Текст книги "Иван — холопский воевода"

Автор книги: Олег Тихомиров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Встреча в лесу

Соломенная крыша протекала, крыльцо провалилось, да и вся изба скособочилась. И не потому жил Михей в такой избе, что был он мужик непутевый, а все дело было в том, что уж больно лют у него господин. Не даст ни дерева срубить в лесу, ни соломы с поля взять. Да что говорить – у него зимой снегу не выпросишь.

Амбары господские ломились от мешков с мукой. А у крестьян, что работали на хозяина – землю пахали, сеяли, жали, зерно молотили, – пусто в доме. Помещик оставлял им столько, чтоб мужики ноги не протянули. Иначе кто бы в поле трудился?

Хотел Михей бежать на южные земли. Да как? Трое ребятишек у него. И оставаться тяжко. Что делать? И все же решился Михей свою избенку подправить. Не то, чего доброго, завалится, пришибет кого.

Темной ночью срубил он в лесу дерево, только стал обтесывать, как вдруг видит, выходит на него человек. «Ну, – думает Михей, – пропал я. Незнакомый человек. Видать, из слуг хозяйских. Поведет к господину, а там запорют насмерть. Нет уж, не дамся…» Сжал Михей топор, ждет, пока человек ближе подойдет. А тот будто обо всем догадался.

– Брось топор. Я тебе зла не сделаю. Ты кто будешь-то?

– Михейка Долгов.

– А я гулящий человек. Сегодня тут, завтра незнамо где буду. Хозяин твой кто?

Михей снова сжал топор. Человек усмехнулся:

– Да ты что, я ить не доносчик.

– А пошто тебе мой хозяин?

– Ты сам-то отвечай, не спрашивай. – И человек повелительно взглянул на Михея.

Тот, помолчав немного, произнес:

– Ну, князь Шишагин Гаврила Тимофеич.

– Кровопийца-то?.. Слыхал про такого.

Михей Долгов не знал, что сказать. Со своими мужиками они не раз поминали хозяина недобрым словом. Так то свои. А тут поди разбери, кто он, «гулящий человек». Не выдал бы.

– Чего молчишь?.. Нешто не у вас третьего дня по его приказу двоих палками забили?.. А не у вас, скажешь, народ с голоду пухнет?

– И то верно.

– А чего терпите?.. Доколь он вашу кровь сосать будет?

Михей ничего не ответил. Лишь досадливо крякнул да с силой вогнал топор в бревно.

– Во! Эдак бы по шишагинской шее, – сверкнул глазами человек. – А землю его меж мужиками поделить.

– Да за это… знаешь, что сделают?.. – прошептал, невольно оглядываясь, Михей.

– А ежели вы возьмете в руки топоры да вилы?

– Войско супротив нас вышлют.

– А вы сами в войско ступайте. К Болотникову. Слыхал про такого?.. Нет?.. Зови завтра сюда об эту пору мужиков, я вам все скажу. Приведешь?

Михей ответил не сразу. Сверкающие глаза незнакомца жгли его. «Видать, горячий человек, – думал Михей. – Не разбойник ли?.. A-а, чего там! Лучше на воле погуляю, чем погибать от господских палок или подыхать с голоду…»

– Приведу, – сказал Михей.

На челнах

В то самое время, как из Путивля вслед за отрядами Истомы Пашкова ушли воины Ивана Болотникова, в жизни бывших стрельцов Фомы и Пахома случилась крутая перемена. На Волге у сторожевого поселка Царицына примкнули они к сотням Илейки, которого казаки провозгласили «царевичем Петром».

Фому и Пахома приняли охотно, но поначалу расспросили:

– Откуда родом?

– С Москвы.

Казаки оглядели поношенные красные кафтаны.

– В стрельцах, что ль, были?

– Были, – разом ответили Фома и Пахом.

– И где вас черти носили?

– Служилый что муха: где щель – там постель, где забор – там двор… – добавил Фома.

– Верно сказывают, спасся Димитрий Иоанныч, аль брехня? – поинтересовался Пахом.

– Все верно. Наш-то начальный человек царю Димитрию племянник, – ответили казаки.

– Да ну? – вырвалось у Фомы.

– Не веришь? – недобро прищурился казак со шрамом через все лицо.

