Текст книги "Рассказы (СИ)"

Автор книги: Олег Голиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

словарь издавай или экспозицию гравюр для светской выставки.

Но как бы там ни было, Виктор Пелевин – это первый мастер сжимания информации и

привнесение элемента воздействия на подсознание читателя в художественные

произведения в соответствии с требованиями ускоряющейся информационной

цивилизации. Появление Пелевина, если вспомнить фантастические теории братьев

Стругацких, весьма закономерно. Появлением таких тенденциозных течений, которые

являются симбиозом ярких современных художественных типажей, новой

мультимедийной философии и средневековой мистики, литература пытается напоследок

защититься от своего могильщика – бесконечно атакующего человеческий мозг мира

массовой медиа культуры. Действительно, Виктор П. и подобные ему писатели, которые

наверняка вскоре появятся и порадуют нас своими творениями, возможно, отдалят на

некоторое время агонию жанра, но они же станут последними людьми, чьи мысли будут

отражены в книге, как носителе информации. Что последует за этим – как знать…

А сегодня Виктор П. смело ломает стереотипы и заводит новые скрытые пружины нашего

подсознания, возвышаясь неким потусторонним монументом на краю грядущей бездны.

Где-то сзади, тихо побулькивая, остывают пресные блюда массовой беллетристики,

покорно перетекая в сценарии инфицирующих мозг телесериалов, а впереди чёрным

мраморным ковром расстилается Пустота.

–

МАРДОНГ ВИКТОРА ПЕЛЕВИНА

Некогда некоторые логические заключения чуть не привели к краху всю стройную

систему математики. Они именовались парадоксами. К примеру, известный парадокс

брадобрея – «Один брадобрей сказал, что будет брить всех, кто не бреется сам. Но как ему

поступить с собой? Начав брить себя, он уже будет бриться сам, но с другой стороны,

пока он не начал процесс бритья, он относиться к тем, кто не бреется сам». В подобной

логической конструкции высказывание, обращенное само на себя, превращается в

парадокс. Как и в более простом случае – «Это высказывание ложно». Если применять

данное заключение по отношению к какому-нибудь другому – « я хочу умереть. Это

высказывание ложно», то никаких проблем не возникает, но если его обратить на себя, то,

естественно, получается головоломка. Если само это высказывание ложно, что оно ложно,

следовательно, оно истинно. Эту проблему более или менее успешно разрешил немецкий

математик Гёдель, доказав свою Теорему о неполноте, в которой утверждалось, что в

любом языке (математическом, логическом, разговорном и т.д.) есть высказывания, про

которые нельзя сказать истинны они или ложны. Не бог весть, какое утешение для

математиков, да и звучит это утверждение, скорее, как доказательство границ логического

мышления, если не сказать больше – как признание собственного бессилия в сфере

логических конструкций.

В свете вышесказанного весьма любопытным становится рассмотрение рассказа Виктора

П. «Мардонги». В нём рассматриваются некие духовные мардонги, которые возникают

после смерти людей, когда «актуализируется внутренний мертвец», и все последующие

(послесмертные) описания их биографий, мыслей, анализа и развития их творчества и

т.д., как бы добавляют новые штрихи к невидимому идеальному мардонгу,

существующему в сознании живущих.

Если попробовать обратить идею этого потрясающего рассказа на самого автора, который,

как хочется верить, всё ещё жив, то сам Виктор П. описывая эти явления, накладывает

первые мазки на собственного будущего мардонга, или уж во всяком случае, готовит

масло для его варки. Однако если верить создателю всего этого изящного ужаса,

внутренний мертвец присутствует в человеке с самого рождения. А так как именно

внутренний мертвец и есть будущая «сердцевина» мардонга, то невольно возникает

логический вывод, что с помощью конкретно этого рассказа, а, вероятно, и всего

творчества Виктора П., его внутренний мертвец печётся о создании для себя более

привлекательного, яркого мардонга, который будет воздвигнут в идеальном мире после

его (мертвеца) актуализации.

Если на миг допустить правомерность подобного довольно жутковатого вывода, то

немедленно хочется, преодолев страх, заглянуть как можно глубже в глаза собственного

внутреннего мертвеца. Его безмолвный ответ на не прозвучавший вопрос, действительно

может вселить настоящий ужас – всё творчество в широком понимании этого слова,

известное человечеству, есть ни что иное, как работа внутренних мертвецов для создания

легиона мастерски разрисованных мардонгов, которым поклоняются живущие.

