит, познакомились. Товарищ старший лейтенант, – нарком обернулся к Качанову, лицо которого медленно начинало приобретать нормальный цвет: за то, как пройдет встреча (и, главное, какой будет реакция и поведение Берии), он переживал едва ли не больше остальных, – я вижу, вы распорядились насчет танкиста? Тогда пусть он продемонстрирует возможности этой машины.

– Слушаюсь, – почти радостно козырнул тот, делая знак стоящим метрах в двадцати людям – дюжему сержанту госбезопасности и щуплому пареньку в застиранном камуфляже. В руках парнишка нервно мял танковый шлемофон, не обращая внимания на возящийся в пыли разъем ТПУ. Крамарчук бросил в их сторону короткий взгляд: сержант был не тот, что вчера угостил его рукояткой по затылку. Видать, Качанов решил не искушать – или просто так совпало. Ну и ладно, мстить вообще грех…

Парнишку подвели к Берии, однако вид облаченного в гражданский костюм невысокого, как и он сам, человека его, похоже, ничем особенным не поразил. Или, скорее, не вызвал в памяти никаких исторических ассоциаций. Подполковник судорожно решал, как поступить: ефрейтора он не знал, да и знать, если так подумать, не мог. Судя по всему, парнишка был явным «учебником», иными словами – механиком-водителем учебного танка, а этих ребят, как правило, даже начальство не трогает, требуя взамен только одного – чтоб хотя бы пара учебных танков на роту всегда были на ходу. Да что там не трогает, их и в наряд-то можно только по очень большому залёту заслать! Отсюда и вылинявшая почти до белизны комка, и разношенные, явно кожаные офицерские берцы, наверняка выменянные у каптерщика за какую-то мелкую услугу. Что ж, такому машину доверить не страшно, даже с учетом присутствия наркома… который ефрейтору глубоко по барабану – парень его просто не узнал. Если и вовсе о таком слышал. Опять же, не в форме, а что такое гражданский человек для человека военного? Верно, пустое место. Звездюлей не отвесит, на губу не отправит, за, мягко говоря, несвежий подворотничок орать не станет. Безопасен, одним словом, разве что сигаретку стрельнуть, если начальство отвернется. Эх, знать бы, что именно он понял о происходящем! А то, как бы не нарваться…

Берия с явным любопытством ожидал развития событий – как вскользь отметил Крамарчук, старавшийся ни на миг не упускать ефрейтора из внимания, наркомвнудел, похоже, находил во всем происходящем некое одному ему понятное удовольствие. Ситуацию разрешил, как ни странно, сам танкист, столкнувшийся взглядом с подполковником и разглядевший его погоны и знакомые нашивки украинских ВС:

– Товарищ подполковник, – просияв лицом, он торопливо нахлобучил шлемофон, – ефрейтор Геманов по вашему приказанию прибыл!

– Танк на ходу, водить умеешь?

– Так точно, на ходу. Конечно, умею, – кивнул тот.

– Тогда, – Крамарчук обменялся взглядом с коротко кивнувшим в ответ Берией, – продемонстрируй нашим гостям его, так сказать, возможности. Значит, так, едешь на двадцати кэмэ до крайней левой акации вон в том ряду, разворачиваешься в направлении на дальние деревья, ориентир – крайнее справа. Разгоняешься до максимальной, на полпути делаешь короткую, снова разгоняешься, доезжаешь до акации, разворачиваешься и возвращаешься снова на двадцати кэмэ. Танк ставишь вон там, ближе не подъезжаешь. Все ясно?

– Так точно, ясно, че тут не понять. Крайнее левое дерево – правый подворот – максималка – короткая – снова разгон – крайнее правое дерево – полный разворот – и назад. Разрешите выполнять?

– Выполняй.

– Только пусть с тобой товарищ майор прокатится, он всю жизнь мечтал на настоящем танке покататься, – совершенно серьезно сказал вдруг нарком. – Правда, товарищ майор? Куда ему сесть?

