Текст книги "Красотки кабаре"

Автор книги: Олег Суворов

– Ты все? – поинтересовалась Сильвия, поворачивая голову.

– Нет, – глухо ответил он, ложась на постель и закидывая руки за голову, – но это и не важно…

– Почему? Разве я тебе не нравлюсь? – обиженно спросила румынка. – Или делаю что-то не так? Ты скажи…

В ответ лейтенант лишь снова вздохнул.

– Подожди минуту, – пробормотала Сильвия и, шурша платьем, переместилась на постели. – Сейчас ты снова возбудишься…

Она наклонилась над лежащим Фихтером, окутав его душистой волной своих жестких волос, вытянула сочные губы трубочкой и принялась делать то, что на жаргоне офицеров их полка называлось «полировкой ствола».

Какое-то время он прислушивался – то к ее старательному дыханию, то к собственным ощущениям, а затем вдруг усмехнулся и начал цитировать одну из своих любимых элегий Овидия:

 
Но все лежал я как пень, как статуя, груз бесполезный,
Было бы трудно решить – тело я или же тень?..
 

– Что?

– Это я не тебе… Можешь продолжать.

 
А ведь подруга моя и руки ко мне простирала,
И поощряла любовь лаской искусной сама…
Но, увидав, что мой пыл никаким не пробудишь искусством
И что, свой долг позабыв, я лишь слабей становлюсь,
Молвила: «Ты надо мной издеваешься? Против желанья
Кто же велел тебе лезть, дурень, ко мне на постель?»
 

Профессиональное усердие Сильвии не пропало бы даром, но тут в коридоре раздались тяжелые шаги. Прежде чем лейтенант успел встрепенуться, в дверь постучали, после чего раздался грозный оклик:

– Именем его величества императора Франца Иосифа!

– Да здравствует наш славный император! – приняв это за шутку, отозвался Фихтер, но через мгновение остолбенел. Замерла и Сильвия.

В комнату буквально ворвался полковник Фихтер, за спиной которого стояли два солдата с винтовками.

– Дядя?

– Что ты здесь делаешь, мерзавец?

Пораженный его внезапным появлением, лейтенант вдруг истерично расхохотался:

– Если тебя это интересует, то Сильвия может продемонстрировать…

– Молчать, щенок! – Полковник порывисто прикрыл дверь, выставив обоих солдат в коридоре. – Какой позор! Немедленно выкинь эту девку вон и надень штаны!

– С каких это пор ты вздумал заботиться о моей нравственности при помощи солдат? – изумленно спросил лейтенант, приподнимаясь с постели и с трудом натягивая брюки. – Меня что – арестуют за посещение борделя?

В ответ на это полковник выдал короткую фразу, представлявшую собой одно из самых грубых ругательств немецкого языка:

– Der Teufel soil das buserieren, – и лишь после этого спохватился: – Ты здесь один?

– Нет, где-то рядом резвятся Хартвиг и Шмидт…

– Пойдем, ты отведешь меня к майору Шмидту, – приказал полковник, окидывая грозным взглядом удивленную и испуганно молчавшую Сильвию.

Лейтенант пожал плечами:

– Какого черта он тебе понадобился?

Выйдя в коридор вместе с дядей, Стефан заколебался, забыв, за какой из дверей «резвился» майор Шмидт, а затем решительно постучал в первую попавшуюся.

В комнате послышалась какая-то возня, сопровождаемая визгливым женским хохотом. Через минуту дверь распахнулась, и в дверном проеме возник абсолютно голый корнет Хартвиг.

– Это ты, Стефан? – пьяно улыбаясь, поинтересовался он. – Что еще слу…

Не договорив, он заметил стоявшего за спиной приятеля полковника Фихтера и испуганно отдал честь.

– Здравия желаю, господин полковник!

В ответ послышалось сдавленное рычание.

– Проклятье! И это офицеры австрийской армии! Распустились, сукины дети, устав забыли! Даже с голой задницей отдавать честь старшему по званию надо в головном уборе!

– Одну минуту, господин полковник!

И корнет на мгновение скрылся за дверью. Когда он вновь появился, на нем была форменная фуражка. Отдав честь, Хартвиг поспешно сдернул ее с головы и прикрылся.

– Тьфу! – мрачно наблюдая за его действиями, сплюнул полковник. – Где, черт бы вас всех подрал, майор Шмидт?

