Текст книги "Через триста лет после радуги (Сборник)"
Автор книги: Олег Куваев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 26 страниц)
Директор сидел один. Был он однорук и одет в потертый военный китель, и худое лицо его не обрело педагогического выражения. Директор смотрел в окно, откуда падал солнечный свет и кружились в этом свете пылинки.
На директорском столе грудой лежали самодельные пацанячьи пистолеты – «поджиги».
Сашка переминался у двери, а директор смотрел в окно.
– В окно вчера ты залезал? – не оборачиваясь, спросил директор.
– Я.
– Где порох берете?
– Из спичек.
– Стреляет?
– Ага!
Директор повернулся к Сашке.
– Ведь искалечить же может.
– Мы для игры.
– Дурачье! Боже, какие вы… дети! – И задумался, облокотившись на руку, недавний «человек из окопа».
Сашка молча переминался.
– Возьми это и выбрось все сам. Так, чтобы никто не нашел. Ты понял?
– Понял.
Сашка стал рассовывать по карманам самодельное оружие. И директор обрубком руки придвинул к нему остальное.
– Я твои сочинения читал. Не по теме ты пишешь, Ивакин. Орлы у тебя летают. Моря. Ты орлов видел когда-нибудь?
– Нет, – признался Сашка.
…Вечером Валька и Сашка сидели в старом сарае на куче сена. Сквозь прохудившуюся крышу падал закатный свет.
– …Он сказал, если хулиганить не буду, море увижу, орлов, и горы, и все.
– У нас дома шкатулка такая есть из кожи и круглая. Там бумаги про одного путешественника. Их отец велел вывезти.
– Может, там тайна какая? Или секрет. Может, хребты какие неизвестные или племена. Ты читал?
– Отец книжку собрался писать до войны. Там про птицу.
– Принеси.
– Мать запрещает. Она знаешь как бережет.
– Подожди. – Сашка прошел в угол сарая. Отгреб сено и долго возился там, гремя железом, досками. – Иди сюда, – приглушенно позвал он.
В углу сарая была выкопана яма, горела свечка, и стоял на дне деревенский плотницкий сундучок.
– Смотри. – Саша Ивакин повозился с замком и открыл его. Крышка сундучка была оклеена переводными картинками, а на дне лежала потрепанная книга: Д. Ливингстон «Путешествия по Южной Африке». Буйвол, обнаженный негр и крокодил были изображены на обложке.
– Мать на учебники деньги дала. А я увидел и… Сказал, что потерял деньги.
– Били?
– Не очень. Только книжку прятать пришлось.
– Ладно. Принесу, – пообещал Валька. – Я сейчас.
Пусто, холодно было в сарае, но озябший Сашка смотрел на обложку с буйволом, негром и крокодилом и улыбался неизвестно чему.
…Скрипнула дверь. Валька нес в руках старинную кожаную шкатулку с медным замочком.
– Шкатулку надо на место, чтобы мать не заметила, – прошептал он.
Они сели друг возле друга, и Валька открыл шкатулку. В ней были свернутые трубочкой тонкие тетради в клеенчатых переплетах.
– Подожди, – сказал Сашка. – Не видно же ничего.
Он снова повозился в своем углу и извлек из тайника еще свечку. Зажег ее.
– Давай.
…Шевеля губами, Сашка читал вслух…
– «…С детства мое внимание было приковано к легенде об удивительной птице – розовой чайке арктических стран. Люди, видевшие ее, навсегда заболевали двумя болезнями: противоестественной тягой к полярной стуже и отвращением к суете обыденной жизни. Нечто подобное случилось со мной. Я решил стать путешественником и найти розовую чайку».
Колька Силима
На залитом солнцем желтом песке, под ослепительно ярким июльским солнцем, на берегу реки лежал, уткнувшись в учебники, почти взрослый Сашка Ивакин. В стороне ковырял пальцем ноги песок облупленный солнцем беловолосый деревенский пацан.
– Горизонт – воображаемая линия, которая… – бубнил Сашка. – Тебя как зовут? – спросил он, не отрываясь от книги.
– Колька, – сиплым шепотом ответил пацан.