– Так в башню, куда ж еще. Пускай на командирское место садится, оттуда и видно все хорошо. Шлемофон там на сидушке висит… ну, наверное, висит. Только давайте я покажу, как люк стопорить, а то вдруг крышку сорвет.

Бериевский ординарец, повинуясь кивку хозяина, довольно ловко влез на броню, скрывшись в танке. Крамарчук успел заметить, как, уже опускаясь в башенный люк, он отработанным движением расстегнул кобуру. Ефрейтор, застегнув шлемофон, забрался на башню следом, стопоря по-походному крышку командирского люка. Обойдя башню, он схватился за ствол орудия и привычно забросил тело в люк механика-водителя, на несколько мгновений пропав из виду, затем снова высунулся наружу. Крамарчук разрешающе махнул рукой.

– Товарищ народный комиссар… – предостерегающе начал Качанов, но Берия лишь пожал плечами:

– Не бойся, лейтенант, у меня хорошие кадры. Надежные. Присмотрит, если вдруг что.

Старлей умоляюще взглянул на Захарова с Крамарчуком: в отличие от подполковника, он-то никаких связанных с ефрейтором подробностей не знал, видя во всем происходящем явную угрозу наркому. Юрий осторожно кашлянул:

– Лаврентий Павлович, он сейчас такую пыль поднимет, ничего и не увидите. Давайте вон на второй танк заберемся, сверху и обзор лучше будет, и пыли меньше.

Берия с усмешкой смерил подполковника взглядом и буркнул:

– Перестраховщики вы, товарищи красные командиры. Хотя определенная логика в этом присутствует. Ну, хорошо, пойдемте на ваш танк. Жаль, бинокля нет.

Пока Берия, деланно кряхтя, забирался на танк, ефрейтор запустил двигатель и прогонял его на малых оборотах, прогревая. Наконец, двигатель взревел всеми своими восемью с половиной сотнями лошадиных сил, окутав корму густым сизым облаком, и Т-64 начал разворачиваться. По утыканной коробками АЗ лобовой броне «их» танка взбежал, оскальзываясь подошвами сапог, запыхавшийся Качанов, протянув Берии и Захарову пару неизвестно где раздобытых полевых биноклей – реплику наркома он услышал.

Управляемый ефрейтором танк меж тем выбросил еще одно дымное облако и тронулся, разгоняясь до заданной скорости и держа курс на «крайнюю левую акацию». Подвернув, боевая машина рванулась вперед, словно выпущенный из исполинской пращи сорокатонный снаряд, за несколько секунд разогналась километров до шестидесяти пяти и вдруг резко остановилась, мощно качнувшись вперед и едва не цепляя грунт срезом ствола. Искоса глянув на генерал-майора, Берия одобрительно хмыкнул, вновь поднимая к глазам бинокль. Корма шестьдесят четверки подскочила кверху, опустилась, снова чуть приподнялась, но танк уже набирал скорость. Не доезжая до дальних деревьев считанных метров (поскольку бинокля Крамарчуку не досталось, на миг ему даже показалось, что танк не успеет остановиться, срежет ближайшую акацию бронированным лбом и вынесется за пределы полигона), бронемашина лихо развернулась, выбросив из-под гусеницы фонтан вывороченной глины, и двинулась обратно, плавно сбрасывая скорость. Остановившись на указанном месте, танк несколько раз качнулся на амортизаторах, и замер, негромко урча двигателем. Из люка показалась голова чрезвычайно довольного собой механика, а вот торчащее над командирской башенкой бледное лицо майора назвать так можно было бы с большой натяжкой. Прекрасно понимающий, в чем дело Крамарчук с трудом сдержал улыбку – ясное дело, укачало беднягу с непривычки не на шутку. Как бы ефрейтор теперь недоброжелателя себе не нажил. Заглушив мотор, мехвод облапил пушку и легко выбрался наружу.

– Впечатляет! – раздался рядом голос народного комиссара. – Я бы даже сказал, очень и очень впечатляет.

