Текст книги "Война миров"

Автор книги: Олег Дивов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Прогулка оказалась самым скучным великосветским мероприятием, на каком я побывала. Мужчины соревновались между собой в умении править конем, девушки старались держаться раскованно, но при этом будто лишнее слово боялись произнести. Конкурентку во мне не видели, это точно. Похоже, в этой компании Энрике давно списали как безнадежного.

В лесу я самую малость приотстала, а Энрике как раз втянулся в спор с двумя приятелями. Я обернулась, увидела, что позади меня один лишь Арриньо, и придержала мерина.

– Сеньор Диегос просил вам передать, что те синайские тюльпаны, о которых вы отозвались столь нелицеприятно, к четвергу все-таки непременно расцветут.

Арриньо не вздрогнул. Он на миг посмотрел мне в глаза – остро, колюче.

– Благодарю вас, сеньорита Кастро. Непременно навещу сеньора Диегоса в конце недели. Хочу сам убедиться, что эти капризные цветы прижились.

Некоторое время мы ехали рядом в молчании.

– Вы давно в столице, сеньорита Кастро?

– О нет! Приехала поступать в колледж.

– И сеньор Диегос…

– Он друг моего родственника и не отказывается помогать мне добрыми советами. Деревенской девушке вроде меня трудно в большом городе, поначалу можно наделать много ошибок.

Арриньо хохотнул и доверительным тоном сообщил:

– Вы, сеньорита Кастро, выглядите именно так, как себе представляют деревенскую простушку все эти хлыщи. Если б они видели настоящую деревенщину, то не смогли бы и пары минут провести в ее обществе. Но они знают о простом народе лишь по книжкам.

– Что поделать, – я ослепительно улыбнулась. – Я выросла без родителей, с бабушкой и дедушкой. А они уж постарались привить мне именно книжные манеры.

– Хорошо постарались. Беднягу Энрике вы сведете с ума. Это входит в ваши планы?

– Конечно же, нет.

Арриньо поглядел на меня с искренним удивлением – и одобрением.

– Глядя на вас, ничего другого в голову не приходит. Простите за откровенность. Вы же его идеал.

– Энрике всегда мечтал связать жизнь с простой девчонкой?

– Он большой романтик. Но вот его дражайшая матушка… Берегитесь ее.

– Почему же?

– Потому что она не станет задавать вопросы о ваших планах насчет ее сына. А проблемы решает лишь самую чуточку медленнее, чем создает.

– Благодарю вас, доктор Арриньо. Я стараюсь не провоцировать ненужные мысли… что у сеньоры, что у ее сына.

– С сыном получается откровенно плохо. – Он засмеялся. – Впрочем, это не ваша вина. Сказывается его происхождение…

Он подвесил фразу в воздухе. Я промолчала.

– Весь в матушку. Она в молодости тоже была особой увлекающейся, но это не беда. Беда, что она никогда не знала меры и порой бывала утомительно навязчивой. Я с большим уважением отношусь к ее мужу. Этот брак для него – истинный подвиг. Да, поговаривали, что он предпочитает сложных женщин. Сложной была его первая жена. Он любил ее страстно. Недоброжелатели, конечно, сплетничали, будто у нее скверный нрав, но поверьте очевидцу – это была одна из самых умных женщин нашего времени. Пилар, к сожалению, в подметки ей не годится. Даром что молода и здорова… А вы отлично держитесь верхом. Сами искали тренера или положились на советы Пилар?

– Сеньора Вальдес привезла меня к тренеру и была так добра, что убедила его исправлять ошибки деревенской девушки, которая умела держаться на лошади, но совершенно не умела ездить красиво.

– Ого! Значит, она привезла вас к своему тренеру?

Я оценила подтекст. Похоже, Арриньо лучше прочих был осведомлен о личной жизни сеньоры.

– Да у вас настоящий талант, сеньорита Кастро. Вы умеете входить в доверие даже к таким подозрительным самкам, как Пилар. Ценное качество… Да будет вам известно, она скрывает эту сторону своей жизни. И если она посвятила вас…

– И что же тайного может быть в увлечении верховой ездой?

