Текст книги "Божественная игра"

Автор книги: Олег Котенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

* * *

– Молодец, братец Свон! Ведьма рассмеялась и закружилась на месте, расставив руки в стороны. Из ее широких рукавов посыпались маргаритки, а темно-рыжие или даже светло-каштановые волосы взвились вихрем. – Хороший ход, правда? – сказала она. – Вот бы всегда так везло! А теперь сыграй мне что-нибудь... Свон нахмурился, подобрал с земли лиру и принялся перебирать струны. Как сороконожка не задумывается, какую ногу поставить вперед, а какую вслед за ней, так Свон не задумывался, какая струна за какой следует... А Ведьма взмахнула еще раз рукавами и ударилась всем телом о Сферу.

* * *

Мы сидели среди скал долго и когда воздух начал наполняться мраком, я подумал, что уже вечер. Но сумерки вдруг расступились на секунду, полыхнул синий огонь, а через несколько секунд ударил гром. Началась гроза, упали первые капли, крупные и тяжелые. "Нет, подумал я, – та гроза была не последней, наверное, эта последняя". Гром ударил вновь. Как же громко, а звук еще отразился от камня. Голова будто оказалась в эпицентре взрыва. – Надо уходить, – сказал Норкаус. – Куда же идти. Посмотрите, скалы вверху сходятся, мы будто под колпаком. Снаружи скорее всего хлещет ливень, а здесь достаточно отойти... Гром заглушил мои последние слова "к стене". Лицо Димитрия вдруг стало серьезным, словно надели на него стальную маску, идеально похожую на человеческое лицо. Он покачал головой. Когда гром прогремел в следующий раз, рядом со мной упало что-то гораздо тяжелее дождевой капли и даже градины. Я наклонился... мелкий камешек. Может, молния ударила в скалу?.. А в следующю секунду грохот заглушил даже раскаты грома. Скалы рушились, падали громадные обломки и гравий, пыль наполняла воздух. Вот почему Димитрий хотел уйти. Надо было послушаться... Инстинкт самосохранения заставил меня прыгнуть в центр, к расколотой глыбе. Рядом все время маячила фигура Норкауса. – Мертвые скалы, мертвые! – кричал он. – Сами умерли и нас с собой забрать хотят! Нам на погибель – мертвые! Отверстие вверху быстро расширялось. Нам на головы хлынул столб дождя и быстро прибил пыль к земле. Кажется, даже скалы утихомирились, встретившись с водой. Грохот обвала затих, только молнии сверкали да гром гремел с прежним остервенением. Но выход! Выход был завален сотнями тонн красного камня...

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ГОРОД ИЗ ЖЕЛТОГО КАМНЯ.