Проигнорировав протянутую лейтенантом руку, Берия самостоятельно спустился на землю, крикнул механику:

– Товарищ ефрейтор, идите сюда.

Стоящий позади Крамарчук на всякий случай продублировал команду убедительным взмахом руки, благо нарком этого не видел. Геманов торопливо подбежал.

– Отлично вы с машиной справляетесь, товарищ танкист. Какая была максимальная скорость?

– Километров семьдесят перед короткой, думаю, выжал. После – чуток поменьше.

– А если быстрее? Смог бы?

– На грунте – нет, только на шоссе. Если движок разношен да отлажен, и моторесурс не выработан, то километров пять еще можно выжать. Под уклон может и больше, я не пробовал. Хотя, все это уже запредел, конечно. Стрёмно. Или движок запорешь, или гусянку потеряешь – и все, пипец котенку.

Если Берия и не понял сути последнего выражения, то вида не подал:

– А вот есть такой танк, БТ называется, так он все семьдесят три километра по шоссе идёт. Слыхали о таком, товарищ танкист?

– Так он же колесно-гусеничный, и эту скорость только на колесах выдаст, да и то по хорошей дороге, не по пересеченке. Да и что это за танк, так жестянка. Броня никакая, рациональных углов почти нет, движок карбюраторный, гуськи узкие.

– Думаете?

– Ну, ясное дело. БТ – это ведь что такое? Танк захвата и удержания плацдарма до подхода основных сил. А для обороны или встречного боя он вообще не годится.

– Смотрю, вы, товарищ ефрейтор, в советских танках хорошо разбираетесь? Интересовались?

– Ага, на гражданке еще. В модельный кружок ходил, танчики там всякие собирал, раскрашивал. Типа, стендовый моделизм. Потому в танковые войска и попросился. Военком только плечами пожал: здоровье позволяет, рост тоже – иди, говорит, служи. Ну, вот и служу, уж дембель скоро.

Крамарчук мысленно застонал: ну вот и всё, приехали! Он еще и танками увлекается! Вот уж точно, как переиначивал старую шутку один из его прпорщиков, «песец котенку, задержка мочи не за горами». Ох, что ж делать-то? Сейчас как сболтнет что-нибудь в духе Резуна-Суворова, начитанное дитё девяностых, блин, – и всё. Может ему хоть кулак показать, пока Лаврентий Павлович не видит? Вдруг да поймёт намек?

– Гм, ну хорошо. А вот скажите, товарищ танкист, какие же советские танки лучше?

– Ну, для первого периода войны лучше всего КВ подходил, хоть и тихоходный, зато броню почти никакие немецкие пушки не брали. А потом тридцатьчетверка, что ж еще? Хотя и она более-менее до ума доведенной только к середине войны стала.

– Это вы Т-34 в виду имеете? – искренне заинтересовался Берия, и подполковник показал-таки разговорчивому «механу» из-за его спины кулак. Геманов с искренним недоумением зыркнул на начальника, и Крамарчук вдруг с особой остротой – с такой, что аж под ложечкой засосало! – осознал, что происходит: ефрейтор, похоже, так и не понял, куда он попал, и кто перед ним! Вообще не понял! Парень вёл себя совершенно искренне – и это с точки зрения подполковника было самым страшным. Ох, он сейчас и наплетет, ох и наплетет…

Заметив взгляд механика, народный комиссар, не оборачиваясь, негромко буркнул:

– Товарищ Крамарчук, прекратите, пожалуйста. Не отвлекайте товарища танкиста.

