Текст книги "Ферсман"

Автор книги: Олег Писаржевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Если схему очага месторождения полезных ископаемых рассматривать как бы сверху, изучаемый расплав, или массив, представится или в виде кружка (при этом геохимические концентры получаются в виде концентрических кругов), или в виде целого ряда горных хребтов, которые протягиваются вдоль линии горообразования. Концентры, то-есть сосредоточения полезных ископаемых, при этом также вытягиваются вдоль этой линии. Получаются громадные геохимические пояса, где элементы сливаются в определенные сочетания и где в зависимости от характера вторжений магмы, так называемых интрузий, отдельные месторождения связаны между собой определенными геохимическими законами.

При современном громадном масштабе горных выработок, когда отдельные месторождения разрабатываются на глубине тысячи метров, изучение особенностей химизма рудных тел в связи с глубиной их залегания приобретает особое значение.

Но история отдельно взятого очага образования металлоносных, скажем, пород – это лишь пример. Процессы распространения химических элементов и образования минералов чрезвычайно разнообразны. Испытатель природы материалист не остановится в растерянности перед этим разнообразием. Он будет искать сходства между различными на первый взгляд явлениями природы и, соединяя воедино сходные черты, получит общее представление о связи этих явлений между собой.

Во всем строе этих мыслей ярко проявлялись принципы диалектического мышления, которыми все более глубоко овладевал ученый.

Если мы вспомним юношеские работы Ферсмана, его первые увлечения идеями Вернадского, мы, несомненно, уловим в этих геохимических построениях Ферсмана давно знакомый мотив. Но как эта научная мелодия – если позволительно так назвать строгую линию теоретической мысли – окрепла, возмужала, как широко и свободно зазвучала она сейчас!

Ферсман продолжал стремиться к тому, чтобы рассматривать минералы не сами по себе, вне зависимости от той природной обстановки, в которой они встречаются, а вместе и в связи с этой обстановкой. Служение новой – социалистической – эпохе позволило ему колоссально расширить область своих наблюдений, дало ему в руки огромный материал, позволяющий подметить закономерности возникновения и распространения минералов в чрезвычайно широком диапазоне природных условий.

Геологическая история, климат, современное движение в земной коре, такие силы природы, как солнце, вода и ветер, в сочетании создают, по представлениям Ферсмана, определенные геохимические системы, геохимические провинции и циклы.

К геохимическим системам Ферсман относил щиты – как более устойчивые древние геологические образования.

Геохимические пояса – это области разрушений и сдвигов, окаймляющих более устойчивые щиты; здесь перемещение элементов происходит наиболее интенсивно [86]86
  «Длинные цепи вулканов, мощных потоков лавы, горячих источников тысячами миллиардов газовых струй окружают наши щиты, огненными змеями извиваясь между ними, с трудом пробивая пути из глубины кипящим расплавом, огненным газом, возгоном летучих солей» – так живописно характеризовал эти пояса Ферсман.


[Закрыть].

Геохимические поля связаны преимущественно с более поздними накоплениями, с перемещением химических масс.

Геохимическими зонами Ферсман называл климатические зоны, расположенные в разных широтах, со всем многообразием химической жизни их почвенного покрова и биосферы. Тот пример, который мы только что называли, должен быть отнесен к геохимическим концентрам – зональному распределению химических образований вокруг остывающих массивов, связанных с постепенным понижением температуры по глубине и в сторону от очага.

Существовали геологические явления, связанные с определенным замкнутым повторением одних и тех же процессов, – рассматривая их, Ферсман вводил понятие геохимического цикла [87]87
  Примером такого цикла служит круговорот углерода в природе.


[Закрыть].

Под геохимической провинцией он понимал геохимически однородные области, характеризующиеся определенными «сообществами» химических элементов.

Он мыслил также геохимическими эпохами – периодами специфических накоплений или отдельных элементов, или целых сборищ элементов.