06

Все длилось только одно незримое мгновение. Марсель даже не успел ничего почувствовать. Может быть, только холод немного обжег кожу. Вот он, город, о котором рассказано столько историй, в том числе им самим. Тот, в котором прошла почти половина его жизни, половина, оставившая неизгладимый след в сознании. Многие теперь назовут Марселя сумасшедшим. Многие теперь поставят на него клеймо. Но он переживет и это, потому что пережил уже все то, что перемалывало людские души в кровавую кашу, и остался при этом человеком. Эфолеан Мантус, Навелиин Ренастр, Кен Валлсен, Анатолий Корщеев... Почти в каждом новом месте, будь то город или государство, он назывался новым именем. Но имя родное, данное матерью и отцом Марсель Лавуазье. Марсель – это то, что привело бы простой человеческий ум в смятение и озадачило бы на многие годы. Он, как сам иногда говорил мимолетным подругам, давно перестал быть человеком. Потому что не может человек жить вопреки всем существующим законам и отрицать саму возможность смерти. Марсель отрекся от многого, в том числе и от неизбежного конца, пожертвовал этим ради... ради зерна совершенства, брошенного в его душу. Только прорастет ли когда-нибудь это семя? Когда оно оживет, тогда и станет Марсель Лавуазье тем, кто не нуждается даже во Вселенной, тогда он получит способность творить и вырвется на свободу, и растопчет этот жалкий мир. И станет богом... Городская стена из желтого камня, зубцы сверху – за ними можно спрятаться от стрел осаждающих. Или, если повезет, от неудачно пущенного катапультой камня. Только небольшого камня – большой разнесет зубец и у него еще достанет мощи, чтобы размозжить голову тому, кто будет скрываться на стене. Ветхие ворота-мост никогда не поднимались, а ров давно иссох и пошел трещинами. В этих трещинах очень любили жить гадюки. Так что, смертельность его ничуть не уменьшилась: в теплый день выложенный камнем ров просто кишел змеями. Марсель проскользнул по гнилым доскам ворот внутрь, вдохнул запах пустых улиц. Хотя нет, улицы не были пусты. На веревке во дворе болталось белье, стояли у дверей два ведра с водой, лотки на базаре полны товаров... Люди были здесь мгновение назад, а куда делись – неизвестно. Или не было их никогда, а город вместе с его мостовыми и домами просто мираж в пустыне? Поскрипывает дверь на ветру – забыли закрыть, отошли на минутку, забежать в соседнюю лавку, а дверь прикрыть забыли. Только белье на веревке обветшалое, истлевшее, как только держится. Прогнило насквозь полотно. Наверное, если бы не висело, а лежало где-нибудь в углу, так и кишело бы червями. А вода в ведрах застоявшаяся, зеленая, вонючая. И дверь на ржавых петлях, потому и скрипит, а сама вся рассохлась да перекорежилась. А сладости на базарных лотках – так тут вообще лучше промолчать... Пуст город, пуст уже много лет, много сотен лет. И нет в нем ни единой живой души, кроме Марселя, но он не в счет. Эх, как давно не касались ладони желтого камня, из которого выстроен весь город, как давно не ходили стопы по многочисленным мостовым. И зря говорят, что одиночество угнетает – нет! Неправда это! Не знал настоящего, чистого одиночества тот, кто это сказал! До хрустальной прозрачности чистого от чужих мыслей, от зависти, от злобы, от приторной доброты, от лживого сочувствия никому не нужного. Когда