– Хотя бы то, что Пилар сидела на лошади единственный раз в жизни. Это случилось при мне. Она всегда боялась лошадей. Ее убедили сесть в седло, лошадь мотнула головой, Пилар с перепугу завизжала, поджала ноги и рухнула наземь, сломав руку. Лошадь, не сделавшая даже шагу, смотрела на нее так удивленно, что я с трудом удержался от хохота. Впрочем, – он бросил быстрый взгляд вперед, где Энрике разворачивал коня в нашу сторону, – поговорим лучше о вашем образовании. Итак, вы хотите поступать в колледж. Какую же специальность вы выбрали?

– Я бы хотела стать архитектором.

Энрике уже приближался.

– М-м… – Арриньо поджал губы и покачал головой. – Позвольте сказать: не лучший выбор. Это мужская профессия. Инженерная. Не сомневаюсь, что у вас хватит сообразительности освоить ее, но чего вы добьетесь в жизни? Ваши коллеги-мужчины не будут считаться с вами. Вам придется проявить недюжинную силу воли, чтобы убедить всех: главное в вашем черепе – не хорошенькое личико, а качественные мозги. Это трудно. Не лучше ли потратить силы на что-нибудь близкое, но не столь мужественное?

Энрике поравнялся с нами и навострил уши. Пусть слушает, мне не жалко.

– Но, доктор Арриньо, у меня есть мечта… Мне так нравится красота зданий, мостов…

– Верю. Скажите, вы умеете рисовать?

– Немного.

– Никогда не думали, может быть, вам подойдет не архитектура, а дизайн? Это менее жесткая дисциплина, и там вы сможете проявить свои женские черты – утонченность и строгость, чувство меры и легкость стиля.

– Я никогда о том не думала, доктор Арриньо. Мне казалось, это часть профессии архитектора.

– Не совсем, не совсем. Я не спорю, колледж вам потребуется. Но, возможно, не инженерный, а колледж искусств. Да, поступить в него будет сложнее, но вы умная девушка, вы справитесь, к тому же есть время для подготовки.

Арриньо с каждой минутой нравился мне все больше. Спокойный, уверенный, мудрый. Хосе упомянул, что он завербован очень давно, и похоже на то, что согласился с нами сотрудничать по идейным соображениям. Разумеется, с ним надо соблюдать предельную осторожность, в первую очередь потому, что сам он не считал себя завербованным, а полагал, что в нашем лице отыскал партнеров для достижения общей цели. А во вторую – потому, что никакого серьезного компромата у нас на него нет и припугнуть в случае чего нечем. Хосе подозревал, что на Арриньо нет компромата ни у кого, зато у него есть на всех. Потому-то ему никто не доверял и никто несмел заступить ему дорогу.

Опасный союзник. Но именно с такими получается добиться ошеломительных результатов.

– Оставьте мне ваш контакт, – попросил он почти отеческим тоном. – Я думаю, что смогу кое-чем помочь вам.

У Энрике даже глаза расширились, когда он увидел, что я коснулась левым запястьем браслета на руке Арриньо.

– Энрике, – строго сказал Арриньо, – возьми себя в руки. Умерь пыл, если не желаешь, чтобы твоя матушка запретила тебе встречаться с сеньоритой Кастро.

– Алехандро, я взрослый мужчина…

– Это не отменяет того факта, что ты обязан считаться с мнением матери. А каким оно будет, я могу предположить. Ты знаешь, что Паола обо всем рассказывает своей тетке? А знаешь, что та любит приукрасить события и делится своими выдумками с твоей матерью? – Он веско помолчал. – Будь любезен и галантен. Со всеми дамами. Особенно с Паолой.

Энрике опешил – и от отповеди, и от того, что ему прочли нотацию в моем присутствии. А я мысленно посмеивалась: как ненавязчиво Арриньо приподнял мой статус в его глазах! Энрике теперь сам вряд ли сможет объяснить, почему будет относиться ко мне, как к равной.

Дальше прогулка пошла по накатанной. Приличные реплики, искристые девичьи улыбки, редкие шепотки, сдержанный мужской смех… Я держалась так, что даже женская половина компании оттаяла и осторожно проявила интерес. Пришлось проявить максимум изобретательности, чтобы мой акцент звучал мило и забавно, а не вульгарно. Понятно, что меня рассматривали, как потешного зверька – и я старалась показаться самым дружелюбным в мире зверьком. Мало ли как повернутся события, может, придется еще не раз встречаться с аристократами. Так пусть я буду модной экзотической зверушкой, которую не стыдно позвать в гостиную.