Пересечение отдельных самостоятельных геохимических систем, их наложение друг на друга приводит совсем к особому накоплению и сочетанию элементов и, в частности, к особому накоплению полезных веществ. Такое пересечение, или наложение, геохимически закономерных систем Ферсман называл геохимическими узлами. Геохимические узловые точки, по его мнению, намечали собой вместе с тем пункты наибольшей концентрации различных элементов и поэтому практически предопределяли основные районы концентрации минерального сырья.

«Я вижу, – вдохновенно говорил Ферсман, и, действительно, обостренное химическим подходом научное зрение геолога открывало ему невидимые ранее просторы познания, – в темных тяжелых расплавах глубин сверкают тяжелые металлы, как исчадие мрака и тяжести, – платина, железо, медь, хром, никель. Я вижу, как из глубин гранитов поднимаются расплавы закутанных в сплошной туман паров и газов жилы пегматитов, в которых растут прекрасные прозрачные самоцветы берилла и топаза. Я вижу, как наподобие ветвистого дерева поднимаются к солнцу горячие растворы – это дыхание Земли, а сверкающие металлы – золото, медь и цинк, свинец и серебро – уже блестят кристаллами своих соединений на их стенках.

Я вижу, как великие законы физики и химии управляют этими грандиозными процессами прошлого, как сливаются значки одного цвета и одной формы в закономерную полосу пятен и струй, как беспорядок хаоса превращается на моих глазах в величайшие законы гармонии.

Вся менделеевская таблица элементов, покорная законам атома, ложится закономерно в целые пояса, а они тянутся между щитами, создавая великую ось нашей страны – уралиды. Они, как пучок колосьев, расходятся из Центральной Азии, огибая гирляндами и дугами великий Сибирский щит, они врываются и ломают все, что им попадается на дороге, прокладывая по степям Украины еще непознанный рудный пояс, который тянется на запад до берегов Атлантического океана в Англии, а на востоке обрывается где-то в песках Кара-Кумов».

Чрезвычайной сессии Академии наук 1931 года Ферсман представил один из наиболее широких своих прогнозов, основанных на этих его геохимических воззрениях. Он подробно обрисовал очертания одного из интереснейших геохимических поясов – Монголо-Охотского [88]88
  С тех пор прошли многие годы. В Забайкалье во время пятилеток были проведены крупнейшие разведочные работы, на основании которых возникли многочисленные горнодобывающие предприятия. Идеи А. Е. Ферсмана получили подтверждение и дальнейшее развитие. Советские геологи во главе с С. С. Смирновым значительно уточнили границы Монголо-Охотского пояса и показали, что он не упирается в Охотское море, а, заворачивая сначала к западу, идет к северу до Ледовитого океана. Таким образом, он имеет громадное протяжение, открывая все новые и новые возможности расширения минерально-сырьевой базы для нашей промышленности.


[Закрыть]. Наиболее южные точки этого пояса были, как отмечал Ферсман, обнаружены Монгольской экспедицией Академии наук на востоке от Улан-Батора. Подобные же месторождения были обнаружены и далее на восток, вплоть до Забайкалья. Наконец северное крыло пояса, к северу от Амура, можно протянуть еще на 600 километров – на всем своем протяжении оно обещает богатые месторождения различных руд и драгоценных камней. Если в целом просмотреть весь пояс, то можно увидеть, что, будучи слабо выгнут к югу, он тянется на протяжении не менее 1 800 километров при 250 километрах ширины. Резкой чертой проходит в нем линия зональных рудных образований. По отношению к гранитным очагам эта зональность характеризуется диаграммами Ферсмана.

Смелые обобщения Ферсмана, справедливые в своей основе, оправдались не во всех деталях. Многие из них потребовали впоследствии значительного изменения и фактических уточнений; но нужно вспомнить, что по этому поводу говорил замечательный петрограф Ф. Ю. Левинсон-Лессинг: «Ни одна рабочая гипотеза, ни одна научная теория не возникает без участия известной доли воображения, не является лишь логическим выводом из фактического материала».

