Текст книги "Красотки кабаре"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

– Вы верите в Бога? – глухо спросил Фихтер.

– А вы?

– Нет, скорее, что нет.

– А ведь обязаны верить!

– Почему?

– Потому, что людям вашей профессии это необходимо. Впрочем, если вы никогда не задумывались над этим, то и верить не стоит. От размышлений можно прийти к вере, но верить без размышлений и до размышлений – значит, застыть на месте…вот как вы сейчас!

Последняя фраза прозвучала не так серьезно, как предыдущие, и вывела Фихтера из оцепенения. Он осторожно приблизился и, глядя на себя в зеркало, вдруг положил обе ладони на декольтированные плечи женщины.

– Что это, лейтенант! – возмущенно-весело вскричала Эмилия, резко меняя тон и вскакивая с места. – Вы, кажется, решили начать вашу гусарскую атаку? Разве я давала вам для этого хоть какой-нибудь повод?

– Нет, но я…

– Не смейте, и немедленно убирайтесь вон!

Однако лейтенант уже успел плотно обхватить актрису за талию и теперь, прижав к туалетному столику, на котором попадали все флаконы, пытался притянуть к себе и поцеловать в губы. Она упорно отворачивалась, упираясь ему в грудь обеими руками, и тогда Фихтер удвоил усилия. В тот момент, когда Эмилия высвободила руку, чтобы залепить лейтенанту пощечину, он успел наклонить голову и уткнуться своими влажными губами в теплую и смуглую ложбинку между грудями.

– Эмилия!

– Да перестаньте же!

Напряженная борьба истощала их силы. Оба запыхались, и поэтому каждая новая фраза давалась им с заметным трудом.

– Я позову на помощь!

– Зачем? Неужели я вам настолько отвратителен?

– В данный момент – да!

– Один поцелуй – и я вас отпускаю.

– Никаких поцелуев!

– В таком случае…

– Ах так?

Увидев, что даже повторная пощечина не охладила пыл возбужденного лейтенанта, Эмилия вдруг зло сузила глаза и, как-то по-кошачьи, резко и сильно провела ногтями по его румяной щеке, оставив на ней четыре кровоточащие царапины. Почувствовав боль, Фихтер оцепенел, разжал объятия и полез в карман мундира за носовым платком.

Взглянув в зеркало и увидев свою окровавленную щеку, он изумленно присвистнул.

– Да, мой доблестный лейтенант, – с нескрываемой насмешкой заметила Эмилия, – ваша драгоценная голубая кровь пролилась в моей гримуборной… Надеюсь, что на полях сражений вы будете удачливей и сумеете этого избежать!

Прижимая платок к щеке, Фихтер взглянул в глаза Эмилии и, не увидев там ненависти, снова приободрился.

– Но получив рану, неужели я не получу и исцеления?

– Что вы имеете в виду?

– Один дружеский поцелуй…

– Ах, вы опять!

Эмилия попыталась увернуться от бросившегося на нее лейтенанта, но он снова схватил ее за талию и, прижимая к себе, ухитрился оттащить от трюмо и повалить на кушетку.

– Оставьте меня, вы отвратительны!

– А вы – прекрасны!

– Не сметь!

Последний, самый возмущенный возглас был вызван тем, что лейтенант в пылу борьбы ухитрился задрать подол платья и теперь жадно ощупывал тугие, плотно сдвинутые женские бедра, обтянутые гладкими шелковыми чулками.

– Отпустите же меня, негодяй!

Эмилия произнесла эти слова сквозь зубы и с такой ненавистью, что лейтенант начал понимать: еще немного – и он переступит ту грань, за которой никакие извинения уже будут невозможны. Но, черт возьми, как же отпустить эту невероятно соблазнительную женщину, которая чем больше злилась, тем сильнее его возбуждала?

– Стучат! Вы, грубое животное, неужели вы не слышите, что стучат?

Лейтенант вспомнил, что дверь не заперта, и на мгновение приостановил свой натиск. Какой это болван так настойчиво барабанит? Надо будет вызвать его на дуэль!

– Да отпустите же меня, – воспользовавшись замешательством Фихтера, повторила Эмилия и, с силой толкнув его в грудь, выпрямилась и села. – Войдите, – через мгновение, которого хватило как раз на то, чтобы одернуть задравшееся платье, крикнула она.

