Текст книги "В Греции всё есть "
Автор книги: Олег Пелипейченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)
Простая формальность
– Лежи смирно и не вертись. Мешаешь.
– Ты что, старый, с ума сошёл? Отпусти меня сейчас же!
– Закончим – тогда и отпущу. Имя?
– Чего?!
– Глухой, что ли? Зовут тебя как?
– Л-левкид.
– Что, с двумя «л»?
– Почему с двумя? С одной.
– Ну так и говори с одной! А то из-за тебя, упаси Дий, ошибку допущу, придётся воском замазывать, а он казённый. Возраст?
– Двадцать два.
– Двадцать два чего?
– Старик, ты на самом деле придурочный или притво… А-а-а-а-ай! Года! Года двадцать два!
– Когда я спрашиваю, ты должен отвечать. Ясно?
– Ясно, ясно!
– Отвечать чистую правду. Ясно?
– Не на… Ой! Ясно!
– Говорить чётко и разборчиво. Ясно?
– Да я уже давно понял! Мне всё-всё ясно! Спрашивай, я на всё отвечу!
– Конечно, ответишь. И не торопи меня, я грамоте не настолько обучен, чтобы строчить, как писец. Так. Гражданство?
– Это как?
– Да ну? Никогда о таких не слыхал. Из какой же это страны будешь?
– Местный я, дед!
– Не ври! У нас этокаков отродясь не водилось! Вот я тебя за брехню…
– Уй-й-й-й! За что? Я ж просто не уразумел, о чём ты спрашиваешь, и переспросил, мол, как это понять!
– Точно? Ладно, считай, на этот раз выкрутился. Твоё счастье, что записать не успел. Повторяю вопрос: гражда… э-э… Живёшь где?
– В деревне.
– Как называется?
– Да как ей называться – деревня, она деревня и есть.
– Хорошо, так и пишу: гражданин деревни. Странно: как поспрошаешь вас – выходит, одни только твои земляки мимо и шастают… Следующий пункт: род занятий?
– Дедушка, миленький, ну не трогай только этот проклятый рычаг – убей Дий, не пойму, из какого роду могут занятия происходить! Объясни толком, умоляю!
– Эх ты, деревня… Чем на жизнь зарабатываешь?
– Коз пасу.
– Вот и выходит: роду ты козьего, занятия пастушеского.
– Э-э… Дед, вот только не обижайся, но ты и вправду… как бы… немно-ожечко… ну, не в себе. Какого ж я козьего роду-то?! Сам погляди – человек как человек. И родители у меня – люди. Отца Левкием зовут.
– Что мне на тебя глядеть? Может, по жизни ты на человека и похож, а по документу козёл козлом получаешься. Про отца твоего у меня тут вообще пункта нет – стало быть, никому о нём знать и не нужно. И хорошо, что не нужно, а то оказался бы он человеком, пришлось бы писать тебя сатиром – значит, табличку опять же воском замазывать, а он казённый. Уже из-за разных там кентавров и горгон замазывал.
– Слушай, старик, а какого… с какой нужды ты меня допытываешь? На кой я тебе вообще сдался?
– Мне описание каждого путника на табличку занести надо. Согласно списку вот из этого пергамента.
– А что за пергамент?
– Прислали.
– Кто?
– Кому положено, те и прислали. Вместе с этой кроватью.
– А кровать-то зачем? Что, просто так спросить нельзя?
– Ну да, как же. Спрашивал просто так – посылают в Тартар и дальше идут. Несознательные потому как. Не понимают, что порядок должон быть. Ты вон и на кровати кобенишься, а стоит тебе слезть…
– Ну хорошо, но для чего это всё, а?! Кому нужны эти проклятые таблички?!
– А этого ни тебе, ни даже мне знать не положено. Порядок такой: раз приказали – надо делать, и всё тут, наше дело маленькое. И вообще, не отвлекай меня, а то вовек не закончим. Что там следующее… Рост у тебя какой?
– Не знаю.
– Не беда, сейчас увидим, на кровати есть мерные зарубки. Ага. Я так и знал. И ты туда же. Вот она, отметка в четыре локтя, аккурат мой рост – куда тебе дальше тянуться было? Как я эту лишку в документе укажу?
