Текст книги "Красотки кабаре"

Автор книги: Олег Суворов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

Я пришла в ужас от увиденного, хотя самое ужасное состояло в другом – Стефан был в восторге! Ему так понравилась выучка и сноровка нацистов, что он сказал мне примерно следующее: «Вот та сила, за которой будущее! Эти парни и есть та свежая кровь, которая сумеет обновить дряхлую старушку Европу». Я пробовала возражать, но он ничего не желал слушать. «Неужели ты забыл, что я наполовину еврейка, а значит, и в твоей дочери тоже есть примесь еврейской крови?» В ответ он заявил, что это ничего не значит и, пока он с нами, нам ничего не угрожает. Да и вообще, антисемитизм нацистов – это болезнь роста, которой они вскоре отболеют.

С этого дня началось его увлечение нацизмом. На это увлечение не смог повлиять даже скорый провал мюнхенского «пивного путча», арест Гитлера и разгон штурмовых отрядов. Прошел еще год, прежде чем я окончательно поняла, что больше не могу жить с этим человеком. Тогда я втайне от него собрала вещи, взяла дочь и однажды утром села на поезд, идущий во Францию.

– Вы жили в Париже?

– Сначала да, но после того, как и там начались фашистские сборища и антифашистские демонстрации, переехали в Бугенвилль.

– Подумать только! – удивился Вульф. – Оказывается, мы жили неподалеку друг от друга, а встретились только на этом пароходе. Но что сделал Фихтер?

– Узнав о нашем отъезде, он страшно напился, буйствовал, а потом пытался застрелиться… Он так любил Берту! До сих пор простить себе не могу, что поступила с ним столь жестоко!

– Но откуда вы узнали о том, что…

– Неважно, – сухо ответила Эмилия. – К нам идет моя дочь, и я прошу вас, Серж, ни слова о том, что я вам рассказывала.

– Она не знает, кто ее отец?

– Молчите!

Берта была не одна, а в обществе высокого худого юноши с типично семитскими чертами красивого, но бледного лица и большими грустными глазами. На девушке была юбка цвета морской волны, белая блузка с кружевным воротом под самое горло и голубовато-зеленый жакет.

– Здравствуйте, господин Вульф, – весело кивнула она Сергею Николаевичу. – Вот, мамочка, позволь вам представить. Это Морис Дан, скрипач Венской оперы. Он первым сегодня заметил эту несчастную подлодку.

Берта была очень оживленна и такими блестящими глазами посматривала на своего спутника, что Вульф и Эмилия переглянулись и чуть заметно улыбнулись друг другу.

– Очень приятно, господин Дан, – протягивая руку, произнесла Эмилия. – У вас, наверное, прекрасное зрение, если вы сумели отличить подводную лодку от кита.

– Что вы, фрау Лукач, – чуть смущенно отвечал молодой скрипач. – Если бы у меня было прекрасное зрение, то я бы заметил вашу очаровательную дочь еще до отплытия!

* * *

Поздно вечером Эмилия впервые за все время плавания осталась в каюте одна. Берта со своим новым знакомым устремилась в танцевальный зал – оттуда уже вовсю раздавались звуки вальса и веселые голоса. Молодежь, собравшаяся на борту «Бретани», давно забыла об утренних страхах.

В данный момент Эмилия была рада своему одиночеству. Рассказывая Вульфу о событиях своей жизни, она ограничилась пересказом внешней канвы событий, однако самые волнующие воспоминания связаны с теми чувствами, которые сопровождали эти события и которые остаются «золотым запасом» души, недоступным для посторонних.

И сейчас именно эти воспоминания о пережитых душевных волнениях захватили Эмилию целиком. Неяркий свет настольной лампы, глуховатый плеск черных волн за стеклом иллюминатора и ощущение постоянного и плавного движения вперед как нельзя лучше способствовали тем ярким образам, которые, как теперь казалось, остались не просто в прошлом, а далеко позади – в Европе.