– А прозвище?
– Силима. – И пацан потрогал рукой действительно соломенной белизны волосы.
– А чего ты здесь?
– Я к Момке пришел, – застенчиво ответил пацан.
– Это кто такой?
– В этом омуте Момко живет.
– Какой Момко?
– Живет, – убежденно ответил пацан. И уставился в воду круглыми немигающими глазами. – А ты чего здесь? – спросил, не отрываясь от воды.
– К экзаменам готовлюсь. Вот посмотри картинки. – Саша вытащил из-под груды учебников книжку Д. Ливингстона «Путешествия по Южной Африке».
…Они лежали на берегу, занятые каждый своим делом. Колька Силима сосредоточенно листал книжку, разглядывая заставки и рисунки со сценами африканской жизни.
– Момко! – заорал вдруг Колька Силима, тыча пальцем в рисунок гиппопотама, высунувшего пучеглазую морду из экваториальных вод.
«Белые звезды»
– Рискуешь, Иван Никодимыч.
– А ты бы на моем месте не рисковал?
Трое мужчин сидели в увешанной спортивными плакатами комнате. Три видавших виды спортивных бойца со значками заслуженных мастеров спорта, теперь уже седоголовых и грузных. На плакатах мчались по склонам коричневые горнолыжники, девицы в купальниках стояли на берегах неизвестных вод и улыбались изящные теннисистки.
– И все-таки риск.
– Ивакина надо оставить в сборной. Настаиваю, – сказал Никодимыч.
Один из мужчин повертел в руках листок бумаги.
– Вычеркнул я его. Вычеркнул сразу, как получил телеграмму.
– Значит, впиши. Под номером первым.
– Так прямо первым?
– До закрытия сезона три месяца. Я его подыму. К соревнованиям на приз закрытия сезона будет Ивакин.
– А если не сможет?
– Близорук ты, Федор Панкратьич. Кто Ивакин? Будущий чемпион Союза. А может, и больше. Не одни австрийцы умеют. Чемпионов надо растить. А как? Сами знаете!
Двое мужчин переглянулись. Кивнули друг другу. Сидевший за столом взял авторучку.
– Итак, оставляем Ивакина в сборной. Чемпионов надо растить, а, товарищи?
– Я не кончил еще, – нахмурился Никодимыч. – Что у тебя из хороших лыж есть в заначке? Стимул парню нужен.
– Есть одна пара, – уклончиво сказал человек за столом. – Я ее обещал, Никодимыч. «Белые звезды» все-таки.
– Кому?
– Полезному человеку. Стадион начинаем строить. Его подпись из главных.
– Перебьется, – решил Никодимыч, – Дашь ему польские «Металлы». Крепления сам поставлю. Пиши записку на эту пару.
Мужчина глянул на Никодимыча, взъерошено и твердо взиравшего на него, и вдруг засмеялся. Засмеялся и Никодимыч.
– Золото парень, – растроганно говорил Никодимыч. – Мышечная реакция как у зверя. А умница! Я его бред трое суток слушал. Словно книжку читал. И все про эту самую птицу. Капитаны там у него, елки зеленые, священник какой-то, птица неизвестной породы… И все так печально… Значит, что? Значит, мечта в голове. Быть ему чемпионом. Пиши записку.
Лена
По белому больничному коридору шла девушка, постукивая каблуками, посматривая кругом с беспечной снисходительной полуулыбкой. Коридор был пуст. И она шла, высокая, тонкая, и казалось, что в пустоте этой позади остается легкий звон, как от прикосновения к натянутой до предела струне. Она на ходу сияла больничный халат, перекинула через руку. Тотчас же, точно этого ждали, сбоку открылась белая дверь, и оттуда выглянул молодой «очкарик» в докторской шапочке.
– Нехорошо, – шепотом сказал он.
– Что именно?
– Халат снимать нехорошо. Бактерии, знаете, вирусы.
– Нет на мне никаких бактерий.
– Помилуй бог! – в комическом ужасе сказал «очкарик». – Я не о больных, я о вас беспокоюсь.