–

ВЫСОЦКИЙ И ДОСТОЕВСКИЙ. СПАСИТЕ НАШИ ДУШИ

Вот уже тридцать лет прошло с той удушливой летней ночи, на исходе которой мы

потеряли одно из самых уникальных явлений современности – поэта и певца Владимира

Высоцкого. И с тех пор не утихают повсеместные споры, мутные сплетни, досужие

домыслы, чрезмерная хвала и огульная хула великого мастера задушевных песен под

гитару, тематика которых поистине не имеет границ. И сегодня снова хочется осторожно

подкрасться на цыпочках к Великой тайне его словесного творчества, переложенного на

довольно простые мотивы, которая вот уже несколько десятилетий не дают равнодушно

проживать и спокойно умирать нескольким поколениям слушателей. А в том, что эта

тайна существует, можно уже не сомневаться – с годами песни Высоцкого обретают всё

большую значимость и выразительность, словно покрываемый благородной патиной

бронзовый монумент певца, застывшего в вечном объятии с семиструнной гитарой.

Когда-то прекрасный критик и эссеист Василий Розанов, написал про творчество

Достоевского примерно следующее: что, мол, до Фёдора Михайловича перед русской

литературой расстилалась относительно ровная дорога, изредка лишь уводившая читателя

в тёмные гоголевские пролески и манящая огоньками щедринских болотных топей. А

потом пришёл Достоевский со своими трагико-психологическими романами и словно

огромное тяжёлое бревно лёг поперёк дороги русской литературы. Такая яркая образность

вполне подходит и к пантеону произведений, созданных Высоцким – до него тоже хватало

достойных исполнителей собственных песен под гитару, имена которых и сегодня

достаточно известны широкой публике. Но не было на этой проторенной дороге некоего

места в виде мифологического бревна для серьёзных раздумий. И вот с появлением

особенно глубоких по смыслу и ярких по форме песен, эти раздумья «на завалинке» стали

рвать душу каждого слушателя, буквально, на кусочки. Действительно, творчество

Достоевского и Высоцкого в некоторых ракурсах очень даже сопоставимо. И там и там

зачастую выступают болезненные, но сильные личности. Как в романах Фёдора

Михайловича, так и в песнях Владимира Семеновича всегда звучит идея

всепобеждающего идеала добра и красоты, который почти никогда не достигается

главными героями, но неким позитивным фоном проходит через каждое творение.

Совпадают и главные мистические ценности, заключающиеся в некоторой не совсем

понятной, но, безусловно, необходимой пользе очистительных страданиях души перед

предстоящей Вечностью.

Если часто перечитывать Достоевского и слушать Высоцкого, то со временем становится

ясно, что эти два совершенно разных по эпохе и по характеру человека, безусловно,

пересекались в непостижимых метафизических сферах где-то «на узких перекрёстках

мироздания». Во всяком случае, по силе творчества, по выразительности описываемых

образов и по глубине психологического проникновения в самые тёмные уголки душ

людских эти знаковые фигуры необычайно близки друг другу.

Но у Высоцкого есть серьёзное преимущество – это стихотворный слог. То есть к

огромной мощи психологических описаний пограничных состояний человека добавляется

мистическая сила стиха, о которой великий Бродский всегда говорил исключительно

шёпотом и с благоговейным придыханием. Такой могущественный союз не мог не

породить нечто уникальное, полностью выходящее за рамки обыденного понимания. Это

явление и сегодня мы продолжаем наблюдать в виде огромного пространства

самобытного таланта, называемого для примерной ясности «творчество Владимира

Высоцкого».

Второй убойный козырь Владимира Семёновича – это индивидуальная на все времена

манера исполнения. Сколько бы не хрипел сегодня странноватый тип Никита Джигурда,

сколько бы не старались нынешние шансонье сымитировать знакомые с детства каждому

хриплые атональные мотивы Высоцкого – подобные попытки изначально обречены на

провал. И дело даже не в самом звучании – в своих самых серьёзных песнях Высоцкий

добивался воспроизведения некоторого «утробного рыка», сходного по силе воздействия

на слушателя с завораживающим чревовещанием шаманов.

И третий определяющий момент в творчестве бессмертного гения народной песни – это

доступный и одновременно очень тонкий юмор, украшенный великолепным владением

рифмой. Здесь Высоцкому действительно нет равных и, думается, если бы известный

острослов Пушкин дожил до 70-80-х годов прошлого века, Владимир Семёнович

заслужил бы не одну похвалу признанного светоча русской литературы.