– Осмелюсь доложить, – угодливо подсказал корнет, – он в соседнем номере. Сюда, налево.

Полковник подал знак солдатам и, оттеснив плечом Стефана, сам постучал в дверь.

Майор Шмидт был не только полностью одет, но даже держал в руке револьвер.

– Что стряслось? – изумился он, увидев полковника, двоих солдат, голого корнета, Стефана Фихтера и двух полуголых девиц – Сильвию и Клару, которые с интересом высовывались из дверей. Милена лежала в глубине комнаты на кровати и лениво курила.

– Потрудитесь отдать револьвер, – грозно сказал полковник, протягивая руку. – Я – полковник контрразведки Фердинанд Фихтер. Именем его императорского величества Франца Иосифа вы арестованы!

– За что?

– За шпионаж и государственную измену!

– Черт подери!

Майор был так изумлен, что, опуская руку с револьвером, случайно надавил на курок. Раздался выстрел – пуля щелкнула в пол и срикошетила в стену, застряв в обоях.

Сразу после этого возникла страшная сумятица – девицы, завизжав, хлопнули дверьми, корнет выронил фуражку, но тут же прикрылся ладонями, лейтенанта оттеснили к стене, а оба солдата, понукаемые грозными окриками полковника Фихтера, накинулись на несчастного майора.

– Какая измена, что за бред? – орал Шмидт, которому выкручивали руки, заламывая их за спину. – С каких это пор измену ищут в борделях? Да за такую измену надо пересажать всю австрийскую армию!

– Вы обвиняетесь в шпионаже в пользу России, – официальным тоном заявил полковник, зачем-то осматривая револьвер майора, который ему передал один из солдат, – и вскоре предстанете перед военным трибуналом. Ведите его!

– Послушай, дядя… – Стефан наконец счел нужным вмешаться, но был мгновенно и резко осажен.

– Молчать! Вы оба, – полковник свирепо оглянулся на лейтенанта и корнета, – еще будете допрошены военной коллегией на предмет выяснения того, какие именно дела, помимо совместного посещения дорогих борделей, связывали вас с этим изменником.

Выдав столь грозное обещание, он кивнул солдатам, которые двинулись по коридору, волоча за собой упиравшегося и продолжавшего возмущаться майора. Полковник, сохраняя деревянную осанку, шел следом.

– Ты что-нибудь понимаешь? – обратился Фихтер к корнету.

– Только одно, – ответил тот, ошалело крутя головой и переступая с ноги на ногу, словно пловец, не решавшийся войти в воду.

– Что именно?

– Кажется, нашему славному майору не придется быть шафером на моей свадьбе… Так что, если нас не арестуют вслед за ним, эту роль предстоит исполнить тебе!

Глава 16
Психоанализ: лекарство от любви или средство шпионажа?

– Мне кажется, что ваше предложение бесполезно, – устало заметил Вульф, расположившийся в гостиной доктора Сильверстоуна. – Я прекрасно знаю, что именно меня гнетет, поэтому нет смысла проводить со мной сеанс психоанализа. Метод профессора Фрейда позволяет выявить скрытую в бессознательном причину невроза, а в моем случае она абсолютно ясна.

– А вот мне кажется, мой друг, что вы ошибаетесь, – с мягкой улыбкой возразил англичанин, – и не.все так просто, как это может показаться на первый взгляд. Давайте попробуем, и если вы решите, что это действительно бесполезно, мы тут же прервем наш сеанс.

– Ну что ж…

Вульф был слишком подавлен, для того чтобы спорить, поэтому он снял пиджак, ослабил галстук, прилег на кушетку и прикрыл глаза.

– Постарайтесь расслабиться и начинайте рассказывать все, что приходит на ум. Чтобы вам легче было сориентироваться, задумайтесь о своей возлюбленной и опишите, как вы ее себе представляете – любые, самые откровенные детали и образы, ничего не стесняясь.

– Хорошо.

