Текст книги "Иван — холопский воевода"

Автор книги: Олег Тихомиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Прощеное воскресенье

На заутрене отец Филарет, осанистый и грузный, тяжко опустился на колени перед прихожанами: «Ежели словом, делом или помыслом причинил кому зло и виноват перед тем…» Потом на колени стали все и просили друг друга простить. За что?.. Такой уж у православных день – прощеное воскресенье.

После службы Болотников шел домой как не по земле. Будто не касался ее – летел.

– Ты куда так, Иван? Погоди. – Павлуша не мог угнаться за ним.

Хотелось ответить: «За волей, Павлушка, поспешай!..»

* * *

Князь выслушал Болотникова молча. Посмотрел на два холщовых мешочка с деньгами, которые Иван выложил на стол. Спросил только:

– Пошто Павлушку вызволить хочешь? Не брат, не родня какая. Кто он тебе?

– Сотоварищ.

– Ишь ты! Сотоварищи в бою бок о бок рубятся. Какой он тебе на моем подворье сотоварищ?

– Верный, – коротко молвил Болотников.

– Похвально, коли за сотоварища вступился. Возьму за него деньги. – Андрей Андреевич отодвинул один мешочек в сторону. – А твой долг пока не приемлю. Забирай деньги назад.

– Помилуй, князь. Как же так? – от неожиданности проговорил тихо, почти шепотом, Иван.

– А так. У меня еще побудешь. Али худо тебе здесь? Одет, обут, за столом у меня ешь. Над другими холопами поставлен.

– Истинно говоришь, князь. Да только…

– Что только? – Телятевский холодно уставился на Болотникова.

Знаком был Ивану этот взгляд. Не предвещал он ничего хорошего.

– Все так, господин. Да только не жизнь мне без воли, – закончил Иван свой ответ.

– А волю дам, у меня останешься?

– Не ведаю.

– Вот и подумай покамест. На пасху поговорим.

– Нет, князь, – дерзко возразил Болотников, – забирай долг, а мне подпиши вольную. На то мое право.

– Право?.. – Андрей Андреевич вдруг усмехнулся. – Про новое уложение слыхал? Про уложение государя нашего Федора Иоанновича? Так вот. Говорится в нем, что холоп никуда от своего хозяина уйти не может. Даже коли долг выплатит.

Болотников, пораженный, молчал.

– Мне не веришь, ступай в Холопий приказ. Там все узнаешь. По новому уложению холоп должен служить до смерти своего господина.

– Нет! – закричал Иван. – Не может того быть…

Князь подступил к Болотникову, схватил за ворот.

Иван побледнел. Подумал: «Ударит – убью».

Но Телятевский, шумно выдохнув, отпустил.

– Доколе я с тобой препираться буду? Убирайся!

Оставив деньги, Болотников вышел прочь.

– Волю, видно, за верную службу не купишь…

Потянулись в тяжком ожидании неделя за неделей.

Но и на пасху не получил Иван вольную от Андрея Андреевича. Князь даже разговаривать толком не стал, бросил на ходу:

– Успеется… когда пожелаю.

И тогда вспыхнула у Болотникова давно угасшая мысль: «Бежать!»

Ватага

К лету, когда стало теплее, Болотников принялся подыскивать надежных людей. Начальный над холопами человек, Иван знал, кто из них на что способен. Первому доверился Павлуше. Затем отобрал еще восьмерых. Говорил с каждым отдельно. Многого сулить не мог. Но одно обещал твердо – казачью вольницу. Она манила, звала всех.

…В николин день вышли из Москвы. Вначале Иван остерегался погони, вел ватагу лесными тропами. Продвигались быстро и на девятый день подошли к Епифани, что стояла в верховьях Дона.

Смеркалось. Понемногу вечерний туман окутал ложбинку, поросшую ольховыми кустами, а оттуда расползся во все стороны. По ложбине бежал верткий ручей.

– Заночуем здесь, – сказал Болотников и сбросил с плеч дорожную суму. Он зачерпнул в ладонь из ручья, попробовал: – Вкусна водица. Ну что, други, запаливай огонь.