Увидев вошедшего, рассвирепевший было лейтенант сообразил, что вызов на дуэль отменяется, поскольку этим «болваном» оказался комиссар Вондрачек.

Глава 14
Предложение

– У вас, как я вижу, проблемы с поклонниками? – невозмутимо поинтересовался комиссар Вондрачек после того, как лейтенант Фихтер, пряча глаза и глухо чертыхаясь, поднял с пола носовой платок, прикрыл им исцарапанную щеку и наконец убрался восвояси.

– Вовсе нет, с чего вы взяли? – не менее невозмутимо ответила фрейлейн Лукач. – Просто лейтенант случайно оцарапался шипами роз из собственного букета.

– Прискорбный случай. Давненько я хотел с вами побеседовать. Кстати, вы курите?

Комиссар Вондрачек сначала достал портсигар и лишь потом спохватился, что предлагать даме сигару – а комиссар курил именно сигары – не принято. Впрочем, фрейлейн Лукач отрицательно покачала головой.

– Не курю. Присаживайтесь.

– Спасибо. Между прочим, фрейлейн, я надеюсь, простит мне мою невольную наблюдательность, но, насколько я успел заметить, вы тоже любите белые чулки с розовыми подвязками?

– Ну и что? – зло усмехнулась Эмилия. – Вы хотите сказать, что я могла задушить бедную Берту собственным чулком?

– О нет, ни в коем случае! – Вондрачек оглядел комнату, а Эмилия, заметив его взгляд, подняла стул, опрокинутый во время борьбы с лейтенантом. – Кстати, хотел сообщить вам одну новость… господин Фальва мертв.

Фрейлейн Лукач равнодушно пожала плечами, но все же полюбопытствовала:

– Как это случилось?

– Он был найден повесившимся… или повешенным, в номере гостиницы, куда переехал совсем недавно. Эта гостиница находится в районе Аугартен. Вы не слишком опечалены?

– Совсем не опечалена.

– Но, насколько я знаю, между вами существовали определенные отношения…

– Которые, к счастью, недавно были прерваны, и теперь уже навсегда!

Услышав это, Вондрачек полез в карман пиджака.

– А что вы скажете по поводу вот этого медальона?

Чтобы передать его фрейлейн Лукач, ему пришлось подняться с кресла и подойти поближе. Она бегло осмотрела медальон, но выражение ее красивого лица по-прежнему оставалось спокойным..

– Да, я его видела. Это медальон Фальвы. Однажды он даже хотел мне его подарить, но я отказалась – терпеть не могу змей!

– А вы не знаете, что означает эта странная эмблема?

– Понятия не имею.

– У него были враги?

– О да! И его главным врагом была я!

После такого исчерпывающего ответа Вондрачек вздохнул и подумал о том, насколько же проще допрашивать мужчин.

– А фрейлейн Тымковец?

– Что?

– В каких отношениях она была с господином Фальвой?

– Она ненавидела его не менее сильно, чем я.

– А у него были основания платить ей тем же?

– Не знаю… вероятно.

Комиссар курил, краем глаза посматривал на фрейлейн Лукач, которая, отвернувшись к трюмо, начала припудриваться, и обдумывал следующий вопрос.

– Кстати, ваш русский знакомый господин Вульф однажды упомянул о письме, которое вы получили от вашей подруги накануне ее убийства.

Эмилия оторвалась от своего занятия и полезла в ридикюль, лежавший на туалетном столике.

– Пожалуйста, вот оно.

Комиссар, снова привстав с кресла, жадно схватил письмо и немедленно углубился в чтение. Впрочем, там было всего несколько строк, написанных небрежным, торопливым почерком:

«Милая Эмилия! Я оказалась в очень неприятной и запутанной ситуации, когда мне может срочно понадобиться твоя помощь. Достаточно сказать, что моей жизни угрожает опасность. Все подробности при встрече. Умоляю, приезжай не позднее завтрашнего дня в Кальтенбрюндльберг, и постарайся сделать это до полудня. Гостиница называется „Майстринг“. Целую, твоя Берта».