Мы рассказываем о творчестве ученого, по смелости полета сравнимом лишь с фантазией поэта, – так мало еще было у него опорных точек и так смело вздымались на них конструкции мостов, перекидываемых, по вещему слову Менделеева, в область неведомого. Но в то же время эти геохимические картины, эти «теоретические прогнозы» – не произвольные догадки, по наитию возникающие в голове ученого. Мы уже подчеркивали, что это результат обобщения множества непрерывно накапливаемых наукой фактов.

Выступая на одном из международных конгрессов [89]89
  В Льеже (Бельгия).


[Закрыть], Ферсман рассказывал о размахе экспедиционной деятельности Академии наук и между прочим упомянул о тысячах отрядов, работающих ежегодно во всех уголках Советской страны в поисках подземных богатств.

В перерыве к нему протиснулся представитель крупного телеграфного агентства и почтительно попросил уточнить одну странную цифру. Академик, вероятно, обмолвился, – нет, представитель агентства просил извинить его за бестактность, это, разумеется, он сам ослышался. Ему показалось, что была названа пятизначная цифра геологических отрядов, работающих в СССР. Нельзя ли уточнить, о каком действительном количестве экспедиций в данном случае идет речь. Ферсман, смеясь, подтвердил, что речь идет именно о двенадцати тысячах отрядов исследователей, изучающих недра великой страны. Пристыженный корреспондент растворился в толпе.

Именно эта рассеянная по лицу советской земли огромная армия разведчиков пятилеток своим упорным, кропотливым трудом подготовила те взлеты теоретической мысли, которая ей же должна была осветить пути дальнейшей работы по закладке основы нового индустриального строительства.

Ферсман очень ясно понимал необходимость гармоничного слияния этих двух сторон научного процесса: широкого обобщения собираемого наукой фактического материала и широчайшей же проверки на опыте рождающейся теории.

В ярком докладе Ферсмана на чрезвычайной сессии Академии наук 1931 года и во многих других его общественных выступлениях можно вычитать прямой вызов геохимика носителям отсталых, чисто описательных, «палеозойских», как их называл Ферсман, методов геологического анализа. Он восставал против лености мысли, против метафизичности мышления отдельных представителей геологической науки, против непонимания или нежелания оценить выгоды и преимущества, заключенные в широком использовании диалектического принципа, который лежит в основе «дружбы наук». Он восставал против искусственного, нарочитого обособления ревнивых знатоков отдельных маленьких проблем в траншейках своей углубленной специализации. Эта специализация – совершенно необходимая крепостная опора широчайшего фронта в современной науке, но она должна сочетаться с широким пониманием природы как единого целого. В этом коренное отличие диалектики от метафизики. Надо всегда стремиться «постижению теснейшей и неразрывной связи между явлениями, предметами, процессами, которые человеческое познание отражает неточно и неполно, лишь постепенно приближаясь к познанию наиболее сложных всеобщих ее форм – к открытию законов природы.

«А вы, – восклицал Ферсман, обращаясь к геологам старой школы и говоря об основе основ геологического знания, геологической карте, – что читаете вы в пестром ковре ее затейливого рисунка и красок? Видите ли вы только сухую историю осадков морей, последовательно покрывавших друг друга в длинной истории земной коры? Научились ли вы языку тех великих законов, которые управляли путями атомов, когда в сложных путях электрических сил одни атомы накапливались в глубинах, а другие окружали их ореолами так, как гирлянды каменных волн окружают наши щиты, как роятся электронные облака вокруг маленьких электрических ядер наших атомов? Поняли ли вы, что не случайно, а покорно великим законам физики и химии, рождались ваши значки металлов, руды и солей, что не в беспорядке мирового хаоса, а в величайшей гармонии разбросаны эти пестрые точки, согласно законам новой науки – геохимии: ей принадлежит будущее! Из законов этой науки родятся новая география, новые пути экономики, новые узлы промышленности, новые источники и богатства техники и культуры».

