Текст книги "Иван — холопский воевода"

Автор книги: Олег Тихомиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Поединок

Посадская жизнь шла своим чередом. Калужане пекли хлеб, ковали, шили, торговали. Иной раз приходилось им вздрагивать, услышав гром средь ясного дня, но тут же они вновь принимались за дело: знали – у пушкарей идет учение.

Был схвачен Жихарев. Болотников пожелал допросить его сам.

Сотника ввели со связанными руками.

– На колени, – молвил Болотников.

Пленник продолжал стоять.

– Оглох, что ли? – Иван Исаевич сделал знак – дюжий казак подскочил к сотнику, придавил плечи, аж в коленях хрястнуло. – Поговорим теперь.

На ближней церкви ударил колокол. Низкий звук его боднул тишину и поплыл, поплыл, теряя силу и становясь все выше и тоньше.

И тут вспомнился Ивану Исаевичу тот колокол, что был на колокольне возле дома в Китай-городе. Заныла у воеводы душа. Чего бы он ни дал, чтоб очутиться в Москве, пройтись по ее улочкам, потолкаться в шумных хитрых торговых рядах. Народ там бойкий, на слова острый.

Расхотелось Болотникову говорить с пленником. Сколько он видел таких же склоненных или брошенных к ногам! Да разговор вроде уж начат – куда теперь уйдешь. Разве лишь закончить скорее. Но что ему нужно от этого сотника? И так ясно – изменник он. Сперва оттуда переметнулся, нынче отсюда. Что у него на сердце, кому он служит – мешку с серебром? Награбленной утвари? Поди, шайку держал купцов потрошить.

И неожиданно для себя Болотников спросил:

– А скажи, с какой кружки вкуснее пить мед – с оловянной али с серебряной?.. Молчишь… Скажи тогда, – привстал Болотников, собираясь уйти, – на какой веревке висеть лучше – на простой конопляной али на шелковой? Уж мы уважим тебя, дадим по выбору.

Не дрогнул сотник, не запросил пощады. Болотников снова сел.

– Не из пужливых ты. Добро. А говорить со мной не хочешь, потому как я бывший холоп. Так знай, не то важно, кем я был, а то, чего мне от жизни надобно. Ты за мешки с серебром душу дьяволу продал… Крови-то сколько пролил – скажи?.. Молчишь?.. Ладно, помолчи. Меня послушай… В одном огне гореть будем, коли не простит господь мои грехи. И я кровь проливал. Да не ради корысти, а за волю. За всех мужиков и холопов, дабы разогнуться им… А изволь, скажи, любо ли тебе на коленях стоять? И в землю глядеть не устал ли?..

Жихарев поднял вдруг голову.

– Кончай! Твой черед нынче. Сила солому ломит.

– Сила?! – вскочил Иван Исаевич. – Я, стало быть, сильный, а ты слаб, как вошь подле ногтя?.. Давай на равных. – Он выхватил у Павлуши саблю. Протянул Жихареву. – Будем биться. Вставай!

– Полно те, батька, – приблизился к Болотникову пожилой казак. – Пущай сотником палач займется.

– Прочь! – в гневе замахнулся на него Болотников. И, обратившись к пленнику, закричал: – Бери саблю! Ты ж не робкого десятка. Али хвост поджал?..

Сотник оказался лихим рубакой. И бился он насмерть. Но и Болотников не зря прошел сквозь огонь и воду. Оба воина с яростью наступали друг на друга, уходили от ударов, вновь кидались вперед. По лязгу можно было подумать, что дерутся не двое, а десятеро. С замиранием следили за сечей казаки, отпрянув подальше.

И вдруг все стихло. Только вскрикнул сотник и стал оседать на сабле, проткнувшей его.

Вбить клин

После Калуги Болотников без задержки взял Алексин и Серпухов. Отсюда уж рукой подать до Москвы.

И вновь что ни день доносят царю худые вести:

– Восстали смоленские города: Вязьма, Можайск, Верея…

– Истоме сдалась Тула. Воротынский к Москве бежит…

– Все зарецкие[15]15
  3арецкими (заречными) называли города между Тулой и Рязанью.


[Закрыть] города целуют крест разбойнику…

Приводили к Василию Шуйскому и таких дворян, что побывали в плену у Пашкова. Встречал их царь сурово, глядел на каждого с колючим прищуром.