– А конверт? – поинтересовался Вондрачек, внимательно прочитав письмо два раза подряд.

– Конверт? – удивилась Эмилия. – Зачем вам конверт? Кажется, я его выбросила. Впрочем… – Она снова углубилась в ридикюль и через несколько секунд издала радостное восклицание: – А, вот же он!

Получив конверт в руки и внимательно исследовав почтовые штемпели, комиссар понял, что ко всем прежним загадкам добавилась еще одна. Письмо было отправлено за день до убийства, но не из Кальтенбрюндльберга, а из венского района Фаворитен. Это было весьма странно, ибо комиссар уже знал, что Берта Тымковец сняла номер в гостинице «Майстринг» за два дня до того, как подруга обнаружила ее исчезновение. Если бы не это обстоятельство, то логично было бы предположить следующее: фрейлейн Тымковец угрожает опасность, она срочно покидает ту квартиру, которую снимала на окраине Вены у фрау Попелеску, после чего скрывается в Кальтенбрюндльберге и уже оттуда посылает письмо своей подруге, прося ее немедленно приехать. Однако если она сама была в Вене и опустила письмо в почтовый ящик района Фаворитен, то почему не заехала к подруге, которая жила неподалеку? Что же получается – прожив пять дней в Кальтенбрюндльберге, исчезнувшая фрейлейн Тымковец пишет отчаянное письмо о помощи и едет в Вену, чтобы отправить его оттуда? Кстати, интересно бы узнать – какой помощи она ожидала от своей подруги?

– Вы задумались, комиссар? – Эмилия, отвернувшись от зеркала, внимательно смотрела на Вондрачека. – Вам что-то дало это письмо?

– Скажите, фрейлейн, – задумчиво начал Вонд-рачек, – вам известен круг знакомств вашей подруги? Я имею в виду – любовники, поклонники, другие подруги, родственники?

– Любовников она от меня скрывала, – сразу же ответила Эмилия, – и именно поэтому сняла комнату у мадам Попелеску, хотя первое время после приезда в Вену мы жили вместе… Других подруг у нее не водилось, а что касается родственников, то у Берты имелся лишь дядя – владелец хутора под Дебреценом. Но я даже не знаю, жив он или уже умер.

– Но неужели вы никогда и нигде не были вместе? – продолжал допытываться Вондрачек. – Неужели она ни о ком не рассказывала? Возможно, вы куда-нибудь заезжали, с кем-то встречались… Да вот, кстати, в том же районе Фаворитен?

Эмилия наморщила лоб.

– Постойте, я не очень уверена… улица Грабен расположена в этом районе?

– Да, – мгновенно насторожился комиссар. – И что дальше?

– Однажды мы катались по городу в открытой коляске, и вдруг Берта заявила мне, что у нее есть срочное дело. Я удивилась, тем более что мы собирались вместе поужинать, начала расспрашивать, но она как-то сразу заторопилась и принялась подгонять кучера. Мы остановились на улице Грабен напротив одного красивого особняка… Кажется, он был белого… нет, светло-желтого цвета. Берта простилась, вышла из коляски и сразу же забежала в подъезд.

– Вы сможете его показать?

– Да, пожалуй, смогу. Но неужели это так важно?

– Не знаю, – честно признался комиссар. – Но я просто обязан проверить все возможные варианты, чтобы узнать, кто же убил вашу подругу.

– В таком случае мы можем отправиться прямо сейчас, – предложила Эмилия, – я все равно уже собиралась ехать домой, и это как раз по пути…

Встав и предложив ей руку, комиссар невольно усмехнулся и даже мысленно подкрутил несуществующие усы. Он понимал, что фрейлейн Лукач опасается новых атак со стороны лейтенанта, который может устроить засаду где-нибудь у подъезда, для чего и решила взять комиссара в качестве надежного прикрытия.

Однако Фихтера и след простыл. Рука об руку они проследовали по коридорам театра, вышли с черного хода и очутились на улице. Комиссар подозвал фиакр, галантно помог своей спутнице подняться в карету, после чего приказал кучеру ехать на улицу Грабен.

Несмотря на поздний вечер, фрейлейн Лукач смогла узнать тот подъезд даже в свете уличных фонарей.