Первое свидание со Стефаном в конце 1918 года… Война бесславно проиграна, империя разваливается прямо на глазах, а император Карл готовится отправиться в изгнание. В конце октября 1918 года отпали Венгрия и Чехословакия, а южные земли были присоединены к Югославии, которая тогда называлась Сербско-Хорватско-Словенским государством. Черногория отошла к этому же государству, Галиция – к Польше, Буковина – к Румынии, Триест и Трентино – к Италии. В итоге от крупнейшей центрально-европейской империи осталась 1/8 часть территории и 1/9 часть населения. Историки сравнивали новообразованную Австрийскую республику с маленьким, худосочным телом, увенчанным огромной головой – Веной, которая создавалась как столица великой империи, а теперь оказалась в тяжелейшем положении. Государство с населением в 6 миллионов человек не могло содержать столицу, в которой проживало почти 2 миллиона.

С экономической точки зрения Австрия не могла существовать без Венгрии и Чехословакии, а потому самым разумным для нее было бы присоединение к Германии. Однако победители – страны Антанты – ни в коем случае не желали усиления побежденных немцев, а потому предлагали порой самые нелепые рецепты, вроде эвакуации из Вены миллиона жителей.

И вот в такой обстановке на пороге венского дома Эмилии неожиданно появляется худой и измученный капитан разгромленной австрийский армии в старом, штопаном мундире и разбитых сапогах. Что оставалось в нем от прежнего, блестящего и нахального гусарского лейтенанта, который когда-то до войны, то есть совсем в другой эпохе, сначала бесцеремонно пытался овладеть ею лихим приступом прямо в артистической уборной, а потом смиренно, на коленях, просил руки и сердца?

Эмилия долго всматривалась в его усталые, потухшие глаза, и великая женская жалость заполнила ее сердце. Она сама предложила Стефану остаться, и, понимая ее чувства, в их первую ночь он вел себя очень нежно и осторожно, словно опасаясь рассердить ее проявлением страсти и до конца не веря в то, что и из поражений порой вырастают победы.

Прошло пять лет, и одной из причин ее бегства во Францию стало исчезновение того измученного и жалкого капитана разбитой армии. Он превратился в жесткого и грубоватого мстителя, стремящегося снова почувствовать себя частью могучего военного организма, отплатить своим мнимым врагам за прошлые унижения и вкусить наконец ту торжествующую радость триумфа, когда женщины будут любить не из жалости, а из восторга перед овеянными славой победителями.

Эмилия тревожно следила за его душевной эволюцией, не желая становиться первой жертвой нового капитана Фихтера, мечтающего вызывать не жалость, а восхищенный трепет. Но как жестоко она ошибалась, недооценивая чувства того человека, который был отцом ее дочери!

В мае 1940 года, спустя почти шестнадцать лет после разлуки, возле снимаемого ими дома, расположенного на одной из самых тихих улиц Бугенвилля, послышались уверенные мужские шаги, после чего раздался резкий стук в дверь. Эмилия была так испугана видом немецкой военной формы, что не сразу узнала этого, заметно постаревшего полковника вермахта. Зато он узнал ее с первого взгляда.

– Эмилия… – Стефан произнес это так просто и грустно, безо всякой ненависти или укоризны, что она едва не залилась слезами.

Да, теперь он был победителем – нацистские войска победно маршировали по Франции и уже заняли Париж, – однако вел себя совсем не так, как она ожидала. Не было бесцеремонности и чувства вседозволенности, не было торжества и триумфа – перед ней стоял немолодой и опять-таки усталый военный, который смотрел на нее с нежностью и затаенной грустью.

– Наконец-то я тебя разыскал…

У Эмилии перехватило горло, и она не могла вымолвить ни слова.

– Мама, кто к нам пожаловал? – Из соседней комнаты появилась Берта, но, увидев немецкого офицера, мгновенно сузила глаза, фыркнула, точно рассерженная кошка, и стремительно вернулась в свою комнату, с шумом захлопнув дверь.