– Как не верить, – поспешил исправиться Фома, – понятно дело – племянник. – И виновато улыбнулся.

– Ты не скалься, – хмуро заметил казак, – а запомни: попал ты к Петру Федорычу, сыну царя Федора Иоанныча. Забудешь, не сносить башки.

– Как же, как же… – поддакивал Фома, – запомним. – И оглядывался на Пахома, словно искал у него защиты.

– Запомним, – вступился Пахом. – Дело нехитрое.

Стрельцов накормили, показали челн, при котором надлежало им теперь быть.

Через несколько дней «царевич Петр» созвал старейшин и объявил, что намерен увести войско с Волги на Дон, а там по Донцу двинуть на Путивль.

Наутро все челны «царевича» отошли от поселка.

Прощай, Волга. Впереди – Дон.

* * *

«Царевич Петр» сидел на самом большом челне. Задумавшись, уставился на темную воду. Что ждет его в Путивле?.. Правда ли спасся царь Димитрий?.. А если и спасся, захочет ли признать в нем племянника?.. Приблизит к себе, аль замкнет в темницу, али велит рубить голову?

Незавидную жизнь прожил Илейка. Происходил он из посадских. По имени был Илья Иванович Горчаков, по прозвищу – Муромец. Отца не знал. Когда мать умерла, нанялся служить у купца, затем стал бродягой, работал на судах, прибился к казакам, в Терках попал в холопы к Григорию Елагину, снова бродяжил и опять вернулся к терским казакам.

Чего он изведал? С детства – побои, холод да голод. Подрос – познал тяжелую, не по силам работу. Богатеев – бояр и дворян – ненавидел. Когда казаки подговаривали Илейку назваться «царевичем Петром», он сперва сробел, но как согласился, будто сам поверил в это. Власть пришлась по вкусу…

Вода за бортом плескала, плескала, словно ластилась к челнам, пыталась успокоить Илейку. Не смогла.

В обученье

Первая битва с воеводами Шуйского была для Болотникова неудачной. Мужики, пришедшие в отряды, растерялись в бою. Как увидели царевых ратников, пустились наутек, бросая оружие. Тут уж и казакам трудно было сдержать врага – отступили.

…Михейка Долгов бежал, не разбирая дороги. Спотыкался, падал, вскакивал и опять несся. Бежал, не оглядываясь: позади сабли, да копья, да яростные лица ратников. Одна мысль стучала в голове Михея: беги… беги… беги… Лишь когда падал он и, задыхаясь, обнимал землю, думал: «Конец. Пришла смертушка».

Лаптей на нем не было. Потерял, пока из первого оврага выбирался. А сабля – где она, когда ее кинул, куда? – не помнил. До того ли! Пеньковая тесьма, что держала порты, лопнула. Так и несся он, придерживая их одной рукой, пока не догнал его какой-то всадник.

– Стой! – раздался голос.

Михей схватился руками за голову – страх одолел. Закрыл глаза… Будь что будет.

* * *

Казачьи старейшины, собравшись у Болотникова, зло шумели.

– Чертовы лапотники, им бы тараканов на печи давить!

– Толку не жди. Одна обуза…

Болотников тоже был хмур, но молчал. Наконец не выдержал:

– Негоже нам, други, языками чесать – не бабы. Вспомните, сколько добрых казаков такими же лапотниками были. Аль вы сами в седле родились да сызмальства острой сабелькой играли? Мужику привычно косой махать, а не саблей. Вы обучите его сперва, потом ратного духа требуйте… – И распорядился, чтоб привели одного из беглецов.

Павлуша притащил за руку Михея Долгова.

– Вот, батька, глянь. Бежал – пятки сверкали. Насилу на коне догнал.

Михей исподлобья покосился на казаков. К Болотникову он шел как на казнь, ноги не слушались. «Убьет, – думал. – Черт меня дернул с деревни податься…»

– Где сабля? – спросил Болотников.

Молчал Михей. Что сказать?

– Обронил, – еле вымолвил.

– Обронил, – усмехнулся Иван Исаевич и с досадой проговорил: – Ну что с ним делать?

– Выпороть, – вяло буркнул ближний к Болотникову атаман.

– Да он уж приготовился. Порты скидывать хочет, – заметил Павлуша.