никто не мешает жить, когда никто не плюет в душу и не сыплет туда сахар, когда не лезут в эту самую душу грязными руками и сапогами – вот, что такое одиночество. Нирвана. Сансара. Марсель сел на каменную скамью. Посреди площади высился фонтан – замысловатая скульптурная композиция с десятком фигур в самых необычных позах. Марсель прикрыл глаза, представив как искрится на солнце вода, льющаяся с рук каменных женщин и мужчин. Фонтан в городе был один. Зато многие улицы и площади украшали искусственные пруды и озера. Теперь они превратились в болота, а вскоре станут просто кучами торфа. Наверное, раньше город был очень красив. Конечно, был. Марсель вспомнил тот день, когда он, раздавленный свалившимся милостию божьей на плечи несчастьем, забрел сюда. Тогда камень был желт, как яичный желток, даже светился на солнце. Вдоль улиц тянулись рябиновые и каштановые аллеи, кое-где шумели тополя. Деревья жили долго, Марсель ухаживал за ними как мог, но ведь они не вечны. Стража была доверчива, люди приветливы с незнакомцем. К тому же, город – жаль, не удалось запомнить названия – был крупным торговым центром, находился на пересечении многих торговых путей. Сюда постоянно приходили караваны, сплошным потоком шли ковры, кувшины, ткани, драгоценности, сувениры... Такие невиданные дива повидал Марсель здесь, что и не выдумаешь! Особенно хорошо запомнился театр. Нет, театр был не обычный, особый. В небольшом зале свет распределялся таким образом, что вглубине сцена была погружена в темноту и люди, одетые во все черное, орудовали куклами, предметами, одеждами и разноцветным освещением, создавая неповторимое по красоте и экстравагантности представление. Солнце плыло к горизонту, красный, даже багровый шар. Устало Солнце за день – а ну, попробуй всю землю светом и теплом наделить. Смотрел Марсель на заходящее светило и щемило у него сердце... Томилось в тревожном предчувствии. Пролетела на городом последняя вечерняя птица. Вся природа готовилась ко сну. Близится осень, овладевает миром усталость от жаркого лета, от белых, горячих дней, от жарких ночей, от летнего оживления. Теперь нужно набраться сил для следующего утра, для следующего лета, чтобы можно было опять плясать в бешеном хороводе, без устали кружиться и гореть... Зажглась на небе первая звезда. Поднял Марсель к небу глаза, отразилась в них ночная чернота да там и осталась. Встал он со скамьи, взвыл от боли внутренней и внешней, от серой тоски, от сознания своей судьбы. Благодарность богам, играют людьми как хотят – то улыбнутся и тогда в глазах горит белый свет, все идет правильно, все идет хорошо. Поиграют да и оставят. И наполняется взгляд чернотой... Марсель согнулся пополам, упал, корчась и брызжа слюной. Крик застрял в горле, стон... стон только и мог пробиться наружу... Полностью потемнело небо, взошла Луна, наполнила ночной воздух серебристой синью. И тогда встал с залитой потом и кровью мостовой... не человек, не Марсель Лавуазье, а демон Марсель. Тот, кто выжег жизнь из Города Желтого Камня. И сорвал вывеску, что была прибита перед воротами, и залил тогда все вокруг человечьей кровью. Той, что не смог вместить в себя, не смог выпить. И этим навсегда отвадил купцов. Теперь торговые пути странным образом изгибаются, чтобы была возможность пройти подальше от Города Желтого Камня.