– Пошто сжался? Смотришь, как пес побитый.

– Виноват, государь.

– И таким же псом стоял ты перед Пашковым, дабы не казнил он тебя – верно?

– Государь, я был взят в плен в бою.

– В бою?.. И что ж с тобой Пашков сделал – вином угостил? – Царь недобро улыбался.

– Кнутом наказал.

– А пошто не повесил?

– Не ведаю. Добро, не к Ивашке в руки попал. Тот вор, сказывают, дворян казнит.

– Многих ли Пашков отпустил?

– Почитай всех, государь. Лишь кой-кого в Путивль к Шаховскому отправил.

– Ладно. Ступай, – устало махнул рукой.

Задумался царь Василий: вон как все развернулось.

Идут на Москву две армии, дабы его, Василия Шуйского, погубить. Но раздельно идут, не смыкаются. Ивашка мужикам земли раздает, а пленных дворян жизни лишает. Пашков же – постращал, кнутом по спине прошелся да отпустил. К тому же всю дворню господам оставил, всех мужиков. Видать, понимает: дашь волю холопам – не возрадуешься. Небось у Пашкова у самого холопов полон двор. Но покамест они с Ивашкой, почитай, в товарищах и супротив него, царя Василия. Глядишь, и впрямь возьмут Москву. А как власть делить будут? Шуйский зло усмехнулся. Нет, нет, давить их надобно по отдельности. А ежели сольются два войска в единое – клин вбить между Пашковым и вором Ивашкой. Чтоб разделил он их, разорвал. Только что может стать тем клином?

На охоте

По ночам теперь случались заморозки. А лес все не хотел сбрасывать наряды – золотые и красные, как у бояр на пиру.

Истома Пашков лежал на ковре под калиновым кустом, смотрел в чистое, по-летнему синее небо. Но синева эта была студеной: ни птиц в ней, ни облачка.

– Ну как, – крикнул он, повернувшись на бок, – скоро?

Неподалеку жарили над углями оленя. Оттуда шел вкусный дух, который уже начал дразнить проголодавшегося Истому.

– Скоро. Погоди маленько, – отозвался Прокопий Ляпунов – рязанский дворянин, пригласивший Пашкова на охоту.

Но Истома позвал:

– Слышь, Прокопий Петрович, иди-ка сюда. Поговорим, пока мясо поспеет.

С неохотой оторвался Ляпунов от вертела, велев слугам:

– На одном боку подолгу не держать. Подгорит – на себя пеняйте.

Подошел и сел, но все поглядывал в сторону костра.

– Да брось, – махнул рукой Истома, – пожарят. Ты эдак и коня своего сам чистить будешь.

– А что?! – с вызовом проговорил Прокопий. – Конь мой верный товарищ. Хозяйской ласки достоин.

«Молодец!» – подумал Истома, но сказал совсем другое:

– Коли будешь сам ко всему руку прикладывать, холопы служить разучатся.

– У меня не разучатся. Прикажу батогов всыпать – вспомнят.

– Добро, – кивнул Истома.

Ляпунов ему нравился. Потому и приглашение на охоту соизволил принять – хотел получше присмотреться к этому рязанцу. Перед Истомой он не заискивал, как многие местные дворяне, ничего не просил, ни на что не жаловался. Из рязанцев он собрал большой дворянский отряд.

– Бери нас в поход на Василия Шуйского, – сказал он тогда. – Злодей-полуцарь сидит костью в горле. По пути нам, Истома Иваныч, бери.

С таким же дворянским отрядом туляков пришел и Григорий Сумбулов. В Рязани Пашкова выбрали старейшиной всего войска, которое должно было двинуться через Коломну на Москву…

– Ведомо ль тебе, Прокопий Петрович, что идет на Москву Болотников? – медленно произнес Истома.

– Ведомо.

– От Серпухова идет. Глядишь, раньше нашего полуцаря за бороду схватит.

– Мне борода Шуйского не надобна, пусть хватает. Моя забота о том, чтоб на троне сидел царь Димитрий Иоаннович. Уж он бы нас, дворян, при себе держал, а бояр толстобрюхих, что не служат, но лишь козни плетут, взашей бы вытолкал.