Какое-то время Вульф лежал молча. В сознании царила пустота, но не легкая, расслабляющая и успокаивающая, а тяжелая, черная, словно бы сгустившая в себе все невыраженные эмоции. Но стоило вспыхнуть одному-единственному слову – Эмилия! – этому мучительно-сладкому паролю, пропускавшему в тайники бессознательного, как мгновенно возник первый образ, и Вульф заговорил:

– Край платья, то есть подол, обшитый кружевными оборками… чуть-чуть приподнят… маленькая ножка в остроносой изящной туфельке… покачивается туда-сюда. Краешек белого чулка на фоне темного платья… Черный локон на виске… выбился из прически и теперь очень отчетливо выделяется на фоне яркого румянца щеки… Рука… тонкие, красивые, нервные пальцы, похожие на каких-то встревоженных существ… Очертания колена, упирающегося в тяжелую ткань платья изнутри… Таинственная ложбинка между грудей, полуоткрытых декольте… Словно ущелье между двумя холмами… Полуоткрытые губы, из которых вылетает легкий вздох…

– Довольно! – неожиданно заявил Сильверстоун. – Этого вполне достаточно, чтобы сделать весьма четкие выводы. Хотите послушать?

– Разумеется.

– Вы возносите свою возлюбленную на пьедестал, делаете из нее богиню. Напрасно! Ваше отношение к ней чем-то напоминает отношение монаха-аскета к Божьей Матери. Все ваши образы – это создания вашей поэтической фантазии, которые не имеют отношения к живой и реальной женщине.

– Но позвольте, ведь я описывал вполне конкретные детали…

– Извините, но я еще не закончил. Эти конкретные детали не являются свидетельством вашего откровенного чувственного желания. Оно существует, но где-то подспудно. Вы его стыдитесь, а потому постоянно все поэтизируете. Стоило вам мысленно представить себе груди возлюбленной, как вы тут же этого застеснялись и устремились наверх, к ее губам. Я уверен, что окажись на этой кушетке ваш соперник – лейтенант Фихтер – я услышал бы от него эротические описания обнаженных грудей, раздвинутых ног и пышного зада. Он любит земную женщину, вы – созданный вами образ. Он воображал бы себе фрейлейн Лукач стонущей от страсти, вам же хочется представлять ее вздыхающей от неземной грусти. Поэтому ему легче утешиться, найдя другую, не менее красивую женщину. Один объект чувственной страсти несложно заменить другим, но вас это не устроит – идеальные любовные образы уникальны и не допускают подобной замены.

– Получается, что мое чувство любви неизлечимо? – Вульф был искренне заинтересован рассуждениями англичанина, а сравнение с грубым и чувственным соперником ему даже польстило.

– Отнюдь, – покачал головой Сильверстоун. – Неизлечимы лишь те, кого я назвал бы «альбиносами в любви», – то есть люди, способные всю жизнь любить только одну женщину. В обществе они встречаются так же редко, как альбиносы – в природе. А вам бы я посоветовал иное – приземлить свой идеальный образ и сбросить богиню с пьедестала. Вспомните, разве вы никогда не испытывали разочарования при виде портретов знаменитых возлюбленных великих поэтов или писателей? Лаура Петрарки была не слишком хороша собой, да и Беатриче Данте понравилась бы далеко не каждому из его современников…

«А „Прекрасная Дама“ Блока круглолица, большеноса и несколько простовата, – дополнил про себя Вульф, вспомнив фотографию Любови Дмитриевны Менделеевой. – И это даже хорошо, что его книга вышла без портрета той, которой была посвящена…»

– … Поэтому не стоит уподобляться поэтам, создающим «прекрасных дам» и «богинь» из самых заурядных женщин. Богини требуют вечной и беззаветной любви, но земные женщины заслуживают земных чувств, которые вполне могут меняться. Как это ни печально, а женщины стареют, болеют, надоедают… Они могут дурно выглядеть или даже дурно пахнуть. В конце концов, перед вечностью все мы – тлен и прах. Влюбляться в женщин можно и нужно – это придает жизни необходимую пикантность и остроту, но не стоит жертвовать ради них тем, чем можно пожертвовать только ради вечности.

– Что вы имеете в виду?

– Лишь слава и власть не подвержены тлену и никогда не надоедают.

– Но даже обладая и тем и другим, можно всю жизнь оставаться одиноким! – живо возразил Вульф.

– Так вот что вас заботит! Источник вашей любви – одиночество?

– Наверное, да. Но не среди людей, а перед грозным ликом Вселенной!

Услышав эту пышную фразу, англичанин тонко улыбнулся.