И каждую минуту я чувствовала незримую поддержку Арриньо. Там он обмолвился, что большинство крестьян, конечно, быдло, но и среди них попадаются жемчужины. Тут обронил, что наслышан о моей семье, обеспеченной во времена колонизации, но затем обедневшей. Сям сказал, что мой прадед служил в роте его деда и показал себя так хорошо, что дедушка обещал составить протекцию сыну своего сержанта, чтобы тот поступил в офицерское училище. С сыном не срослось, так теперь Арриньо-внук выплачивает семейные долги правнучке сержанта, помогая поступить в колледж. В какой? Судя по всему, колледж искусств, да, девушка отлично рисует, талант пропадает, надо развивать… Врал – как дышал. И еще получал удовольствие от этого вранья.

Через два часа стало непонятно, кто же пригласил меня на тусовку – Энрике или Арриньо. Общество тем временем накаталось и захотело кофе. За столиком под навесом я оказалась между двумя девушками – той самой Паолой и строгой, сдержанной Амелией (согласно данным Хосе, она была ревностной католичкой, но свой фанатизм скрывала по требованию родителей, считавших, что он помешает ей выгодно выйти замуж – ведь не все мужчины так озабочены спасением души, как она).

– Ну и как вам прогулка, Долорес? – спросила Паола. – Наверное, вы никогда так не веселились, правда же?

Амелия наградила ее косым взглядом.

– Сказать по правде, мне неловко и немного скучно, – ответила я.

Паола опешила, но быстро нашлась с ответом:

– О, конечно. Как я не подумала. Вы ведь привыкли к другим развлечениям. Я слыхала, вы ходите в парк кататься на каруселях?

Я рассмеялась и доверительно сказала:

– Это была безобидная шутка. Я впервые оказалась в парке в тот день. Мы ведь об одном и том же парке говорим?

Паола приподняла тонкие брови:

– О-о. И как же вы обычно развлекаетесь?

– Я хожу в Музей Литературы и читаю книги. Мне нужно очень много знать, чтобы поступить в колледж. Дома я выглядела ужасно неуместной среди сверстников, ведь я все свободное время проводила за книгами, но когда приехала в столицу, поняла, что этого мало и я совершеннейшая невежда.

Паола скуксилась, зато оживилась Амелия:

– Арриньо сказал, вы рисуете. И что, вправду так хорошо?

– Мне сложно судить. Мои наставники были довольны, но я сама никогда не придавала значения живописи. Наш школьный капеллан, который и преподал мне основы академического рисунка, всегда говорил: Господь дал нам искусство живописи, чтобы мы познавали красоту созданного Им мира, а вовсе не чтобы потешить гордыню.

Паолу аж перекосило. Зато Амелия торжествовала.

– Странно, что вы с такими взглядами предпочитаете читать и рисовать, а не молиться часы напролет, – съязвила Паола.

Я пожала плечами:

– С утра я иду в церковь, а потом – в музей или домой, рисовать. Что в этом удивительного? Да, я знаю, в городе немодно быть набожной, но мне кажется, во всем следует соблюдать меру, а в следовании моде – особенно.

– Фи, – не сдержалась Паола. – Я думала, вы пастушка, а вы святоша. Вы так никогда не завоюете симпатий в обществе. Вас примут только такие, как Амелия, а остальные будут зевать от скуки.

– Не слушайте ее, Долорес, – насмешливо заявила Амелия. – Модные куколки забавны, но мода на них быстро проходит. А вы и вправду такая набожная или ходите в церковь по привычке?

– Не могу сказать наверняка. Для меня с раннего детства воскресное утро начиналось именно с мессы. В детстве это был праздник, а здесь, в городе… Я бы сказала, что это необходимость. Единственные два часа, когда я могу отрешиться от безумия этого мира. Золотой Мехико великолепен, но несколько суматошен.

– О, я понимаю вас. Долорес, вы только в церковь ходите или интересуетесь тем, что происходит вокруг нее?

– Не уверена, что поняла вас правильно.