– Помыслы твои правильны, Прокопий Петрович, – испытующе взглянул Истома на рязанца. – А про Болотникова я не ради пустого словца… Царь Димитрий большим воеводой его назначил.

Ничего не ответил Ляпунов. В свое время он служил Лжедмитрию и пользовался его высокой милостью. Истинный ли был царь или самозванец, о том не ломал Прокопий голову. Но бояр, свергнувших Лжедмитрия и прогнавших всех людей его, рязанец возненавидел. Да ведь доподлинно знал Прокопий, что убили тогда царя. И вот ныне опять Димитрий Иоаннович… И новые при нем люди – Шаховской, Пашков, Болотников. С последним Ляпунов и знаться не хотел: бывший холоп! И к такому идти под начало.

– Сам-то, Истома Иваныч, ты пошто не с Болотниковым?

– У него своя дорога, у меня – своя. – Пашков глядел в упор на рязанца.

– Вот и бери меня с собой, а к нему не отсылай: мы с ним одним миром не мазаны.

– Возьму, – сказал Пашков и вдруг улыбнулся. – А как олень твой? Мясом-то потчевать будешь?

Прокопий поднялся, пошел к слугам.

– Готово? – спросил он, оглядывая жаркое. – Сожгли все же с одного боку.

– Прости, господин, – виновато произнес слуга. – Старались.

Ляпунов не посмотрел на него, только холодно произнес, как отрубил:

– В батоги!

Смерть воеводы

Челны «царевича Петра» поднялись по Северскому Донцу уже на сто верст. Нелегко было грести против течения, но Илейка торопился, хотел до зимы попасть в Путивль, на стоянки отводил времени немного – пополнить припасы.

Остановились на ночь неподалеку от реки Оскола, что впадала в Донец. Впереди был город Царев-Борисов, да чья там власть, казаки узнать не успели, поэтому причалили к берегу у чистого поля. Сноровисто подтянули челны, разбили шатры и палатки. Поужинав, легли спать, но караул выставили: в ночи-то всякое может быть.

А поутру – чуть заря начала заниматься – схватили караульные человека. Незнакомец требовал, чтоб его отвели к главному, дескать, дело не терпит.

– Ишь! – усмехнулся старший караульный. – Не хочешь ли ты с царевичем потолковать?

– Да, – встрепенулся человек, – ежели великий князь Петр Федорыч с вами, то ведите меня к нему, да поскорее.

Поняв, что незнакомец человек неслучайный, караульные повели его в шатер к Илейке. Там выяснилось: прискакал к казакам гонец от Григория Шаховского. Была у гонца и грамота к царевичу. В ней сообщалось, что «царь Димитрий жив, идет из Литвы со многими людьми в Путивль». А потому грамота предписывала казакам «царевича» спешно идти в Путивль.

– Город Царев-Борисов лучше стороной обойти, – сказал гонец, – али ночью. Не наш там воевода. За Шуйского стоит.

– Не наш? – прищурился «Петр». – Своего поставим. Сколь в Борисове ратников?

– Туда не заглядывал. Береженого бог бережет.

– Что верно, то верно, – заметил «царевич Петр». – И еще говорят: на бога надейся, да сам не плошай.

Он послал в Борисов лазутчика, дабы все разведал. Оказалось, ратников в городе мало, нападения они не ожидают, сам воевода гуляет на свадьбе. Вот только как проникнуть отряду в город? Приблизиться к Борисову сразу всем казакам нельзя: стража увидела бы их со стены. Для осады же времени не было.

Но «царевич» придумал, как быть.

– Позвать Фому и Пахома… – приказал он.

Когда оба явились, спросил, оглядывая бывших стрельцов:

– Кафтаны ваши красные целы?

– На ночь ими покрываемся.

– Зипуны снять, – повелел «царевич Петр», – кафтаны наденьте. И ко мне. Да быстро!

Не без досады сняли Фома и Пахом добротные зипуны и облачились в старые свои кафтаны.

– А теперь слушайте, – сказал «царевич». – Дело, стало быть, такое. Возьмите лошадей…

* * *

Городской страже было хорошо видно, как по дороге шли человек двадцать мужиков со связанными руками. Позади них возвышались на конях двое стрельцов.