– Человечество придумало немало способов избавиться от вселенской тоски. Путешествия, карнавалы, войны, интриги, вино, игры… Кстати, если вы в меру азартны, то почему бы вам не отправиться на скачки или в казино? Уверен, что в течение нескольких часов вам гарантировано полное забвение любовных страстей.

– В самом деле? Вероятно, я воспользуюсь вашим советом.

Вульф собрался уходить, и доктор Сильверстоун проводил его до дверей.

– Кстати, – заметил он, когда они уже обменивались прощальным рукопожатием, – вы не знаете, как продвигается дело о расследовании убийства той несчастной молодой дамы? Кажется, его ведет некий комиссар Вондрачек? Я вспомнил об этом потому, что прочитал в газетах о самоубийстве ее бывшего импресарио – господина Ласло Фальвы.

– В самом деле? – рассеянно удивился Вульф. – Фальва мертв? В таком случае, вам известно больше, чем мне. Когда я последний раз виделся с господином Вондрачеком, он подозревал того таинственного господина, который был изображен на рисунке. До свидания, доктор, и большое спасибо за сеанс.

– Был рад оказаться вам полезен, – вежливо улыбнулся англичанин.

* * *

– О, комиссар, это вы? – удивился Вульф, оглядываясь на Вондрачека, хлопнувшего его по плечу. – Знаете, есть такая русская поговорка – «Легок на помине»…

– Да? Ну-ка присядем, и вы мне расскажете, с кем это вы меня поминали.

– Упоминали, – усмехнулся Вульф, – поминают по иному, весьма печальному поводу.

Повинуясь приглашающему жесту комиссара, он присел за столик летнего кафе, расположенного напротив подъезда того дома, из которого только что вышел. Увидев, что перед Вондрачеком стоит бокал светлого пива, Вульф сделал знак кельнеру принести ему то же самое.

– Итак? – Комиссар раскурил сигару и вопросительно уставился на Вульфа.

– Ну, если вас это интересует, то я был в гостях у доктора Сильверстоуна. Он англичанин, ученик Фрейда и мой хороший знакомый.

– И живет в этом доме?

– Совершенно верно, на третьем этаже.

– Любопытно.

– Что это вы на меня смотрите таким испытующим взором? – отпив глоток принесенного пива, поинтересовался Вульф. – Кстати, а как продвигается ваше расследование убийства фрейлейн Тымковец?

– По моим данным, фрейлейн Тымковец неоднократно бывала в том же доме, что и вы.

– Я знаю, – кивнул Сергей. – Однажды я даже столкнулся с ней в дверях подъезда, хотя понял, что это она, позднее, когда увидел ее на фотографии вместе с фрейлейн Лукач.

– А что же вы мне об этом раньше не сказали?

– Я не был уверен, что это именно она.

– И вы, разумеется, не знаете, к кому она шла?

– Нет. Правда, сначала я подумал, что это одна из пациенток доктора Сильверстоуна, но поскольку он заявил, что это не так, то у меня не было оснований ему не верить.

– Напрасно, – неожиданно заявил Вондрачек. – А вот я не доверяю ни психоанализу, ни психоаналитикам.

– Почему?

– Да потому, что это лучшее средство шпионажа, особенно если среди пациентов имеются не только молодые дамы, но и старшие офицеры.

Вульф так удивился, что даже отставил бокал пива.

– Что-то я вас не понимаю…

– Это потому, что вы, вероятно, уже давно не читали газет, – пояснил комиссар. – А в них сообщалось об аресте одного гусарского офицера – майора Шмидта, который подозревается в шпионаже в пользу России. Сейчас этим делом занимается контрразведка, точнее сказать, полковник Фихтер. Кстати, этот майор является сослуживцем его племянника – небезызвестного вам лейтенанта Фихтера.

– Ну и что?

– А то, что майор Шмидт проживал в том же подъезде, который вы только что покинули, но на втором этаже.

– О Боже, уж не подозреваете ли вы, что я сообщник этого майора, поскольку сам из России и посещал этот злополучный дом?

– Нет, я бы не торопился с таким выводом, – задумчиво заявил Вондрачек, – хотя в полиции имеются сведения о вашей недавней встрече с одним из русских политических эмигрантов, неким господином Рудневым.

– Вот как! – Вульф побледнел. – За мной следят?