«Товарищ танкист» по-своему истолковал слова вставшего на его защиту «штатского», мгновенно значительно поднявшегося в его глазах (еще бы, вон как подпола осадил, даже не оглянулся!):

– Простите, а у вас сигаретки не найдется? Свои-то у меня еще вчера отчего-то отобрали, а кто такие, я так и не въехал. Че-то тут с этими маневрами совсем не то…

Крамарчук замер, инстинктивно задержав дыхание. Ну, вот и всё. Бедный котенок. Попросить закурить у самого БЕРИИ, да еще и не подозревая, что это именно он! Сейчас или Лаврентий Павлович что-то нехорошее скажет, или его верный майор парня пристрелит. Вон он, кстати, подошел, наконец, губы платком отирает, никак блевал за танком. Теперь точно не простит, прямо там же за танком и шлёпнет…

Но подполковник ошибся. Или, скорее, недооценил главу всемогущего НКВД. Как ни в чем не бывало улыбнувшись, Лаврентий Павлович поправил пенсне и обернулся к Захарову:

– Матвей Васильевич, у тебя папиросы есть? Угости товарища, очень прошу. А вам, товарищ Качанов, замечание: что ж это ваши сотрудники у танкистов курево отбирают? Нехорошо. Прямо, понимаете ли, сплошные перегибы на местах.

Сказано было, разумеется, в шутку, но старлей инстинктивно кивнул, сдавленно пробормотав:

– Р…разберемся, товарищ Берия…

– Ух, ты, какие папиросы! – ахнул Геманов, глядя на картонку в руках генерал-майора. – «Герцеговина флор». Класс. Такие, говорят, сам Сталин курил, я в кино про войну видел.

И в этот момент всё и свершилось: до танкиста, наконец, дошел смысл сказанного старшим лейтенантом. Ефрейтор застыл с округлившимися от удивления глазами:

– Так вы чё, тот самый Берия, что ли?! Ну, который со Сталиным в КГБ диссидентов расстреливал?! Не понял? А это… как вообще?! Не, ну я в натуре не понял… это вы что, к нам в будущее попали?!

Со стороны Лаврентия Павловича раздался негромкий всхлип, не то сдавленный кашель, не то с трудом сдерживаемый смех. Крамарчук прикрыл глаза. Приехали. Если сейчас Берия спросит его о Сталине, а тот ответит… гм, что-нибудь, то… Впрочем, нет, это вряд ли, при Захарове с Качановым он великое имя трогать не станет…

Первым нашелся генерал-майор:

– Вы берите папиросу-то, товарищ ефрейтор, что ж мне так до ночи стоять?

Ефрейтор машинально вытащил из пачки три папиросы, две спрятал под шлемофон, третью зажал мелко дрожащими губами. Захаров с непонятным выражением лица чиркнул спичкой, поднес огонек к папиросе:

– Да прикуривай же, ефрейтор, приди в себя. Что ты, как баба…

Геманов автоматически затянулся, с силой втянул в себя дым и вполне предсказуемо закашлялся.

Берия, отвернувшись, сотрясался, негромко всхлипывая от смеха. И, глядя на его подрагивающую спину, неуверенно рассмеялись и все остальные, даже отошедший от головоломного катания майор, и пребывающий в прединсультном состоянии Крамарчук. Не смеялся только сам мало, что понимающий мехвод.

– Ладно, товарищи, посмеялись, и будет. Думаю, мы с товарищем Гемановым еще пообщаемся. А то говорили, мол, ни одного танкиста нет – а тут, понимаете ли, не просто классный механик-водитель, а еще и исторически и технически подкованный. Товарищ лейтенант, отведите ефрейтора обратно, покормите и обеспечьте, гхм, куревом. Завтра он поедет со мной в Москву.

– Ну, а мы, товарищи, – Берия поочередно оглядел подполковника и генерал-майора, – вкратце осмотрим образцы стрелкового оружия, поужинаем, отпустим товарища майора отдыхать и поговорим втроем. Я понимаю, день у всех был очень непростой, но отдыхать нам сегодня, боюсь, уже не придется. Думаю, все согласны? Вот и хорошо, тогда пошли. Михаил Юрьевич, – впервые обратился он по имени-отчеству к своему ординарцу, – вы уже отошли от катания на танке? Отлично. Распорядитесь насчет маскировки бронемашин, и ступайте за нами.