– Она меня не узнала? – потрясенно прошептал Фихтер.

– Молчи, – также шепотом отвечала Эмилия. – И хорошо, что не узнала. Она ненавидит нацистов.

– Нам надо поговорить, – полувопросительно-полупросительно произнес он.

Она молча кивнула.

– Я остановился в гостинице «Риволи». Ты сможешь прийти?

Она кивнула еще раз и, когда наконец спровадила его, без сил рухнула на стул. «Зачем он нас нашел? Боже мой, что ему нужно? Только бы спасти от него Берту!»

Вечером, окончательно измучив себя самыми страшными вопросами и предположениями, она покорно явилась в гостиницу. Сначала они стыдились друг друга и даже отводили глаза. Но потом Фихтер вдруг начал рассказывать ей о том, как прожил эти шестнадцать лет.

– Увидев наш опустевший дом, я впал в полное отчаяние. Весь вечер я пил и плакал и в конце концов, в полном беспамятстве, схватил пистолет и выстрелил себе в сердце. Увы, – он чуть усмехнулся, – пуля прошла мимо. Потом, после выздоровления, я долго искал вас во Франции. Почему, ну почему ты мне ни разу не написала?

Эмилия не могла больше этого выдержать. Разрыдавшись в полный голос, она сама бросилась к нему в объятия. Эта недолгая вспышка страсти не шла ни в какое сравнение со всеми предыдущими объятиями молодости. Они плакали, просили друг у друга прощения, а переполнявшее их море любви и нежности окончательно вышло из берегов.

В одно из самых трогательных мгновений той незабываемой ночи Стефан рассказал ей о своем разочаровании в нацизме и о том, каким чудом ему удалось разузнать их нынешний адрес. Но больше всего Эмилию поразило другое. Спустя шестнадцать лет он нашел их для того, чтобы спасти от концлагеря и посадить на пароход, отплывающий в Мексику!

– Прости меня. – Дрожа всем телом и плача, она целовала его руки. – Умоляю, прости меня! Я не только испортила тебе жизнь, но и посмела плохо о тебе думать!

Глава 4
Смертоносное прошлое

Удивительное дело – но в отличие от комиссара Вондрачека, да и самого Вульфа, лорд Сильверстоун совершенно не изменился. Правда, черты его лица слегка заострились, что придало общему выражению несколько зловещий вид, однако Сергей Николаевич мгновенно узнал англичанина, когда открыл на стук дверь своей каюты. Более того, в первый момент ему даже вспомнилась фантастическая история графа Сен-Жермена, который похвалялся тем, что обладает эликсиром вечной молодости.

– Добрый вечер, – спокойно произнес лорд Сильверстоун, учтиво приподнимая шляпу. – Вчера я видел вас беседующим с господином Вондрачеком, а потому, полагаю, вы не слишком удивлены, увидев меня здесь?

Вульф неопределенно пожал плечами.

– В таком случае вы позволите войти?

Еще не решив, как вести себя с этим незваным гостем из прошлого, Вульф, все так же молча, отступил в глубь каюты.

– Благодарю вас.

– Что вам угодно?

– Как что? Я просто заглянул повидаться со старым знакомым, с которым, как мне помнится, мы не раз вели изысканные беседы на разные любопытные темы.

– Опасаюсь, что на этот раз у нас такой беседы не получится.

– Почему?

– Я не могу как ни в чем не бывало беседовать с человеком, в отношении которого у меня имеются весьма гнетущие подозрения.

– Вы имеете в виду ту давнюю историю с полковником Фихтером? А хотите узнать все подробности этого дела?

– Да, хочу, – после недолгих колебаний кивнул головой Вульф. – Присаживайтесь.

– Спасибо. Вы позволите предложить вам сигару?

– Нет, благодарю. После тяжелой военной контузии у меня стало болеть сердце, и врачи запретили мне курить.

– Сочувствую. – Сильверстоун закурил и, откинувшись в кресле, внимательно посмотрел на Вульфа. – А вы сильно изменились.