– Нет, в данном случае следили за Рудневым, но я бы посоветовал вам более не якшаться с этим господином. После событий в Сараеве все граждане Российской империи, находящиеся на территории Австро-Венгрии, могут вызывать подозрения. Вы еще не собираетесь возвращаться на родину?

– Нет, не собираюсь, – решительно заявил Вульф. – Кстати, а это правда, что господин Фальва повесился?

– Правда состоит в том, что он мертв, – сухо заметил Вондрачек. – Ну что ж, господин Вульф, не смею вас больше задерживать. И если позволите, еще один совет.

– Да, разумеется.

– Пока полиция ведет проверку всех жильцов этого дома, вам не стоит навещать своего английского знакомого. Причина, я думаю, понятна…

Когда русский удалился, комиссар не спеша докурил сигару, после чего, сделав незаметный знак одному из топтавшихся неподалеку филеров продолжать наблюдение за подъездом, отправился в полицейский участок.

Скандал с историей о шпионаже еще только начинал разгораться, а уже накопилось столько вопросов, что все прочие дела поневоле начинали отступать на второй план. Да, некоторые стратегические планы австрийского командования оказались известны русскому Генштабу, но какое отношение к этому мог иметь скромный гусарский майор? Впрочем, на первом же допросе Шмидта выяснилось, что он жил явно не по средствам, позволяя себе снимать целый этаж старинного особняка. Говорить об источнике своих доходов майор гордо отказался, заявив, что это «вопрос чести». Интересно, что последние три месяца он регулярно уклонялся от внесения арендной платы, ссылаясь на затрудненные обстоятельства.

Полковнику Фихтеру, как начальнику контрразведки, предстояло выявить все связи майора Шмидта, поскольку самым естественным было предположение о его близком знакомстве с какими-то высшими чинами австрийской армии.

Комиссара Вондрачека подключили к делу о шпионаже благодаря двум обстоятельствам. Во-первых, министр внутренних дел, ревниво относясь к усилению позиций при дворе военного министра, решил провести независимое расследование по линии собственного ведомства, естественно, «забыв» уведомить об этом представителей Генерального штаба. А поскольку в результате случайного стечения обстоятельств комиссар Вондрачек уже установил слежку за домом по улице Грабен, в котором проживал майор Шмидт, это расследование было поручено именно ему.

Венская полиция действовала гораздо энергичнее армейской контрразведки, поэтому первые результаты не заставили себя долго ждать. Выяснить источник доходов майора Шмидта не составило особого труда – это было сделано благодаря усиленному допросу его денщика, арестовать которого полковник Фихтер почему-то не удосужился. Оказалось, что доблестный майор жил на содержании престарелой возлюбленной, 56-летней княгини Эрцбергер, которая умерла ровно три месяца назад – то есть как раз тогда, когда у Шмидта начались «затрудненные обстоятельства». Появилась и первая ниточка – одним из дальних родственников княгини был генерал фон Кайзерлинг, который служил в Генштабе в должности начальника тылового снабжения.

Но на этом пока все и застопорилось – никаких, даже косвенных, данных о контактах майора Шмидта с генералом фон Кайзерлингом не было. Более того, в дело вмешался безутешный вдовец – князь Эрцбергер, который решительно отмел все попытки «опорочить честное имя» своей покойной супруги, которой якобы приписывали связь с «каким-то майором».

На слежку за домом вообще и квартирой майора в частности комиссар Вондрачек возлагал определенные надежды. Денщик Шмидта поведал о том, что денежки, получаемые от старой возлюбленной, майор щедро тратил на возлюбленных помоложе – то есть его квартиру многократно посещали разные «веселые девицы». Вондрачек полагал, что поимка хотя бы одной из таких, еще не знающих об аресте майора девиц может дать новый толчок следствию.

Вплоть до сегодняшнего дня изучение других жильцов того же дома не давало никаких обнадеживающих результатов, однако после случайной встречи с Вульфом и последовавшего за ней разговора комиссар призадумался.

Фигура доктора Сильверстоуна представлялась для следствия весьма перспективной, однако его связь с майором Шмидтом оказалась бы верхом нелепости – два шпиона, живущие в одном подъезде, хотя и на разных этажах!

Тем не менее, вернувшись в участок, комиссар немедленно распорядился поручить слежку за англичанином самому опытному филеру. Не успел Вондрачек устроиться в кресле под портретом императора Франца Иосифа и погрузиться в дальнейшие раздумья, как в кабинете зазвонил телефон.