– Вы уверены? – на всякий случай поинтересовался комиссар и, получив утвердительный ответ, вылез из фиакра. – В таком случае благодарю вас, фрейлейн. – Он поцеловал руку в тонкой лайковой перчатке. – И счастливого пути!

Подъехав к своему дому и увидев одинокий мужской силуэт, который метнулся навстречу фиакру, Эмилия с досадой закусила нижнюю губу, решив, что неугомонный лейтенант продолжает свое преследование. Но как только незнакомец попал в свет фонаря, висевшего на боку фиакра, она сразу узнала Сергея Вульфа. Ее русский поклонник был явно взволнован – недаром же его глаза светились таким странным блеском, но что это было – вожделение, страсть, надежда?

Вульф открыл дверцу кареты, вежливо поздоровался и предложил Эмилии руку.

– Как я рад, что вы одна! – не удержавшись, заметил он.

– Почему?

– У меня к вам очень серьезный разговор.

Эмилия слабо улыбнулась и, опираясь на его руку, вышла из фиакра.

– Ну что ж, в таком случае пройдемте ко мне, хотя должна вас предупредить, что я устала после спектакля и, кроме того, у меня сегодня уже было два серьезных разговора…

– Я не знал, – растерянно пробормотал Сергей. – Тогда, может быть…

– Нет, нет, не будем откладывать. Идемте.

Пока Вульф расплачивался с кучером, Эмилия нажала кнопку дверного звонка. Горничная, дожидавшаяся своей хозяйки, открыла почти сразу. Актриса сама проводила своего гостя в гостиную, после чего приказала горничной удалиться и закрыть за собой дверь.

Вульф был сосредоточен на своих мыслях, а потому рассеян и неловок – споткнувшись на абсолютно ровном ковре, он едва не опрокинул огромную севрскую вазу, наполненную цветами. «Недавний подарок от директора „Иоганн Штраус-театра“ на память об успешном дебюте», – со смехом пояснила Эмилия.

Она устало раскинулась на софе, указав Вульфу кресло напротив.

– Садитесь и постарайтесь расслабиться. Сегодня вы просто неузнаваемы.

– Это потому, что именно сегодня должна решиться моя судьба, – глядя в сторону, глухо произнес Вульф и тут же мысленно выругал себя за пошлую фразу.

– Каким же образом?

Вульфу было неясно – догадывается ли она о цели его визита или задает этот вопрос из вечной женской привычки прикидываться, когда это удобно, ничего не понимающей. В любом случае, она предоставляла ему возможность высказаться – а это и было сейчас самым главным. Он мельком взглянул на Эмилию – такую красивую в этом декольтированном вечернем платье! – смущенно потер рукой лоб и начал говорить:

– Я хочу предложить вам… То есть нет, не так, я хочу сделать вам предложение. Я люблю вас, Эмилия, и мечтаю увидеть вас своей женой. Вы знаете, я не очень богат, но там, в России, я бы смог обеспечить вам достойную жизнь. Впрочем, наверное, я говорю что-то не то… вы знамениты на всю Вену, прекрасны и талантливы, а я… Не знаю, может быть, вам нравится этот лейтенант… Конечно, он красивее меня, но… Впрочем, опять что-то не то. Эмилия!

Только теперь он осмелился поднять на нее глаза и, завороженный выражением ее лица, уже не стал отводить их в сторону. Она сидела в такой позе… Вульф вдруг подумал, что, наверное, в такой же позе сидела Клеопатра, выслушивая признания своих знаменитых поклонников. Черт, как жаль, что он не Цезарь и не Марк Антоний и не может предложить любимой женщине стать царицей покоренного им мира! Как жаль, что он всего лишь скромный литератор и сын небогатого русского помещика! Никогда прежде его не волновали проблемы власти и славы, богатства и могущества; напротив, он искренне верил, что его литературно-философские изыскания гораздо выше всех этих «тщетных и суетных» дел. И вот теперь, поставив свое счастье в зависимость от решения этой чудной женщины, Вульф вдруг понял, насколько же мало он может бросить к ее восхитительным ногам.