Как ни злы были казаки, но, взглянув на Михея, который дрожащей рукой держался за порты, загоготали. Засмеялся и Болотников. Потом обратился к тому, что предлагал выпороть:

– Сними-ка пояс.

Атаман с готовностью снял. Пояс был широкий, добротный, из толстой кожи.

– Бери, батька.

– Помилуй! – бухнулся в ноги Михей. – Не погуби, родимый…

Болотников подошел к нему.

– Встань. Возьми пояс да подвяжи порты.

– А я как же, батька? – спохватился атаман.

– А ты, Семен, казак смелый. Небось портов не потеряешь.

Снова грянул смех.

– Ну вот что, други, – выждав, сказал Болотников, – посмеялись, и хватит. Стало быть, дело такое – учить мужиков будем. А еще откуда нам силы добыть?

Старейшины загудели:

– Верно надумал, батька. Пущай обучаются.

– Ты, Павлуша, берешь его. – Иван Исаевич кивнул на Михея. – Покажешь, как саблей владеть да из ружья палить. И еще возьмешь десять человек. Да чтоб каждый казак… Слышите?.. Каждый, – Болотников обвел взглядом старейшин, – обучил дюжину мужиков. Пусть они руку набьют да пороха понюхают.

Павлуша и Михей вышли во двор. Долгов приостановился, вытер мокрый лоб.

– Айда со мной, – сказал Павлуша.

– Куды?

– Саблю-то обронил?.. Подымешь.

– Не сыскать. – Михей мотнул головой.

– Да вот она. – Павлуша вынул из ножен свою, бросил к ногам Долгова: – Узнаешь?

Крестьянин взял саблю, пожал плечами.

– Ну пошли, – опять позвал Павлуша.

– Тепереча-то куды?

– За второй саблей. Для меня. Биться будем.

У Михея затряслись поджилки.

– Не порубишь?

– Постараюсь, – улыбнулся Павлуша.

– Спаси меня, господи… – шел, молясь на ходу, Долгов.

Недобрые вести

В городе Кромы гудел колокол. Посадская чернь кинулась к боярским домам с криками: «Бей душегубов!» Через два часа город был в руках мятежников. Царского воеводу поволокли на башню городской стены и сбросили в ров. Едва успели доложить Шуйскому о Кромах, как поднялся народ в Ельце.

Вскоре царю было донесено, что Ельцу на помощь движется войско Истомы Пашкова, на Кромы же идет с отрядами холопов и мужиков Ивашка Болотников.

Царь Василий хмуро расхаживал по своим хоромам, размышлял: «Ежели вор войдет в Кромы, оттуда, почитай, прямая дорога на Москву. А в Ельце еще Лжедмитрий собрал оружия всякого, да пороха, да пушек: хотел в Крым идти. Значит, все теперь в руках у смутьянов… Нет, надобно придавить их. И немедля».

* * *

Царь на вошедших не посмотрел. Потом глянул, но словно бы не увидел – как в пустоту провалился взгляд. Воеводы стояли смирно, понимали – тревожить царя не след: захочет, сам их примет.

– Сядьте, – Шуйский кивнул на скамью, крытую ковром.

И снова замолк. Наконец дернул по-петушиному головой, беспокойно посмотрел на сидящих, заговорил.

Поначалу повел речь об изменнике Шаховском – поносил его, чуть не задохся от злости. Воеводы сидели молча, догадывались, не для того вызвал их государь, чтобы слушали, как он князя Григория кроет. Но вот Шуйский перекинулся на подлых приспешников Шаховского – на Истому да Ивашку, которые за собой разных воров повели и народ баламутят. Потом поведал царь и о мятежных городах. Закончил так:

– На Кромы пусть князь Трубецкой с войском движется, на Елец – князь Воротынский. А Ивашку Болотникова мне живьем приведите. Хочу посмотреть, каков он у палача на плахе будет.

– Когда выступать, государь?

– На сборы даю три дня. Поспешайте!

Через две недели царские войска осадили Кромы и Елец. Били из пушек, пытались взять приступом – без толку.

Шуйский каждый день спрашивал: как идет осада? Но ничего доброго не слышал в ответ. Стоят войска на месте. Будто увязли.