Это были уже слова, родившиеся в борьбе за новые взгляды – борьбе последовательной и планомерной, в которой Ферсман уже точно знал распределение и назначение сил. Он шел вперед и знал, у кого искать поддержки тому новому, в которое так пламенно верил.

«Я определенно верю тому, что только широкий научный прогноз позволит нам достигнуть разрешения великих сырьевых проблем нашей страны».

Это первая часть задачи.

Ферсман продолжал: «Но только путем глубочайшей пропаганды этих идей исследования, путем привлечения интересов широких масс… Я верю, что только в этом случае сочетания отвлеченных законов науки и широкого подхода масс перед нами вырисуется картина будущего освоения тех огромных, необъятных пространств, которые стоят еще перед моими глазами, – пространств, которые нужно еще победить, чтобы строить социализм».

Этому девизу передовой науки – работать для народа в союзе с народом – Ферсман следовал уже неукоснительно.

«Изучайте свою страну!» – призывал он в сборнике, подготовленном Академией наук к X съезду комсомола.

«Я получаю сотни и сотни писем, – писал ученый, – от комсомольцев, учителей, учеников, краеведов, туристов, исследователей, юннатов… Они делятся со мной своими вопросами, сомнениями, надеждами… Нет для меня более ярких и хороших минут, как ежедневно, в конце своей почты, спокойно прочитать эти яркие письма. Но в этих же письмах я вычитываю сотни вопросов и сомнений: что делать дальше? Как изучать природу и камни? Как собирать коллекции? Как сделаться разведчиком-минералогом? Что прочесть? Как устроиться в экспедицию? Где достать паяльную трубку? Я пытаюсь аккуратно отвечать на эти письма, хотя это не всегда легко. Но вместе с тем я вижу, что мои ответы лишь случайно и кустарно решают эту большую задачу – направить эту тягу молодежи и особенно комсомола к изучению родной страны. А комсомол не может не увлекаться теми грандиозными проблемами, которые перед нами ставит жизнь и наука нашей социалистической промышленности и сельского хозяйства. И это чудесное, полное глубочайших загадок и тайн, находится часто не в далеких, экзотических заморских странах и не в отдаленных, манящих к себе окраинах нашей страны, а среди нас – под нашими ногами».

«Я глубоко убежден, – продолжал Ферсман, – что на каждом клочке земли вдумчивый молодой ученый может сделать блестящую работу… Наблюдения природы в сочетании с опытом и теоретическими знаниями научат его превращать бесполезную природу в могучие производительные силы Советского Союза».

Это не было декларацией.

Именно для жадной к знаниям, смело идущей к творчеству советской молодежи Ферсман написал «Занимательную минералогию» и от всей души радовался потоку откликов, который она вызвала. Он готовил к печати книгу «Химия Земли», вышедшую уже после его смерти под названием «Занимательная геохимия».

А в 1936 году вышла его замечательная книга «Цвета минералов», которая может быть поставлена в один ряд только с такими жемчужинами популяризации науки, как «Жизнь растений» К. А. Тимирязева или «Глаз и солнце» С. И. Вавилова.

Мы перелистываем страницы этой сравнительно малоизвестной книги Ферсмана, и в ней снова проступают перед нами живые черты неспокойного и страстного исследователя, «Цвета минералов» вовлекают нас в круг заманчивых приключений человеческой мысли, и эта скромная книжка стоит того, чтобы рассказать, – как она создавалась. Это позволит в какой-то мере проникнуть в лабораторию исследователя. В эту лабораторию есть и другой ход – через узкоспециальные труды, комплексные геохимические анализы отдельных месторождений и, наоборот, исследования, посвященные размещению в недрах земной коры каких-либо определенных элементов. Но этот путь весьма затруднен для широкого читателя. Оставим его поэтому для специальных научных исследований, тем более, что «Цвета минералов» позволят нам кинуть прощальный взгляд на события, рассказанные в первых главах этой правдивой повести.

