Текст книги "Призрачно всё"

Автор книги: Олег Бондарь

Соавторы: Светлана Томашевская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)

Глава восьмая

В деревню я отправился после обеда. Погода разыгралась не на шутку. После затяжных дождей она словно устыдилась и решила воздать недостающее тепло. Солнце жарило немилосердно, уподобляясь плакатному рабочему из недавних времен, который трудился за себя и за того парня.

Пока тропинка пролегала под кронами деревьев, идти было легко, даже приятно, но потом деревья закончились, и, когда я взобрался на пригорок, рубашка потемнела от влаги, а по лицу ручьями струился пот. Мелькнула мысль плюнуть на все, повернуть обратно, окунуться в прохладный пруд. Но я не поддался. Спешить было некуда и, чтобы не раскисать, уверял себя, что совершаю приятную и полезную для здоровья процедуру.

В таком непрезентабельном виде, немножко взбодренный морально, но угнетенный физически, я доплелся до деревни. Она, судя по всему, была крохотная, состояла из одной улочки, повторяющей изгибы ручья, к которому спускались огороды местных жителей.

Первый, встретившийся дом, выглядел пустым и заброшенным. Осыпавшаяся серая черепица, лишь местами сохранила природный оранжевый цвет. Облупленные стены с торчащей из осыпавшегося лампача соломой и с пустыми глазницами окон почти полностью утопали в густом бурьяне. От штакетника, некогда ограждающего двор, осталось несколько покосившихся кольев, все остальное рачительные соседи наверняка пустили в печку.

Звуки обычные для сельской местности: кудахтанье, мычание, потявкивание. Как будто жизнь бьет ключом, вот только людей не видно.

Я дошел до небольшой площади, увидел традиционный памятник воинам-освободителям, с высеченными на камне фамилиями погибших сельчан. Памятник – ухоженный, газоны вокруг него засеяны чернобривцами, бордюры побелены. Рядом с памятником – здание, отличающееся от сельских жилищ. Бетонный куб со стеклянным фасадом – стандартный магазинчик конца семидесятых, начала восьмидесятых годов прошлого века. Появилась надежда: где еще бурлить жизни, как не возле единственного очага культуры? Но, преждевременная. Ее похоронил поржавевший замок, к которому, судя по виду, давно никто не притрагивался.

Некоторое время покрутился на площади, но из живых существ увидел только пару куриц, лениво разгребающих пыль, и козу, которая, громыхая цепью, неспешно обгладывала кленовые листья. Больше здесь делать было нечего, и я поплелся дальше.

Привычный хаос звуков нарушил скрежет металла, а затем возник и сам нарушитель спокойствия: пацаненок лет десяти, гордо оседлавший допотопный «Орленок». Велосипед – непрезентабельный и страшноватый на вид, от заводской краски ничего не осталось, крылья и багажник отсутствовали, эмаль на руле облупилась и зияла проплешинами. Тем не менее, он выполнял свою функцию и, хотя шумел больше, чем трактор «Беларусь», все же катился по неровной брусчатке, подпрыгивая на камнях и отчаянно виляя. Мальчик, одетый лишь в шорты, загорелый до черноты, с торчащими клоками выгорелых на солнце волос, рулил в мою сторону. Я поспешно отскочил, дабы не оказаться под колесами раритета.

– Привет! – сказал, когда велосипед поравнялся со мной и улыбнулся, как можно дружелюбнее.

– Добрый день.

Мальчик притормозил и опустил ногу, чтобы удержать равновесие.

– Ты – местный?

– Нет. Я в городе живу. Родители на заработки уехали, так меня к деду с бабой привезли. Теперь я и в школу хожу в соседнее село.

Пацаненок наверняка соскучился по общению и не прочь был поболтать.

– Тебе нравится? – поддержал разговор.

– Еще бы! – восторг был настоящий. – Мне в городе только двойки ставили, а здесь я почти отличник. Даже уроки делать не надо.

– Молодчина!