Но вот в августе примчался ратник с новостью. Оставил у крыльца коня, ронявшего желтую пену, вбежал во дворец, потребовал срочно допустить к царю. Гонца проводили.

– Государь, князь Трубецкой к Орлу отступает, – с ходу выпалил гонец.

– Да что ты мелешь, дурень? – рассердился царь.

– Воля твоя, государь, а только разбил Ивашка под Кромами князя. Вот те крест! – Ратник торопливо перекрестился.

Через несколько дней прискакал к царю другой гонец.

– Государь, князь Воротынский разбит…

– Как?.. – вскричал Шуйский. – Повтори!

– Наголову разбит. Истома Пашков гонит его к Туле.

Так по двум направлениям преследовали отступавших отряды Болотникова и Пашкова. Вот уже взяты Орел, Мценск, Белёв…

Царь послал новые полки во главе со своим братом князем Иваном Шуйским. Князь задумал остановить «вора» возле Калуги. Среди городов, прикрывающих Москву с юга, Калуга и Тула были самыми укрепленными.

23 сентября 1606 года неподалеку от Калуги, там, где в Оку впадает река Угра, сошлись два войска – Шуйского и Болотникова.

Сперва потеснили холопов царские ратники. Князь Иван уже собрался посылать царю человека с донесением о победе.

– Скажешь, взяли мы верх, – торопливо поучал он гонца…

Но тут с флангов ударила казачья конница. Смяла передних ратников, опрокинула, и вот уже побежали они, бросая оружие. Несколько тысяч убитых оставил князь на поле боя.

* * *

…Не по своей воле вышел князь Иван из надежных стен Калуги и дал бой Болотникову. Причиной тому было восстание калужских низов. А за оружие они схватились после переговоров с людьми Болотникова, хорошенько разузнав, что им сулит вожак холопов, пришедший с войском под их город.

Вступив в Калугу, Болотников выполнил свои обещания. Всех, кто помог ему – ремесленников, господских слуг, мелких торговцев, – одарил. Кто стоял против – бояр, часть дворян да купцов-богатеев – казнил. Отобранное у богачей добро, дома и земли раздавал соратникам, старался никого в обиде не оставить.

Отпись в пушкари

Ивана Фомина в Калуге знали все. Не потому, что держал он скобяную лавку, а потому, что были у него золотые руки. Он мог сшить одежду и сапоги, мог ларец с хитрым замком придумать, мог сложить печь или пистоль сделать – не хуже турецкой будет.

Можно сказать, из-за него, Фомина, и поспешил уйти царев брат князь Шуйский из Калуги. Как только начали подступать к городу войска Болотникова, кинулся Фомин с ватагой калужан на городскую башню и отбил ее у ратников. А на башне три пушки были. Вот и повел пальбу Фомин с товарищами из тех пушек. Тут и посадские начали из ружей бить по ошалевшим от нежданной стрельбы ратникам. Понял князь Шуйский, надобно поскорей оставлять город, не то и вовсе ног не унесешь.

На второй день после вступления Болотникова в Калугу пришел к Фомину Павлуша. Познакомились они на прошлой неделе, когда Павлуша с лазутчиками проник в город. Вместе захватывали башню, вместе палили по царскому войску из пушек.

Старая женщина открыла Павлуше дверь.

– Хозяин дома? – спросил он.

– Дома, дома. Да ты садись к столу. А Иван у себя в мастерской. Пойду покличу.

Поставив перед гостем кувшин квасу да кусок пирога, старуха вышла.

Вскорости вошел в комнату Иван Фомин.

– А, Павлуша, – проговорил он приветливо. – Здравствуй, друг. Навестить зашел?

– Не только. Пришел я с делом, – с достоинством отозвался Павлуша.

– Ну что ж, давай выкладывай.

– Воеводе нашему Ивану Исаичу нужны пушкари. Надеется на калужан. Хочет, чтобы пришли вы к нему на службу.

– И много ли пушкарей надобно?

– Поболе – так лучше.

– Пушкарей у нас нет. Но обучить пушкарскому делу можно. Из тягла[12]12
  Тягло – государственная повинность (в деньгах или натуре), которой облагались посадские люди и крестьяне.