Но всё вышесказанное – это всё не более чем человеческие слова с претензией на

некоторый достаточно примитивный анализ. В тех огромных космических просторах, где

звучит голос Высоцкого, любая критика или восхваление принимают образ очередной

попытки человеческого разума объять необъятное. Здесь нужно думать и проникать в

каждую фразу в буквальном смысле слова «потрохами» а не обычной рассудительностью.

Поэтому мы снова и снова вслушиваемся всеми фибрами души в заученные наизусть

слова, и чувствуем, что вот-вот нам нынче «как засмотрится… как задышится». Да так

задышится, что мы сможем хотя бы на мгновение заглянуть за фантастическую полоску

горизонта, за которой ровно тридцать лет назад скрылся всегда хмельной и такой

удивительный Орфей, так красиво ходивший «пятками по лезвию ножа» по широким

просторам умирающей Советской Империи.

–

В ГОСТИ К БОГУ НЕ БЫВАЕТ ОПОЗДАНИЙ

Большая часть творчества Владимира Высоцкого пронизано исключительным

драматизмом, часто переходящим в пафосную философскую притчу, что ставит гений

этого поэта в автономную творческую нишу культурных явлений советской эпохи.

Теперь, когда вся личная и общественная жизнь Высоцкого разобрана по косточкам,

можно с уверенностью утверждать о небывалом жизнелюбии этого неординарного

человека. Несмотря на дурные привычки и сумбурный образ жизни, Высоцкий, если

можно так выразиться «пожирал» жизнь и к своим 42 годам доел её без остатка. Смерти

для него попросту не существовало – об этом свидетельствуют не только

жизнеутверждающий лейтмотив всех его песен, но и отсутствие этого довольно

распространённого поэтического образа во всех стихотворениях и песнях, исключая,

пожалуй, несколько шутливых опусов, которые не стоит принимать во внимание в рамах

данного рассуждения. Что особенно интересно – колченогая старуха Кривая или

безобразная Нелёгкая легко представлялись поэту, и описывал он их с небывалым

мастерством. А вот образ Смерти, в отличие от многих писателей, остро чувствующих

жизненную энергетику и драму нашего существования, так и не был сотворён и описан в

полной мере, хотя мотивы самоубийства и казней встречаются в некоторых песнях

Владимира Семёновича. «Лежу – так больше расстояние до петли…» – если кто-нибудь

переживал мучительное состояние тяжёлого похмелья, тот знает, что точнее и не

скажешь. Итак, отсутствие образа смерти в творчестве Высоцкого, несмотря на его

известную склонность к некоторому трагизму и чёрному юмору, не может не удивлять

некоторых ценителей его таланта. Ведь всем известно, что одушевление явлений,

предметов, животных – основной инструмент образности в созданных песнях и

стихотворениях Гамлета из Таганки. Казалось бы, и карты в руки, но нет – в поэзии

Высоцкого традиционного русского декадентства и тяги к смерти, которым грешили

многие его современники и предшественники, не вписывающиеся в русло

социалистического реализма, мы не находим. Но каждая вторая песня надрывает душу и

заставляет, так или иначе, размышлять о вечных ценностях и о самой Вечности. Где здесь

скрытая пружина?

Методом каких недомолвок и намёков достигаются подобные аллегории и ассоциации –

«Ну вот исчезла дрожь в руках, теперь – наверх…»? Ведь это песня о горах, не более того,

но, сколько мощного провокационного материала содержится в её строках! И так во

многих творениях – поётся об одном, а через строчки проглядывает тёмная Пустота.

Двумя, на мой взгляд, знаковыми исключениями, в которых тема смерти представлена в

явном виде, являются песни «Кони привередливые» и во многом пророческий

«Памятник». И что самое любопытное – именно эти творения стали впоследствии

символом его трагической судьбы, его безусловного проигрыша в борьбе со смертью,

которая словно «обезглавила» поэта в расцвете сил, мстя ему за пренебрежения к

собственной личине. И что прослеживается в причинах ужаса последних дней Высоцкого?

Закономерность, судьба, случайные совпадения? Сегодня об этом можно лишь гадать –

смерть надёжно заметает свои следы, уносясь в чёрных санях за неземные горизонты, где

Владимир оказался одним из первых своих сверстников.

«Я должен первым быть на горизонте!» – не это ли желание было исполнено грозной

вестницей небытия? А может разгадка его судьбы всё-таки содержится в одной из песен?

Пренебрежение или чрезмерный интерес к этой страшной даме, возможно, наказуем, а

может быть наоборот – чреват яркой короткой жизнью, взрывающейся в лучах

посмертной славы.