– Не совсем молодчина. Здесь учителя хорошие. Понимают, что учиться некогда, что нужно за коровой смотреть, за хозяйством, вот и не ставят двоек.

Самокритично, как для столь юного возраста.

– Ты далеко живешь?

– Нет. Вот, – он указал замызганным пальцем на калитку. – А вы, дядя, с города приехали?

– Ага, – в тон ему ответил я. – Твой дедушка дома?

– Конечно дома, где ж ему быть?

– С ним можно поговорить?

– Почему нельзя? Можно. Он любит, когда с ним говорят.

Мальчик отворил калитку, и я без лишних уговоров вошел в опрятный ухоженный дворик. С двух сторон его ограждали жилой дом и летняя кухня, дальше – сарай, еще какие-то постройки. В дальнем конце – летнее стойло для коровы и высокая навозная куча. Но все чистенько и аккуратненько.

Мальчик, бросив велосипед посреди двора, юркнул в дверь. Вскоре из дома вышел мужчин, совсем не старик, лет шестидесяти, а то и меньше. Опрятно одетый, причесанный.

– Добрый день!

Он протянул руку, ладонь – жесткая, мозолистая и крепкая, хотя роста он был небольшого, чуть пониже меня.

– Вячеслав, – представился.

– Степан, – ответил хозяин. – Семенович, – добавил, уловив мой вопросительный взгляд. – Вы к нам по делу или, как?

– Можно сказать, по делу.

– Тогда, давайте присядем.

Он провел меня за летнюю кухню в небольшой сад. Несколько фруктовых деревьев: яблони, груши, еще какие-то деревья, плодов на них я не увидел, и распознать не смог. Отдельно высился большой орех, а под его кроной стояли вкопанные в землю столик и лавочка.

Под орехом – свежо и уютно. Листья не пропускали солнечный свет, терпкий запах казался освежающим, приятным и даже вкусным.

– Рассказывайте, что вас ко мне привело?

* * *

Мне несказанно повезло. Обыщи я всю деревню, лучшего рассказчика не нашел бы. У меня сразу возникло подозрение, что Степан Семенович не простой сельский житель: опрятная одежда, правильная речь. В селе так не одеваются и не говорят.

Степан Семенович и не настаивал на своем пролетарском, вернее – крестьянском происхождении. Он родился и вырос в городе, окончил педагогический институт, попал по распределению в Каменный Брод, в то время в селе еще была школа. Здесь женился, здесь и остался, работал директором школы в соседнем, более благополучном селе.

Все это он рассказал, когда я поведал о цели своего визита, точнее выдал заготовленную версию о том, что собираю материал для книги.

Про усадьбу Степан Семенович знал не то чтобы много, но и не мало.

Жил до революции помещик, старики рассказывали – не бедный. Потом его или большевики убили, или за границу сбежал. Разговоры о спрятанных сокровищах долго будоражили горячие головы. В свое время Степан Семенович и сам грешил кладоискательством. Откопал немецкую каску, пришедшие в негодность каминные часы, старый утюг, на том и успокоился.

Возможное родство новой хозяйки усадьбы с бывшим помещиком отрицать не стал, правда, ухмылка на его лице нарисовалась скептическая. Мол, кто его знает, где правда зарыта, а я останусь при своем мнении, которое вслух высказывать не собираюсь.

Мы проболтали часа полтора. В сущности, ничего нового я не узнал, но и время потратил не зря. Пришел к выводу, что дальше расспрашивать сельчан бесполезно и со спокойной совестью отправился домой.

На выходе из села обогнал автомобиль, небольшой, зелененький, несерьезный, словно игрушечный. Проехал мимо, потом остановился, сдал назад и поравнялся со мной. С водительской стороны опустилось окошко.

– Послеобеденный моцион?

– Скорей экскурсия по местным достопримечательностям.

Тома улыбалась, что казалось странным, ведь я привык считать ее ледяной глыбой.

– Садись, подвезу.

Отказываться глупо, да и зачем?