– Вондрачек слушает.

– Господин комиссар, говорит агент Лугер. Я нахожусь в почтовом отделении Мейдлинга.

– Ну, что у вас?

– Только что здесь получено письмо до востребования на девиз «Бал-маскарад». Оно пришло с русской пограничной станции Подволочная.

– Вы его уже вскрыли?

– Нет еще, я решил сначала доложить вам.

– Хорошо, я сейчас приеду.

Вондрачек сразу почувствовал прилив «сыскной» лихорадки. Дело было в том, что, проводя самостоятельное расследование, министр внутренних дел отдал негласный приказ о тайном вскрытии всех писем, присылавшихся из-за границы и адресованных до востребования. Особое внимание уделялось письмам, которые приходили из стран – вероятных противников в будущей войне. Разумеется, одним из таких противников считалась Россия. В принципе, агент Лугер имел полное право сам вскрывать подобные письма, однако на этот раз почему-то пожелал подстраховаться. Впрочем, комиссар Вондрачек догадывался о причине. Дитрих Лугер был высоким, полным и очень флегматичным субъектом, отличавшимся откровенной ленью и осторожностью. Больше всего ему нравилось заниматься наружным наблюдением, просиживая целые дни в кафе за чашкой кофе или рюмкой вишневой наливки. Однако комиссар Вондрачек ценил его не за энергию и азарт, а за наличие хорошо развитой интуиции – он давно заметил, что большинство подозрений, возникавших у агента Лугера, оправдывались. Поэтому и сейчас, не задавая лишних вопросов, Вондрачек поспешно собрался и, покинув свой кабинет, помчался в почтовое отделение Мейдлинга.

Агент Лугер ждал комиссара у главного входа и сразу же проводил его в подсобное помещение, где один из почтовых служащих уже грел чайник.

Беглый осмотр конверта ничего не дал – стандартный прямоугольник из плотной бумаги, разукрашенный почтовыми штемпелями двух империй. Адрес был написан по-немецки, четким и, судя по всему, мужским почерком: «Вена, почтовое отделение Мейдлинга, до востребования на девиз „Бал-маскарад“.

– Приступайте, – кивнул Вондрачек, передавая конверт почтовому служащему.

Тот взял его обеими руками и поместил в клубы пара, которые выдавал свистящий носик старого чайника. В течение нескольких минут комиссар, служащий и агент молчали, следя за тем, как почтовый сургуч начинает медленно отклеиваться.

– Готово, господин комиссар, – победным тоном объявил служащий, передавая письмо комиссару.

Тот жадно схватил конверт, поспешно запустил туда пальцы и… у всех троих буквально перехватило дыхание. В конверте оказалось восемь новеньких банкнот достоинством в тысячу крон каждая!

– Неплохо, – облизнув губы, первым пробормотал агент Лугер, чье жалованье составляло четыреста крон в месяц.

– Прекрасно! – перебил его комиссар, убирая деньги в конверт. – А теперь слушайте меня предельно внимательно. Вы, – и комиссар передал конверт служащему, – тщательно заклеите письмо и будете следить за ним, как за собственным ребенком. А вы, Лугер, будете целыми днями торчать здесь, на почте, и как только объявится получатель письма, немедленно его арестуете. При всех вопросах, недоумениях, заминках – сразу извещать меня. Того из вас, кто упустит этого человека, я немедленно отдам под суд за халатность!

Вондрачек произнес эти слова максимально грозным тоном, обводя внимательные лица своих слушателей пристальным взглядом. Убедившись, что с помощью кнута нужный эффект достигнут, он счел нужным показать и пряник:

– А если вы сообщите мне об аресте получателя письма, то я гарантирую вам щедрые награды и продвижение по службе!

Почтовый служащий угодливо кивнул головой:

– Не сомневайтесь, господин комиссар!

Однако агента осенила идея:

– А если никто не явится? Ведь эти деньги могли предназначаться майору Шмидту, а он уже арестован!

Вондрачек свирепо взглянул на Лутера, который уже мысленно предвкушал немало безмятежных дней, проведенных им на диване почтового отделения в ожидании так и не пришедшего посетителя, и погрозил ему пальцем:

– Ваше дело не рассуждать, ваше дело – ждать! – После чего немедленно отправился на доклад к министру внутренних дел.