– Беглых ведут, – заметил один из стражников.

Когда толпа приблизилась к воротам, стрельцы спешились.

– Куда путь держите? – спросил старший стражник у высокого стрельца.

– В Путивль, – ответил Пахом, – служить царю Димитрию Иоаннычу. – И неожиданно ударил стражника саблей.

В тот же миг «беглые мужики», сбросив с рук веревки, выхватили длинные ножи и турецкие ятаганы. Не успели стражники взяться за сабли, как полегли все на месте. Лишь одному из них, стоявшему в стороне, удалось скрыться. В смятении прибежал он к дому, где второй день играли свадьбу.

Веселье было в разгаре: смех, песни, лихие пляски… Выдавал замуж дочь воевода. Стол ломился от закусок, а вина и меду было море разливанное.

Захмелевший воевода поначалу не мог понять, что нужно от него трясущемуся, всклокоченному ратнику.

За столом грянули песню, но несчастный ратник не услышал ее.

– Ка-заки… – запинался он, – всех у ворот порезали…

До воеводы вдруг дошел смысл сказанного. Краска с лица отхлынула, он привстал, вцепился рукой в кушак ратника.

– А Тишков где? – спросил он про старшего стражника.

– Зарублен…

– Измена! – закричал воевода. – Сабли вон! – И бросился к двери. Гости так и не поняли, что случилось. Подумали, видать, спьяну нашла на воеводу блажь хвататься за саблю.

Воевода выскочил из дому, а по улице уже неслась толпа. И впереди верхами два стрельца. Воевода выдернул из-за пояса пистоль и, подождав, покуда подскачут стрельцы, спустил курок. Фома покачнулся в седле, стал медленно оползать на землю. Воеводу схватили, хотели зарубить на месте, но Пахом не дал.

– Пусть, – молвил он, – суд вершит сам царевич.

Когда Илейка с казаками вступил в город, к его ногам приволокли и бросили воеводу.

– Стало быть, так встречаешь царева племянника – с пистолем в руках? – проговорил «Петр». – Да у тебя, чай, и для самого Димитрия Иоанновича хлеба-соли не сыскалось бы, а?

– Не ведаю, какому вору и разбойнику ты племянник, – с хмельной смелостью ответил воевода, – а только царь наш Василий Шуйский. И я крест целовал ему верно служить.

Побледнел «царевич Петр», рука к сабле дернулась, но сдержался, только поводья крепче сжал.

– За службу такую, – сказал он, – полагается награда. Уж мы поставим тебе на площади терем. А новоселье твое справить весь народ пригласим. – И, стегнув коня плетью, «царевич» ускакал.

К полудню на маленькой городской площади стал собираться народ. Посреди стоял обещанный «терем» – два столба с перекладиной и веревкой.

В темницу к воеводе пришел священник. Как увидел его Алексей Степанович, запросил пощады, умолял послать за царевичем Петром Федоровичем. Да понял, все напрасно, – и стих.

После казни было объявлено, что царевич Петр назначил нового воеводу.

В тот же день, оставив небольшой казачий отряд в Цареве-Борисове, Илейка Муромец двинул свои челны дальше.

Тоже не лыком шит

Прибытие в Путивль самозваного царевича было князю Шаховскому на руку. «Смерды пойдут за кем угодно, хоть за самим сатаной, стоит только посулить им волю, – размышлял Шаховской. – А тут сам „царь Димитрий“ поведет за собой толпу.

Правда, нет его пока здесь, в Путивле. Погодите, скоро появится. Вот уж царский племянничек – великий князь Петр Федорыч изволил прибыть. Радуйтесь».

Князь Григорий пока присматривался к «царевичу», прикидывал что да как, дела и заботы не поверял. Об Илейке Муромце он знал гораздо меньше, чем о Болотникове, но вот теперь увидел, что залетевшая к нему птица другого полета: крылья послабее, размах не тот.

«Верно, – думал Шаховской, – оба они холопы. Но Болотников и воин смелый, и человек умный, смотрит дальше, видит глубже. С пути не собьешь. Дать ему больше власти, потом локти кусать будешь. А Илейка в царевича играет. Как малое дитя тешится. Пусть правит его именем, а направлять мы будем. Посиди покамест, голубок, в Путивле. Там видно будет».