[Закрыть] многие уйти захотят да стать служилыми по прибору. Кой-кого сразу могу назвать. Уваров Сенька, Лыков Кирей, Морозов Афонька… да и Комаров Антип пойдет…

– Куземка, – подсказал Павлуша. – Что нам на башне подносил ядра.

Павлуша еще тогда, во время стрельбы, приметил шустрого паренька. Куземка был смел: при выстрелах ушей не затыкал, как многие, от вражеских пуль не прятался.

– Куземка, – заметил Фомин, – слуга дворянина Жихарева, человек подневольный.

– Как подневольный! – загорячился Павлуша. – Иван Исаич всем волю дает, ежели кто с нами.

– Тут дело особое, – сказал Фомин, потеребив бороду. – Жихарев был стрелецким сотником, но остался в Калуге, когда князь Шуйский убегал из города.

– Чего так? Не поспел, что ль?

– Думаю, добро свое потерять боялся. Потому и принялся сразу кричать: «Слава царю Димитрию». А до этого все при Шуйском был. Но ты на пирог-то не смотри – отведай.

Павлуша съел пирог, выпил кружку квасу.

– Спасибо. А все же хотел бы я с Куземкой повидаться.

– Чего проще, – проговорил хозяин. – Как от меня вышел, взгляни по левую руку: на холме церковь. На нее бери. По мостку через овраг перешел, увидишь справа дом высокий с теремом. Там и живет сотник Жихарев, а Куземка у него в челяди.

Вскоре Павлуша уже стоял у резных ворот, за которыми виднелся высокий дом под тесовой кровлей. Ворота оказались запертыми.

На его стук подошел человек и, не снимая щеколды, спросил:

– Кто?

Голос был недовольный и настороженный.

– Открой, – произнес Павлуша. – Куземка надобен.

– Нету его.

– А где он?

– Я почем знаю… Сам-то кто будешь?

– Я близкий человек воеводе Ивану Исаичу Болотникову.

За воротами воцарилось молчание. В это время послышался цокот копыт и к дому подъехал на буланой лошади всадник.

– Эй, – крикнул он, – Терешка!

Слуга, сдвинув щеколду, отворил одну створку ворот.

– А ты куда! – напустился он на Павлушу. – Проваливай, покуда цел. – Слуга взял в руки бердыш[13]13
  Бердыш – холодное оружие (топор с лезвием в виде вытянутого полумесяца, насаженный на длинное древко).


[Закрыть].

– Кто такой? – приостановив коня, спросил всадник.

– Человек Болотникова, – поспешил ответить слуга. – Куземку хочет видеть. – Глаза его из-под низко надвинутой шапки так и ощупывали.

«Пройдоха!» – подумал Павлуша.

– Куземки здесь нет, – сказал всадник, – убег с войском.

– С каким войском? – удивился Павлуша.

– С войском князя Ивана Шуйского. Убирайся.

«Чай, тут неладно», – засомневался Павлуша и проговорил:

– Неужто?.. Быть не может! Не за тем он на башне бился…

– Молчи, холоп! – озлясь, крикнул всадник. – Смеешь мне перечить?.. – И, взглянув на подошедших слуг, приказал: – Всыпать ему батогов. – А сам поскакал к крыльцу.

Но как только слуги подступили к Павлуше, он ловко выхватил у Терешки бердыш.

– Покамест прощайте, – оглянулся Павлуша.

В тот же миг он кинулся к конюху, который собирался было расседлать лошадь, принятую у всадника. Через минуту Павлуша уже летел по двору верхом, а сбитый с ног конюх вопил:

– Стой, ирод!.. Стой! Держи его!..

– Покамест прощайте, – оглянулся Павлуша. – Еще ворочусь.

* * *

Под вечер Павлуша вновь прискакал к дому сотника, но теперь был не один, а с пятью оружными конниками.

На стук в ворота опять подошел стражник и затеял было расспросы – кто да зачем? Ему пригрозили: не откроешь, мол, подобру-поздорову, подпустим красного петуха, выкурим.

– Погодь, родимые, – запричитал стражник, – сбегаю, скажу господину. Не то он меня живота лишит.

Однако прошло некоторое время, и болотниковцам стало ясно, что стражник не торопится возвращаться.

– Да он морочит нам голову!

– Поднапрем на ворота.