В книге «Цвета минералов» Ферсман вернулся к мечтам своих детских лет о соединении поэзии и науки. Но если справедливо изречение, что ничто не ново под луной, то при этом никогда не надо забывать и о том, что, второй раз вступая в одну и ту же реку, мы вступаем уже в другую реку…

XVI. ГЕОХИМИЯ ЛАНДШАФТА

«Натура тем паче всего удивительна, что в простоте своей многохитростна, и от малого числа причин производит неисчислимые образы свойств, перемен и явлений».

М. В. Ломоносов

В то время когда Ферсман работал над книгой «Цвета минералов», он увлекался идеями энергетики природных соединений и раскрытием сложной картины влияния на свойства вещества отношений между электрическими полями слагающих его атомов. Именно под этим углом зрения он размышлял о связи окраски минералов с их химическим составом и происхождением.

Задача написания книги о цветах горных пород и минералов ему, тончайшему знатоку всех оттенков минеральных форм, по началу казалась простой. Но уже заканчивая книгу, он с горечью признавался в предисловии: «Вместо доступного и захватывающего очерка о цвете и самоцветах я написал полунаучный трактат».

Вероятно, в этой пристрастной оценке Ферсман-исследователь взял верх над Ферсманом-поэтом, который воспринимал природу как пышный праздник красок и форм и мечтал свое красочное видение мира сообщить другим. Но нет в творчестве Ферсмана второй книги, в которой наука и поэзия образовывали бы такой монолитный сплав. Назовут «Воспоминания о камне». Это произведение в большей степени писательское. Это скорее лирический дневник, след его душевных переживаний. А в «Цветах минералов» перед нами сама внушившая их жизнь, сама наука. Мы как бы застигаем ученого наедине с природой и становимся не созерцателями, а участниками этой проникновенной беседы, полной глубокого смысла и красоты.

Поблекшие от времени воспоминания, переплетаясь с новыми впечатлениями, возрождались на страницах книги для новой жизни.

На маленьком «газике», в сопровождении полуторатонки, подхватывавшей собираемые на ходу минералогические образцы, Ферсман в 1935 году проделал две с половиной тысячи километров по Южному Уралу. Главной целью этого своеобразного автопробега явилось выполнение весьма ответственного академического поручения.

В то время на Южном Урале начали разрабатывать новые руды хрома, марганца, никеля, прежде неведомые в этой части Урала. В связи с таким исключительным ростом производительных сил края определилась необходимость организовать крупную комплексную экспедицию, которая приняла бы на себя выяснение ряда крупнейших межотраслевых проблем. Выполнение этой задачи взял на себя Совет по изучению производительных сил при Академии паук СССР.

Бывали случаи, когда крупные стройки новых заводов подчас обгоняли окончательные изыскания. Рудные базы уточнялись одновременно с возведением заводских стен.

Уральские, а в дальнейшем алтайские экспедиции знаменовали такое продвижение вперед советской науки, которое позволяло ей устранить этот разрыв.

Южноуральская комплексная экспедиция разбросала свои многочисленные и разнохарактерные отряды на огромных пространствах Башкирии, Челябинской области, Оренбургскою края и Западного Казахстана. В ее ведение входили не только вопросы геологии и геохимии во всей их необъятной сложности, но и вопросы лесного хозяйства, поиски энергетических ресурсов, исследование почв – словом, определение контуров строительства уже будущих лет.

Ферсман, на которого Академия наук возложила руководство этой экспедицией, решил ознакомиться с деятельностью отрядов на местах их работы. К нему присоединился сменивший его на посту директора Минералогического музея профессор Владимир Ильич Крыжановский. Он рассчитывал, опираясь на непреходящее увлечение Ферсмана, с его помощью попутно собрать богатую жатву в пользу коллекций Минералогического музея. В этом намерении он вполне преуспел. Свидетельством тому явилась вскоре открывшаяся в Москве выставка минералов Южного Урала, на которой были экспонированы интереснейшие образцы, собранные во время этой экспедиции.