Через несколько дней Шаховской пригласил «царевича» для разговора.

– Рад тебя видеть, великий князь, в моем доме. Гей, слуги, подать меду!

Не сразу приступил воевода к сути. Расспрашивал, хорошо ли «царевичу» в Путивле, здоров ли, есть ли в чем нужда. Сказал, что казна его хоть и невелика, но всегда для царевича открыта, а казаки получат жалованье.

Рассказал Шаховской об Истоме Пашкове и Болотникове – как служат они царю Димитрию и воюют с Шуйским.

– Отчего же не вместе идут?

– Так сподручнее. У Истомы войско дворянское, у Болотникова – холопское. Ап Иван Исаич из холопов, – Шаховской испытующе взглянул на «царевича», – не нашего поля ягода.

– Ишь ты-ть! А знаешь ли, князь, что и я был в холопах? – Илейка Муромец резко отодвинул кубок.

– Помилуй, Петр Федорыч, что говоришь? – выразил изумление Шаховской, но подумал: «А он не так глуп, как кажется». – Как же могло статься такое? – Шаховской сощурился.

– А просто. Жить хотел – вот и весь сказ. Годунов погубить меня собирался, добрые люди в холопах спрятали. Спасли.

«Ha-ко, вывернулся! – с удивлением подумал Шаховской. – И этот не лыком шит».

– Слава богу, – произнес он. – А тебе, Петр Федорыч, надобно Ивана Болотникова назначить своим боярином. И ему почет, и тебе выгодно: мол, знай, сверчок, свой шесток. Указ от имени твоего я заготовил.

– Добро. А где нынче царь наш Димитрий Иоаннович?

– В Литве. Соберет войско – к нам пожалует. А покамест ты за него будешь.

– Я?! – вырвалось у Илейки.

– А то кто же! – улыбнулся Шаховской. – Ты, Петр Федорыч, не робей. Держись меня. Пособим.

Рубцы

Последний лист слетел с деревьев. Тихо стало в лесу, мертвенно. А если ветер набегал, то уже не шумел, а по-разбойничьи посвистывал средь голых веток.

На реке Пахре совсем под боком у Москвы Болотников сшибся с войском князя Скопина-Шуйского[16]16
  Михаил Скопин-Шуйский оказался способным воеводой. Позже он отличился в боях с польскими интервентами, что сделало его весьма популярным. Многие стали считать его достойным занять царский престол. Скопин-Шуйский умер в 1610 году (по преданию, был отравлен на пиру).


[Закрыть]. Сражение длилось долго, и крови в нем было пролито много. Болотников приказал отойти с поля боя. Некоторые горячие головы роптали:

– Пошто, батька, отступаем? Поднажать еще – и наша возьмет.

– Возьмет, – согласился Болотников. – А с кем к Москве придем? Надобно сберечь людей.

Чтобы пополнить войско, Иван Исаевич повернул на запад – к Можайску, Звенигороду, Волок Ламску. Города эти тут же присоединились к восставшим. Затем через село Вязёмы болотниковцы вновь двинулись на Москву и в начале ноября вступили в Коломенское, что находилось от столицы в тринадцати верстах. Здесь к тому времени уже стоял лагерем Истома Пашков. А его передовые отряды были еще ближе к Москве – в Котлах.

* * *

К Коломенскому Истома пришел победителем: разбил он воевод Шуйского под селом Троицким. Девять тысяч пленных взял Пашков. После такого поражения Шуйскому оставалось одно – покрепче затвориться в Москве. Помощь он мог ждать лишь из Смоленска да с севера. Семьдесят городов восстали против него!

Истома Пашков еще до прихода Болотникова послал в Москву грамоту с красной печатью от имени государя Димитрия Иоанновича.

Потребовал сдачи города и выдачи трех братьев Шуйских как изменников. На таком условии обещал боярам сохранить жизнь и не чинить им зла. Захватив столицу, Пашков думал создать правительство, угодное дворянам. Но ответ из Москвы не пришел, а тем временем Болотников тоже вступил в Коломенское, что осложнило переговоры Пашкова с боярами.

Как бы там ни было, встреча двух воевод «царя Димитрия» казалась дружеской.

– Значит, вот ты каков, – говорил Истома, пожимая руку Болотникову. – Собой пригож, в плечах косая сажень.