Изящная маленькая ножка, закинутая на другую, игриво покачивалась в воздухе, а Вульф, затаивший дыхание перед этим упруго-рельефным чудом, жадными глазами следил за восхитительным маятником. Между черной лакированной туфелькой и пышным подолом темно-бордового платья виднелась узкая полоска белого чулка – и ему вдруг страстно захотелось упасть на колени и прижаться к нему губами, и захотелось с такой неистовой силой, что он задрожал.

Но стоило ему увидеть глаза Эмилии, как он мгновенно понял, что она угадала его желание. Угадала – и, устало улыбнувшись, покачала головой.

– Не стоит, Серж.

К чему относилось это «не стоит»? Только лишь к желанию целовать ее ножки или к его предложению выйти за него замуж и уехать в Россию? Он не знал этого, но уныло поник головой.

– Я не готова принять ваше предложение, – после небольшой паузы заговорила Эмилия. – Не спрашивайте меня почему и не огорчайтесь! Вы все равно сейчас не поймете моих чувств и моего нынешнего положения…

– А к этому имеет отношение лейтенант Фихтер?

Вульф и сам понимал, что задает глупый вопрос, хотя в подобной ситуации любой вопрос будет выглядеть глупым. Все! – ему отказали, так что надо вставать и уходить. Но боже мой, как же тянет его к этой женщине, как же невыносима мысль о том, что ему никогда не держать ее в объятиях!

– О нет! – Эмилия засмеялась. – Какой же вы глупый и ревнивый!

– Но вы кого-нибудь любите?

– Нет… не знаю… не спрашивайте! Я не могу вам сказать ничего определенного, кроме одного – я так счастлива, что меня любят! А теперь – прощайте.

– Мы с вами еще увидимся?

– Разумеется, и не один раз!

Обрадованный Вульф поцеловал протянутую руку и быстро вышел. Если бы не горничная, то он, разумеется, так и забыл бы в прихожей свою шляпу и перчатки. И лишь оказавшись на улице, он осознал, насколько же тяжелые испытания его теперь ожидают. Видеться с любимой женщиной, от которой получил отказ и которая постоянно окружена другими поклонниками… Вздыхать и томиться невдалеке, надеясь получить очередную приветливую улыбку. Не лучше ли самому отказаться от дальнейшего общения и, переборов душевную боль, вернуться к своим прежним занятиям?

Но разве это возможно? Без Эмилии Лукач ему неинтересно жить, неинтересно заниматься литературой, неинтересно и бессмысленно все на свете… А жить бессмысленно могут только сумасшедшие. И что за утешение думать о том, что все переживания рано или поздно пройдут… пройдут, разумеется, но вместе с ними исчезнет и та надежда на счастье, которой он в этот вечер лишился… но навсегда ли?

Глава 15
Арест в публичном доме

Общественная мораль Габсбургской империи была на редкость суровой, требуя содержать девушек из «хороших семей» в абсолютно стерильной обстановке. Они ни на мгновение не должны были оставаться одни, а потому за ними повсюду следовали матери или гувернантки, Чтобы в юных головках не зародилось «преступное» подозрение насчет того, для чего Господь Бог создал мужчин, их нужно было постоянно чем-то занимать – и девушек заставляли учить иностранные языки, брать уроки музыки и танцев, рисовать и изучать историю искусств. В результате такого воспитания юные барышни могли вести утонченные светские беседы, ставившие в тупик женихов, но не имели ни малейшего представления о том, как рождаются дети, и первый урок сексуальности получали от своих несравненно более просвещенных в этом вопросе мужей. Да, каждый житель Вены мужского пола мог купить себе женщину в любое время суток и на любой срок – причем на это требовалось не больше усилий, чем на покупку пачки сигарет. Проститутки водились в изобилии, на любой вкус и кошелек. В одном из самых мрачных районов города – там, где в средние века возвышались виселицы, – теперь находился квартал «красных фонарей», и несколько сот женщин постоянно сидели у окон своих домов, готовые в любой момент оказать случайному прохожему требуемую сексуальную услугу.

Тех «жриц любви», которые фланировали по улицам, называли «черточками», поскольку полиция ограничивала их в выборе районов города незримой чертой. В районах, находившихся в пределах этой черты, проститутки могли промышлять в любое время дня и в любую погоду.