– Ну и как тебе здесь? – то, что она сразу перешла на «ты» меня совершенно не смущало.

– Нормально. Красиво, но скучновато.

Тома двусмысленно хмыкнула, а я снова вспомнил слова Влада, в которых недавно усомнился. Может он прав, а недавние понты предназначались лишь Иннокентию Вениаминовичу, точнее, Кеше?

– Все условия для творческого человека. Ты – ведь творческий человек, я не ослышалась, когда представляли?

– Смотря, что подразумевать под творчеством, – увильнул от прямого ответа, так как в ее вопросе уловил издевку.

– Мудро, – изрекла Тома и сосредоточилась на управлении.

Дорога круто сворачивала и ныряла вниз, где виднелся ставок. За греблей снова начался подъем, когда его преодолели, я увидел дом Влада.

– Все мы творческие люди, – словно и не было долгой паузы, продолжила женщина. – Каждый из нас творит по-своему. Кто творит, кто – вытворяет. Некоторые предпочитают творить в одиночестве, некоторые… Славик, как ты относишься к коллективному творчеству.

Вопрос был с подтекстом.

– Трио и квартеты напрягают, но против дуэтов, если партнер хороший, ничего не имею.

Она отвлеклась от дороги, благо, мы едва катились, и посмотрела на меня новым, оценивающим взглядом. И, мне показалось, осталась довольна увиденным.

– Интересный ты собеседник. Я бы пофилософствовала на эту тему, жаль, уже приехали…

– Можно продолжить вечером за чашечкой кофе, – зачем-то предложил я.

– Вариант.

Она открыла дверцу и скрылась в доме прежде, чем я успел выйти из машины. Нет, «скрылась» – не то слово. Ушла, уплыла: гордая, независимая, привыкшая, чтобы мужчины штабелями валялись у ее ног. Охотница! Диана, не знающая промахов, всегда разящая цель наповал.

Вспомнил о Наталке, но успокоил себя, что легкий флирт – нормальное явление для свободного от семейных уз мужчины. Наталка – хорошая девушка, возможно, я даже влюблен в нее, но пока ничем не обязан. Когда наши отношения станут серьезными, тогда пусть совесть и укоряет. А пока размышлять не о чем, легкий флирт он и есть легкий флирт.

* * *

После освеженного кондиционером воздуха, жара шибанула с убийственной силой. Странный сентябрь выдался, аномальный. То дожди и холодина, то вот тебе на! Градусов тридцать, наверное.

Я взялся за ручку двери, когда с противоположной стороны дома послышался неприятный треск. Любопытство пересилило желание скрыться в прохладе, и я усыпанной гравием дорожкой двинулся в обход здания.

В тесном внутреннем дворике, образованном гаражами и другими хозяйственными постройками, увидел трактор с прицепленным к нему допотопным, еще советских времен, дизельным компрессором. Он тарахтел на холостом ходу, вздрагивал, подпрыгивал, распугивая местную живность и отравляя воздух выхлопными газами. Двое рабочих в оранжевых спецовках соединяли куски шлангов и проталкивали их в окошко цокольного этажа.

Здесь я еще не был и посчитал, что не совершу ничего крамольного, если попытаюсь заполнить имеющиеся белые пятна. Любознательность – черта свойственна каждому, потому и отмазка, если кто увидит, железная. Мое поведение не вызовет подозрений.

После подслушанного разговора, происходящее было для меня более-менее понятным. Смущала лишь одна неувязочка. Если Наталья Владимировна пыталась сохранить все втайне от Влада, да и, вообще, круг искателей сокровищ должен быть ограниченным, каким образом она собиралась объясняться с рабочими?

Крутая каменная лестница упиралась в приоткрытую дверь, проскользнув через нее, я оказался в обширном помещении с подпирающими потолок бетонными колонами. Дневной свет проникал сквозь небольшие окошка, но, невзирая на это, под потолком горели спрятанные за круглыми плафонами лампочки. Свет их казался тусклым и лишним.