Не дожидаясь ответа, Лаврентий Павлович решительным шагом двинулся в сторону военного городка. Захаров, чуть улыбнувшись самыми краешками губ, пропустил вперед Крамарчука и пошел следом. На оставшегося за спиной майора он даже не оглянулся: стоило привыкать к новым правилам; к правилам, которым подчинялось самое близкое окружение всемогущего наркома…

* * *

– Ну, что ж, товарищи, давайте прощаться, – стоящий у трапа давешнего «Дугласа» Берия поочередно протянул руку генерал-майору Захарову и старшему лейтенанту Качанову.

– Хотя, знаете, «прощаться» какое-то плохое слово, нам ведь еще вместе работать, так что просто «до свидания». Матвей Васильевич, несколько позже я приглашу вас в Москву, и там мы обсудим судьбу Южного фронта более подробно. А вы, товарищ Качанов, – нарком улыбнулся, – готовьтесь сдать дела по батарее. Вас я забираю к себе, так что подбирайте грамотного преемника.

Убрав с лица улыбку, Лаврентий Павлович внимательно, будто стремясь разглядеть в его лице нечто новое, ранее не замеченное, взглянул на лейтенанта:

– Мне нужны по-настоящему преданные люди, и думаю, вы однозначно входите в их число. На следующей неделе придет предписание. Семью перевезете позже.

Качанов хотел, было, что-то сказать, поблагодарить, однако Берия лишь качнул головой:

– Брось, лейтенант, неужели ты думал, что я оставлю тебя здесь? Свою преданность ты, так сказать, доказал делом, а остальное уже не тебе решать. Мне такие кадры нужны, ясно? Вот и хорошо. Прощайтесь, товарищ Крамарчук, самолет ждет, – народный комиссар, не оборачиваясь, поднялся по звенящему под подошвами трапу и скрылся в самолете.

Подполковник, не выспавшийся после проведенной в обществе Берии бессонной ночи, с темными кругами под покрасневшими глазами, пожал руку ободряюще подмигнувшему Захарову и пребывающему в спутанных чувствах старлею. Оставаясь верным себе, наркомвнудел до самого последнего момента ни словом не обмолвился о дальнейшей судьбе старлея, так что все только что сказанное оказалось для него совершенным сюрпризом. Прекрасно это понимая, Крамарчук дружески хлопнул его по плечу:

– Встретимся в Москве, лейтенант? Спорим, меня там под твое курирование отдадут? Хотя, может, ты и выше махнешь, будешь, вон как тот товарищ майор, при самом наркоме.

– Да ну вас, товарищ подполковник, – покраснел Качанов – похоже, шутливое предположение Юрия попало в самую точку, – скажете тоже. Кто я такой для Лаврентия Павловича?

– А вот увидишь, – хмыкнул тот, взбегая по трапу. – До встречи, товарищи!

Уже проходя между рядами смешных с точки зрения человека начала двадцать первого века авиакресел, Крамарчук неожиданно поймал себя на мысли, что он впервые за три этих поистине безумных дня, чувствует себя абсолютно свободным. Всё, что он замышлял, удалось. И если так пойдет и дальше, то он сумеет – точно сумеет! – не только изменить к лучшему историю своей многострадальной Родины, но и вернуть семью. Пусть и не в том виде, как это было в родном времени, но сумеет. Должен суметь. Второго шанса-то по любому уже не будет…

Сидящие в хвосте задержанные («из вашего, товарищ Крамарчук, списка… с моими, так сказать, дополнениями», как выразился вчера Берия), с явным непониманием смотрели на грустно улыбающегося подполковника в помятом камуфляже, неловко поднимающегося в направлении пилотской кабины по наклонному дюралевому полу. Всего с собой народный комиссар взял лишь девять человек: майора Виткина, полковника Штайна, журналистку Юлю Соломко, явно понравившегося ему ефрейтора Геманова и пятерых офицеров с потопленного «Макфола». С остальными офицерами, в основном рангом не выше лейтенанта, Берия вкратце переговорил еще вчера, благо переводчики нашлись. Дольше всех в предоставленной Качановым комнате задержался, ясное дело, его соотечественник. Берия вышел мрачным, коротко выругался по-грузински и несколько минут молча ходил по коридору. На немой вопрос Крамарчука он лишь отрицательно покачал головой: «Не обращайте внимания, это личное», и больше эту тему не поднимал.