Ферсман начал свой путь с центра своих юношеских паломничеств – с тех прекрасных мест, где недалеко от ильменских озер за первой грядой хребта, на склоне гор, недалеко от железной дороги, среди сосен и лиственниц установлен чугунный памятник Владимиру Ильичу Ленину. На каменном миаскитовом постаменте прибита чугунная доска, на которой навечно вылиты слова ленинского декрета о создании первого и единственного в мире заповедника камней:

«Ввиду исключительного научного значения Ильменских гор на Южном Урале у Миасса и в целях охраны природных богатств, Совет Народных Комиссаров постановляет: объявить Ильменские горы на Южном Урале у Миасса Государственным минералогическим заповедником, т. е. национальным достоянием, предназначенным исключительно для выполнения научных задач страны.

Председатель СНК В. Ульянов (Ленин).14 мая 1920 года».

Избрав Ильмены своей основной базой, Ферсман посетил семь партий академической экспедиции, повидал десятки рудников, копей, крупнейших строек мирового масштаба.

Перед путешественниками, как на киноленте, пронеслись картины природных богатств Южного Урала.

«Специальная выставка минералов Южного Урала в нашем Минералогическом музее в Москве должна отразить наши впечатления и наши сборы», – писал Ферсман, подводя итоги автопробега.

«Но главное выставка минералов не может передать, – продолжал он, – она не даст той картины, которая наиболее резко врезалась в нашу память, не расскажет о тех людях, с которыми мы встречались и которые – каждый по-своему понимают и строят новую жизнь в старом Южном Урале… Это сила крепких рабочих натур, новых директоров предприятий, рудников, разведочных партии, твердых волей и строящих общее дело.

Это большие строители новых городов, грандиозных комбинатов, пришедшие на пустое место и в несколько месяцев покрывшие десятки квадратных километров сетью железнодорожных путей, шоссейных дорог и горами строительных материалов».

Он обращался к киноорганизациям и спрашивал их, почему они не дают картин, правдиво рисующих быт сотен партий молодежи – разведчиков, геологов, геохимиков – в борьбе за природные богатства, за разгадку того, что кроется под покровом лесов и зеленых полей. «Неужели есть где-либо большая занимательность, большая глубина впечатлений, – восклицал он, – чем в этом грандиозном росте никому не известных строек Блявы, Халилова, Орска, с их размахом не меньшим, чем Магнитогорск?!»

И, проводив Ферсмана из Орска, где между бараками и закутами с кривыми заборами уже пролегали линии будущих жилых кварталов и на месте старого поселка скотопромышленников рождался город мощных комбинатов, никеля и электрической энергии, – один из арсеналов победы в грядущих схватках, – задержимся вместе с ним на привале в прогоркшей от полынного духа степи, на просторе, раскинувшемся под темнеющим небом с распущенными парусами плывущих облаков.

Неяркая и негустая зелень на пологих сопках, бурые каменистые срезы почв вдоль железнодорожного полотна, черные вороны, слетающиеся в низины. Орел, дремотно парящий над бескрайной пустошью, да еще одногорбый верблюд, надменно влекущий повозку с мешками по дороге, дымящейся пылью. Степь!..

На невысоких увалах на левом берегу полусонной Ори Ферсман, пользуясь «попутным ветром», искал свои любимые яшмы. «В степи это дело довольно хитрое, – рассказывал он об этих поисках. – Надо смотреть на каждую рытвинку или промоину, надо следить за каждой мелочью в ровной степи, чтобы подметить в ней камень».

Но вот издали он рассмотрел какую-то ямку, потом другую, третью. Вокруг лежали камни, осколки яшм, как щепки около срубленного дерева. Вот, наконец, настоящие шурфы и выработки, а вокруг них целые штабели камня.