– Но ты же грамоте обучен, цифры знаешь – вот и замерь.
– Я тебе что, Архимед, чтоб каждую дробь глазом отмерять? Я до ста считать умею, а большего от нас, чиновников, и не требуют. Многие и того не знают.
– Н-ну… ну запиши – четыре локтя с лишкой.
– Нет. Это будет непорядок. У каждого своя лишка, а в документах надо всё точно указывать. Видать, опять придётся старым верным способом…
– А-А-А-А!!! Стой! Погоди! Опусти топор! Я лёжачи немножко расслабился, вот и растянулся вдоль, а на самом деле во мне ровно четыре локтя! Сейчас сожмусь до правильной длины, сам увидишь!
– А не обманываешь? Сдаётся, ты меня перехитрить хочешь.
– Нет-нет, ну что ты! Вот, смотри: иэххх-х-х-х-х…
– Гм. И вправду подровнялся. Повезло тебе, паря. Пишу: рост – четыре локтя.
– Спасибо! Храни тебя Дий, благодетель! Всю жизнь за тебя богов молить буду! Ну, всё уже? Я могу идти?
– Ку-уда?! А взвешиваться? И учти: гирь у меня хватит ровно на два таланта. Аккурат мой вес!
Повторный выбор
Два корабля, словно гончие псы, замерли в ожидании в бухте острова Скирос. На прибрежной скале стояли двое: мускулистый парень с дорожным мешком на плече и красивая женщина средних лет в ослепительно белом пеплосе. Несмотря на резкий утренний бриз, её волнистые волосы с лазурным отливом лишь слабо колыхались – и, похоже, порывы ветра не были тому причиной. Чувствуя важность момента, внизу притихли воины. Никто из них не осмеливался даже голову поднять – все знали, что сейчас там, наверху, по сути решается судьба похода.
– Сынок, прошу тебя, подумай ещё раз, прежде чем сделать окончательный выбор. Вот два плода. – Женщина протянула руки перед собой. – Выбери этот – и ты проживёшь очень долго, гораздо дольше, чем можешь себе вообразить. Твоя жизнь станет мирной и безмятежной, а твой род – наш род! – будет многочисленным, богатым и уважаемым. Ты познаешь маленькие радости существования и насладишься ими вдосталь.
Если же выберешь этот… – Женщина отвернулась и заговорила тихо, через силу. – Твоя жизнь исполнится блеском и славой, но оборвётся в самый неожиданный момент. О тебе будет сочинять гимны вся Эллада, но их не успеют донести до твоего слуха. В мудрости своей ты постигнешь суть жизни – но на то, чтобы полной мерой использовать свои знания, у тебя просто не хватит времени. Подумай об этом, – она поднесла руки к его лицу и с мольбой поглядела на сына.
Юноша помедлил секунду, разглядывая спелые средиземноморские фрукты, а затем решительно взял плод из левой руки и с удовольствием захрустел им.
– Ты действительно так уверен в своём выборе? – спросила мать, закусив губу. – Пойми, я ведь желаю тебе только добра. Я, как и любой родитель, прежде всего хоте… хотела, чтобы мои дети жили долго и счастливо, мечтала понянчить…
– Спасибо за угощение, мама, ты всегда знала, чем меня порадовать, – мягко прервал её юноша, а затем протянул женщине надкушенный фрукт. – Попробуй сама – увидишь, тебе тоже понравится.
Плод выпал из руки растерянной матери, парень виновато улыбнулся и взял её за руку.
– Прощай и будь счастлива.
Он нежно поцеловал женщину в щёку, обнял её, повернулся и быстро зашагал вниз по извилистой тропке.
Лицо женщины начало меняться, строгий греческий профиль уступил место круглым щёчкам и носу-картошке, пушистые седые клочки расположились вокруг лысины, под белоснежной накидкой обрисовался довольно внушительный животик – и спину героя проводил взглядом уже бородач весьма почтенного вида и возраста.