Не особо присматриваясь, я двинулся вдоль протянутого рабочими шланга, и вскоре оказался возле еще одной двери. Ступеньки за ней вели непосредственно в подвал. Я уже спустился почти до половины, когда навстречу вынырнул Иннокентий Вениаминович. Несмотря на подвальную прохладу, лысина его лоснилась от пота. Накинутый рабочий халат, доходящий толстячку почти до пят, был в мокрых пятнах, вымазан известкой и еще чем-то, не поддающимся определению.

– Славик? – удивился он. – Ты что здесь делаешь?

Меня здесь не ожидали, более того, судя по растерянности в голосе, мое присутствие было нежелательным.

– Интересно, – ответил, как можно беззаботнее. – Сейчас это единственное место в доме, где что-то происходит.

– А, – пришел в себя Кеша и притворно равнодушно махнул рукой. – После дождей поднялись грунтовые воды, вызвали рабочих, чтобы посмотрели коммуникации. Рутина. Тоскливая, утомительная рутина, без которой, увы, в нашей жизни не обойтись. Не советую спускаться: пыль, грязь, к тому же – вонь ужасная.

Он взял меня за локоть, вроде бы неосознанно, но настойчиво подталкивая назад к выходу. Потом, испугавшись, что вымажет мне одежду, резко убрал руку и вытер ее об халат, как будто этим запоздалым движением можно было исправить оплошность.

– Мне по долгу службы положено помогать по хозяйству.

По какому такому долгу объяснять не стал, но завелся не на шутку. Язык его не знал отдыха. Он молол чепуху, к которой я не прислушивался, до тех пор, пока мы не оказались на улице. Здесь, наконец-то, успокоившись, Кеша ненадолго умолк. А потом и вовсе оставил меня в покое.

– Я быстренько умоюсь и переоденусь, а потом, не встретиться ли нам в баре?

Я ничего не обещал и чувствовал его внимательный, настороженный взгляд до тех пор, пока не укрылся за стеной здания.

* * *

После изнурительной прогулки мне тоже не мешало принять душ.

Пока мощные едва теплые струи омывали тело, в голове вертелся лишь одни вопрос: как проникнуть в подвал и посмотреть, что там делается? Не то, чтобы я настолько проникся выполнением задания, мне самому было интересно. Кладоискательство – заразная болезнь.

Освежившись, я спустился в бар, там никого не было, наверное, Иннокентию Вениаминовичу не просто было отмыться от подвальной грязи. Заглянул на кухню, в ней, к счастью, тоже – никого. Дверь во внутренний дворик не заперта. Я выглянул наружу, увидел все тот же трактор и уже привычно тарахтящий компрессор.

Вход в подвал располагался рядом и, по-видимому, он был единственный. Чтобы убедиться в этом, я внимательно осмотрел помещение: только стенные шкафы, холодильники, никаких потайных дверей. Словно невзначай, закатал дорожку, и тоже, ничего, кроме линолеума, не обнаружил. Зато на крючке на стенке увидел связку ключей. Сердце радостно затрепетало, несомненно, среди прочих, мне не нужных, там должны быть и ключи от подвала.

Кеша уже сидел за столиком с неизменным бокалом, правда, теперь на столике стояла и бутылка. В отсутствие Влада, он чувствовал себя свободно и раскованно.

– Составишь компанию? – его взгляд показался мне подозрительным, недоверчивым.

Или я, вообразив себя шпионом, начал комплексовать?

Оставив вопрос без ответа, я вернулся на кухню, достал из холодильника пакет с соком.

– Трезвость – норма жизни? – съехидничал толстячок.

– Еще работать надо.

– Ах да, прости, запамятовал, ты ведь сюда не отдыхать приехал. И как продвигается сюжетец? Должно быть лучше, нежели в тоскливой суете городского быта.

Ну и закрутил. Воистину, мастер словесного жанра. Ему бы самому романы писать.