Никодимыч сидел рядом с койкой Сашки Ивакина. Сашка не мог поворачивать голову в своем гипсовом «скафандре» и только изредка скашивал на тренера глаза.
Тренер натужно изображал беззаботный тон.
– Залег ты, Саня, не вовремя. А я тебе сюрприз приготовил.
Тренер исчез, но тут же появился снова, торжественный и загадочный. В руках у него рояльным лаком, отсветом клейм и надписей сверкали горные лыжи.
– «Белые звезды»! – в священном благоговении воскликнул Сашка.
– Они! – довольно кивнул Никодимыч. – Отбил, понимаешь, в рукопашном бою. Тони Зайлер сказал о них, что…
– На склон бы сейчас. «Белые звезды»… – мечтательно перебил Сашка.
– Под твой вес. Под твой рост. Поставлю тебе на них собственные крепления – «неваду». Чтобы ты больше так глупо не падал.
Дверь тихонько открылась, и Лена просунула голову в комнату. Она на мгновение смутилась, увидев Никодимыча, но тут же освоилась:
– Гипс. Лак. Шрамы и клейма. Какой кадр пропадает!
– Привет, Ленка! – счастливым голосом сказал Сашка.
Она не ответила. Прошла в палату, кинула на спинку стула халат и села, поглядывая на Сашку и Никодимыча.
– С лекций удрала? – спросил Сашка.
– Удрала. А покурить тут нельзя у тебя? Ужас как покурить хочется.
– Нельзя, – пробурчал Никодимыч, скрепляя ремнями лыжи. – Нечего тут раскуривать. На скользящей у них, Саня, между прочим, тефлон стоит. Для влажного снега очень хорош. Как раз для апреля.
– Апреля? – недоуменно переспросил Сашка.
– К апрелю ты должен быть на ногах. Приз закрытия сезона.
– Он встанет, – сказала Лена. – Достаточно посмотреть на его портрет в «Советском спорте», чтобы понять: Ивакин встанет и будет в этих…
– Хибинах, – .сказал Сашка. – Там приз закрытия.
– Я ушел. И не курить тут. Категорически. – Никодимыч покосился на сумочку Лены и вышел.
– Яблоко хочешь? – спросила Лена.
– Жевать-то нельзя. Меня бульончиком. Через трубочку кормят.
– Смотри, какое яблоко. – Лена вынула из сумки огромное яркое яблоко, земной, насыщенный жизнью плод. Она подняла его и крутнула за ножку. Луч света упал на яблоко, и оно засветилось.
– Как солнышко. Хочешь, повешу на ниточке?
Сашка засмеялся.
– Вы что, с Никодимычем сговорились? Он лыжи несет, ты яблоко демонстрируешь…
– Это называется психотерапия, Санька, – сказала ему Лена. – Чтобы ты не точил душу печалью, а помнил…
– Что помнил?
– Про радости жизни. Про яблоки. Про меня. Ну и, конечно, про радость борьбы и всяких побед. Это уж Никодимыч твой обеспечивает.
– Слушай, Ленка, зайди в общагу. Там под койкой у меня чемодан. А в чемодане папка. А в папке…
– Дневник Шаваносова, – досказала Лена, – который ты выучил наизусть еще в детстве. Принести сюда?
– Принеси, пожалуйста. Мне без него не хватает чего-то. Стимула какого-то не хватает. Без него ребра могут не так срастись. И вообще…
Дневник Николая Шаваносова
Это была та самая тетрадь, которую много лет назад Валька Сонный принес в пахнувший сеном сарай. Сашка никогда не задумывался над тем, какую роль сыграл или сыграет в его жизни тот прохладный весенний вечер. Свет закатного солнца, падавший сквозь дырки в крыше сарая, запах сена, ощущение легкой тревоги, которое всегда бывает весной, и эти записи старомодным почерком, и эти зеленоватые чернила, которые не выцветают. На обложке еще сохранилось пятнышко, там, где капнуло со свечки. Тогда они спрятали дневник рядом с «Путешествиями по Южной Африке», а на другой день нахлынули события: Валька неожиданно укатил к отцу, полковнику авиации, который продолжал службу в каком-то городе побежденной Германии.