– Ничего не понимаю, – озадаченно пробурчал он и смачно вгрызся в другой плод. – Ну вкусная ведь груша, спелая, сочная, ароматная… – Старик пожал плечами и швырнул огрызок пролетающей чайке. – Что они все, помешались на этих яблоках?! Древо Жизни можно спилить за ненадобностью?
Суть меча
– Теперь понял, брат, какова у меня жизнь? – в очередной раз восклицал Дионисий и хлопал Дамокла по спине.
– Понял, – кротко соглашался Дамокл.
– А тебе ведь понра-авилось на троне сидеть, – с пьяным прищуром говорил Дионисий, грозя любимцу пухлым пальцем. – Ну скажи, понравилось, да? Ага-а, по тебе видно! Всего день на троне посидел, а уже и слезать ему не хочется. Если б не меч, тебя сам Геракл, небось, с места не сдвинул бы, да? Э-эх, ты-ы…
Дамокл пытался возражать, но громкая музыка заглушала его протесты. Перед ложем тирана чернокожая танцовщица из Нубии извивалась в неистовой любовной пляске, толстяк весело хлопал ей в такт. Время от времени девушка поправляла ласковыми пальчиками венок из чабера, съезжавший на царственное ухо, и продолжала кружиться в танце.
– Что, хороша, да? – кивал на неё Дионисий и восхищённо цокал языком. – Видел бы ты свою рожу тогда, за обедом, когда она для тебя танцевала! Я даже начал бояться, что ты и её сожрёшь вместе с пирогом. Ещё п-пирога хочешь? Держи, дома такого не дадут! – совал он в лицо Дамоклу горсть мясной начинки вперемешку с нежным слоёным тестом. Молодой человек осторожно брал с ладони самый большой комок, благодарил, и осоловелый Дионисий вытирал руку о хитон проходящего раба.
– Говоришь, счастье… Ты вот эту мою вечную боль счастьем назвал? – Дионисий кивал вверх, где висел, слегка подрагивая и разбрасывая по залу блики, полированный меч. Всхлипнув пару раз от жалости к себе, тиран резко наклонялся к Дамоклу. – А хочешь, я тебе его подарю? Хочешь? А вот тебе! – делал он неприличный жест в сторону растерянного Дамокла. – Это мой меч! И вообще, чего тебе тут надо? Бегом, бегом домой! Ишь, меча ему захотелось… Эй, слушайте все! Кто попадёт в него тарелкой, тому подарю этот перстень! Н-на!.. Стой, куда побежал?.. Что, никто не попал? Не ври, а то казню! Я говорю, никто не попал, ясно? Э-эх-х-х-х, лю-у-уди-и…
* * *
Остроносая рабыня ещё раз попыталась вильнуть тощими бёдрами, но сделала это так неуклюже, что Дамокла передёрнуло, и миска со вчерашней бобовой похлёбкой чуть не опрокинулась на пол. Отослав повариху прочь, Дамокл присел на краешек кровати и напряжённо задумался. Через некоторое время он очнулся от размышлений и обнаружил, что вертит в руках длинный кожаный ремешок от сандалии.
На конце ремешка была завязана петля.
Молодой человек вскрикнул и с ужасом отбросил удавку прочь. Отдышавшись, Дамокл вытер со лба холодный пот, поднял двумя пальцами ремешок, опустил его в ларь и запер крышку на замок. Затем он сцепил зубы, выдрал нитку из разлохмаченного одеяла, снял со стены покрытый патиной меч, доставшийся ему ещё от деда, и аккуратно повесил клинок над ложем.
В эту ночь Дамокл спал как младенец. Во сне он, счастливый, сидел с Дионисием на двойном троне, а над ними на сверкающих нитях, вызванивая тихую красивую мелодию, колыхались мечи.
Над каждым – свой.
На подлокотнике трона со стороны Дамокла сидела прекрасная нубийка и раскачивала ласковым пальчиком клинок над его головой.
Последняя из бед
– Да ты хоть сама понимаешь, что натворила?! – Почерневший от гнева Эпиметей занёс над женой огромный кулак, но в последний момент сдержался и сорвал злость на массивном обсидиановом светильнике. Камень разлетелся вдребезги, капли масла брызнули на пол, испещрив тёмные плиты сотнями горящих точек.