– Спрошу прямо: вы слышали последнее выступление Кардинала?

– Да, но не полностью. Поздно включила, примерно со второй части.

– В первой ничего важного не было, не огорчайтесь. И что скажете?

Тут я неподдельно смутилась. Понятно, что в университете подготовка по католицизму была будь здоров какая, вплоть до святых отцов и наиболее значимых речей пап, начиная с двадцатого века, но я сомневалась, что в состоянии поддержать беседу на должном уровне с фанатичкой.

– Боюсь, что я слишком невежественна… Признаться, меня поразило одно: каким чистым и ясным языком написана эта речь.

Амелия внезапно рассмеялась:

– Вот-вот! Значит, мне не померещилось, если даже вы это заметили… Похоже, Кардинал сменил секретаря, и вместо косноязычного епископа Хоме у нас будет нормальный человек, умеющий говорить и писать! А хотите попасть на выступление Кардинала в Университете? Есть лишний билет.

Я начала отнекиваться, мол, неудобно. Амелия прервала меня и властным жестом положила свою левую руку поверх моей:

– Вот вам мой контакт. И не тушуйтесь. Если вы хотите поступать в колледж искусств, вам необходимо бывать на студенческих мероприятиях. Особенно такого уровня. Только Паоле кажется, что встречи с Кардиналом – это скукотень. А в действительности именно там задается вектор гуманитарного развития на следующий год. Кроме того, на эти встречи ходит весь философский факультет, независимо от религиозных убеждений, и порой случаются спонтанные, но очень горячие диспуты. Причем, в отличие от главной речи, они никогда не попадают в публичное вещание. Если вы в колледже упомянете, что побывали на встрече с Кардиналом, к вам сразу изменится отношение и сокурсников, и преподавателей. Верьте мне, я знаю, что говорю.

Я горячо поблагодарила ее и оставила свой контакт для взаимности.

После кофе ко мне подошел Арриньо и вполголоса уточнил, чем я так обидела Паолу, раз она дует губы и всем рассказывает, что я глуповата. Я ответила, что предпочла ей общество Амелии.

– Я так и подумал, – рассеянно сказал Арриньо. – Не огорчайтесь. Амелия чрезвычайно умная девушка. Сомневаюсь, что она выйдет замуж. Скорей всего, станет аббатисой. Но в этом качестве, ручаюсь, ее ждет большое политическое будущее.

Я сказала и про встречу с Кардиналом.

– Поздравляю, вам повезло. В этом году ожидается действительно интересное выступление. Наш уважаемый Кардинал немного пересмотрел свои взгляды на воспитание молодежи, так что мы готовимся к феерическому диспуту. Билеты было невозможно достать уже месяц назад. Да, вам повезло.

В три часа дня лошадей отправили на конюшню, и вся компания наконец приступила к пикнику. Официанты начали обносить гостей вином. Я отпила глоток и отставила бокал. Энрике, стоявший рядом, спросил – разве мне не понравилось вино?

– Мне пора домой, Энрике.

– Уже?!

– Конечно. Приличной девушке не стоит оставаться в компании до самого вечера, особенно если она впервые в этом обществе. Самое лучшее – уйти, когда подали вино. И не забывай: у меня нет водителя, поэтому мне нельзя пить.

Он горестно покачал головой и сказал:

– Хорошо. Я провожу тебя.

Не знаю, на что он надеялся, но мечты его не сбылись: вместе со мной компанию покидали Амелия и Арриньо. И на парковку мы вышли вчетвером, поддерживая самую непринужденную болтовню. Арриньо явно не торопился уехать первым, Амелия развеселилась, а Энрике мрачнел с каждой секундой. Ему даже не удалось встать ко мне ближе всех, когда я садилась в машину, – его совершенно невзначай оттеснил Арриньо.

– Я не прощаюсь с вами, Долорес. И передайте дядюшке Хосе, что я непременно выкрою время. В ближайшие дни.

– Обязательно, доктор Арриньо.

Я закрыла дверцу и уехала, оставив позади недовольного Энрике.

* * *

Поднявшись по лестнице, я привычно пошарила глазами в поисках абрикосового комочка. Нету. На всякий случай позвала:

– Тита? Тита!