Павлуша достал трут, огниво, высек искру.

Костер разложили в яме, чтобы кто чужой не увидел. За все время пути Иван был осторожен, на ночь выставлял караульных или сам сидел до утра, не смыкая глаз. Даже в деревни ватага не заглядывала: беглых повсюду ловили, сажали в темницы, потом кого возвращали хозяевам, кого себе забирали – крепостными всяк разживиться не прочь.

В пути голодали. Ели ягоды и коренья, ставили в речках вершу, да народу-то десять человек… Третьего дня, правда, повезло: удалось забить выскочившего из чащобы кабана. Но тут не все гладко вышло. Раненый зверь успел пропороть клыком ногу Степану – самому сильному из ватаги. Пришлось сделать носилки, нести по очереди.

Когда нажгли в костре углей, стали жарить на прутах мясо.

– Сюда бы да кусок хлеба! – глотая слюнки, мечтательно сказал Павлуша.

– Может, и соли хошь? – усмехнулся один из сидевших рядом.

– Соли… – произнес кто-то, – я ее аж на вкус позабыл.

Посыпались шутки:

– Да она сладкая, навроде меда.

– Позабыл, ворочайся в Москву к хозяину. Он те соли даст.

– Да каши с маслицем… Березовой.

– Будет, ребята, зубы скалить, – сказал Болотников. – Ешьте да на боковую.

После еды выпили согретой в казанке воды, улеглись. Трава и кусты были мокрыми от росы, но военные холопы князя Телятевского ко всему привычные – сразу уснули.

Болотников лежал на спине, глядя в звездное небо. Подумал: словно солью краюху присыпали. Вздохнул, повернулся на другой бок, провалился в сон.

Не спали двое караульных, сидели рядышком, переговаривались, но затем один предложил:

– Я малость сосну, а ты постереги. Потом растолкаешь, подменю.

Второй караульный привалился к нему, долго слушал, как капала с кустов роса, и незаметно задремал.

* * *

…Рано поутру ехали ложбиной четверо оружных всадников. Углядели они: лежат подле кустов люди, спят. Мигом определили:

– Беглые!

Открыл Болотников глаза, а над ним служилый на коне – копье наставил, да еще улыбается. У копья древко длинное, наконечник будто жало острое.

– Как почивал?.. – спрашивает. – Не жестко ли?.. Да не балуй. Саблю брось вон туда… Не то так есть к земле приколю.

Иван поглядел на товарищей. Над тремя из них нависли копья. Стало быть, четверо конников против десятерых пеших. Вроде бы сила на стороне служилых, одного только не знают они: не просто беглые мужики пред ними, но воины бывалые, в ратном деле наторевшие.

– Куда, говоришь, саблю бросить? – переспросил Болотников, чувствуя, как девять пар глаз впились в него, ловя малейшее движение.

– А вон туда. – Всадник мотнул головой.

В тот же миг Болотников резко дернул за древко. Служилый, не удержавшись, упал с лошади да так и не встал – железное жало проткнуло его насквозь.

Лихо бились служилые. Но все полегли у ручья средь ольховых зарослей…

Не даром далась победа и болотниковцам. Двое получили раны от удара копьями. У Ивана с локтя сочилась кровь.

Тела убитых Болотников велел затащить в кусты. Степана и двоих раненых посадили на лошадей.

Павлуша подвел вожаку коня. Но Болотников отказался, велел навьючить на него всю поклажу, чтобы люди шли налегке.

– Так пойдем. Не ровен час кинутся искать служилых.

Когда над ложбиной поднялось солнце, они были уже далеко.

…А Дикое поле приближалось с каждым шагом. И воздух становился пьянящим, целебным. Даже раны перестали ныть. Весело пересвистывались в траве суслики. Гордо кружили в чистом небе беркуты.

Дышалось легко.

Степь!

Часть третья (1598–1606 годы)
БОРЬБА ЗА ВЛАСТЬ

Путь к трону

Неяркий зимний свет проникал сквозь слюдяное окно. Царь смотрел на огонек лампады, беззвучно пошевелил губами. В застывшем восковом лице уже не было жизни. У постели умирающего сидела царица Ирина, возле нее стоял Годунов, поодаль – бояре. Федора Иоанновича спросили:

– Кому, государь, оставляешь престол?