– Вы пришли рассказать мне о том, кто убил фрейлейн Тымковец? – глухо напомнил Вульф, которому был неприятен изучающий взгляд англичанина.

– Разумеется, – охотно согласился тот. – Наверное, для вас не будет новостью известие о том, что в те далекие времена я работал на британскую разведку «Интеллидженс сервис»?

– Нет. Комиссар Вондрачек рассказывал мне о своих подозрениях.

– Прекрасно. В таком случае вы понимаете, что фигура начальника австрийской контрразведки полковника Фихтера представляла для контрразведки Британской империи особый интерес. Пытаясь найти подходы к этому старому вояке, однажды на скачках в Пратере я устроил ему как бы случайное знакомство с молоденькой актрисой «Иоганн Штраус-театра» – фрейлейн Бертой Тымковец. Признаться, я не слишком верил в удачу, но, к моему изрядному удивлению, полковник клюнул почти сразу же. Более того, на столь пылкую страсть, которую пробудила в нем эта развратная девица, я даже не рассчитывал. Видимо, ей удалось оживить угаснувшее было либидо нашего почтенного полковника. По ее собственным словам, их первое свидание очень напоминало изнасилование – господин Фихтер действовал с таким жаром, что ухитрился сломать ее корсет.

– И после того, как он ею увлекся, вы принялись его шантажировать?

– Нет, для начала, устами прелестной фрейлейн Тымковец, я предложил ему добровольно сотрудничать с британской контрразведкой. Но, как рассказывала сама фрейлейн, полковник был настолько возмущен этим предложением, что ей с трудом удалось его успокоить, обратив все в шутку. Поскольку прямой контакт не удался, мне пришлось выработать другой план. Я приказал Тымковец разыграть исчезновение и лично отвез ее в Кальтенбрюндльберг, где приказал написать письмо полковнику Фихтеру с просьбой приехать. Однако эта девица оказалась сообразительнее, чем я ожидал. Хотя я поручил Фальве не спускать с нее глаз, она ухитрилась написать и отправить еще одно письмо – своей подруге фрейлейн Лукач.

– Знаю, – кивнул Вульф. – Я даже читал это письмо.

– Я так и предполагал. После того как письмо было отправлено полковнику Фихтеру, я тщательно подготовил место будущих событий. В частности, нанял небезызвестного вам художника, чтобы он стал главным свидетелем обвинения, которое я собирался выдвинуть против полковника.

– Обвинения в убийстве?

– Совершенно верно. Разумеется, я избавил господина полковника от необходимости самому совершать подобное злодеяние.

Сильверстоун произнес это с такой зловещей иронией, что в душу Вульфа постепенно начал закрадываться страх. С какой стати англичанин так спокойно похваляется своими преступлениями?

– Когда он поднялся в номер, фрейлейн Тымковец была уже мертва. Ну, а чтобы полиции легче было вычислить подозреваемого, я поручил Фальве проследить за уходом полковника, после чего самому подняться в номер и оставить на видном месте страницу из книги с пометками, сделанными рукой господина Фихтера.

– А эту улику вы получили благодаря самой Тымковец? – побледнев от ужаса, воскликнул Вульф.

– Разумеется, ведь из всех моих агентов только она имела доступ к библиотеке полковника.

– Значит, эта несчастная, сама того не подозревая, обеспечила необходимой вам уликой место собственного убийства? Что за дьявольский замысел!