Голод... Это не обычный голод, когда хочется наполнить желудок, это совершенно особое чувство. Я триста лет не был в шкуре демона. Может, больше, может, меньше. Я не считал. Но то, что все это время я не утолял свой голод, который больше никому ощущать не дано, это факт. Мне хотелось... Пожалуй, тепло мостовой перед воротами сохранилось до сих пор. Я залил ее кровью в первый же день. Кровь доходила до щиколоток. Она текла по мостовой, заполняла ямки и выбоины. Похоже, тогда пошел настоящий дождь из крови. Я, Марсель, Мефистофель, часть той силы, что вечно хочет зла и... нет, эта часть цитаты не про меня, с огромным удовольствием повторил бы все это. Да, Луна сегодня ночью особенно ярка. Пойти прогуляться, ведь город все равно пуст. Что я найду здесь? Люди никогда не забудут жуткой славы, еще много тысяч лет пройдет, сменятся сотни поколений, прежде чем сотрется из преданий упоминание о демоне, в одну ночь истребившем население большого торогового города, известного во многих странах. Так что, селиться здесь уже никто никогда не будет. Как же все изменилось! Я помню, раньше там, за рвом, начиналась дорога, она бежала через пшеничное поле, пересекала деревню, потом лесок, а уж потом впадала в еще один город. Поменьше и не такой пышный, зато стоявший на реке. Небо, как там было красиво! Берега реки, обсаженные фруктовыми деревьями, каждую весну будто снегом укрывались. А в августе ветви гнулись от тяжелых плодов. Я не стал трогать тех людей. Никогда на земле не было места лучше того городка! Но прошло очень много лет, все изменилось. Уже не колышется золотое море, дорога искривилась, поросла сорняком, по обочинам темнели громадные татарники – так некоторые называют растение с покрытым колючками травянистым стволом и сиреневым цветком. Видно, на поле все же высадили что-то, с чего хотели получить урожай, но так и забросили на полдороги. Поле заросло сорняком, пшеница выродилась... Зато лесок разросся в настоящий лес. Молодые деревца, тонкие стволы, куда все это делось? Теперь я видел громадные деревья, широченные кроны, слышал мерный шум листвы. Тропинка безнадежно затерялась среди коряг и старых муравьиных куч. Где-то рядом – болото. Слышно по запаху. Да и комары дают о себе знать. Интересно, эти насекомые хоть когда-нибудь спят? Или... Вот уж бестолковые создания! В упор не видят разницы между человеком... и... человеком и мной. Вот он, городок, там, впереди. Серебряно поблескивает лента реки. Она как раз не изменилась, даже изгибы берегов остались прежними. И все так же спокойна. И городок – мирный, спокойный, не огороженный дурацкими стенами. До него – рукой подать. Доносятся голоса, горят окна, ведь еще совсем рано. В былые времена в такую пору, летом, городок не засыпал до самого рассвета, потом утихал на несколько часов и расцветал вновь. Он назывался Мерсенвилль. И сохранил свое название: у дороги, на толстом деревянном шесте висела табличка – белые буквы на зеленом фоне. Как приятно вновь очутиться в знакомом месте... Он такой... беззащитный... Мерсенвилль. Темные улицы, безлюдные. Может, это от того, что на окраине? Может, Мерсенвилль разросся и теперь стал настоящим городом, ничуть не хуже Желтых Камней? Занял его место? И нет фонарей, хотя там, ближе к центру, стоит желтое свечение. Освещаются только главные улицы. Прямо перед моим носом распахнулась дверь. Я отпрыгнул в тень, прижался к стене, ожидая чего-то. Кабачок "Эфес шпаги Клоррена" с вывеской, на которой изображен рыцарь в доспехах, синем плаще и с узким длинным мечом в руке. Совсем маленький и простой кабачок. Вышел мужик, рабочий, судя по виду, крестьянин. Мужик. Интересно, чей теперь Мерсенвилль? Раньше, помню, на западе стоял замок сеньора Лавфгарра, ему и принадлежал городок. Или теперь уже нет вассалов и сеньоров? Хрен знает, какие времена настали... Мужик окинул улицу стеклянным взглядом, захлопнул за собой дверь, шагнул в неопределенном направлении. Если он продолжит свой путь по прямой линии, то упрется в стену дома напротив. Небо, как я голоден, как долго я не был в шкуре... Мужик был сильно пьян и не понял, что с ним случилось. Он успел только хрипло вскрикнуть, падая на землю, и взмахнуть руками. И все. Я свернул ему шею, наверное, самый быстрый способ умерщвления. Кровь у него была горьковатая, но после стольких лет человеческой диеты она показалась мне медом... На рассвете я вернулся в Желтые Камни, отяжелевший и усталый. Это все равно, что... а, неважно. Тело мужика я отнес на кладбище и зарыл там. Ну что ж, можно сказать, я его похоронил. Люди всегда делают так – закапывают мертвецов. До сих пор не понимаю зачем? Удобряют землю? Ведь лучше сжечь... Голова отяжелела от крови, ноги слушались плохо. Я ждал рассвета. Небо светлело чертовски медленно. Мне хотелось поскорее покончить с этим, пока еще плавает в голове туман и ощущения смешались в одну кучу. Сейчас боль будет не такой сильной. Вот, наконец, краешек солнечного диска показался над горизонтом. Древний инстинкт, отсутствующий у людей, заставил меня отодвинуться в сторону, подальше от полоски света, ползущей по мостовой. Но я вернулся обратно. Правда, следил за светом с невольным ужасом. Любая другая тварь непременно умерла бы, испарилась, обратилась в пепел, но я – особый. Раз уж мне не суждено умереть, надо познать жизнь и не-жизнь во всех их проявлениях. Свет подобрался вплотную, обжег ступни и горячая волна боли раскатилась по телу...