И дневник Валькиного деда остался в тайнике, в старом сарае. Потерялся в годах и пространстве Сонный Валька. А дневник – вот… На первой странице его шла запись из книги «Чудеса мира (Живописная панорама чудес, созданных природой и трудами рук человеческих)»:
«…Чувство удивления при виде исполинских или странных предметов природы или небесных явлений, без сомнения, своевременно происхождению человеческого рода».
Я считаю эти слова истинными, сколько бы веков ни пронеслось над землей.
Розовую чайку, без сомнения, можно причислить к самым редким и удивительным созданиям природы. Встречавших ее можно перечесть по пальцам. Предчувствие уверяет меня, что моя судьба будет связана с этой птицей.
Документально известно, что в 1818 году в ледяных пустынях Канадского архипелага ее видели капитан Росс и матрос по имени Себастьян. Оба они были суровыми полярными моряками, открывателями арктических земель, а не мечтателями возвышенного строя души. Но капитан Росс сообщает об испытанном им сильном нравственном потрясении.
Надо сказать, что легенды о чайке розового цвета с давних времен бытовали среди норвежских и исландских рыбаков, промышляющих треску, среди охотников на китов и тюленей.
Считаю своим долгом отметить, что ни один из счастливцев, видевших розовую чайку, тем не менее не встречал ее южнее границы полярных льдов. Таинственная птица либо постоянно обитает в туманных пустынях севера, либо, улетая на юг, неузнаваемо изменяет свою окраску, чтобы, подобно фениксу, снова возродиться на севере.
Через шесть лет после того, как ее увидел «просвещенный европеец» капитан Джон Росс в 1824 году, эту птицу уже могли видеть тысячи людей. Две шкурки птицы доставила в Англию полярная экспедиция под руководством Парри. Судьбе было угодно, чтобы это был тот самый Парри, который участвовал в экспедиции Джона Росса. Более того, птиц увидел и добыл не кто иной, как племянник Росса Джеймс Кларк Росс, впоследствии прославившийся открытием северного магнитного полюса и исследованиями в Антарктике. Сам капитан Джон Росс, несомненно повлиявший на выбор племянником жизненной цели, в этой экспедиции не участвовал. Он находился в опале и смог отправиться в полярное плавание только через одиннадцать лет после первой своей экспедиции.
Но так или иначе для меня открывателем розовой чайки является капитан Джон Росс, ибо он был первым, кто смог убедить людей в действительности ее существования.
Сам же Джон Росс больше этой птицы не видел, хотя, как утверждают, до конца дней он искал в старых рукописях упоминания о ней. Дело в том, что шкурки птиц, доставленные в Англию, были неряшливо сняты, вскоре выцвели, и многие утверждали, что эта птица не более как игра природы.
Допустим, что было так…
Капитан Росс жил в небольшом домике, на набережной, поблизости от Старых доков.
Каждое утро он просыпался от тяжелой поступи жены в соседней комнате. От ее шага содрогались половицы, звенели стекла шкафов и посуда, точно в доме топталась команда матросов. У жены был тяжелый подбородок, наследственный в их роду, и большая способность к многолетней упорной ненависти.
На соседней улице гремели колеса ломовых извозчиков, доставляющих в порт товары. Капитан Росс любил этот стук, потому что он напоминал о море. Каждое утро он думал, что мог бы предложить услуги какой-нибудь частной компании: рейсы к Ньюфаундленду и Лабрадору росли из года в год. Этому мешали возраст и самолюбие. Конечно, он без труда мог бы стать капитаном китобойной шхуны, промышлявшей в северных морях, или связать судьбу с компанией Гудзонова залива, разбогатевшей на операциях с мехами.
Когда жена уходила из дома, капитан Росс засыпал. Ему снился в это время почти всегда один и тот же сон: прибрежная шотландская деревня, где он вырос и решил стать моряком, и девушка, ради которой он захотел стать знаменитым.
Кажется, он обещал ей привезти самую невиданную птицу из всех, какие живут на земле. Розовую чайку.