Журналистку, поначалу не вошедшую в список, забрали с собой исключительно по настоянию подполковника, поскольку всех остальных отправили спецсоставом вместе с техникой, оружием и сотнями прочих, не принадлежащих этому времени, «артефактов». И Юрий хорошо себе представлял, каково ей будет трястись двое суток в поезде образца сороковых годов – состав формировали в экстренном порядке, и было крайне сомнительно, что людей разместят в комфортабельных вагонах. Нет, в теплушках, конечно, не повезут, подцепят пару обычных плацкарт, но…

Крамарчук уже почти прошел мимо, когда в спину ему ударил злой и язвительный шепот Виткина:

– Что лыбишься, Крамор? С самим Берией летишь, да? Полизал, кому следует, и…

Резко обернувшись, подполковник выбросил мгновенно сжавшуюся в кулак руку. Напоровшись на его кулак, Виткин со всхлипом откинулся на спинку кресла. Не успевший вмешаться долей секунды раньше сержант НКВД из сопровождения тут же скрутил его, опрокидывая в проход и заламывая за спину руки. Майор сдавленно ругался, но сопротивления не оказывал, только шмыгал разбитым носом.

Берия встретил Крамарчука усмехающимся взглядом:

– Ты чего дерешься, Юрий Анатольевич? Задержанных бить нехорошо.

– Настроение, гад, испортил, – разом отбросив – эх, да будь, что будет! – всякие понятия о субординации, буркнул Крамарчук, опускаясь в кресло.

– Привыкай, – неожиданно благодушно ответил Берия, – это только начало. Потом будет еще хуже.

Лаврентий Павлович откинулся на спинку и прикрыл глаза:

– Понимаешь, те, ради кого ты делаешь пусть даже самые правильные вещи, редко бывают благодарны. Разве что их потомки. Хотя, – он хмыкнул, – учитывая, что ты порассказал о нашем общем светлом будущем, я в этом уже глубоко не уверен. На, держи, – нарком протянул ему плоскую фляжку, – это хороший коньяк, грузинский. Я-то сам только вино пью, но с собой вожу. Ты выпей – и спи. Нам пять часов лететь, как раз отоспишься за сегодняшнюю ночь. А я пока поразмышляю кое о чем…

* * *

Несмотря на то, что уснуть под, мягко говоря, не тихий гул работающих двигателей казалось нереальным, отключился Крамарчук почти мгновенно. Были ли тому виной наркомовский коньяк или накопившаяся усталость, но дугласовское кресло неожиданно показалось самым эргономичным на свете, и подполковник провалился в сон. В самый обычный, нормальный сон, даже со сновидениями.

Вот только сами эти сновидения оказались несколько необычными…

* * *

…Стоящий на трибуне Гитлер приветственно поднял руку. Мимо неудержимым потоком двигались великолепно вышколенные войска. Слаженный грохот подкованных подошв по древней брусчатке, лязг идущей следом военной техники успокаивал, звучал в ушах сладкой музыкой, наполнял душу уверенностью в избранности арийской расы и неотвратимости грядущих побед. Обратившийся во всю эту мощь древний неуязвимый Зигфрид скоро вновь убьет дракона и искупается в его крови! Красного усатого дракона, разумеется. И кровь его тоже будет красная.