– Пока – с трудом, еще не совсем освоился. К тому же, и здесь покой нам только снится, – я кивнул на дверь кухни, подразумевая неумолкающий компрессор.

– Временное явление, – понял меня Кеша, – и, можно сказать, отрадное. В иное время здесь от тишины свихнуться можно.

– Сплошные крайности.

– Что поделать, мир наш далек от совершенства. Не поделишься ли сюжетиком?

– Увы. Пока не закончу – табу для всех и для меня тоже, – улыбнулся. – Не имею привычки писать по плану. Сплошной экспромт. Так интереснее, не я веду героя проторенной тропинкой, а он заманивает меня в неизведанные чащи. Моя задача – следовать за ним и иногда, в крайнем случае, протягивать руку, дабы помочь выкарабкаться из совсем безнадежной ситуации.

Присутствие толстяка действовало заразительно. Неосознанно, в разговоре с ним я тоже впадал в словоблудие из заковыристых, мудреных и часто лишенных смысла, фраз. Подстраиваясь под собеседника, заболевал словесной диареей.

– Вы здесь давно живете? – спросил, чтобы перевести разговор в рациональное русло.

– Славик, ты меня обижаешь и разочаровываешь. Мы даже на брудершафт пили.

Таких интимных подробностей я не помнил, но все-таки извинился.

– Прости, Кеша, никак не привыкну. Ты намного старше.

– Иногда годы ничего не значат, и разница в возрасте нивелируется. У меня есть родной брат, он на пять лет старше. В детстве это казалось настолько большой разницей, пропастью, которую не преодолеть. А сейчас, когда большая часть жизни, увы, осталась позади, мы с ним – ровесники. Оба пожилые, измученные существованием, и никому не нужные. Жизнь нас выбросила на помойку, как мы выбрасываем износившиеся вещи.

Он сделал артистическую паузу, ожидая возражений, но я ничего не сказал. Допил из стакана сок и налил еще.

– А по поводу вопроса. Не могу сказать, давно, недавно… Я здесь с самого начала. От истоков. Когда здесь был лишь заросший сорняками пустырь, я уже был здесь. Я нанимал архитектора, я договаривался с подрядчиками. Неделями жил в строительном вагончике, наблюдая, чтобы все шло по плану, чтобы не нарушался график, и рабочие чего-нибудь не напортачили. За ними глаз да глаз нужен.

– Кеша, а, правда, что дом полностью повторяет планировку старого особняка?

– Толстячок задумался, наверное, думал приврать, чтобы набить себе цену, но потом решил сказать правду.

– Хотелось бы, и Наталья Владимировна на этом настаивала. Но, к сожалению, план дома обнаружить не удалось, хоть и перерыли все архивы. Более-менее достоверно удалось восстановить только первый этаж, да и то без внутренней планировки. В основном, благодаря тому, что нашли остатки фундамента. Так что, единственное, в чем можно не сомневаться – дом находится на том же месте, где стоял в старые времена.

– А подвал – старый, или заново выкапывали? – спросил то, что интересовало больше всего.

Взгляд толстячка снова стал подозрительным. Но я сохранял выражение беззаботности.

– Какую-то часть удалось восстановить, но – небольшую. Постройка тут была основательная. Не исключено, что подвал имел несколько уровней. Говорят, у предка Натальи Владимировны имелись знатные винные погреба. Вот бы добраться до них…

Он плеснул себе коньяк, пригубил бокал, и надолго умолк, окунувшись в мир грез и фантазий.

* * *

Звонок мобильника и стук в дверь раздались одновременно. Я ожидал и того, и другого, только не сразу, а хоть в какой-то последовательности. Получилось из разряда: что такое западло и как с ним бороться? Я схватился за телефон, посмотрел на дисплей, конечно же, Наталка, и, не отвечая, побежал к двери. Она была незапертая, но стучавший, точнее, стучавшая, проявляла деликатность и не спешила без спроса врываться в жилье.

Женщина-вамп, одним словом.