Но и те, и другие «фрейлейн» ориентировались преимущественно на небогатых горожан – студентов, мелких торговцев и чиновников. Знатные господа предпочитали полную конфиденциальность и максимальные удобства – это им и обеспечивали так называемые «закрытые дома». Самые шикарные из таких «домов» имели международную репутацию, тем более что и работали здесь девушки чуть ли не всех национальностей Европы – начиная от итальянок и кончая польками. Гостиные были обставлены не с мнимой, а с подлинной роскошью, и в этих гостиных не вечно пьяный тапер дребезжал на старом пианино, а играли небольшие высокопрофессиональные оркестры. Здесь для посетителей имелись отдельные кабинеты, лучшие сорта вин, зеркальные комнаты, которые позволяли подглядывать за другими посетителями, а то и тайные лестницы, которыми пользовались представители императорского двора. Короче говоря, хозяева таких заведений стремились всеми возможньши способами разжигать и утолять страсти своих богатых клиентов, не нанося ущерба их безупречной репутации.

Бордель фрау Брюкке относился к разряду самых дорогих, а потому и самых закрытых. Но именно сюда корнет Хартвиг пригласил своих друзей – майора Шмидта и лейтенанта Фихтера для проведения «мальчишника». Юный корнет, которому удалось добиться согласия хорошенькой графини Хаммерсфильд на брак с ним спустя всего месяц после гибели ее жениха князя Штритроттера, чувствовал себя хозяином жизни – он был пьян, весел и сорил деньгами, заказав для себя и своих приятелей отдельный кабинет и отобрав трех лучших девушек, которые, по требованию присутствующих, были наряжены в различные одежды, специально хранившиеся для подобного случая.

Майор Шмидт, верный своей склонности к танцовщицам кабаре, держал на коленях миниатюрную, пухленькую и очень симпатичную чешку лет восемнадцати, по имени Милена, одетую в костюм балерины. Она непрерывно лепетала какую-то чушь, дергала майора за усы, называя его «дядей», и, болтая толстыми ножками, требовала шампанского.

Лейтенант Фихтер предпочел стройную, пышнотелую брюнетку – румынку Сильвию – в сильно декольтированном бальном платье, с роскошным бюстом, черными волоокими глазами и низким ленивым голосом.

Однако оригинальнее всех оказался корнет Хартвиг: его будущая партнерша, немка Клара – хрупкая, стройная, «ангельски миловидная» блондинка с печальными голубыми глазами, – была одета в монашье платье.

– Итак, лейтенант, давайте выпьем за счастье нашего Хартвига! – предложил майор Шмидт. – Черт возьми, но он славный малый, и я от души рад, что эта хорошенькая куколка – графиня Хаммерсфильд – достанется именно ему, а не напыщенному индюку Штритроттеру.

– Присоединяюсь, – охотно согласился Фихтер, чокаясь с корнетом. – Удачи тебе, Генрих!

– Спасибо, друзья! – растроганно произнес корнет. – Разумеется, я надеюсь увидеть вас на своей свадьбе. Майору, как старшему по званию, принадлежит роль шафера, зато тебя, Стефан, я познакомлю с младшей сестрой моей Маргариты. Кстати… – Он вдруг задумался. – Интересно бы знать, насколько целомудренная жена мне достанется. А вдруг этот проклятый князь успел наставить мне рога?

– Если это даже так, – успокоил его майор, – то рога у тебя, мой мальчик, будут поистине золотые!

Графиня Хаммерсфильд была очень богата, а корнет никогда не скрывал от своих ближайших друзей, что охотится за приданым.

– Рога наставляют мужу, – поучительно заметила Сильвия, сидевшая рядом с Фихтером и закинувшая свое тяжелое бедро на его ногу, – а ты еще не муж!

– Верно, – корнет глупо улыбнулся. – Впрочем, какая разница! Кстати, господа, по этому поводу забавный анекдот, который случился с моей двоюродной сестрой. Представьте себе, но она была воспитана в такой строгости, что и понятия не имела о том, чем надлежит заниматься в супружеской постели!

– Не может быть! – усомнилась «монахиня» Клара, обнимавшая корнета за шею. – А вот я…

– Молчи, – перебил ее Хартвиг, – речь не о тебе. Так вот, можете себе вообразить, какой скандал разгорелся в нашем семействе, когда в первую же брачную ночь моя драгоценная сестрица, вся заплаканная, прибежала в родительский дом и решительно заявила, что не желает больше видеть того ужасного извращенца, за которого ее выдали замуж!