Да, выбор сделан. Он решился и, вне всякого сомнения, согласится с разработанным Фридрихом планом. Блицкриг – какое замечательное слово! – и на самом деле не продлится более двух-трех месяцев. Восточные варвары получат хороший урок, и навечно узнают своё истинное место в этом несовершенном мире. Пока несовершенном, поскольку уже совсем скоро великая Германия сделает все от нее зависящее, дабы воцарить на земном шаре поистине арийский порядок. Избранная раса не должна прозябать в нищете и, тем паче, не должна, просто не имеет права, унизительно зависеть от кого бы то ни было. Англия, Франция, Советская Россия… даже кажущаяся такой далекой Америка – какая разница? Пришло время расставить все точки над «i», все до единой! Пришло их, его, время! Больше Германия не станет стоять на коленях и чудовищный, поистине фантасмагорический версальский позор уже никогда не повторится! Да, именно так: НИКОГДА! Источающая запах всеевропейского тлена химера парижской мирной конференции больше никогда не распахнет свои побитые молью истории крылья над Великой Германией! И гарантом этого станет он, фюрер Третьего и последнего германского Рейха!

Что произошло в следующий миг, не понял никто из стоящих рядом с фюрером высших офицеров, но все они позже сходились в одном: голова Адольфа Шикльгрубера внезапно превратилась в невесомое алое облако и взорвалась. Именно взорвалась, вдруг разлетевшись мириадами кровавых брызг. Отброшенная непонятной силой заляпанная кровью фуражка, несколько раз перевернувшись в воздухе, упала на древнюю брусчатку вверх дном, будто бы мгновенно превратившись из атрибута практически безграничной власти в картуз просящего милостыню нищего. Обезглавленное тело диктатора качнулось взад-вперед и тяжело завалилось на бок – пораженные случившимся люди даже не попытались подхватить его или просто задержать падение. Духовой оркестр еще продолжал греметь медью, солнце еще блестело на касках и сверкающих серебром штыках поднятых на плечо винтовок, но все уже было кончено.

Версию о снайпере следователи отбросили сразу: ему просто негде было бы укрыться в радиусе действительного огня любой даже самой дальнобойной в мире винтовки. В этом можно было не сомневаться, ведь сотрудники службы безопасности загодя проверили чердаки и крыши всех прилегающих домов на километр от площади, опечатав ведущие наверх двери и люки, и выставив возле наиболее опасных круглосуточные посты. А о том, что стрелять можно и с немыслимого расстояния в полтора километра, в этом времени еще просто не знали…

* * *

…Ничем не примечательный серебристый «Юнкерс» шел над пригородными лесами, выходя на ведущий в сторону берлинского аэродрома Ной-Руппин воздушный коридор. Сидящий в салоне рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, глава одной из самых одиозных организаций мира, нервно сжимал вспотевшей рукой подлокотник кресла. В полученное несколько часов назад сообщение о гибели фюрера не верилось. Это просто не могло, не имело права быть правдой! Чудовищная ошибка, просто какая-то нелепая и чудовищная ошибка! С другой стороны, если это правда – а это, как ни прискорбно, конечно же, правда – сейчас кому-то придется брать власть в свои руки. Причем, брать быстро, законно и… не оставляя соперникам ни малейшего шанса. Даже самого мизерного шанса! Собственно, разве есть другие кандидаты? Конечно, нет. Ну, не рассматривать же всерьез истеричного пропагандиста и болтуна Йозефа или хронического морфиниста Геринга? Даже не смешно, хотя последний, честно говоря, и имеет все шансы. Точнее, «имел», поскольку сейчас, после гибели фюрера, единственный в империи рейхсмаршал уже вряд ли будет иметь прежний вес. Кто еще? Канарис? Не потянет, да и опасно давать ему реальную власть. Генералитет? Э, нет, эти ребята должны четко знать свое место в нынешней иерархии, и не пытаться прыгнуть выше головы. Вот и выходит, что кандидат-то по сути один – он сам! Гиммлер расслабленно откинулся в кресле. Что ж, значит, так тому и быть. Спасибо верным людям, сообщившим о гибели вождя намного раньше, чем страшная весть вышла за пределы Потсдамен плац. Он успеет вовремя…