Как только сон доходил до птицы, капитан Росс просыпался. Все так же гремели окованные колеса на соседней улице и на кухне напевала служанка. Она походила на ту самую девушку из шотландской деревни. А может быть, в возрасте капитана Росса все юные девушки казались похожими друг на друга и одинаково прекрасными. Капитан Росс протягивал руку к изголовью и брал тетрадь, начатую им около пяти лет назад и исписанную за эти годы лишь наполовину:
«Познание таинств мира есть обязательство, долженствующее брать первенство перед всеми другими и принуждающее нас входить в самые мелкие подробности. Необходимо собирать сведения о многочисленных областях планеты, о народах, ее населяющих, о зверях и птицах. Каждый человек, связанный с морскими и сухопутными путешествиями, вносит свою долю в это познание, пусть это касается только отдельной страны, отдельного народа, бегающей или летающей твари…»
Капитан Росс захлопывал тетрадь. Усмехался. Чертовски давно это было написано.
К двенадцати дня он отправлялся в архив Адмиралтейства. Третий год он систематически читал старые морские отчеты, надеясь найти упоминание о розовой чайке.
Престарелый служитель приветствовал его, почтительно вставая со стула. В архивный подвал, наверное, еще не дошли слухи об отставке, бедности и запустении его жизни. Для старого служителя он был все тем же Джоном Россом, капитаном Королевского флота.
В отдельной каморке, скрытой дубовой дверью, окованной медными полосами, хранились секретные отчеты прошлых лет и донесения послов с описанием морских маршрутов. Капитана Росса они не интересовали, так как в них шла речь о южных морях, жемчуге, красном дереве.
Капитан Росс читал отчеты таинственных отца и сына Каботов, столетия тому назад плававших к берегам Северной Америки, отчеты рыболовов и китобоев, отчеты капитанов, имен которых он никогда не слыхал. Тугая ладонь начинала сжимать сердце, и в тишине сводчатого подвала он наяву слышал задыхающийся, прерывистый голос матроса Себастьяна: «Капитан! Смотрите!» Где сейчас матрос Себастьян? Спился, погиб за бортом, а может, плывет на борту торгового судна по Индийскому океану…
Бальзам Никодимыча
Белая дверь с шумом распахнулась.
– Ее высочество герцогиня Беррийская и Йоркширская, – торжественно провозгласил голос. Задрапировавшись в халат, в палату торжественно вошла Лена и надменно протянула Сашке руку для поцелуя.
– Чего шумишь? – шепотом спросил Сашка. – Священный мертвый час. Главврач на цыпочках ходит. Ты как попала?
– Через печную трубу. Там вахтера забыли поставить.
– Да тихо ты… вся больница сбежится.
Сашка лежал уже без бинтов и гипса.
– Экий ты пуганый после травмы стал, – беззаботно сказала она.
И опять тихо скрипнула дверь. В палату на цыпочках вошел тренер. Вид у него был как у нашкодившего мальчишки. Правая рука Никодимыча была неловко засунута в карман пальто, и пальто оттопыривалось.
– Что с рукой, Никодимыч? – спросил Сашка.
– Это так… – ответил тренер.
– Пахнет чем-то. – Лена понюхала воздух. – Какой-то гадостью пахнет.
– Не пахнет ничем, – быстро сказал Никодимыч. – Саш! Поговорить надо.
– Я мешаю? – спросила Лена.
– Пожалуй, – согласился тренер.
– Зайду вечером. Мне события отягощают душу.
– Вечером не пускают.
– Пустят, – рассмеялась она. – Пока!
Тренер сумрачно посмотрел на Сашку. Потом распахнул пальто и вытащил огромную бутыль. Бутыль была наполовину заполнена темной жидкостью. Сашка зажал нос.
– Попахивает немного, – смущенно признался тренер. – Оттого и крался как вор. Скидывай одеяло. Все снимай.
– Что это?
– Бальзам. Самодельное средство от переломов. Незаменимая вещь. Раздевайся, говорю. Буду тереть.
И тренер скинул пальто, засучил рукава.
Голый Сашка лежал на животе, вцепившись в прутья кровати. Никодимыч деловито массировал ему ноги и спину, поливая ладони адовым варевом.