* * *

Проснулся я человеком во всех смыслах этого слова: во-первых, в человеческом обличье, во-вторых на душе было легко и светло... Как никогда. Да, никогда еще мне не было так хорошо. За исключением, конечно, часов, которые я проводил в тайваньских погребках, наполненных сладковатым дымом, который нельзя вдохнуть, который сам лезет в легкие и расползается по всему организму. И тогда... Но это не в счет, это все искусственно и неестественно. Я оделся. Есть мне совершенно не хотелось, а хотелось только прогуляться. И я отправился туда, в Мерсенвилль. Написано море книг по демонологии с описанием всевозможных существ и простых ведьм, а также способов борьбы с ними. Все это средневековая литература, авторами которой были полуграмотные инквизиторы-неудачники. Ни одна такая книга из числа виденных мною не содержит даже капельки правды. Ведьм никогда не жгли на кострах, их место всегда занимали глупые бабы или же сумасбродные девчушки, настоящие сумасшедшие. Или же лица мужского пола. Им все равно нечего терять, дураки были во все времена. Мы же... Мы или стояли на площади в толпе наблюдающих, или подписывали приговор, или подносили факел. Это мы выдумывали изощренные пытки, которыми прославилась инквизиция на все времена. Это мы – кто же еще мог целые дни и ночи проводить в подземельях? – выбивали из людей признание. Часто в числе "обвиняемых" были те, кто насолил чем-то церкви. Или другим высокопоставленным лицам. Или те, кто слишком много знал поговорка "будешь много знать – быстро постареешь" переросла в "будешь много знать – долго не проживешь". И всегда золотым звеном в этой цепи были мы – те, в кого слепо верили, но под чьим началом невольно ходили все от мала до велика. На улицах царило тревожное оживление: все без исключения сочувственно качали головами и шептали что-то друг другу на ухо, хотя пятьдесят процентов не имели ни малейшего понятия о произошедшем. А произошло вот что – пропал человек. Мелкий землевладелец, он владел небольшим куском земли за городом у реки, бревенчатым домом. Молодая жена металась по улице, поминутно протирая платком воспаленные глаза. Я походил немного, поцокал языком, бросил несколько сожалеющих взглядов по сторонам и отправился в центр. Туда, где площади окружены лавками и кабаками. Где всегда много людей, где есть за кем понаблюдать. Интересное изменение – мостовую на площади заменили дощатым настилом. Лошадиные копыта гулко стучали по нему, грозя проломить. Но, видимо, доски твердые и толстые. Только – зачем? Я зашел в пару кабачков, выпил пару бокалов пива – в каждом разное, где светлее, где темнее, где горче, где слаще. Покружил еще немного по улицам, поглазел на витрины и собрался уже обратно, но что-то привлекло мое внимание... Кто-то. Человек. Мужчина, на вид лет... трудно определить, но волосы уже седые. Я его где-то уже видел, только где... Ладно, неважно. Может быть, просто дежа-вю, такое случается довольно часто. Желтые Камни после Мерсенвилля показался огромной пыльной библиотекой, где единственный звук – шорох передвигаемых книг. Вечная тишина. Самый большой дом в мире, ни у кого такого нет. Мой дом целый город, подумать только! Я прошелся по домам. Искал что-нибудь, что-нибудь интересное, что могло сохраниться после нескольких сотен лет забвения. Книги. Да, здешние люди часто покупали книги. В основном, в Желтых Камнях жили люди образованные, не всякое там... Но книги почему-то все однотипные: романы на розовой бумаге, иногда – исторические романы. Это поинтереснее, только кто знает историю лучше меня, прожившего все, что происходило в мире? Драгоценности – они мне не нужны. Продать? В принципе, никогда не знаешь, когда понадобятся деньги. Можно, можно собрать драгоценности и разом... нет, лучше частями сплавить торговцам. Пригодится. Все, больше в домах искать нечего. Все остальное давно истлело, рассыпалось плесенью. Или вынесли вкрай осмелевшие воры. Я выбрал какую-то книжицу и уселся ждать заката.