Поцокала языком – опытным путем выяснила, что кошечка подбегала именно на этот звук. He-а. Значит, гуляет. Небось спит где-нибудь в саду за домом. Впрочем, днем она всегда гуляла.

Кошечка была совсем крохотной и непонятно чьей. Я обнаружила ее у лестницы на первом этаже в прошлую среду. Сидела, тряслась, от протянутой руки убежала. Я зашла к домовладелице и сказала, что кто-то потерял котенка, надо бы сделать объявление. Та ответила, что знает, котенок тут уже три дня, с понедельника. Никто его не терял, и непонятно, откуда он взялся. Пусть живет. Ей нравились кошки.

На следующую ночь я проснулась от пронзительного жалобного ора под моей дверью. Открыла. В прихожую метнулся клубок спутанной шерсти и забился в угол между кухней и ванной. Я поморгала, затем отловила его и рассмотрела. Чудовищно грязный длинношерстный котенок, вероятно рыже-полосатый, месяцев трех от роду, если верить размерам. Вздохнула, понесла его в ванну – мыть.

Удивительно, но котенок не вырывался и не возмущался. Он обмяк, как только я взяла его на руки. Позволил вымыть себя и вытереть насухо полотенцем. Правда, когда я перевернула его на спинку, чтобы рассмотреть получше, котик это или кошечка, звереныш вырвался и спрятался под кровать. Однако мне показалось, что это кошечка. Шерсть на брюшке была очень длинная и густая, но характерных «бубенчиков» я не увидела. Вот и отлично, что кошечка. Абрикосовая, с белыми лапками и с кисточками на ушах. И еще у нее было слишком много пальчиков – по шесть на каждой лапе. Понятно, почему от нее избавились: мутант. Полидактилия, насколько я помнила, не представляла никакой опасности для жизни, но многие люди не выносят даже вида уродства. Убить кошечку не хватило духу, вот ее и выгнали, когда терпение лопнуло. Бедняжка.

Я отдала ей остатки своего молока, она вылакала и благодарно потерлась об мою ногу. Ну точно, кошечка. Котики, на мой взгляд, должны быть более игривые, но менее ручные. А потом, как так и надо, киска пошла спать в мою постель. Ну-ну, сказала я, нагадишь – вылетишь из дома так же быстро, как и влетела. На всякий случай бросила в туалете на пол испорченное кошачьей шерстью полотенце и оставила приоткрытой дверцу.

Утром я нашла котенка на вешалке для одежды, что у входной двери, а на полотенце в туалете – кошачью поделку. Ишь ты, сообразительная какая киса. Дверь я ей открыла, она вальяжно спрыгнула с вешалки, вышла и отправилась вниз по лестнице. А вернувшись с работы, я снова услышала ор за дверью. Открыла. Явилась, гулена. Пока было не очень поздно, я сбегала в лавку за пакетиком кошачьего корма и лотком для важных надобностей. С тех пор мы так и жили: утром Тита ела и уходила гулять, а вечером приходила, снова ела и ложилась спать. Если я засиживалась со своими делами, она запрыгивала ко мне на колени. На стол не лезла, ничего не портила, ходила в лоток. Идеальная киса, жаль, что я тут временно и не смогу забрать ее с собой. Поэтому я дала объявление во внутренней сети дома – мол, кто хочет завести питомца, который заведомо нравится домовладелице, можно зайти в квартиру номер пятнадцать. Забрали кису у меня в тот же день соседи по лестничной клетке, но под утро я снова проснулась от ее воплей. Сбежала и пришла ко мне. Ну что уж тут поделаешь… Договорились с соседями, что я отдам ее, когда мне придет время съезжать в кампус колледжа. А до тех пор пусть живет у меня. Заодно и к будущим хозяевам привыкнет, она же видит их каждый день, когда ждет меня у квартиры.

Снизу поднимался сосед Теодоро. Увидел меня, поздоровался:

– Привет, Лола. Титу ищешь? – спросил он. – Я ее только что видел – дрыхнет в саду в гамаке сеньоры Нуньес.

– Здравствуй, Тео. Вот же нахалка эта Тита! – сказала я.

– Зато какая ласковая, – усмехнулся сосед.