Ни пилоты, ни единственный пассажир Ю-52, конечно, не могли видеть застывшего на небольшой полянке в полукилометре от посадочной полосы человека в неприметной темной одежде с непонятной полутораметровой трубой в руках. Человек посмотрел на часы, прислушался и, опустив на лицо защитные очки, вскинул на плечо свое странное приспособление. Двигатели приближающегося самолета ревели все громче и, наконец, подсвеченная закатным солнцем туша трехмоторного самолета появилась над верхушками дальних деревьев, заходя на посадку. Человек отвел пальцем предохранительную скобу, секунду сопровождал заходящий на посадку самолет расширенным концом своей «трубы», затем нажал спуск. Вытянутое серебристо-серое тело ракеты 9М39, оставляя за собой дымный шлейф, рванулось вслед снижающемуся «Юнкерсу», спустя несколько мгновений соединившись с одним из его моторов в огненном бутоне взрыва. Практически полностью потеряв левую плоскость, самолет беспомощно закувыркался и камнем пошел к земле. Человек дождался, пока над кронами окружающих аэродром поднимется черно-рыжее уродливое облако взорвавшегося бензина, усмехнулся и скрылся в густых зарослях…

* * *

…Сорокатрехлетний рейхсминистр народного просвещения и пропаганды Пауль Йозеф Геббельс пребывал в весьма мрачном состоянии духа. Да что там «в мрачном» – его откровенно и пошло трясло, причем справиться с этим, несмотря на все старания придворных врачей, он не мог вот уже который час. С другой стороны, не каждый день приходится видеть, как разлетается кровавыми лохмотьями голова величайшего человека! Самого фюрера! А ведь он стоял почти рядом, разве что отклонился, выслушивая доклад секретаря, чуть в сторону, когда все произошло. Потому его и не задело, гм, – Геббельс сглотнул, – тем, во что, волею неведомых сил, превратилась в одночасье голова Гитлера. А потом, когда стих оркестр, когда над изуродованным телом фюрера склонились стоящие на трибуне люди, он, поборов шок, и задал себе вопрос: что дальше? Нет, обращение к народу Великой Германии нужно приготовить уже сейчас, причем обращение достаточно проникновенное, но и не слишком конкретное, это-то понятно, но вот затем? История не терпит пустоты, и, значит, кто-то должен занять освободившееся место. И – как можно скорее, ибо нельзя допустить разброда. Толпа должна знать, что власть остается властью даже тогда, когда враги Рейха… ну, в общем, ясно. Кто-то… кто?

Пытаясь отвлечься от мрачных (но, впрочем, и очень даже многообещающих в будущем!) мыслей, Геббельс взглянул в окно. Мимо бронированного лимузина проносились берлинские кварталы, живущие своей, независящей от его душевных терзаний, жизнью. Страшная весть пока еще не успела расползтись по столице, частично стараниями его ведомства, главным же образом – благодаря отлаженной работе вездесущей Geheime Staatspolizei. Это было правильно, поскольку той самой, уже помянутой выше, толпе пока рано было знать истинное положение вещей. Гейдриху, конечно, пришлось сегодня немало попотеть, но оно того стоило: страшные слухи не должны были расползтись по Берлину до завтрашнего утра. А завтра утром… завтра утром он, Пауль Йозеф Геббельс, выступит с проникновенным, как он умеет, обращением к нации. Сплотит вокруг себя народ. Очертит круг того, что необходимо будет выполнить в самое ближайшее время. Несколько потеснит конкурентов… и собратьев по партии, в конце концов.

Машина свернула на ведущую за город автостраду, и водитель увеличил скорость. Геббельс отвернулся от окна, откидываясь на сиденье и прикрывая глаза. Еще несколько минут, и он будет в тишине и покое загородной виллы. Немного отдохнет, и засядет за текст утреннего сообщения. Народ должен узнать правду, конечно, исключительно в том виде, в каком это выгодно НСДАП – и самому рейхминистру Геббельсу, разумеется.