– Да, идея была действительно неплохая, – кивнул Сильверстоун. – Однако, как это часто бывает, ее чуть было не погубил скверный исполнитель. Этот болван Фальва так боялся покойников, что не решился зайти в номер, а просто приоткрыл дверь, скомкал страницу и бросил ее на пол. Конечно, я не мог предвидеть неожиданного появления в номере фрейлейн Лукач. Впрочем, благодаря вам эта улика все же дошла по назначению. Когда полковник, и так уже сильно потрясенный смертью своей возлюбленной, узнал о том, что его обвиняют в ее убийстве, он сломался и начал действовать согласно моим указаниям. Для того чтобы отвести подозрения от столь ценного агента, а заодно и от самого себя, я приказал ему арестовать некоего майора Шмидта, который жил в одном доме со мной. Дальнейшие события вам в принципе известны…

– Минуту! – столь странным голосом вскричал Вульф, что англичанин остановился и удивленно посмотрел на него. – Но вы так и не сказали самого главного. Насколько я понимаю, фрейлейн Тымковец по вашему приказанию задушил Ласло Фальва, а потом, не выдержав угрызений совести, повесился?

– Ну что вы! – усмехнулся англичанин. – Фальва не смог бы задушить даже котенка, а уж говорить об угрызениях совести у этого отъявленного мерзавца и подавно смешно. Берту убил я. Через какое-то время я задушил и Фальву, неплохо сымитировав самоубийство. Не перевариваю, знаете ли, стрельбы и крови.

– И вы в этом так спокойно признаетесь? – осекшимся голосом прохрипел Вульф.

– Я надеюсь, с вами не случится истерика? – деловито осведомился Сильверстоун. – Успокойтесь, господин Вульф, стоит ли так переживать? Нам с вами довелось быть свидетелями первой мировой войны, сейчас разгорается вторая, так неужели кого-то еще способна волновать смерть продажной девчонки и ее жалкого импресарио? Право же, вы меня удивляете.

– Кто вы такой, Сильверстоун? – вдруг спросил Вульф. – Я не слишком религиозен, но сейчас мне хочется поднять руку и перекрестить вас – может быть, тогда вы сгинете?

– Хорошая мысль, – невозмутимо согласился англичанин. – Если это поможет вам успокоиться, то извольте, я готов выдержать обряд крещения. И все-таки вы неприятно поразили меня своим волнением. Я надеялся, что хладнокровный философский разум возобладает у вас над жалкими мещанскими эмоциями.

– При чем тут философский разум?

– Неужели вы не читали модную работу Ортеги-и-Гассета под красноречивым названием «Восстание масс»?

– Черт возьми! Вы преспокойно признаетесь в двойном убийстве, а потом предлагаете обсудить философскую работу?

– Я вам ни в чем не признавался, – холодно парировал англичанин. – Я всего лишь, из дружеского расположения к вам, удовлетворил ваше любопытство. Если же вы намерены закатить истерику, то…

– Нет-нет, истерики не дождетесь.

Вульф делал над собой колоссальные усилия, пытаясь успокоиться, тем более что он понимал – все эти признания являются всего лишь прелюдией к чему-то главному. Не может же этот хладнокровный шпион и убийца нагрянуть и беседовать просто так, без всякой задней мысли. Видимо, он хочет ему что-то предложить или о чем-то предостеречь… В любом случае, каких бы душевных сил это ни стоило, надо довести разговор до конца.

– Так что вы говорили об Ортеге-и-Гассете, тем более что я и сам не так давно вспоминал упомянутый вами трактат?

– Наш век – это век выхода на мировую арену народных масс, проще говоря, площадной сволочи. Именно сейчас, когда массы вторгаются во все сферы деятельности, всему и вся навязывая свой низкий вкус и пошлые нравы, умный человек должен быть с вождями. Я имею в виду, что умный человек должен быть причастен к той области, которая называется «большой политикой» и в которую массы не могут вторгнуться.

– Но вы же просто шпион, который выполняет платные задания своих хозяев!

– О нет, все не так элементарно, как вам кажется! – живо возразил англичанин, явно задетый за живое. – Я действительно шпион, однако работаю не ради денег, а ради ощущения своей причастности к той самой «большой политике», где и вершатся судьбы мира.