До смерти перепуганная Пандора съёжилась и заслонилась краем пеплоса.
– Знаешь, что теперь будет? – продолжал рычать титан, потрясая распахнутой шкатулкой. – Мир захлестнут эпидемии, войны, всеобщая вражда, другие бесчисленные горести и несчастья! Знаешь, сколько здесь помещалось разных…
Запнувшись на полуслове, он внезапно уставился на что-то в глубине резного ящичка, издал невнятный звук, быстро захлопнул крышку и вытер со лба выступивший пот.
– Оказывается, всё не так страшно, – сообщил он притихшей жене. – Самая большая мерзость сбежать не успела.
Ткань медленно поползла с головы женщины. Из-под расшитого золотом края показался чёрный, полный любопытства глаз.
– Прости, милый. – Пандора прижала руки к груди и с мольбой глянула на титана снизу вверх. – Я знаю, что ужасно виновата, что очень подвела тебя. Но они так шуршали и шипели под крышкой, что я испугалась – вдруг ты откроешь, а они на тебя бросятся…
– Глупая женщина! – страдальчески закатил глаза Эпиметей. – По-твоему, мне бы они причинили вред, а тебе это сошло бы с рук?
– Ой, а ведь и правда! – Пандора взяла в руки мужнину ладонь и начала её ласково поглаживать. Её полная грудь как бы невзначай задела бок Эпиметея. – Какая же я дурочка! Надо было сразу об этом подумать. Ну пожалуйста, ну прости меня, безголовую, – ворковала она, всё сильнее прижимаясь к мужу, – я ведь не из злого умысла, сам знаешь – по глупости бабьей. Это же ты у нас голова, а я так…
Эпиметей взглянул на умильное лицо супруги, отвернулся и в сердцах сплюнул на пол.
– Тебя наказывать – что кошку бить: всё равно шкодить не перестанет, только хитрее сделается.
– Мурррр, – тут же потёрлась о плечо Пандора.
– Брысь, – с напускной мрачностью буркнул отходчивый великан и легонько оттолкнул жену.
– Ты мой самый умный… – Пандора запустила пальцы в длинные волосы мужа и начала почёсывать его за ухом. – Ты мой самый сильный… Ты мой самый грозный… Когда ты рядом, я ничего не боюсь… Даже этой, которая в шкатулке…
– Пока я рядом, она с места не двинется, – заметил титан и со вздохом приобнял жену за плечи.
– А можно на неё посмотреть хоть одним глазком – пока ты рядом, конечно? – вкрадчиво поинтересовалась Пандора.
Эпиметей с подозрением скосил на неё глаза и задумался. Женщина тем временем уткнулась мужу в подмышку и с блаженным видом поглаживала его грудь тонкими пальцами.
– Да уж, показать тебе эту тварь в моём присутствии будет меньшим злом, чем вообще не показать. – Эпиметей высвободился из объятий жены и положил руку на шкатулку. – Чем быстрее ты потеряешь к ней интерес, тем будет лучше. Для всех, – добавил он, осторожно поднимая крышку.
Пандора закусила от нетерпения губу и склонилась над ящичком.
– В отличие от своей сестры это создание, – указал пальцем титан, – чуть ли не худшее из того, что было в шкатулке. Ей легко доверяются, постепенно она занимает всё больше и больше места в жизни человека – а затем заменяет собой жизнь. Всю, без остатка.
– Ты шутишь? – Пандора бросила на мужа взгляд исподлобья. – Посмотри, какая она маленькая и слабая! У неё всего одно крылышко!
– Да уж, прибедняться она любит. Обожает, когда за неё хватаются, когда её лелеют… А ты посмотри ей в глаза.
Пандора наклонилась, вгляделась в нахохленный комок – и в ужасе отшатнулась, прижав ладонь к губам:
– Она… она пустая!