Казалось, не услышал царь. Но вот губы его дрогнули:

– Как богу угодно, так и будет.

Седьмого января 1598 года царя Федора не стало. Большой кремлевский колокол, вспугнув тучи галок, возвестил об этом народу.

Незадолго до смерти Федор Иоаннович наказывал жене: «Как приберет господь мою душу, удались от мирского жития. Постригись в монахини. Исполнишь?» – «Исполню», – пообещала Ирина.

Но Борис упросил сестру-царицу не делать этого сразу. Она да патриарх Иов, глава русской церкви, были его опорой. Без них о троне и мечтать нечего. Мстиславский, Шуйский и другие родовитые бояре рвались к престолу. Годуновы не были такими знатными.

Царица согласилась принять пока власть, и Москва, а затем другие города присягнули ей на верность. Но через три дня перед собравшейся в Кремле толпой Ирина объявила о своем пострижении. Она уехала в Новодевичий монастырь, где приняла имя старицы Александры.

Боярская дума решила созвать Земский собор. Это значило, что в столицу должны были съехаться выборные люди от всех сословий со всех городов. Вот они-то, выборные, и составят собор, который назовет нового царя.

* * *

Нет, не зря Годунов уговаривал сестру. Понимал, приспело время стать ему государем. Дождался!

Да и кому быть на Руси царем? Годунов и умом горазд, и духом тверд, и говорит красно. Знали, правда, про него и другое – честолюбив, мол, и вероломен. Но кто из прочих бояр без недостатков? А Годунов и править государством может, и в чужих заморских краях о нем с почтением отзываются.

И все же не мог Борис, как раньше при Федоре Иоанновиче, навязывать свою волю Боярской думе. Сидевшие там родственники и доброхоты предлагали избрать его на престол, но высшая знать не желала видеть Годунова царем, считала его худородным выскочкой.

А тут еще пошла по Москве молва, что Борис отравил благочестивого Федора. Заволновались посадские низы. Годунов заперся в своих палатах, а затем уехал в хорошо укрепленный Новодевичий монастырь к сестре – старице Александре.

– Как живешь-здравствуешь, боярин? – спросила она.

– Худо. Вся надежда на тебя и на патриарха…

* * *

Патриарх Иов убедил народ в том, что с выборами нужно повременить, покуда не пройдет сорока дней со дня смерти Федора Иоанновича. Сам же зачастил в Новодевичий.

В присутствии духовных чинов патриарх выговаривал царице:

– Ты, старица Александра, от мирских забот ушла, волю покойного государя Федора Иоанновича исполнив.

То дело праведное. А что место свое пустым оставила – богу не угодно. Должно тебе на трон царя устроить.

Так же прилюдно просил он Годунова вернуться к правлению.

Когда кончился сорокадневный траур, Иов сразу же созвал собор на своем подворье. Сторонники Годунова зачитали «боярское свидетельство». Щедро были расписаны заслуги Годунова перед Русским государством! Бориса называли победителем «прегордого» царя Крымского, королей Польского и Шведского. Упомянут был и тот случай, когда больного Бориса посетил Грозный и показал на трех перстах, как равны для него Федор, Ирина, Борис.

На соборе у патриарха было решено: идти всем миром к старице Александре просить, чтоб посадила на царство брата.

* * *

А в кремлевском дворце заседала Боярская дума. О Годунове там и слышать не хотели. Но и меж собой согласия не получилось. Никто из достойных собрать большинства не мог.

Патриарх Иов мешкать не стал. По его велению к Новодевичьему двинулось шествие. Но Годунов, выйдя к толпе, заявил со слезами на глазах, что о престоле никогда не помышлял, а потому просить его на царство не надобно. Постоял народ, да так и ушел ни с чем: отказался Годунов государить.

Получалось, напраслину возвели на Годунова – какой же он цареубивец? Более того, добавился новый слух, что правитель собирается постричься в монахи.