Если тяжелой кувалдой разбить серую, неказистую глыбу, внутри нее открывается дивный рисунок, незабываемый и непередаваемый: то кричаще резкий, то мягкий, переливающийся без теней.

– Это экспортный материал. Осторожно! Не трогайте! – закричал маленький человек, быстро направляясь из своей землянки навстречу путникам. Но тотчас его суровое лицо расплылось в улыбку. Это был старый уральский горщик Семенин, старый искателе счастья в копях Мурзинки и Ватихи. Много прекрасных дней провел с ним Ферсман в поисках самоцветов на Среднем Урале, а сейчас он был поставлен здесь начальником орских яшмовых ломок.

В то время как неутомимая маленькая машина заправлялась бензином и маслом для очередного перехода, а спутники сладко посапывали в глубине палатки, Ферсман перед отходом ко сну при свете доброй старой «летучей мыши» завершал рабочий день запоздалыми записями в путевом журнале.

«На живописных крутых склонах Урала, – писал он, – около деревни Наурузово, смотрели знаменитые месторождения ленточных кушкульдинских яшм, тёмнокрасных, с густо или яркозелеными полосками».

Записная книжка для того и придумана, чтобы регистрировать факты. Но мысль исследователя ищет места каждому из этих фактов в какой-то стройной системе. На отдыхе цепь раздумий все чаще приводила Ферсмана к замыслу готовящейся книги «Цвета минералов». Заготовки для нее не были просто ящиком с надписями: «желтый», «красный», «зеленый», куда можно было бы бросать в беспорядке все минералы определенного цвета. Эта книга должна была подобраться к новой постановке сложнейшего вопроса, который томил Ферсмана еще с тех пор, как он не мог на него ответить первым посетителям Минералогического музея в Петрограде, почему мел – белый, сапфир – синий, а земля грязнобурая…

С кристаллами дело обстояло проще, но вот изменчивые пестрые камни, и среди них в первую очередь яшмы, представляли собой наиболее твердый орешек для исследователя.

«Нет другого минерального вида, который был бы более разнообразен по своей окраске», – писал о яшме Ферсман. В яшме переплетаются все тона, за исключением, быть может, только чисто синего. Как истолковать, скажем, прекрасные фантастические картины, которые проявляются на шлифованных срезах вот этих самых орских яшм?..

Вот бушующее море, покрытое серовато-зеленой пеной на горизонте, сквозь черные тучи пробивается огненная полоска заходящего солнца. Надо только врезать в это бурное небо трепещущую чайку, и перед нами буря на море.

Вот какой-то хаос красных тонов, что-то бешено мчится мимо пожара, и огонь и черная сказочная фигура резкими контурами выделяются на фоне огненного хаоса.

Вот мирный осенний ландшафт: голые деревья, чистый первый снег, кое-где еще остатки зеленой травки.

Вот лепестки и цветы яблони; они упали на поверхность воды и тихо качаются на волнах заснувшего пруда.

Опытному мастеру-художнику достаточно было бы увидать на камне эти волшебные картины, и, осторожно врезая иногда веточку, иногда полоску неба, он мог бы тотчас усилить прекрасные узоры природы и дать им сюжет и форму.

А Ферсман ставил перед собой гораздо более дерзкую задачу – объяснить их… Это и было темой его новой книги.

Книга, по существу, писалась и тогда, когда Ферсман с Крыжановским рылись в грязных пыльных отвалах боковых пород рудников Блявы и по обыкновению разбивали молотком глыбы камней. Вдруг один из них разлетелся в руках Ферсмана на несколько ярких прозрачно-синих осколков. Радуясь нежданно богатой находке, Ферсман бросил образец своему другу и спутнику, сидевшему недалеко на куче камней. Он хотел поразить взор лучшего в Союзе знатока минералов зрелищем купоросов замечательной окраски. Но Крыжановский мельком посмотрел на подброшенный ему камень и отложил его в сторону. Ферсман глянул вслед его движению и с удивлением обнаружил, что не было уже больше ни ярких синих красок, ни плотных кристаллов. В сухом воздухе Южного Урала достаточно было нескольких минут, чтобы кристалл лишился входящих в его состав молекул воды, нарушилось возникшее между ними и ионами меди отношение и медная соль вернулась к безводному состоянию, превратилась в белый порошок.