– Ага, заметила? – хмыкнул титан. – Я вообще удивляюсь, как это она не успела выскользнуть – растерялась, наверное. Она на одном крыле порезвее иных двукрылых будет. Это при мне она такая смирная, а от тебя сбежит при первой же возможности. Значит, так: ящик не открывать. В руки не брать. В его сторону не глядеть! В мегарон вообще не входить! А я пока попробую исправить то, что ты натворила – может, ещё не всё потеряно… Ты поняла?
– Не сомневайся! – горячо заверила его Пандора. – И пальцем не прикоснусь!
– Надеюсь, – буркнул титан, забирая шкатулку и выходя из спальни.
* * *
По просёлочной дороге двигалась странная процессия: шестеро дюжих парней, сопя от натуги, волокли на плечах разжиревшего здоровяка, связанного по рукам и ногам. Голые торсы лоснились от пота. Седьмой, щуплый десятник в запылённом хитоне, с хмурым видом шёл чуть позади и вполголоса задавал счёт. За спиной у него болталась связка лёгких копий.
Брюхо упакованного толстяка мерно колыхалось, масленые глазки довольно жмурились.
– Ну вы, там, поосторожнее! – угрожающе заревел он, когда один из носильщиков случайно споткнулся. – А то как спрыгну на землю – всем достанется! Ох, что будет, что будет…
Провинившийся парень на ходу поправил свисавшую с плеча мясистую ягодицу и, слегка пошатываясь, зашагал дальше. Толстяк тем временем ловко извлёк пальцами из-за пазухи влажный ломоть сыра и громко зачавкал.
Встречный путник, хорошо одетый мужчина с завитой бородой, сошёл на обочину и с удивлённым видом следил, как проплывает мимо связанная туша.
– Это что за явление? – полюбопытствовал он.
– Пленного переводим из одной тюрьмы в другую, чтоб ему… – скривился от омерзения десятник. – Антеем зовут; может, слышали?
Прохожий кивнул.
– А что ж не на повозке?
– А вдруг перевернётся? – двинул плечами старший.
В это время под ногу того же носильщика попал круглый камешек, и его опять повело в сторону. Толстяк подавился очередным куском сыра, выронил ломоть и с ужасом вцепился в плечо ближайшего парня.
– Спрыгну… Вот теперь точно спрыгну… – пролепетал он.
Старший нехотя остановился, сплюнул под ноги и зевнул. Несколько минут он терпеливо дожидался, пока его воины поменяются местами и разместят пленника поудобнее. В какой-то момент ему почудился глухой печальный звук – будто вздохнула сама земля.
Поединок
Глаза девушки нервно перебегали с одного станка на другой. Тишина, пронизывающая воздух тысячами нитей, сдавливала голову.
– Выбирай.
Улыбка Афины была безукоризненной. Впрочем, безукоризненность выходила у неё сама собой, богиня меньше всего заботилась о внешнем впечатлении. Мыслями она сейчас находилась в Этолии, в одной из долин, где звуки флейты, пока ещё нестройные и сипловатые, с утра метались над растрёпанными травами, а непривычные к инструменту пальцы…
Хотя это неважно.
Поджав губы, Арахна повернулась к сопернице и не глядя ткнула рукой в сторону одного из станков.
– Этот.
Афина безразлично пожала плечами и направилась в другой угол.
Пурпурные нити основы походили на тонкие закатные лучи. Слегка шершавые на ощупь лучи. Она провела пальцами по раме, настраиваясь на работу. Рисовать наброски в воздухе или прямо в памяти богиня не стала: выигрывать интересно, когда возможности равны хотя бы до некоторой степени. Впрочем, общий план изображения возник в голове почти сразу: фантазия у дочери Зевса от рождения была великолепной, и экспромты ей всегда удавались полной мерой. Подхватив ловкими пальцами челнок, Афина уверенно потянула на себя кончик нити…
«Что я наделала?!»
Кляня себя за малодушие, она мотнула головой, отгоняя навязчивый страх, но тот не уходил. Сомнение грызло её изнутри, отбирало силы у напряжённых мышц. Вот уже опускаются руки, пальцы с трудом удерживают челнок, глаза перестают видеть будущую картину, на её место приходит пустота, и единственная мысль бьётся о стены своей клетки: «Что же я наделала?!»