На следующее утро с самыми почитаемыми иконами шествие опять направилось к Новодевичьему. На этот раз народу было еще больше. Над толпой колыхались хоругви. Возле монастыря иконы выставили вперед, патриарх возглавил шествие.

В скромных одеждах появился перед народом Борис.

На просьбу патриарха принять царство Годунов обвязал шею платком. Каждому стало ясно: правитель готов наложить на себя руки, но согласия своего не даст. Собравшийся люд был потрясен. От криков и воплей, казалось, дрогнули монастырские стены.

Борис, склонив голову, выжидал. Все шло, как было задумано. Ну что ж, а теперь пусть увидят, что он не жестокосерд, что не может без душевной боли принять страдания народа. Годунов поднял голову.

Иов опустился перед Годуновым на колени. Все замерли. Было слышно, как звякнул о каменные плиты нагрудный крест патриарха. Тотчас повалилась на колени толпа. Тогда Борис негромко, но твердо объявил:

– Не по своей воле, а по воле господа… согласен.

Толпа ликовала. Патриарх Иов в монастырском соборе, не медля, нарек Годунова на царство.

Тем не менее надежды Бориса еще не сбылись. Предстояло переманить на свою сторону бояр, предстояла борьба с думой и лишь затем коронация.

Возвращение правителя в Москву посадские встретили радостно. Кто победнее подносили Годунову хлеб-соль, кто побогаче – дорогие подарки. Некоронованный царь хлебом-солью не брезговал, дорогих даров не взял.

* * *

Между тем в самой думе не прекращались споры. Никак не могли решить бояре, кому быть преемником царя Федора. Словесным стычкам, казалось, не будет конца.

Годунов опять уехал в Новодевичий монастырь, заявив, что от престола отрекается. Не сгоряча решился на такой шаг Борис. Все было им и патриархом предусмотрено. Иов сразу отправился к сестре Годунова.

– От тебя, старица Александра, – сказал он ей, – ожидает народ высокого указа.

– Что надобно сделать? – спросила старица.

– Дать повеление, чтобы Борис на царство венчался. Промедленье грозит погибелью престола московского.

Так вместо решения Боярской думы появился высокий указ царицы. Против него дума пойти не могла.

По давнему обычаю бояре присягали новому царю в зале, где заседала дума. Годунов решил пренебречь этим обычаем. Посоветовавшись с Иовом, он заявил боярам:

– Крест мне целовать будете в Успенском соборе.

Далее Годунов потребовал, чтобы вся Москва присягнула ему не в «доможительных» церквах, а в Успенском соборе. Много дней подряд с утра до вечера шел посадский люд к Кремлю присягать Борису…

И все же неспокойно было Годунову. Не мог он полностью довериться боярской верхушке. Поэтому не зря велел он включить в присягу слова, что каждый обещается «не соединяться на всякое лихо скопом и на царя заговором не приходити».

3 сентября 1598 года Борис Годунов короновался в Успенском соборе.

Сев на трон, Годунов наградил своих лучших слуг. И в первую очередь дворян. Для служилых людей приказал выдать из царской казны за один год три жалованья.

Казалось бы, все устроилось: престол его, противники подчинены. Но почему в Ливонию дошел слух, будто Годунова убили бояре? Почему польскому королю Сигизмунду III доложили, что на приеме Борис ударил Романова посохом, а тот набросился на царя с ножом?..

Поначалу царь был милостив и к простому люду – налоги поубавил. Только что беднякам эта подачка! Все равно что выжженному полю горсть воды. Крестьяне помнили: по совету Бориса отменил царь Федор Иоаннович выход в Юрьев день[3]3
  Один раз в году (за неделю до 26 ноября и неделю после него) крестьяне могли перейти от одного хозяина к другому.


[Закрыть]. Нет, не чтили в народе боярина Годунова, севшего на царство.

Государевы заботы

Дождливой была весна 1601 года. Водой затопило луга, нивы, огороды. И летом не переставали лить дожди. А с августа грянули заморозки. Собирать с полей было нечего. Такими же выдались еще два года.