«Такие факты незабываемы, они учат нас вникать в тайну их возникновения», – записал Ферсман в своем путевом дневнике.

Эта фраза вместе со всем эпизодом, который вызвал ее к жизни, перешла в «Цвета минералов» и отложилась в рассказе о роли воды и гидроокислов в минералообразовании.

Отдельные страницы книги складывались и в те часы, которые Ферсман провел на Семеновском руднике, около Баймака, где он в оцепенении остановился перед сверкающей пестротой открывшейся перед ним картины. Его поразили там совершенные по красоте образования пленок на натечных массах бурого железняка – лимонита. Бережно, не без труда, путешественники спустили в рудник легковую машину и погрузили на нее те огромные образцы, которыми и сейчас гордится Геологический музей в Москве.

Для натуралиста такие сильные впечатления и переживания – не мимолетная радость. Они могут стать источником новой мысли, началом научного открытия. Без таких переживаний и без вдумчивого отношения к ним натуралист превращается в ремесленника.

Новыми идеями о роли воды в минералообразовании отмечены те страницы книги, которые отлились из наблюдений в рудниках Южного Урала и рассказывают о происхождении окраски тонких пленок окислов и гидратов железа или марганца на железных рудах или валунах пустынного загара, о причинах пестрой «побежалости» цветов некоторых медных руд или цветистых пленок на донецком антраците. Общая причина этих изменчивых цветов – интерференция световых волн [90]90
  Усиление или ослабление колебаний, получающихся при встрече нескольких волн.


[Закрыть]– явление, которому обязаны своим возникновением муаровые переходы тонов на крыльях бабочки или радужные переливы нефтяной пленки на спокойной водной глади.

Незаметно, но непрерывно Ферсман работал над осуществлением своего замысла и во время путешествия на Кавказ.

Профессия человека накладывает свою печать на свойственное ему видение мира, и это придает особую прелесть самому драгоценному дару нашей жизни – дару человеческого общения. В эпоху грандиозного обогащения наук, в эпоху слияния чувства и мысли в Советской стране совсем не случайно то, что в поэзию приходят образы науки, а наука начинает говорить поэтическим языком. Разве мы, люди разных профессий и одной судьбы, не обогащаем друг друга, обмениваясь выработанным годами опытом особого видения мира?

Вероятно, моряк, ботаник и минералог одинаково воспринимают прелесть южной растительности, с равным удовольствием любуются блестящей листвой цитрусов, нежной зеленью чайных кустов. Но вот, например, у Ферсмана их правильные ряды вызывали, кроме того, еще и геометрические образы. Шпалеры приморских садов напоминали ему о великих законах кристаллов, о решетках, по сеткам которых выстраиваются атомы в своих упорядоченных постройках.

С палубы уходящего в Батуми теплохода Ферсман следил за игрой двух красок, поразивших его воображение в потийском порту. Налево, как конусы маленьких вулканов, один за другим вдоль каменного мола высятся массы буро-черной земли. Огромные экскаваторы медленно, уверенным движением своих пастей захватывают из вагонов тонны руды, высоко поднимают ее к небу, потом со скрежетом бросают ее черным дождем на вершину конуса. Это лучшая в мире марганцевая руда – осадок древних морей, которому суждено быть поглощенным пылающими жерлами печей металлургических цехов. Из черной земли родится новый металл для машин и снарядов… А справа медленно и тихо извлекает экскаватор белоснежную муку. Растут белые конусы, ослепительно сверкающие на южном солнце. Это привезенный из Хибин камень плодородия – апатит. Он пришел сюда из скал Хибинских гор, вынесенный горячими парами и расплавами из глубин земли.