На мгновение она прикрыла глаза и с силой выдохнула.
«Молчать!»
Вспыхнула боль в закушенной губе. Испуганный страх забился куда-то в уголок сознания и умолк. Грудь охватило холодом, эмоции исчезли, и мысли опять потекли ровно и спокойно.
«Не думать, а делать. Сосредоточиться на работе. Уйти в работу. Стать работой. Ты уже сотню раз думала об этом. Ей доступен идеал – значит, её можно превзойти, только самой став идеалом. Другим идеалом. Сотворить другой идеал из себя.
Вот только хватит ли материала?..
Молчать!!!»
Да, всё в порядке, рассеянно отметила богиня. Каждая нить заняла изначально предназначенное ей место. Тканые портреты родичей-олимпийцев были безукоризненны. В них ощущалась та неуловимая доля незавершённости, отклонения от идеала, которая заставляет зрителя исправлять взглядом мнимые недоработки и становиться невольным участником сюжета. Оригинальная стилизация – ещё одна привычная находка-экспромт – делала фигурки на полотне даже более живыми, чем отражения прообразов в серебряном зеркале. Совершенство. Как обычно.
Тем не менее Афину не покидала непонятная тревога. Богиня всегда знала, что может проиграть только чудом. Впрочем, если бы действительно произошло чудо и победа досталась сопернице – дочь Зевса это удивило бы и позабавило, но не огорчило и уж тем более не обеспокоило: просто мир наконец повернулся бы к ней очередной, пока ещё незнакомой гранью. Но сейчас явно происходило нечто неестественное, и больше всего её тревожило, что источник беспокойства оставался неизвестным.
Закончив ткать, она тщательно расправила неровности, пригладила на левой стороне золотые ворсинки, отступила на шаг и начала осматривать полотно ряд за рядом, словно читая книгу.
Безукоризненная работа. Я опять победила.
Афина в последний раз пробежала глазами по драгоценному рукоделию и в первый раз за всё время повернулась к станку соперницы.
Длинная пауза. Ещё пауза. Странно. Это какой-то подвох?
Контуры фигурок на ткани намеренно упрощены, светлые участки фона каждой сценки похожи на выцветшие пятна. Лишь кое-где золотые и серебряные искорки поблёскивают среди шёлковых и даже обычных суровых нитей. Ну почему же так неряшливо-то? Вот здесь, например, надо было… Не пойму. Что здесь надо?..
А ничего, мелькнуло в голове у растерянной Афины, когда она наконец собралась с мыслями и внимательно изучила детали. Всё, что нужно, здесь есть. На синем полотне соперницы положение и порядок нитей казались случайными, но от этого картина становилась даже более живой. Удивительно, но по сравнению со сценками, вытканными девушкой, сюжеты богини выглядели всего лишь игрой золотых статуй. Да, портреты Арахны были так же несовершенны, как и люди, как и боги – и именно поэтому жили сами по себе. Для самостоятельного существования им не требовалось человеческое воображение.
И ещё в них была Любовь. Её сопернице удалось вплести в свою картину настоящее живое чувство.
Вот Дионис – всегда нахальный и самоуверенный горлопан, вечный юноша, положил голову на колени обнажённой Ариадны, а та склонилась над ним и проводит волосами по его лбу. А это – дядя Посейдон. Не великан с горящими неистовой синевой глазами, а бородатый добряк. Вот он нежно целует шею Эфры, а та в изнеможении склонила голову набок и прикрыла глаза. Через несколько месяцев родится Тесей, но сейчас любовники меньше всего думают об этом.
А вот и отец. Вместе с Ламией. Тогда еще – человеком. Ламией, правительницей Ливии.
Нет, не правительницей – просто девушкой.
Против воли Афина покраснела, волнение стиснуло грудь. Ей впервые остро захотелось – вот так, не рассуждая, выбросив все мудрые мысли из кудрявой головы, под звуки отброшенной в сторону, но не умолкающей флейты, где-то далеко, в этолийской долине…
Полотно пурпурного гобелена пожухло и съёжилось осенним листом. Развеяв мановением руки кучку бурых волокон, богиня опять перевела взгляд на другой станок и громко произнесла:
– Арахна, дочь Идмона, я признаю себя побеждённой в нашем состязании и славлю твоё мастерство!