Горше всего пришлось Москве с ее торговым да ремесленным людом. Цены подскочили на хлеб – не подступишься. С голоду помирать стали посадские. Господа прогоняли холопов, чтоб только не кормить. За два с половиной года на трех кладбищах похоронено было более ста тысяч москвичей.

По случаю великого голода приказал Годунов раздавать хлеб из казенных запасов. Но те, кому это было поручено, воровали, а в раздачу шла малая доля.

– На нашей нужде наживаются. Бей их! – кричала голытьба и громила амбары.

На дорогах учинялись грабежи.

В Москве в «Разбойный приказ» каждый день текли целые потоки жалоб и челобитных. Помещики, купцы, монастырские сообщали, что от разбойников житья нет – побивают до смерти, дома жгут, товар и деньги отбирают, урожай грабят.

Царь Борис Федорович был обеспокоен. Требовал разбои повывести, посылал в уезды воевод с дворянскими отрядами.

* * *

Прошлую ночь Борис почти не спал, сон одолел его лишь под утро. Который день подряд голова тяжелая и в груди покалывает. Но начавшееся нездоровье не тревожило Годунова. Бог даст, болезнь как пришла, так и уйдет, – внушал он себе. Хмур и темен лицом он был от забот, что свалились на его плечи. И мысли черные уносили покой, жгли голову каленым железом.

Рвался к высшей власти, а что приобрел для себя? Ничего, кроме мрака на душе и боли на сердце. Царством он и прежде правил. Хотя прикрывался другим именем, зато лиха не знал. Надежным щитом было имя царя Федора. После смерти Федора подняли бояре грызню. Хотели придавить «княжеским корнем», знатностью, чтобы занять трон. Тут бы стерпеть Годунову и уйти в тень. Пусть и не первым господином в государстве значиться, да жить вольготно. А не как в стае волков – беги, пока можешь, а выбился из сил – съедят.

Не смог он сойти с той высокой горы, на которую взошел. Не смог уступить другому. Уж не он ли, не Годунов, отдал столько сил России: и в походы с войском ходил, и города-крепости строил, и в чужие страны послов посылал. И впустую? Ступил бы на престол боярин родовитый, да без государственного ума и твердости в руках – и все прахом?

Пять лет с тех пор минуло. А трон под Борисом до сих пор качается. И опереться не на кого. Боярская знать притихла, а на уме одно – спихнуть Годунова.

* * *

Слуги внесли на подносе блюда, золотой кувшин с вином и кубок.

Борис не взглянул на еду.

– Ступайте, – отослал он людей. Налил в кубок вина, отпил.

Вспомнил заседание в думе. В памяти мелькнули лица бояр и думных дьяков. Бегающие глазки Василия Шуйского… Голос вкрадчивый, с хрипотцой.

Годунов жевал, не чувствуя вкуса. Кусок не лез в горло.

Отовсюду шли недобрые вести. В Сибири Алей-царевич на Тюменский уезд напал, потом к Туринскому острогу двинулся, тамошний голова просит помощи. Под Астраханью казаки купцов грабят, и, видать, силы у них много: стрелецкий отряд разбили. Да что окраины? Вокруг Москвы вон как гуляют!

А холопье войско! Надо же, в Комарицкой волости воровские люди старейшину выбрали, Хлопком прозывается, да отряды собрали. Голытьбы-то беглой тьма-тьмущая. Куда им податься? И раньше бродяги да беглые на безделье и воровство всякое сходились. Но чтоб войском на царя идти – такого не бывало. Бунты, верно, случались. Даже в Москве чернь поднималась.