Вечером я опять отправился в Мерсенвилль. Жаль, Луны сегодня не было. Небо заволокло тучами до самого горизонта. Но мне все равно. В темноте я вижу так же ясно, как люди на свету. Добыча не шла в руки, как вчера, пришлось ходить по улицам, выжидая неосторожного пешехода. Хотя, нет, неосторожного – неправильное слово. Запоздалого... Удача повернулась ко мне лицом только заполночь. Уже погасли окна, затих говор за дверями, улицы залила тьма и тишина. И я, уже отчаявшись, хотел было лезть в окно и вершить свои дела... когда наткнулся на алкаша, уснувшего прямо на мостовой. Этот был вообще!.. Почти мертв, жизнь едва теплится. Я никогда не думал, что т_а_к можно упиться. И кровь у него на вкус была отвратительной! Меня едва не вырвало! Как можно так гадить свой же организм? Оказывается, можно. Сдерживая тошноту, я поплелся обратно. – Стой, – темный силуэт вырос прямо передо мной. Так неожиданно, что я усомнился, человек ли это. Да, человек... этот тот самый, с седыми волосами, я видел его днем! И откуда столько смелости? Он знает, с кем имеет дело? – Ты что это, человече? – эх, жаль, нет Луны, я б ему показал личико... – Зря ты, Марсель, к былому вернулся. Ведь жил человеком. Голос! Норкаус! Этот голос долго звучал в моих снах... Я похолодел от ужаса. Мне тут же захотелось испариться, убежать куда-нибудь, скрыться... От этого человека нельзя скрыться! Лучшая защита – нападение, мой единственный, крохотный шанс... Но черная рука неумолимо взметнулась, целя мне в лицо. Что-то горячее ударило в глаза, удар отбросил меня на мостовую. И силуэт навис надо мной. Меж пальцев свисал шнурок и крохотный металлический талисман. Странный символ, но сила в нем – молодая, буйная, такая может сломать что угодно. Меня – тем более. Я попытался заслониться ладонями, но он ударил, широко размахнувшись. Шнурок был для меня подобен секире. Огненному топору бога-громовержца, карающего за непослушание и отступничество. Ночь погасла...

07

Я долго ходил кругами, глядел на камни, которые погребли нас под собой. А Димитрий сел прямо на землю и не желал ни думать, ни двигаться. Отчаяние доконало его? Я просто еще не осознал всего произошедшего, это всегда так, понимаешь только потом, вначале все кажется обычным и безобидным. Наконец, мне это надоело. – Димитрий, вставайте! Надо выбираться! Слышите! Он лишь мотал головой, тупо уставившись в землю. Я бил его по щекам, дергал за волосы – никакой реакции, он был похож на психа, которого накачали всякой психотропной дрянью. Взяв за бодбородок, я поднял его лицо кверху и заглянул в глаза. Мне стало страшно. Лучше бы я не видел этого. Лицо без выражения всегда вызывает страх или хотя бы недоумение. Глаза Норкауса – пусты, мышцы лица непроизвольно сокращаются, складываются в гримасы. Нечто, похожее на приступ эпилепсии, только не бьется он в судорогах и не брызжет пена изо рта. Может быть, это другая нервная болезнь? Но раньше я такого за ним не замечал... Надо подождать, если это приступ, то он пройдет. Если же это последствие шока, то мы обречены. Дождь закончилася, небо расчистилось, в наш каменный мешок заглянуло солнце. И заиграло на мокрых камнях. Встал в воздухе пар, видно было, как плывет он над землей и ползет по скалам. Что же делать? Разобрать завал – нереально, тем более вполне вероятно, что скала просто развалилась там, где проходила щель-выход. Карабкаться наверх? Я осмотрел уцелевшие скалы – почти отвесная стена, кольцом вокруг меня, еще и мокрая. Но влага испарится... Копать? Еще более глупо. Кто знает, как глубоко корни этих скал. Выходит, только лезть через верх. Но что тогда делать с Норкаусом? Как поднять его тело на такую высоту? Солнце усердно разогревало остатки Красной скалы. Вот уже и высохла шершавая поверхность. Я осторожно ступил на груду обломков, взошел на ее верхушку. Уцепиться практически не за что, только мелкие выступы. Но, говорят, в экстремальной ситуации в человеке проявляются вовсе нечеловеческие способности. Я с огромным трудом дополз до середины, прилепился к стене, будто паук, и поглядел вверх – заманчиво сияло синее небо в обрамлении солнечного света. На край жерла, иначе и не назовешь, села пичуга. Интересно, как ее зовут... Все внутри меня похолодело и сдалось в один тугой и до безобразия липкий ком. Кажется, этот комок тяжелее всех этих скал вместе взятых. И он тянет меня вниз, отрывается от скалы... Время растянулось, все движения вокруг меня стали чудовищно медленным – пичуга уже, наверное, минуту поднимала крылья, чтобы взмахнуть и взлететь. Я рванулся вперед, к скале, вцепился в камень пальцами, сжал так, что на коже выступила кровь. Вот он, выход, еще немного вверх, пока не иссяк порыв!.. Когда голова перестала кружиться и время потекло с обычной скоростью, я уже сидел на узкой кромке. Внизу паровала мокрая земля и сидел, качаясь, Димитрий Норкаус.