Ассоциация с вампирами мелькнула и зацепилась за какую-то извилину. А вдруг и вправду? Судя по преданиям, вампир без разрешения хозяина не может войти в дом. Мысленно посмеялся над собой, указал Томе на кресло, кивнул на телефон, мол, важный деловой звонок, и скрылся в ванной.

Интуиция подсказала Наталке, что со мной что-то не так. Или по голосу угадала, или рентгеном сквозь аппарат просветила. Разве женщин поймешь? Природа наделила их особыми возможностями, которые, мужчинам, и не снились. Знакомый рассказывал, что его жена, по одной услышанной в трубке фразе, может, с точностью до пятидесяти грамм угадать количество выпитого. И не врал, наверное.

– Славик, ты в порядке?

– Да. Почему спрашиваешь?

– Какой-то ты не такой, как всегда.

С чего она взяла? Я старался, чтобы голос звучал обычно и, вроде-бы, получалось.

– День трудный был, – начал оправдываться. – И ночью плохо спал.

– Бедненький мальчик, – посочувствовала Наталка, но уверенности, что она приняла услышанное за чистую монету, не было.

Я разволновался еще больше, в результате разговор получился скомканный, напряженный. Когда он закончился, я одновременно ощутил облегчение и досаду. Как-то нелепо получилось. Глупо, несвоевременно. Не могла позвонить на пять минут раньше?

Наталка сообщила, что приедет в субботу утром. Впрочем, это все, что она сообщила. Дальше пожелала спокойной ночи и хорошего отдыха. Вроде бы все нормально, но, или я стал мнительным, или пожелание прозвучало двусмысленно?

В некой мере я счел себя незаслуженно обиженным. Не пойман не вор, гласит молва. К тому же, существует такое понятие, как презумпция невиновности.

Отгоняя ненужные мысли, сполоснул лицо холодной водой, почистил зубы, ведь меня ожидает дама, и решительно отодвинул недавнее прошлое на положенное ему место.

– Неприятности?

Сговорились, что ли?

Тома удобно расположилась в кресле, закинув ногу на ногу, от чего полы халата разошлись, открывая соблазнительные коленки. Великолепные коленки, произведение искусств, а не коленки. Глаз не оторвать.

– Да так, по работе, – ответил, словно оправдывался.

– Издатели замучили?

Какие издатели, что за бред? Ах, да. Вспомнил, что по легенде я – писатель, но в дебри лжи углубляться не хотелось.

– Одним писательством не проживешь. Только у маститых получается. Остальным приходится еще и зарабатывать на хлеб насущный.

Слова выдавливались с трудом, голова не работала.

Тома, судя по всему, осталась довольной произведенным эффектом, на это и рассчитывала, но хорошего понемножку. Чуть приподняла попку от кресла, целомудренно укрыла коленки. Я разочарованно вздохнул, и сразу почувствовал облегчение.

– У тебя есть что выпить?

К-счастью, у меня было. Уходя из бара, я прихватил бутылочку. Просто так, на всякий случай, не рассчитывая на визит Томы. Конкретно о месте встречи мы с ней не договаривалась, и сама ее возможность по истечении времени казалась все иллюзорней. Вот с кофе – загвоздка. В сумке имелся дорожный набор: баночка растворимого «Якобса» и кипятильник. Но как-то неловко пользоваться кипятильником. Тем более что он у меня не первой свежести и давно утратил изначальный вид. Сугубо для личного пользования, гостям показывать не рекомендуется, дабы не травмировать их психику.

Тома уловила мое смущение, посмотрела на бутылку.

– Понятно, меня здесь не ожидали, – констатировала, как факт. – Жди меня, и я вернусь…

Не успел я рот открыть, как она выпорхнула из кресла, легким мотыльком, развивая халатом, словно крылышками, пересекла комнату и скрылась за дверью.

Что она подразумевала, цитируя Симонова, действительно обещала вернуться, или намекнула, что разочарована, и больше я ее не увижу?