–

ПАРЕНИЕ НАД ПУСТОТОЙ

Сегодня становится ясно, что самым колоритным и выразительным носителем

русскоязычного эпоса последних десятилетий является Саша Башлачёв. Невероятный

надрыв, самобичевание и благость, присущая русскому славянству, проживающему на

уже неизвестно какой территории, в песнях Башлачёва получили новую эмоциональную

составляющую – метафизическую обречённость. Теперь уже сложно разобраться в

причинах, заставивших 28-летнего поэта шагнуть из окна высотного дома, но одно

очевидно – он шёл к этому трагическому взлёту сквозь грозный строй своих песен, то

приближаясь, то удаляясь, но никогда не меняя направления. Отмеченный смертью всегда

предчувствует свою участь, особенно в молодом возрасте. Может быть «любимцы богов

умирают молодыми», но нам, живущим в это так сложно поверить, а смириться и вовсе

невозможно.

Творчество Башлачёва подразумевает очень «короткое» знакомство со слушателем,

буквально на расстоянии дыхания. Иначе вся притягательная магия может

восприниматься просто как рок-н-ролльный интеллигибельный порыв в его

классическом понимании. Но здесь нечто гораздо большее – пропуская башлачёвскую

песню-крик через себя, мы точно понимаем, что всё здесь правда от начала и до конца, но

правда ужасная, неотвратимая как сама смерть. И всё это кошмарное богатство так крепко

обрамлено невероятным по силе русским языком, что невольно становится страшно от

предчувствия какого-то неминуемого превращения вычурного хоровода исконно русских

образов в кафкианскую реальность безнадёжности.

В Башлачёве, при всём его личном обаянии, изначально царила тёмная сила небытия,

которая превращала каждый его новый опус в леденящий душу крик славянского назгула

над пустотой бытия, в котором мы существуем. Только смерть могла так чётко расставить

акценты, так выразительно расписать образы в страшную хохлому, сквозь которую уже

проступал провал окна, куда, ужаснувшись самого себя, шагнул Александр Башлачёв. В

чём-то его творчество и его судьба схожи с гоголевским гротескно-кошмарным

коловращением. Но как бы там ни было, все тайны его внезапного полёта над бездной

остались неразгаданными, и снова здесь видится рука истинного мастера маскировки –

смерти.

–

ОБЫКНОВЕННОЕ ЧУДО ОЛЕГА ЯНКОВСКОГО

Истинно мудрые люди почти всегда озарены неким неземным светом, лучащимся в их

глазах, жестах и фразах. А если они ещё и талантливы – то этот свет усиливается

многократно.

Олег Янковский – мощное явление в нашем кинематографе, которое подобно творчеству

Достоевского, рассекшем в своё время на две условные половины всю русскую

литературу – на «до» и «после». Так случилось и в кинематографии – «до Янковского» не

было в наших кинолентах героя, способно одинаково блестяще сыграть тонкого

философа Мюнхгаузена, злого умного Дракона и выпивающего токаря в фильме

«Влюблён по собственному желанию». И дело даже не в многогранности перевоплощения

– хитроумный Янковский легко узнаваем в любой роли. Его озорно-лукавый взгляд с

лёгким прищуром даже в образе страшного Дракона даже самым непроницательным

зрителям выдаёт истинно светлую личность этого великого актёра.

Любая роль Олега Ивановича – это погружение в серьёзные философские размышления,

будь то бытовая философия сорокалетнего неудачника в «Полётах во сне и наяву», или же

захватывающие дух глубины фраз в «Обыкновенном Чуде» и в «Бароне Мюнхгаузене».

Сегодня сложно назвать его знаковую роль, хотя сам актёр всегда отдавал предпочтение

своему слегка сумасбродному Барону. Ведь это именно он подарил нам не просто лишний

день календаря в своих вычислениях, а целый мир, пронизанный добрым умным юмором

в исполнении самых блестящих актёров современности. Мужественное поведение Олега

Ивановича в последние месяцы жизни, его нежелание выносить собственную трагедию на

люди вызывают глубокое уважение, и думается, что сама смерть в этот раз исполнила

свой долг с большой неохотой. Но не зря Волшебник в «Обыкновенном чуде» заявляет:

«Я бессмертен…» – для живущих нет умершего Олега Янковского, а есть

философствующий озорной Мюнхгаузен, говорящий даже в самые трудные минуты

жизни наперекор всемогуществу и ужасу смерти: «Улыбайтесь, господа!..»