Через два часа я уже вернулся с мотком прочной веревки и двумя помощниками – спасать мирата вызывался каждый второй, а каждый первый был просто уверен, что пойдет он. Это не благородство, отнюдь: каждый надеялся на благодарность мирата, например, освобождение от налогов, если не пожизненное, то хотя бы на год. Они оба работали на шахтах сеньора Каприццио. Он очень гордился богатой примесью римских кровей в своих жилах и считал себя хозяином половины мира. Правда, по мере приближения к Красным скалам, храбрость шахтеров потихоньку улетучивалась. Они все чаще оглядывались, бросали друг на друга опасливые взгляды. Я боялся, что они могут в любой момент все бросить и сделать ручкой, забыв и о налогах,и о мирате. Но этого, слава Небу, не случилось. Мы благополучно дошли до скал, представлявших собой довольно плачевное зрелище. Громадные трещины, груды обломков – вот то, во что превратился массив за одну только ночь. Видно, и от молний скалы тоже пострадали: тут и там виднелись оплавленные грани. Камень плавится! Подумать только, какая же мощь заложена в молнии, что плавит даже камень! Наверное, от человека не осталось бы даже пепла. Взбираться наверх было уже сложнее, особенно неуклюжим рабочим. Они привыкли к ограниченности движения, в них не было необходимой ловкости. Они ломились по камням, как два медведя. И каждый раз мое сердце проваливалось глубоко, куда глубже пяток, когда за ними с грохотом осыпались камни. Я первым заглянул в дыру. И увидел Норкауса, он уже не сидел, раскачиваясь, он ходил по своей камере. – Димитрий! – он поднял голову, сощурился, видимо, яркий свет причинял боль его глазам. – Держите веревку! Один конец каната держали мои помощники, а другим обмотался Норкаус. И мы, медленно и осторожно, подняли его. Димитрий был бледен, а кожа его холодна, холоднее льда. Я заметил, что он едва держится на ногах и поспешил доставить его в город.

Димитрий сидел на кровати, держал в руках чашку с дымящимся чаем, смотрел в стену. Бледность уже оставила его лицо, в движениях появилась твердость и уверенность. Да и по всему было видно, чувствует он себя гораздо лучше. Чем тогда, на камнях, когда он был холоден, дрожал то ли от холода, то ли от страха, то ли от слабости. Широко распахнутые глаза, бессвязный говор, непроизвольные движения. Я сел напротив. – Что с вами произошло? – наверное, в десятый раз спросил я. – Ничего... Я просто смотрел, следил, слушал. Меня там вообще не было и нечего было меня бить и таскать за волосы, ты только мешал. – Вы ужасно выглядели. – Да и чувствовал я себя не лучше. Я чуть было не умер там, зато сумел проследить за Марселем, узнать, где он. – И? – Не так уж далеко. Прыжок занял бы всего мгновение, если найти хорошее место. Марсель, поганец, сжег все, что было в скалах. Но и прыжок был отличный, моментальный, не занял времени _вообще_! – Как такое может быть? Все, что ни делается, требует времени. – Смотря что делается. Говорю же, Марсель использовал коллосальное количество силы, а подобная операция... В общем, аналога ей просто не существует, это действие с тонкими материями. Тебе это трудно понять. Прыгнуть отсюда у нас не выйдет, надо искать другое место...