Девушка не шелохнулась.
– Арахна!
Слышно лишь лёгкое шуршание. Тонкие длинные пальцы снуют по нитям с неестественной скоростью…
Вот оно. Боковое зрение предупреждало Афину ещё во время работы, но тогда она, поглощённая созданием шедевра, не обратила на это внимания.
Движения её соперницы были нечеловеческими.
– Остановись! Хватит!
Девушка резко повернула голову, и на Афину уставились совершенно белые, пугающие своей отрешённостью глаза. От неожиданности Паллада отступила на шаг и подняла руку в защитном жесте, но страшный взгляд опять заскользил по изукрашенной глади. И чудится Афине: нить, что укладывается в тонкое плетение, выходит прямо из руки ткачихи, соединяет ладонь с тканью клейкой пуповиной, крепнущей прямо на глазах, тянет из тела что-то блестящее.
Сильные руки изо всех сил рванули полотно в стороны. Давно уже не использовала дочь Зевса всю мощь, данную божественной природой: синяя ткань легко подалась с неприятным хрустом – словно гнилая плоть под ножом. Афина вырвала у соперницы челнок и отвела руку в сторону, собираясь ударить им о край станка.
Арахна медленно подняла голову.
Только сейчас Афина заметила, как неестественно вывернуты у девушки суставы локтей и кистей. Ткачиха подняла перед собой руки и двинулась вперёд, заплетая пространство перед богиней невесомым и незримым кружевом.
На миг Паллада позабыла, что она непобедимая и бессмертная воительница, дочь повелителя вселенной. Белые немигающие глаза заслонили весь мир, затянули окружающее пространство сетчатой поволокой. Позабыв обо всём, богиня в панике прижалась к стене и с ужасом глядела на приближающуюся Арахну.
Тем временем руки ткачихи продолжали двигаться и плести вокруг соперницы немыслимые узоры. Афина ощутила непонятный нажим: что-то незримое с силой вдавливало её в стену. Дыхание богини участилось. Напрягшись изо всех сил, она протянула руку вперёд и, с натугой повернув кисть, ударила Арахну челноком в висок.
– Ты сможешь простить меня, Идмон?
Красильщик молчал. Рука его лежала на лбу дочери. Богиня сидела напротив, на табурете, покрытом козьей шкурой.
– Не я убила её, – продолжила Афина. – При падении она резко махнула рукой, и эта невидимая сеть, похоже, захлестнула ей лицо и горло. Арахна стала задыхаться на глазах. Я пыталась ей помочь, но ничего не смогла нащупать. То ли не в моих это было силах, то ли… то ли и не было ничего…
– Говорят, она была твоей ученицей? – наконец произнёс Идмон хриплым голосом.
– Нет. – Богиня опустила голову. – До этого мы никогда не виделись.
– Это хорошо. Значит, она действительно дошла до всего сама. Знаешь, госпожа, она ведь была очень хорошей и одарённой девочкой – только слишком самолюбивой. Она росла без матери, поэтому рано повзрослела; ей постоянно хотелось доказать себе и другим, что, несмотря на возраст, она во всём может превосходить старших. Не держи на неё зла, госпожа.
– Я и не держу.
Идмон встрепенулся и взглянул на Афину с отчаянной надеждой.
– А если так – может, её ещё можно как-то спасти?
– Нет, – покачала головой богиня. – Я уже проверила. Даже если бы не этот несчастный случай – слишком малая часть души осталась в ней: проклятое творение съело почти всё. И даже эта крохотная частичка теперь не может существовать без того, чтобы не прясть. Если я дам ей жизнь, она будет вечно заниматься своим ремеслом – и не более того.
– Спаси хотя бы то, что осталось, – глухо проронил отец девушки.
Афина долго молчала. Наконец она поднялась со стула и склонилась над телом ткачихи. Где-то с минуту она стояла, обхватив голову Арахны ладонями, затем выпрямилась, держа руки лодочкой.
Между пальцами что-то шевелилось.