Олег Янковский, по моему мнению, один из немногих публичных людей, который,

благодаря своей позитивной жизненной силе, в совершенстве освоил нелёгкое искусство

умирания. Благодаря силе его обаяния, ума и таланта, смерть никогда не сможет

превратить мягкий и мудрый свет его образа в чёрную дыру небытия.

–

НАД ПРОПАСТЬЮ ВО РЖИ

«Кто хоть раз стоял на краю,

тот знает, как там холодно и одиноко…»

Джером Сэлинджер в своём проникновенном романе простыми словами рассказал

довольно прозаичную и одновременно величественную историю человеческого

одиночества, которое при всех многовековых попытках пропаганды христианских и

семейных ценностей гордо стоит на краю бездонной пропасти, именуемой смертью.

Главный герой романа Холден Колфилд – это не просто строптивый подросток с

повышенной эмоциональной реакцией на внешний мир, это собирательный образ именно

того ребёнка, который живёт в каждой душе, с которым человек рождается, осознаёт себя

и умирает.

Читая это произведение, наяву ощущаешь тот пронзительный холод, пробирающийся с

поверхности замёрших прудов Центрального парка в самоё нутро, от которого

действительно хочется плакать, словно только сейчас ты прочувствовал до конца, что стал

взрослым. И это ощущение время от времени свойственно любому возрасту, вне

зависимости от вероисповедания и материального благосостояния. Селинджеру удалось

каким-то мистическим образом собрать квинтэссенцию перманентной тоски по так

быстро ушедшему детству и заковать её в хрустальный бокал вселенского одиночества.

Такое удавалась за всю историю литературы лишь единожды великому мистификатору

Андерсену, поэтому неприкаянный бродяга Холден иногда невольно напоминает

маленького Кая, собирающего во дворце Снежной Королевы слово «Вечность» из

замёрзших слёз жизнелюбивой Герды.

Чтобы по достоинству оценить этот удивительный роман, не надо быть философом или

писателем – весь фокус в том, что действия-то на самом деле никакого нет, есть только

некое движение образов, наподобие перемещения теней в пещере Платона, и очень

акцентированное чувство покинутости и ощущение умирания чего-то хорошего,

светлого...

И как часто сегодня, глядя на бегущие в пропасть года, хочется стать на самом краю среди

горьких колосьев ржи собственной преждевременной мудрости, раскинуть руки во всю

ширь, и попытаться поймать хотя бы одно мгновение, но навсегда…

–

ВИКТОР ЦОЙ. НА КРАЮ ЗВЕЗДЫ

Конечно, жив – в своих песнях, невероятно сочетающих простоту подачи материала и

глубокую, почти шаманскую психоделику мотивов и ритмов. Главная загадка Цоя – как

его творчеству удалось миновать барьер между поколениями? Почему и старые рокеры и

нынешняя, достаточно ветреная молодёжь признают этого немного застенчивого парня в

чёрных костюмах и перчатках за кумира? Ответ нужно искать в тематике его песен.

Условно палитру песен Цоя можно подразделить на две взаимоисключающие части

–«Романтика» и «Предчувствие смерти». Романтические баллады манят молодых, а

философская составляющая «смертельных танцев» притягивает к себе внимание людей

старшего поколения.

Война между землёй и небом для Цоя закончилась победой неба – он ушёл на самом

взлёте карьеры и жизни, но если проанализировать названия и тексты песен в его

достаточно немногочисленных альбомах, то станет ясно – Виктор интересовался смертью

всерьёз. Самые лучшие его произведения – это всегда битва добра и зла, жизни и смерти,

в которой последняя часто одерживает победу. Думается, фильм «Игла» и композиция

«Следи за собой» стали отправными пунктами, которые, так или иначе, смогли внести

трагические коррективы в судьбу поэта и певца.

Общеизвестно, что многие творческие люди любят в той или иной степени «баловаться» в

своих творениях, описывая собственную смерть или создавая монументальные

произведения из разряда «Реквием» или «Эпитафия». Но те, у которых это тяга идёт

извне – делают это всерьёз, словно предчувствуя близость собственной трагедии.

(классический пример – Игорь Тальков, пример «благополучных заигрываний со

смертью» – Александр Розенбаум).

«Следи за собой, будь осторожен!» – очевидно, что поэт при жизни относил эти слова,

прежде всего, к себе, вернее это его самого предупреждала та великая сила, благодаря

которой в мире живёт искусство. Но смерть, как всегда, оказалась сильнее – и под визг

тормозов Виктор Цой ушёл в страну, где он найдёт все ответы на бесчисленные вопросы,

терзающие живых.

Document Outline

Трезвый День Рождения