– Чем запах сильнее, – приговаривал он, – тем больше толку. Веденякина кто на ноги ставил после Алма-Аты? Я. Этой мазью. А Прошкина, чемпиона Союза?
Выздоровление
Самодельный бальзам Никодимыча оказался действительно волшебным средством. Через пять дней Сашка уже ходил по палате. Через десять его выписали, и безжалостный Никодимыч в первый же вечер вручил ему скакалку и выгнал в парк. В парке было просторно. Лавочки стояли заваленные снегом, и между ними лежали темные и глубокие тропинки. Сашка долго с наслаждением вытаптывал себе площадку. По всему телу выступила испарина, но до чего же это было хорошо – шевелиться. Потом он никак не мог приладиться к скакалке. Разучился. Координация движений разладилась. Потом Сашка все же нашел эту координацию, и… как это было здорово. Мягко хлопала скакалка по снегу, и пот заливал лицо…
А вечером он сидел в читальном зале. «Основы геотектоники», «Горообразовательные процессы», «Геоморфология». Толстые тома лежали на Сашкином столе, но сам он углубленно читал совсем другую книгу. Могучая Сашкина спина выделялась среди студентов.
– Сашка! Ведякина «Педагогику» не ты забрал? – спросил шепотом какой-то студент.
Сашка молча кивнул на взятые им книги, потом показал ту, что читал: «История покорения гималайских вершин».
– А-а, малахольный, – махнул рукой студент. – Все в великие путешественники готовишься. Кто же Ведякина-то забрал?
Вошла в зал Лена. Посмотрела. Горели настольные зеленые лампы, торчали согнутые спины.
– Квадратно-гнездовая посадка науки, – с уважением вздохнула она. Увидела Сашку. Села рядом. – Ну что, последний великий, все выучил? – Она похлопала рукой по толстой. «Геотектонике».
– Угу, – не отрываясь от книги, сказал Сашка.
…Они шли по улице. Уютные кирпичные и деревянные особнячки скрывались в полумраке, стояли редкие фонари. Перед домами росли по-зимнему обнаженные деревья. Было тихо.
Письма Росса Ивану Крузенштерну
«…Я с нетерпением ожидал решения нашего теперешнего правительства по вопросу о моей предполагаемой экспедиции, надеясь, что смена министров, которая произошла в ноябре прошлого года, будет в мою пользу. Но теперь я с сожалением сообщаю Вам, что мои надежды не оправдались… Мне не надо объяснять Вам, как я сожалею о всем случившемся, я ведь старею и скоро уже не смогу участвовать в полярных исследованиях».
Письмо Джона Росса Крузенштерну, 3 февраля 1835 г.
«Мне нечего рассказать Вам о моих экспедиционных планах, изменения, происшедшие в министерстве, положили конец почти всем научным планам в Англии».
Письмо Джона Росса Крузенштерну, май 1835 г.
Тренировка
На залитом солнцем склоне шла тренировка. Сашка Ивакин, бледный и осунувшийся, «лесенкой» поднимался вверх по склону. Ом останавливался, смотрел на солнце, жмурился и улыбался. Потом снова медленно поднимался.
Нахохленным ястребом стоял в стороне, опершись о палки, Никодимыч, искоса поглядывал на Сашку.
Мимо тренера вихрем промчался на сомкнутых лыжах парень, закончил изящным пируэтом и вопросительно посмотрел. Никодимыч молча похлопал себя ниже спины.
– Зависло? – огорчился парень.
Никодимыч кивнул и продолжал следить за Сашкой.
Забравшись наверх, Сашка отцепил от пояса шлем, надел его и с ученической тщательностью стал описывать повороты трассы. Он шел медленно, стараясь выполнить поворот «в точности по учебнику».
Никодимыч скатился следом за ним.
Сверкало солнце и снег.
У подъемника Никодимыч сказал:
– Три раза пройдешь слалом. Потом скоростной.
Сашка коротко кивнул. Тяжко ступая на лыжах, прошел вперед, поймал кресло подъемника.
…Тренер стоял на середине склона. Сашка пронесся в слаломе. Второй раз. Третий.