– А что же он такого сделал? – усмехаясь, полюбопытствовал Фихтер.

– Попытался ее раздеть! – под общий смех присутствующих заявил Хартвиг. – Нет, серьезно, но моя сестра была в настоящем шоке и, явно ожидая сочувствия, долго рассказывала нам о том, с каким трудом ей удалось отвергнуть грязные притязания этого садиста!

– Какой кошмар! – пролепетала Милена, забираясь своей маленькой пухлой лапкой под расстегнутый мундир Шмидта, отчего славный майор начал пыхтеть и наливаться кровью. – А вот я считаю мужчин не садистами, а очень милыми душками… Ну поцелуй же меня, дядя!

– Господа, у меня тост! – заявил Хартвиг, пока майор целовал свою красотку, ощупывая ее толстые ляжки, а Фихтер «грел ладонь» внутри теплого декольте своей брюнетки. – Давайте выпьем за нашу доблестную армию в целом и за наш гусарский полк в частности!

– Согласен! – тут же отозвался заметно опьяневший Фихтер. – Тем более что, судя по последним событиям в Боснии, нам вскоре предстоит война с Сербией, чему я, признаться, очень рад! Пора наконец встряхнуться и провести здоровое кровопускание! Война вдохновляет, воспитывает, полирует кровь! Ценить жизнь можно, лишь познав цену смерти. Дядя часто упрекает меня в том, что мы засиделись в борделях да театрах, и, признаться, теперь я с ним полностью согласен.

– Тебе у нас не нравится? – удивилась Сильвия.

– Ах, вот как ты заговорил после неудачи с фрейлейн Лукач! – ехидно прокомментировал майор. – Впрочем, я тоже одобряю войну, во-первых, потому, что не люблю русских и сербов, а во-вторых, потому, что надеюсь на трофеи… Признаться, я уже так задолжал за квартиру на улице Грабен, что, если не случится войны, мне придется перебираться в казармы.

– Нет, господа, что вы! – возмутился Хартвиг. – Какая война, зачем, почему? Я, черт возьми, женюсь и не желаю проводить медовый месяц под сербскими пулеметами! Не хватало еще мне, как Штритроттеру, схлопотать пулю в лоб накануне свадьбы или сразу же после нее!

– Стыдись, Генрих! – в один голос воскликнули лейтенант и майор, после чего, однако, дружно чокнулись и выпили.

– Нет, господа, но согласитесь, что в нашей империи и так уже хватает славян, – не унимался корнет, – чтобы еще присоединять к ним сербов!

– Зато мы пополним наши бордели сербскими новобранцами женского пола, – облизнулся майор Шмидт, а Милена обиженно надула губы и шлепнула его по руке. – Как хорошо, что Господь Бог разделил людей на нации – благодаря этому мудрому решению у нас всегда есть выбор женщин и имеются враги!

– А также предмет для насмешек, – добавил Фихтер. – Кстати, мне хотелось бы знать: почему соседние нации, многие из которых являются родственными, испытывают столь сильную взаимную неприязнь, что придумывают друг другу обидные прозвища? Украинцы не любят русских, португальцы – испанцев, англичане – французов, болгары – турок…

– А все вместе ненавидят цыган и евреев! – вставил Хартвиг. – Я думаю, что национальность ставится в вину тогда, когда возникает чувство ущербности или зависти. Хотя все это такая чушь – подыхать мы все будем одинаково… Хотел бы я по национальности быть ангелом, чтобы этого избежать! – неожиданно заключил он.

– Но что бы ты тогда делал в борделях? – усмехнулась Сильвия, после чего все расхохотались, и громче всех смеялся сам корнет.

– Довольно о серьезном! – заявил он. – Давайте играть в прятки! Я буду водить первым, а узнавать пойманного мы будем по самым выступающим частям тела… Для этого надо чередоваться: сначала кавалер ловит дам, а потом дама – кавалеров. – И корнет тут же пояснил свою мысль.