– Но ведь вершат-то ее ничтожные и недалекие выходцы из этих самых масс! А в случае со знакомым нам художником смешно говорить о «большой политике», скорее, можно говорить о колоссальной мании величия…

– Нет, здесь я с вами не согласен. Ничтожным, как вы выражаетесь, людям не дано с такой легкостью перекраивать карту Европы. Да вот вам самый простой пример. Я нахожусь на «Бретани» с одной весьма любопытной миссией, от выполнения которой зависят жизни множества людей… Э, господин Вульф, вы меня слушаете?

* * *

Самое серьезное испытание, которое может ждать врача, – это проведение операции, спасающей жизнь близкого ему человека. Самое большое испытание для сыщика – это расследование дела о смерти хорошо знакомого и симпатичного ему человека.

Именно такая мысль пришла в голову комиссару Вондрачеку, когда он увидел труп Сергея Николаевича Вульфа. В том, что его русский знакомый мертв, сомневаться не приходилось: достаточно было взглянуть в застывшие глаза, сохранявшие какое-то странное выражение – нечто вроде смеси ужаса, изумления и… усмешки.

Стараясь оставаться незамеченным, Вондрачек продолжал следить за англичанином, поэтому он видел, как Сильверстоун направился в тот отсек парохода, где находилась каюта Вульфа. Выждав какое-то время, комиссар решил узнать, о чем идет разговор между двумя столь разными собеседниками. Снедаемый любопытством и похожий на большого старого кота, Вондрачек осторожно подкрался к двери каюты Вульфа. За ней было тихо. Комиссар постучал – никто не ответил, и тогда он нажал ручку дверцы.

Сергей Николаевич, полностью одетый, лежал на своей койке, устремив застывший взгляд в потолок. В каюте царил полумрак, а воздух был пропитан ароматным дымом хорошей сигары. Вондрачек бегло осмотрел место нового убийства – а в том, что это было именно убийство, он ни секунды не сомневался, – после чего глубоко вздохнул, еще раз взглянул на своего русского знакомого и отправился звать капитана.

Через десять минут он вернулся в каюту Вульфа, сопровождаемый капитаном Гильбо и судовым врачом – невысоким медлительным бельгийцем с трудной фламандской фамилией, запомнить которую комиссару оказалось не под силу.

Увидев мертвого пассажира, капитан глухо выругался, а судовой врач немедленно приступил к осмотру тела.

– У вас есть подозрения на убийство? – Капитан Гильбо обращался к Вондрачеку, который внимательно наблюдал за действиями врача.

– Больше, чем подозрения, – мрачно отозвался комиссар. – Я сам видел убийцу, который вошел в этот номер около часа назад. Они с покойным были знакомы еще с четырнадцатого года, и разговор у них, судя по количеству сигарного пепла, был долгим.

– Политика?

– А что сейчас обходится без политики?

– И кто же этот человек?

– Мне не известно, под каким именем он зарегистрирован в списках пассажиров вашего парохода, но я знаю, что он занимает одноместную каюту первого класса под номером двадцать восемь. В свое время этот человек звался лордом Льюисом Сильверстоуном.

– А, англичанин! – И капитан отпустил какое-то короткое ругательство, которое Вондрачек, не слишком хорошо знавший французский язык, просто не понял. – Но за что он мог задушить этого русского?

– Простите, капитан, – вмешался судовой врач. – Но почему вы так уверенно говорите об удушении? Здесь более уместно предположить сердечный приступ.

– Ерунда! – сердито буркнул Вондрачек. – Какой приступ? Вы что – не видите этих синяков на шее покойного?

– Они могли быть оставлены слишком тугим воротничком манишки, – возразил врач. – После того как в результате приступа этот господин упал на постель и потерял сознание, воротничок мог вдавиться в его шею и оставить эти следы.

– А вы не думаете, что господина Вульфа сначала начали душить, и именно это стало причиной приступа, повлекшего за собой смерть? – упорствовал комиссар.

– Такой вариант не исключен, – согласился врач, – однако окончательный ответ о подлинной причине смерти можно будет дать только после вскрытия.

После этого заявления оба спорящих вопросительно посмотрели на капитана Гильбо.