* * *

За Красными скалами лежала пустыня. Именно отсюда приходил горячий сухой ветер, редко, правда, но приходил. В жаркое лето, когда Солнце и не сходило с небосклона, только, пожалуй, на несколько часов – на ночь. А в остальное время безжалостно жарило землю. Вот тогда и приходил ветер, словно довесок ко всем несчастьям. И выжигал все оставшиеся посевы, высушивал землю до такого состояния, что она даже не каменела, а рассыпалась под ногами. Идешь, а она крошится... Пустыня не имела имени. Или имела, но у народов, живущих по другую ее сторону. Каменистая почва со следами соли, песка совсем мало и тот снесен в большие холмы-барханы. Кое-где – редкие колючки, в высоту сантиметров десять, зато корень, я слышал, может быть до пятнадцати метров. В воздухе висел запах раскаленного камня – один раз такой услышишь и на всю жизнь упомнишь, совершенно особый запах, сравнить не с чем. Может быть, только с запахом земли в этой же пустыне. Земли, которая давно перестала быть почвой, а превратилась в одну гигантскую растрескавшуюся глыбу. Даже осенние и весенние дожди не могли возродить в ней жизнь. С собой мы взяли много воды и гораздо меньше пищи. Еду, как сказал Норкаус, можно найти даже в этой пустыне – сверху неприметное такое растеньице, а корень у него как арбуз. Размерами. А по вкусу сырая репа. Шли мы целый день, только один раз остановившись на отдых у огромной выглаженной ветрами глыбы. Скудная тень не давала прохлады, но защищала от лучей Солнца. Вообще, удивительно, насколько разнится климат в пустыне и в долине с той стороны скал! Непонятное природное явление! Здесь – настоящая Сахара, даже жарче и суше, а там – обычная осень средней полосы. Норкаус говорил, что в этом мире есть гораздо более необычные странности и что на эту внимание обращать вообще не стоит. Здесь и день длиннее, и Солнце поднимается выше, словом, все не так. Не так, как должно быть. Может быть, если хорошенько посмотреть, можно увидеть, что эти регионы разделяет нечто большее обычных скал?.. Вечером пустыню залил багрянец. Все стало темно-красным: и небо на западе, где висело, как яблоко, солнце, и камни, и барханы, и сам воздух. Оптический эффект. О таком нужно в учебниках физики писать как о чудесных явлениях в природе. Ведь на нашей Земле такого не увидишь – нет там света, способного окрасить воздух. Костер разводить было не из чего да и незачем: камни так нагрелись за день, что можно было спокойно класть еду на них. Только хлеб, сушеная рыба и мясо сами достаточно разогрелись в наших мешках. Я боялся, что хлеб зацветет, покроется бело-зеленой плесенью. Тогда придется выбрасывать большую часть наших запасов, не будешь ведь есть эту гадость! Хорошо, если он высохнет. Сушеные лещи истекали жиром. Это от температуры. И я в очередной раз укорил Норкауса за неправильность выбора: ведь рыбу прежде чем сушить солят, после нее нас будет мучить жажда. На что Димитрий ответил: "Больше взять было нечего, другая еда испортилась бы уже к полудню". Мы поели, завернулись в одеяла и легли спать. Завтра нужно встать пораньше, пока не жарит солнце и успеть пройти как можно больше. ...Малиновый огонь взрывает тьму. Он словно исполинский клинок, режет, мечет, рубит, рвет все на части. Столб огня прыгает в темноте, высвечивая камни, деревья, людей, дома. Он исходит с небес. Звезды, слившись в одну, пали на землю разрушительным пламенем. О Боги, о великое Небо, нет! Огненный палец втирает в землю все, до чего может дотянуться. Люди заходятся в криках и падают ниц пред перстом богов, а через мгновение они лежат, растертые в пепел...

* * *

Ведьма устало вздохнула. Видно, ход отнял много сил. Зато она добилась успеха. Вскоре герои – ее и Свона – встретятся и тогда не обойдется без схватки. Возможно, насмерть. Это исход игры. Или нет? Что скажут Боги-судьи? Они создали прекрасный мир. Полный, многогранный, почти настоящий. И Ведьма, и Свон пытались внести в него что-нибудь новое, что видели вокруг себя. Они создавали его максимально похожим на реальность. Свона тоже охватил азарт. Он видел, к чему ведет Ведьма. И сам хотел испытать своего персонажа на прочность. Во что обернется их схватка? Ведь единственно ради этого и творилась Вселенная под куполом Сферы. Следующий ход...