К счастью, худшие опасения не оправдались. Не успел я, как следует, огорчиться, Тома снова возникла передо мной с бутылкой «Мартини» и коробкой конфет.

– Могу и коньяк, – сказала непринужденно, мол, не огорчайся, все нормально, это я такая нехорошая, – но сейчас не тянет на крепкое.

Она уже привычно умостилась в кресле и не стала поправлять халат, который раздвинулся гораздо шире, чем раньше, как будто извиняясь, таким образом, за стервозность хозяйки.

Я сразу прикипел взглядом к белому пятнышку выглядывающих трусиков, но усилием воли, сумел совладать с собой. Коль пошла такая пляска, мое от меня никуда не денется, а значит можно повременить, растянуть удовольствия, тогда плод покажется желаннее и вкуснее.

Открыл «Мартини» налил женщине, сам решил ударить по коньячку. Для меня крепость напитка – сродни спасательному кругу. Нужно было успокоиться и прийти в себя, чтобы не выглядеть болваном.

Сделал большой глоток, коньяк обжег горло и приятным теплом разлился по телу. Тома лишь слегка пригубила стакан, достала из кармана тоненькую пачку сигарет.

– О чем твой роман, Славик? – спросила, когда пауза затянулась.

– О любви, – сказал, чтобы хоть что-то сказать.

– О возвышенных чувствах?

– И низменных инстинктах.

– Интригует. Наверное, жутко интересно?

– В жизни все намного интересней.

Разговор ни о чем. Словесная пикировка, предшествующая флирту.

Мы снова выпили. Теперь не только я, но и Тома основательно приложилась к стакану. Ее лицо налилось румянцем, в глазах появился блеск.

– Жаль, что нет музыки. Ты любишь танцевать?

Я подошел к двери закрыл защелку, включил торшер и вырубил свет. Нашел на мобильнике легкую мелодию.

– Здорово!

Она приблизилась ко мне, положила руки на плечи, меня словно электрическим разрядом пронзило, тело задрожало в предвкушении приятного. Танцор из меня никудышный, но это не имело значения. Мы почти не двигались, стояли посреди комнаты, тесно прижавшись друг другу, и медленно пошатывались в такт музыке. Мягкая грудь Томы казалась неимоверно горячей, мои руки гладили ложбинку на ее спине, опускаясь все ниже…

Мелодия закончилась. Тела нехотя разомкнулись, я бросился к мобильнику, чтобы включить еще что-то, но Тома меня остановила.

– Не торопись, давай еще выпьем.

Я плюхнулся в кресло, Тома уселась мне на колени. Рука сама собой нырнула под халатик, женщина мурлыкнула от удовольствия, но вдруг решительно извлекла мою руку обратно.

– Наливай!

Разочарованный, я все же подчинился ее повелительному тону.

– Славик, ведь ты не просто так сюда приехал. Не только, чтобы роман писать?

Я содрогнулся. Штирлиц никогда не был так близок к провалу. Неужели я настолько предсказуем, что у меня все на лице написано? И неужели, Тома лишь играла роль соблазнительницы, чтобы выведать подноготную?

Последнее предположение резануло по самолюбию. Я поставил стакан на столик.

– Признайся, что и ты здесь не просто так? – ответил вопросом на вопрос.

– Славик, ты такой проницательный. Я чувствовала, что встречу тебя. Знала, что когда-нибудь ты здесь объявишься, найдешь меня и не позволишь мне помереть от тоски.

– Давно чувствовала?

Нападение – лучший способ защиты. Проверено веками и запечатлено в анналах истории.

– Давно. Здесь совершенно нет мужчин… Скукотища.

– А как же Кеша? – ласково спросил я, придавая голосу как можно больше услады, которая лишь подчеркивала очевидную иронию.

Тома фыркнула и не сочла нужным отвечать.

– Ты ведь приехал сюда ради меня? Признайся, Зайчик, ну скажи мне…

Что это: игра возбужденной самки или предлог разговорить меня?

– Конечно, Солнышко, – подыграл ей. – Только ради тебя. Я приехал сюда, чтобы написать наш с тобой роман.