– Следовательно, он мог умереть и своей смертью? – резюмировал тот.

– Да нет же, капитан, – горячился раздосадованный Вондрачек, – уверяю вас, что это классическое убийство. Ну посудите сами – один человек приходит в гости к другому, какое-то время они беседуют, а затем гость незаметно исчезает, оставив на кровати труп хозяина. Если у вашего собеседника в разгар беседы начинается сердечный приступ, то вы, наверное, поспешите за врачом, не так ли? В данном случае этого не было сделано, а потому самым вероятным остается мое предположение: господин Сильверстоун начал душить господина Вульфа, после чего у последнего начался сердечный приступ.

– Вполне вероятно, – согласился было врач, но тут же привел новое возражение: – Однако когда один человек душит другого, то последний, естественно, будет сопротивляться. В результате этого неизбежно останутся следы борьбы. Мы же видим, что покойный лежит в свободной позе, и ничто не говорит о совершенном над ним физическом насилии.

– Для того чтобы создать впечатление естественной смерти, убийца вполне мог замести следы, – хмуро заметил Вондрачек. – Например, придать трупу естественную позу и ликвидировать следы борьбы.

– Так что вы, черт подери, предлагаете? – утомившись от всех этих препирательств, неожиданно рявкнул Гильбо.

– Немедленно арестовать того человека, на которого я вам укажу, – то есть господина Сильверстоуна. По прибытии в Мексику вы сдадите его мексиканским властям.

– Но, комиссар, ведь у нас пока нет явных доказательств, одни только подозрения…

– Главным доказательством является то, что двадцать шесть лет назад я расследовал дело об убийстве этим же господином одной венгерской танцовщицы и ее импресарио!

* * *

Комиссар Вондрачек помнил об особых отношениях, связывавших Сергея Николаевича Вульфа и фрау Эмилию Лукач, а потому счел своим долгом лично известить ее о случившемся несчастье. В каюте фрау Лукач и ее дочери не оказалось, и тогда комиссар решил подняться на верхнюю прогулочную палубу.

Интуиция не подвела Вондрачека – действительно, неподалеку от фальшборта он увидел две стройные женские фигуры в строгих твидовых костюмах. Однако, уже направляясь к ним, комиссар вдруг сделал одно неприятное открытие. Неподалеку от женщин, небрежно опершись спиной о перила, стоял какой-то невзрачный человек в легком сером пальто с поднятым воротником. На первый взгляд ни в облике, ни в позе этого пассажира не было абсолютно ничего подозрительного – он просто стоял, но именно это-то и зацепило внимание Вондрачека.

Обычный человек не может так умело просто стоять – он будет курить, прогуливаться, любоваться морским пейзажем, перемигиваться с женщинами, насвистывать, зевать, чесаться – короче, что-то делать. И только хорошо тренированный тайный агент обладает таким навыком просто стоять – ничего не делая и при этом не привлекая внимания.

Именно при виде этого невзрачного субъекта комиссара Вондрачека, который прежде столь уверенно убеждал капитана Гильбо арестовать англичанина, что в конце концов добился своего, впервые охватили сомнения. А не поторопился ли он с арестом Сильверстоуна? Что, если тот ведет гораздо более сложную и тонкую игру и на борту «Бретани» у него есть помощники? Не лучше ли было продолжать наблюдение? Вондрачек вздохнул: черт бы подрал эту проклятую политику, когда аресту обыкновенного убийцы могут помешать так называемые «высшие соображения»!

Спиной ощущая на себе взгляд субъекта в сером пальто, Вондрачек приблизился к обеим дамам и, слегка поклонившись, учтиво приподнял котелок.

– Добрый день, – приветливо отозвалась Эмилия, улыбаясь комиссару. – Вот, Берта, позволь представить тебе еще одного знакомого из моей минувшей молодости – комиссара венской полиции господина Вондрачека.

– Бывшего комиссара, фрау Лукач. Кстати, вы напрасно считаете свою молодость минувшей. Она не только продолжается, но, на мой взгляд, никогда и не кончится.