– Да и в тебе, Истома Иваныч, слыхал я, на семерых силушки хватит.

– Сила – что? – усмехнулся Пашков. – Про дурня как говорят: сила есть, ума не надо.

Воеводы рассмеялись. При разговоре многое поведали они друг другу. Но ни словом не обмолвился Истома о своей грамоте московским боярам. А в грамоте той промеж прочего писал он, что царь Димитрий уже здесь, в Коломенском.

На следующий день устроили воеводы смотр войскам. Объехали все отряды вместе.

– Что ж, – сказал Пашков, – войско у нас великое. Принимаю твоих людей. Ты, Иван Исаич, моей правой рукой станешь. Дело у нас одно – и сражаться будем рука об руку.

– Прав ты, Истома Иваныч, гетман над войском один должон быть. Да только, вишь, людей-то у меня вдвое больше твоих. Море в реку не впадает. А стало быть, давай ты мне свои отряды, я же тебя первым помощником сделаю.

Вспыхнул Истома. Бросил осердясь:

– Отряды те по воле князя Шаховского мне даны. Не тебе их забирать.

– А ты, Истома Иваныч, будто не ведаешь, что сам государь назначил меня большим воеводой. Али ни во что царское слово не ставишь?

Скрипнул зубами Пашков, да пришлось подчиниться. И не имя царево Истому принудило, а рать холопов несчетная.

– Будь по-твоему. Согласен. И коли так, оставляю тебе коломенский лагерь. Свое войско уведу в Котлы. – Он повернулся, зашагал прочь.

Зол был Истома, а Ляпунов и вовсе разбушевался. Надобно порвать, шумел он, с Болотниковым, не для того собрал он рязанских дворян, чтобы холопу служить.

– Постой, Прокопий Петрович, не горячись, – говорил ему Пашков. – Приостынешь, решим, как быть, а покуда уйдем в Котлы своим войском.

Новый лагерь Истома разбил на том месте, где речка Котел впадала в Москву-реку: и до столицы рукой подать, и в случае чего оборону держать удобно – реки преградой станут.

* * *

В тот же день вечером привели к Болотникову человека. Себя он не назвал, сказал только, что дело его лишь воеводы касаемо.

– Кто ты и зачем пришел? – спросил Болотников.

– Не выдавай, батюшка, я те все расскажу, – человек упал в ноги.

– Встань. Подойди сюда… Говори.

– Я из холопов Ляпунова, Прокопия Петровича. И брат мой Сенька у него ж… – И замолк.

– Ну?

– Не выдай, Иван Исаич… – Незнакомец опять повалился на пол. – Дело наше холопье господину служить… Смею ли…

– Кому сказал, встань, – рассердился Болотников. «Эк забит. Будто лист осиновый трясется». Он приподнял холопа: – Не пужайся, коли пришел. Говори, я слушаю.

– Возьми нас к себе, Иван Исаич. Шибко крут хозяин-то наш. От батогов да кнута, чай, ни на ком живого места не осталось. Глянь-ка. – Он задрал на спине рубаху.

Помрачнел Болотников: рубцы, рубцы… Вспомнилась турецкая галера, свист кнута.

Вон как обернулось – идет он волю мужикам добывать, а в его же войске господа холопов секут. Да поди поговори с Ляпуновым! «Мои, – скажет, – холопья. Что хочу, то и ворочу». Призадумался Болотников. Холоп кашлянул:

– Стало быть, что? Не откажи, батюшка.

– Да как мне вас взять? Ежели он не отдаст – силой забрать?.. Он же союзник мой, воевода.

– Правдой-неправдой, а забери. Хошь, сбегем к тебе. Войско-то у тебя великое – затеряемся. Христом-богом прошу!

– Добро, – кивнул Болотников.

– А на тебя, Иван Исаич, – холоп перешел на шепот, – держит Ляпунов камень за пазухой. Ждет часа, когда вытащить. Лихо, вишь, помышляет.

– Пошто?..

– Ты о том Сеньку спроси. Ему ведомо: он-то при господине. Мы с ним завтра об эту пору воротимся.

Но ни Сенька, ни брат его на следующий день не появились. Поймали их люди Ляпунова, забили насмерть.