– Нет, ребята. Держите-ка лошадь. – Павлуша подвел буланую к самому забору.

Пока двое крепко держали ее под уздцы, Павлуша стал на круп лошади и схватился за кромку высокого забора. Подтянувшись и спрыгнув по ту сторону, он подбежал к воротам и откинул щеколду.

В то же время грохнул ружейный выстрел, и пуля пробила одну из досок на воротах. Казаки залегли, малость обождали.

– Вперед! – крякнул Павлуша и метнулся к крыльцу.

За ним побежали остальные. Вновь ахнул выстрел.

– Эй, – крикнул на бегу ближний от Павлуши казак, – кончай палить! Не то худо будет. Выходи по одному.

Дверь на крыльце приоткрылась, и во двор вышли пятеро слуг. Они ступали осторожно, словно вброд переходили реку. Среди них Павлуша приметил и стражника-пройдоху. Сейчас он шел сзади всех.

– Ну вот, – улыбнулся Павлуша, – я же говорил, ворочусь. – И уже строго промолвил: – Кто стрелял?.. Ты? – Павлуша резко шагнул к Терешке, приставил к его груди саблю.

Стражник стал пятиться, пока не ткнулся спиной в бревенчатую стену. С ужасом глядел он на саблю, конец которой не отрывался от него…

– Что, язык проглотил? – Павлуша отвел саблю.

– Смилуйся, батюшка… Не по доброй воле.

– Черт тебе батюшка. И сейчас ты с ним свидишься…

– Пощади, – упал в ноги Терешка, – истинно не по доброй воле… Господин велел.

– Где он?

Стражник трясся весь от страха:

– Утек он. Через задний двор утек. Вот те крест.

– Значит, ты, негодяй, нарочно тянул время. Зато свою жизнь укоротил.

– Побойся бога…

– А ну, ребята, на задний двор! Чай, не ушел еще волк матерый.

Двое казаков побежали, но, скоро вернувшись, сообщили, что за домом только лестница стоит, к забору приставлена.

– Сдается мне, – сказал Павлуша, глядя на стражника, – пришел твой конец.

– Не губи, кормилец, – опять заюлил пройдоха, – я все скажу. И про Куземку скажу. Тут он. В подвале сидит запертый. – Стражник с опаской покосился на челядинцев сотника, понимая, что не ко благу развязал он свой язык.

– Веди! – Павлуша вытянул стражника саблей плашмя по спине.

* * *

Когда Куземка услышал, как на двери звякнул замок, подумал: «Вот и смерть моя». Ладно бы принял он ее на воле в бою, при товарищах, а не словно крот слепой во тьме подземелья. Нет подле него ни оружия, ни камня, ни палки.

Тем временем дверь отворилась, и он увидел язычок огня, а затем и лицо человека, держащего свечу. Это был стражник Терешка Сарыч. Как же ненавидел его Куземка…

Именно Сарыч заманил его в подвал – идем, поможешь, мол, бочку отнести. Но едва ступили они под низкие своды, как кто-то хватанул Куземку по темени и он грянул оземь.

– Кончай его, – услышал Куземка.

В голове у него шумело. Руки-ноги были как чужие, не слушались. Встать он не мог.

– Погодь. Хозяин что сказал – связать да замкнуть.

– Все одно не жилец он… Сам кумекай. Кто хозяину пособлял добро прятать?

– Какое добро?

– Да нынче утром. Чай, и мы с тобой на телегу мешки накладали. Тяжелы мешки-то были. Одному не в подъем.

– Стало быть, и нас, как этого…

– Нас-то к чему? Нам неведомо, куда хозяин мешки отвез. А Куземка при нем был. Вдвоем прятали…

Ушли. Куземка поворочался на полу. Спутан крепко по рукам и ногам – не подняться.

То, что он услышал, жгло, не давало ни минуты покоя. Куземка припоминал подробности. Да, вдвоем с хозяином они отвезли три мешка в лес к полуразвалившейся сторожке.

Шагов за сто до развалюхи сотник велел остановить лошадь и послал его вперед – посмотреть, нет ли кого. Куземка шел и прикидывал, что к чему. Оно, конечно, неспроста взял хозяин одного его, лишних глаз не желал. А Куземку господин всегда выделял среди челяди. Иной раз, когда бывал в добром духе, сулил дать вольную, отписать в стрельцы. Но дальше посулов дело не шло.