Как бы там не было, упускать шанс я не собирался. Уже обе мои руки сжимали ее податливые груди, а губы впились в ее губки. Иногда лучше жевать, чем говорить, утверждает реклама, но, как по мне, целоваться – приятней. И по поводу «не говорить», надежней.

Все-таки – паранойя, пришел к выводу, уже в постели, изможденный, но удовлетворенный, лениво поглаживая приятные округлости изумительной женщины. К черту шпиономанию, нужно быть проще и наслаждаться жизнью, а не искать подвох, там, где его быть не может.

* * *

В отличие от вчерашней, ночь была ясной и лунной. Знакомая светлая дорожка пробегала от окна к шкафу, разделяя комнату на две половины. Я пребывал в полудреме, в той стадии, когда трудно разобраться, спишь или не спишь, реальность вокруг или навеянные сном фантазия? Но, все-таки больше склонялся к тому, что проснулся.

Почему проснулся?

Была причина или просто один сон ушел, а следующий задержался в пути? Или посторонний звук насторожил, или еще что-то? Запах, например.

Действительно, запах. Что-то легкое, приятное, почти неуловимое…

Я лежал с открытыми глазами. Смотрел на светлую полоску, проложенную луной, уже привычно отыскал золоченый ободок замочной скважины. Он мерцал, привлекал внимание, манил к себе. Но мне было лень вставать, я тупо смотрел на выделяющуюся блестку, а голова кружилась от приятного, почти неуловимого запаха.

Рядом мирно посапывала Тома. Я слышал ее спокойное дыхание, чувствовал тепло исходящее от тела. Может, ее духи так пахнут? Почему же раньше их не чувствовал? Коньяк перебил или так волновался, что перестал быть восприимчивым? Все это легко было проверить, однако, вместо того, чтобы уткнуться носом в волосы женщины, я продолжал загипнотизированным взглядом буравить светящуюся замочную скважину. А мысли ворочались настолько лениво, что их можно было не принимать во внимание. Только чувства и ощущения.

Потом что-то изменилось. Светящийся маячок задрожал, дернулся и пропал. Луна зашла за тучу? Нет, лунная дорожка все так же пересекала комнату и упиралась в шкаф.

Куда делся ободок?

На душе стало пусто, неспокойно, словно вместе со светлячком я потерял нечто важное и значимое. Я еще пытался ухватиться за рациональное: возможно луна опустилась ниже, или, наоборот, поднялась выше, ее свет переместился, и замочная скважина осталась в стороне?

Мысли мелькали обрывками и уносились прежде, чем я мог за них зацепиться. А на смену им черной волной наступал страх, беспричинный, потусторонний. Он ни с чем не ассоциировался. Просто было страшно, холодно и неуютно. Хотелось укутаться в одеяло, нырнуть под него, прижаться к лежащей рядом женщине и снова провалиться в спасительное небытие. Но тело мне не подчинялось, а глаза все так же искали спасительный ободок.

Белая тень выступила из темноты, даже не выступила, а словно нарисовалась в ней или проявилась, как контур снимка на опущенной в раствор фотобумаге. Легкая, воздушная, невесомая. Проплыла, разделяющее нас расстояние, склонилась надо мной. Аромат усилился, стал резким, подавил другие запахи.

Она уже готова была нырнуть в постель и накинуться на меня, но вдруг остановилась.

Она увидела, что я не один. Медленно отступила, слилась с темнотой шкафа и растворилась в ней.

Что-то колыхнулось в воздухе, будто рябь пробежала по воде, затем все замерло, успокоилось. Снова, отражая лунный свет, заблестел ободок.

Страх медленно выползал наружу и убирался прочь. Тело избавилось от оков. Я смог вздохнуть на полную грудь. Еще раз посмотрел на светлячок. Успокоился, что он на месте, обнял Тому, вдохнул аромат ее волос, совсем не похожий, на дразнящий меня запах, и сразу уснул.