– Благодарю вас.

– Мне очень приятно, – заявила Берта, оглядывая комиссара веселыми глазами, и вдруг добавила: – Знаете, а вы похожи на Эркюля Пуаро!

– Не имею чести знать этого господина.

– Как, неужели вы не читали романов знаменитой английской писательницы Агаты Кристи?

– Увы, фрейлейн, нет.

– А разве сыщики не любят читать друг о друге? – не унималась Берта.

– Настоящие сыщики предпочитают читать или писать протоколы, – со вздохом признался Вондрачек. – А детективы – это всего лишь одно из развлечений скучающей публики.

– А разве… – снова начала было Берта, но тут мать, понявшая по лицу Вондрачека, что он подошел не просто так, одернула расшалившуюся дочь.

– Помолчи, детка. Комиссар хочет мне что-то сказать, а ты не даешь ему рта раскрыть. Ведь я права? Вы хотели мне что-то сказать или о чем-то спросить?

– Увы, фрау Лукач. Боюсь, что мое известие причинит вам боль.

– Говорите! – напряженно блеснув глазами, тут же потребовала Эмилия, мгновенно перестав улыбаться.

– Полчаса назад господин Вульф был найден в своей каюте мертвым.

Эмилия, даже не вскрикнув, мгновенно отвернулась в сторону моря и тут же опустила голову. Она не проронила ни одного звука, но комиссар не сомневался в том, что женщина пытается скрыть слезы.

– Бедный господин Вульф! – потрясение прошептала Берта. – А что с ним случилось?

– Судовой врач подозревает сердечный приступ.

Странное дело – несколько минут назад Вондрачек яростно оспаривал эту версию, настаивая на убийстве, но теперь почему-то решил сообщить именно ее.

Одна из причин этою была очевидной – не стоит лишний раз волновать пассажиров; но главное состояло в другом – известие о естественной и быстрой смерти близкого человека должно причинять меньшую боль, чем известие о смерти насильственной и таинственной.

– Какая жалость! – В глазах Берты заблестели слезы. – Наверное, это сказались последствия его фронтовой контузии. Помнишь, мама, он рассказывал нам о том, что у него было больное сердце и врачи даже запретили ему курить?

Эмилия кивнула и, прижимая к лицу платок, обернулась к комиссару.

– Я могу на него взглянуть?

– Пока нет, позже… Кстати… – Комиссар полез в карман своего пиджака. – Я подумал, что вам, возможно, захочется оставить на память что-нибудь из вещей господина Вульфа. Это – немецкий журнал, издававшийся в Берлине до тридцать третьего года. Здесь напечатано его эссе о Гейне. – И комиссар передал Эмилии журнал, найденный им на столике в каюте Вульфа.

– Благодарю вас.

– Мсье Вондрачек, будьте любезны!

Комиссар оглянулся. Капитан Гильбо, поднимаясь по трапу, уже издали подавал ему энергичные знаки.

– Извините, фрау Лукач. Всего доброго, фрейлейн.

Направляясь к капитану, Вондрачек еще успел услышать быстрый вопрос дочери и немедленный ответ матери.

– Мама, а что тебя связывало с господином Вульфом?

– Самые трогательные воспоминания молодости!

– Ну что, вы его арестовали? – первым спросил Вондрачек, стоило ему сблизиться с капитаном.

– Черта с два! – сердито огрызнулся тот. – Ну и в историю же вы меня втравили!

– В чем дело? Он сбежал? – Комиссар Вондрачек сначала подумал о шлюпке и лишь потом осознал всю нелепость своего вопроса.

Капитан Гильбо выпучил глаза.

– Бежал? Бросьте, мы находимся в открытом океане!

– Тогда что стряслось?

– Вы говорили, что этот ваш Сильверстоун англичанин?

– Да, и что?

– У него германский дипломатический паспорт, а потому он обладает неприкосновенностью!