На склоне его перехватил Никодимыч. Сашка затормозил.
– Уверенности не вижу. В чем дело, Ивакин? – резко спросил Никодимыч.
– Голова что-то, – сказал Сашка и сделал движение, чтобы продолжать спуск.
– Нет, – жестко сказал Никодимыч. – Вверх! Без подъемника.
Сашка покорно стал подниматься «лесенкой». Наверху он скинул шлем, пристегнул его к поясу. Вытер залитый потом лоб. Пошел. Где-то на втором вираже наткнулся на веху, затормозил.
– Наверх! – отчаянным голосом закричал Никодимыч. – Сначала.
Сашка опять пошел по склону, но вдруг, пропуская повороты, покатился вниз, широко расставив лыжи, как новичок, выставив вперед руки с палками. Он проехал мимо тренера. Лицо его было растерянным. Налетел на веху, затормозил. И так стоял, уцепившись за спасительный бамбуковый шест. Тренер в два виража скатился сверху.
– В чем дело?
– Никодимыч! – Сашка пошарил перед собой руками. – Не вижу.
Залитое потом лицо его с налипшими на лоб волосами было беспомощно, как у ребенка.
Мефистофель
Костистый старик, похожий на седого всклокоченного Мефистофеля, надвинул глазное зеркало с дыркой посредине и сразу превратился в циклопа. Желтыми от табака пальцами он отогнул Сашке Ивакину веко, отогнул второе. Откинул зеркало и закурил.
Сашка сидел, распростертый во врачебном кресле. Врач курил и молча смотрел на него. Сашка попробовал улыбнуться.
– Потрясения. Припадки. Удары. Были? – спросил Мефистофель.
Сашка вопросительно глянул на сидевшего в углу Никодимыча.
– Были, – сказал тот. – В результате неумелого падения на склон – травма головы, ноги, грудной клетки. Падать не научились, – в тоскливой тишине добавил он.
– Глаза в полном порядке. Травма головы, говорите? Весьма интересно. Будем исследовать. На койку! – резко заключил Мефистофель. – Самочувствие, чемпион?
– Я вообще-то уже вижу. Серое все только.
Санитарка повела Сашу в палату. Среди больничных стен он казался несуразно большим, несуразно плечистым.
Никодимыч молча спросил у Мефистофеля разрешения позвонить. Набрал номер.
– Не кричите, – ответил тренер в телефонную трубку. – За команду отвечаю я. За Ивакина также отвечу. Все! – Он с силой бросил трубку на рычаг. И вопросительно посмотрел на Мефистофеля.
– Предполагаю самое худшее, – сказал тот. – Все дело в недавней травме…
– Это палата глазная, со шторами. – Санитарка ввела Сашку в комнату. – Глазами нынче мало болеют. Будешь болеть один. Сейчас белье принесу. Посиди.
Сашка сел на кровать. Скрестил на коленях руки.
Вошел Никодимыч.
– Что врач говорит? – Сашка поднял глаза на Никодимыча. Тот молча стоял в дверях, и лицо его вдруг качнулось, наплыло, повалилось на Сашку, как будто он куда-то летел на качелях. – Лене не говори ничего, – с усилием сказал Сашка. – Матери не вздумай писать.
– Что писать? Что говорить? Все пустяки, все до завтра пройдет.
В палате было темно. За окном вспыхивала реклама. «Аэрофлот. Надежно. Быстро. Удобно. Летайте самолетами».
Дверь открылась, и тихо вошел врач-Мефистофель. Он сел верхом на стул. Сашка молча повернул к нему голову. Он лежал поверх одеяла в тренировочном костюме, только ботинки снял.
– Я дежурю сегодня, – сказал Мефистофель. – Вот, зашел.
Сашка молчал.
– Я все думаю про тебя, чемпион. И пришел, пожалуй, к верному выводу. У тебя кровоизлияние в мозг. Возможно, поврежден глазной нерв. Это не лечат.
– Что будет? – спросил Сашка.
– Предсказывать трудно. Можешь ослепнуть мгновенно. Можешь ослепнуть через два года. Ну а самое вероятное: будешь слепнуть стремительно. Год. Самое большее два.