Вернувшись, Куземка сказал, что в сторожке никого.

– Чего орешь… – зло зашипел на него хозяин.

Потом они, надрываясь, перетаскивали мешки. Упрятали их в подпол. Жихарев отдувался, вытирал со лба пот, но помогал Куземке засыпать мешки слоем земли, притоптать ее да накидать сверху всякого хламья. Видно, торопился хозяин, коли не погнушался руки марать такой работой.

Что было в тех мешках, знал только сотник: сам набивал их, сам увязывал. «И впрямь, – думал Куземка, – чай, углядел я большую тайну. Но пошто не убил меня хозяин в лесу? Вогнал нож под ребро – и концы в воду. Небось ехать-то по лесу одному боязно, – размышлял дальше Куземка. – Времена вон какие – везде шалят: и на дорогах, и в лесу, и в городе. Вот он и обождал. А здесь, в подвале, прикончить – раз плюнуть. Да сам чистым останется. Приказал – и пусть другие грех на душу берут. Тот же Сарыч…»

Вот он идет к нему со свечой. А в другой руке что – топор или кистень?

Ближе, ближе подходит Сарыч. Остановился.

– Пошто, гад, медлишь? – не выдержал Куземка. – Бей…

– Ты что, земляк! Оборони господи бить… – Даже при тусклом свете огонька было видно, как засновали глаза Сарыча. – Вот пришел вместе с добрыми людьми вызволить тебя. Будет в заточении сидеть, выходи…

А в руке нож!.. Замер Куземка. Сердце так заколотилось – небось по всему подземелью слыхать было.

Собрался с духом Куземка – плюнул в Сарыча.

– Поди, спятил?! – Стражник перерезал ему ножом путы. – Чего на рожон лезешь? Я до ссор не охотник.

– Куземка! – Какой-то человек поднял его за руку, затем взял у стражника свечу, осветил себя. – Признаешь?

Знакомое лицо. Куземка напряг память. Так и есть! Человек Болотникова. Вместе били из пушек с городской башни.

– Павлуша! Как ты здесь?.. А где мой хозяин?

– Убег, – поспешил ответить Сарыч за Павлушу, изображая на своем лице радость, словно сам был причастен к спасению Куземки.

– Тебя-то за какую вину? – спросил Павлуша, когда выбрались наверх.

– За мешки небось.

– А что в них?

– Не ведаю. Хочешь, поехали – покажу. Да поспешать надобно. Не то господин допрежь доберется.

– Егор, дай ему коня, – распорядился Павлуша, – а сам тут останешься, постережешь челядь.

– Чё нам бежать, – вмешался Сарыч, – мы заодно с вами.

– Запри их, Егор. Там разберемся. Садись на коня, Куземка. И помни, господина у тебя нынче нет. Живи как знаешь. А то иди к нам в пушкари. Пойдешь?

– С охотой!

Всадники тронулись в путь.

* * *

…В мешках оказалась серебряная утварь.

– Глянь, ребята, диво-то какое! – говорил Павлуша, вынимая из мешков персидские кувшины, блюда и чаши, русские братины[14]14
  Братина – чаша с накладной крышкой.


[Закрыть], черпаки да ложки, польские штофы и кубки. – Глаз не оторвешь. Откуда ж все это, Куземка?

– Отродясь не видел, – шевельнул тот плечами. – У господина вся посуда была оловянная, разве что чарки серебряные. Может статься, дал ему кто схоронить?

– И я, когда жил в холопах у князя Телятевского, столь много серебра не видел. Да и не так все было справлено, попроще.

Все три мешка передали на следующий день Болотникову.

– Вот, батька, возьми в казну войска, – молвил Павлуша, – а еще доложу, отписал я тебе из молодчих и середних посадских в пушкари шестьдесят шесть человек.

– Добро, Павлуша, – обнял его Болотников. – Ты скажи, где мешки взял?

– У сотника Жихарева.

– Погодь, – помрачнел Иван Исаевич, – он же с нами. Али впрямь переметнулся?

– Не гневайся, батька, дозволь сказать.

Хмуро внимал воевода, а выслушав, жестко произнес:

– Жихарева сыскать!