Борис вздрогнул… Воспоминание перенесло его в тот год, когда умер Грозный. В апреле тысячи посадских рвались в Кремль. Гул голосов, удары бревна в ворота Фроловской башни – все слилось в нечто зловещее, неодолимое. Толпа разбила на Красной площади арсенал, захватила оружие, завладела большой пушкой, что стояла на Лобном месте. Царь Федор хватал бояр за руки, просил: «Ступайте. Поговорите с ними. Избави бог, ворвутся». Трясущийся, как лист на ветру, Богдан Вельский… Народ требовал выдать его на расправу. Бельский, баловень Грозного и его советник, удалой опричник и всего лишь три недели назад еще руководивший присягой Федору, не находил себе места от страха, искусал в кровь губы. Чернь кричала, будто Бельский отравил царя Ивана Васильевича. Чуднее не придумаешь. Но любит народ сказки и слухам верит. В тот день опекун[4]4
  Иван Грозный, считая сына Федора неспособным управлять государством, назначил для будущего царя четырех опекунов: И. Ф. Мстиславского, И. П. Шуйского, Н. Р. Юрьева, Б. Я. Бельского.


[Закрыть] ушел в отставку. Сообщили об этом посадским и вывезли Бельского из Москвы. А чтобы народ поживее расходился, ударили из пушек с крепостных стен.

Через два года после того бунта грянул новый. Возмутились посадские, как прослышали, что вместо умершего князя Никиты Юрьева стал правителем Годунов. Против него были Шуйские и митрополит Дионисий. Хотели, чтоб Федор Иоаннович отправил в монастырь бездетную Ирину Годунову, а в жены взял сестру Мстиславского. С того и разгорелся сыр-бор. Шуйские на свою сторону торговцев да прочих посадских приманили. Там и голытьба двинулась: да только ее с оглядкой нужно приваживать. Кипела чернь, снова осаждая Кремль. И опять жалкий царь Федор молил бояр: «Уймите их! Сделайте что-нито бога ради».

Чернь ворвалась в ворота, заполнила Соборную площадь. Они жаждали его, Борисовой, погибели. Хотели видеть правителем воеводу Ивана Петровича Шуйского.

Годунов глядел на разъяренную толпу в узенькое оконце: сжатые кулаки, у иных – дубины и колья. Попадись – порешат мигом. Подумал тогда Борис: все, конец пришел. Но Шуйский Иван Петрович, видать, и сам перепугался. Вовремя понял: одним Годуновым толпа не насытится – полетят и другие боярские головы. Поспешил выйти на площадь, объявить: мол, ударили мы с Годуновым по рукам, будет править с нами в согласии…

Царь встал. Походил по просторной палате, вернулся, сел на место.

Да, хотели, чтобы в правителях был князь Иван Петрович. Старика посадские чтили. Не из последних воевод был, что верно, то верно. Но царя Федора в это время Борис уже держал в руках. Да что старое ворошить. Ныне вон тоже дела веселые – холопье войско на Москву движется. До чего Русь дожила!..

По настоянию Годунова сегодня вышел указ о холопах. Он давал право холопам, которых господа выгнали в голодные годы, получить отпускную. С этой отпускной они становились вольными людьми.

В думе поднялся ропот: не все понимали, зачем понадобился царю такой указ.

Голицын, искоса взглянув на Годунова, поддел:

– А на что им воля? У Хлопка в войске им и так вольно.

– На то, – сдержанно ответил Годунов, – чтоб холоп загнанным волком не был. Такой на любого кинется. Холоп без отпускной все равно что беглый: никто его к себе не примет. Помирай с голоду. Одно остается у беглого – разбойство. А мало ли разбойников Хлопок набрал?.. Молчишь, Голицын?.. Может, кто другой скажет?

– Дозволь спросить, государь, – молвил Гагин. – Без холопов-то добрым людям какое житье? Ежели беглого изловят, возвращают хозяину. А теперь что – минуют два-три года, никого в холопах не останется?

– Ты три года сперва прожить смоги. Далеко заглянул, – невесело пошутил Борис и пояснил: – Указ о холопах нам сейчас надобен, чтобы бегство пресечь. Дорога ложка к обеду. А что через год станется, увидим. Отменить указ тоже в нашей власти.

Вслед за указом Годунов предложил думе принять еще одно важное решение: подавить Хлопка нужно «многою ратью» с воеводами.

Кого назначить во главе войска, дума не обсуждала. Годунов хотел сам поразмышлять об этом после. Выбор его остановился на Иване Басманове, который и раньше побивал воровских людей.