– Что делать? – все так же тихо спросил Сашка.
– Это я и хотел бы узнать. Могу направить тебя в лучшую глазную больницу страны.
– Поможет?
– Поможет трепанация черепа. Но делать на этом этапе никто не будет. Ты еще зрячий. При трепанации гарантии… не бывает.
– Понятно. Спасибо за откровенность… доктор.
– Понимаешь, думал я долго. Решил, что в данном случае лучше открыть все. Планируй жизнь, чемпион. Действуй. Это единственное лекарство. Унылый – слепой. Лежать будешь – тоже слепой. Понял?
Доктор вышел.
Бегство
«Слабак он. Слабак. Где ему в окошко залезть», – сказал тогда Абдул. А я залез.
Вскоре Валькин отец прислал телеграмму, и они сразу уехали. Валька ходил шалый от волнения и даже забыл про дневник. А может, просто решил оставить его мне. Сейчас надо ему этот дневник вернуть, а где искать Вальку? Я даже отчества его не знаю и года рождения. А был лучший друг.
Вначале я просто мечтал о путешествиях, потом книжку купил. Буйвол, негр и крокодил на обложке. И этот дневник.
Я много думал о розовой чайке и узнал все, что можно было узнать про Росса. Шаваносов, Валькин дед, тоже много о нем знал и отправился эту птицу искать. Немного сумасшедший он был, наверное.
А Лену я как-то осмелился проводить и рассказал о розовой чайке.
– Где эта птица живет? – спросила она.
– Я тебе ее привезу, – сказал я.
С этого все у нас и началось.
…А если теперь слепой буду? А что, если вправду привезти Ленке птицу? Чтобы она поняла, что я очень ее любил. И о Валькином деде узнать. В благодарность за дневник. Потом удалиться от всех. Окончить жизнь у камина в окружении любящих внуков. Внуки откуда? От Ленки внуки! А если слепой?.. Ленка… Никодимыч… институт. Розовая чайка… Плевать на вуз. Не в вузах счастье. Неистовым надо быть. Неистовым и счастливым…
Сашка Ивакин поднялся с кровати. Методически оправил смятое больничное одеяло. Зашнуровал тяжелые ботинки. Еще раз оправил одеяло.
Отрешитесь от мелочей быта, слушая стук колес, вдыхая запах вагона…
…Было раннее утро. Лена шла по окраине города мимо палисадничков, огородиков и аккуратных, дачного типа домов. Нашла нужный номер и тихо вошла а калитку.
Обстановка в комнате Никодимыча была сугубо спартанской. В углу стояли «Белые звезды». На столе полупустая бутылка коньяка и два стакана. Осунувшийся Никодимыч сидел на койке.
Лена остановилась в дверях.
– Где Сашка? – тихо спросила она. – Я все знаю. Его нет в больнице. И в общежитии нет. Его нигде нет.
– Ушел три часа назад. – Никодимыч кивнул на стол. – Наверное, уже уехал. Или улетел.
– Куда?
– Сказал, что должен увидеть море и эту… птицу, пока не ослеп. И вообще…
Лена села на стул. Никодимыч налил коньяк в стаканы.
– Он вернется, – убеждал Лену и себя Никодимыч. – Врач считает, что он должен ослепнуть. А он, понимаешь, не может в это поверить.
– Он не может ослепнуть, – не согласилась Лена.
– А я разве другое говорю, дочка? – обиделся Никодимыч. – А сам-то Сашка. Но ты его пойми: сидеть на месте и ждать. Сидеть и ждать… Ему надо было уехать.
– Я понимаю. Но сказать-то он мог. Неужели он думает, что я… Как ребенок, честное слово…
Сашка Ивакин стоял в вагоне, прижавшись лицом к окну. Перекликались гудки. В гудках этих Сашке слышался звук печальной трубы дальних странствий. Перрон был пуст, и дежурный уже ушел в теплую светлую комнату, где мигают разноцветные лампочки автоблокировки, слышатся диспетчерские переговоры.
Сашка все смотрел на перрон. И плыл, плыл в воздухе пустынный вкрадчивый звук трубы.