Все дружно ее одобрили, после чего девицы быстро расшнуровали корсеты, причем Кларе для этого потребовалось снять верхнюю часть своего монашеского одеяния. Хартвигу завязали глаза салфеткой, и игра началась.

Пока корнет гонялся по комнате за тремя визжавшими девицами, прыгавшими по столу и кушеткам, Фихтер и Шмидт лихо дымили сигарами, подсказывая Хартвигу направление движения. После трех неудачных попыток тому удалось схватить за талию самую неповоротливую из девиц – румынку, – и процесс «опознания» начался. Корнет долго, с упоением, водил рукой по обнаженным грудям женщины, то сжимая их, то словно бы взвешивая, и наконец объявил свое решение:

– Сильвия!

После этого роли переменились – Клара и Милена уселись на диван, а Сильвии завязали глаза. Но долго водить ей не пришлось – майор Шмидт, совершив обходной маневр, попытался было похлопать ее по пышному заду, но был проворно схвачен за руку. Однако опознавать пойманного надо было не по руке. Подстрекаемая откровенными шуточками своих подруг, румынка расстегнула брюки майора и решительно запустила туда руку.

– Н-да, – глубокомысленно изрекла она, – ну, такой солидный жезл может принадлежать только старшему по званию! Майор, теперь ваша очередь водить!

Шмидту пришлось тяжелее всего – несмотря на все подсказки Фихтера и Хартвига, ему никак не удавалось поймать ни одной из девиц, пока Милена наконец не сжалилась над ним и не угодила в его объятия.

Запыхавшийся Шмидт долго щекотал усами ее небольшие, но очень красивые груди, после чего вдруг сорвал с глаз повязку и заявил:

– А не пора ли нам сделать перерыв?

Разгоряченные Фихтер и Хартвиг немедленно согласились, после чего все три парочки покинули кабинет, подталкивая друг друга и пересмеиваясь, поднялись наверх и, оказавшись в длинном коридоре, куда выходило несколько дверей, разбрелись по комнатам, договорившись через час собраться снова.

Оказавшись в уютном номере, освещенном лишь одним газовым рожком, который был прикрыт красным, венецианского стекла абажуром, лейтенант Фихтер лениво обнял Сильвию и подвел ее к широкой двуспальной кровати.

– Подожди, я разденусь, – томно произнесла она, взявшись за крючки платья.

Но он остановил ее руки:

– Нет необходимости. Взбирайся на постель и становись на четвереньки.

Сильвия усмехнулась. Приподняв, чтобы не измять, платье, она выжидательно обернулась на лейтенанта. Задирая на ней платье и обнажая восхитительные смуглые ягодицы с гладкой атласной кожей, Фихтер ощутил прилив сильного возбуждения. А когда Сильвия, лениво прогнув спину и еще выше подняв зад, покорно склонила голову и убрала свои длинные пышные волосы с затылка, так что теперь они свешивались на постель с левой стороны головы, картина стала еще более соблазнительной. Покорная дама полусвета, готовая удовлетворять самые непристойные желания…

Сначала все шло довольно хорошо – цепко ухватив Сильвию за бедра, лейтенант упоенно нырял в ее жаркие, влажные недра, с силой сотрясая женщину и вырывая у нее томные, профессионально поставленные стоны и вздохи. Но стоило ему попытаться вообразить себе то, о чем он думал накануне этого вечера, как все удовольствие испарилось, а возбуждение спало. У Фихтера имелась достаточно гнусная мысль о том, что, представляя себе на месте Сильвии Эмилию, он сумеет хотя бы отчасти удовлетворить свое самолюбие и успокоиться. Однако все получилось совсем иначе – он вдруг стал сам себе отвратителен! Это же надо быть таким ничтожеством, чтобы, не добившись любимой женщины, воображать себя ее мнимым покорителем, поставив перед собой на четвереньки какую-то шлюху! Мысленно унижая Эмилию, он порочит не ее, а только себя! Что общего прекрасная, гордая и умная женщина имеет с той, которая готова принимать любую позу перед любым мужчиной? Как, черт подери, тяжело сознавать себя неудачником и ничтожеством – и никакой разврат не способен успокоить смятенную совесть! Не на шутку разозлившись на самого себя, лейтенант тяжело вздохнул и замер.