С соседями мне повезло: очень тихая молодая семья, муж с женой и маленькой дочкой. Теодоро, Луиза и хорошенькая, словно кукла, белокурая Ньевес. Никакого шума, а если мне по хозяйству требовалась мужская рука, сосед не отказывал. В благодарность я однажды сидела вечером с их очаровательной дочуркой, пока родители ходили в театр.

– Отличный костюм, – похвалил Тео на прощание.

– Спасибо.

Я вошла в пустую, наполненную солнцем квартирку. Налила себе стакан молока, устало присела у окна на кухне. Что ж, день прожит не зря. Арриньо – ларчик с двойным дном, но я пришлась ему по сердцу. И еще я записала бы в актив Амелию. Девушка ой какая непростая. А если с ней подружиться, то я могу с пользой провести оставшееся время. Она одинока и будет водить меня всюду. При том, что интересуют ее очень важные и для нашей разведки вещи. Впрочем, это все аксиомы. Разведчик моего статуса не должен заниматься аналитикой, он должен наблюдать – и иметь особенное чутье и специфический талант на то, чтобы собирать информацию.

А вот с Энрике будут проблемы. Увы. Как я и думала. Нельзя работать с клиентом, который в тебя влюблен.

Допив молоко, я переоделась. Было тихо и скучно. Работать сил не оставалось, просто так гулять по улицам не хотелось. Я проверила запас кошачьего корма и лоток. Ага, корма на пару мисочек, не больше, и лоток пора менять. Вот и повод прогуляться. Можно даже не в лавку сбегать, а дойти до большого супермаркета, посмотреть, вдруг там дешевле.

Еле-еле разодрав волосы, уложенные в такую прическу, чтобы их не сбил в колтун ветер, я завязала плебейский конский хвост на макушке, влезла в старые любимые кеды и, насвистывая себе под нос, пошла в магазин. Прошагала целый километр до супермаркета, и, как выяснилось, зря – на обычную партию мне пришлось бы потратить на пять песо больше. А я скупердяйка. Причем не по легенде, а по жизни. Ничего, на обратном пути придется сделать небольшой крюк, всего-то в семьсот метров, чтобы зайти в мою любимую лавку, где торговали всякой всячиной.

Выгаданные песо я потратила на молоко и шампунь для волос. Тот, которым я пользовалась обычно, ужасно путал мои кудри. Попробуем этот. А на сдачу купила кесадилью с курицей и грибами, ее в этой лавке делали необыкновенно вкусно. Вкуснее, чем в любом туристическом месте земной Мексики. Кесадилью слопала по дороге, не заморачиваясь.

Нагруженная покупками, я поднялась на свой третий этаж. И застыла.

Под дверью сидела Тита. А на ступеньках лестницы – Энрике.

Выражение лица у Энрике было таким, что любая нормальная девушка на моем месте позвонила бы в дверь соседу – ну так, на всякий случай. Но я не стала этого делать. Я же знала, что мне нужно четверть секунды, чтобы спустить с лестницы мужика и покрупней.

– Это твоя кошка? – спросил Энрике.

Тон его не выражал ничего.

– Нет. Приблудилась, я просто ее подкармливаю.

– Ты должна вызвать службу по отлову бродячих животных. Бесхозные животные разносят заразу. Пусть они заберут ее.

Я посмотрела на него с некоторым удивлением. Опустила пакет с покупками на пол, чтобы освободить руки. Тита привстала на задних лапках, живо интересуясь содержимым пакета.

– Ты вела себя как шлюха, – внезапно с ненавистью выплюнул Энрике. – Ты крутила задом и строила глазки! Я думал, ты чистая…

О, сцена ревности? Как это мило. Я отперла замок, но открывать дверь в квартиру не спешила. Повернулась лицом к Энрике, прислонилась к стене, скрестила руки на груди, мол, слушаю-слушаю. И очень даже внимательно слушаю.

Естественно, моя поза раззадорила Энрике. Он стоял в полутора метрах передо мной, угрожающе наклонившись, одну руку сунул в карман брюк, второй размахивал, подчеркивая слова. Указующий перст его в запале почти утыкался мне в грудь, но я молчала и презрительно улыбалась.

Надо сказать, Энрике в подметки не годился Максу. Макс, если ему шлея под хвост попадала, орал так, что с потолка сыпалась пыль. И размахивал он не указующим перстом, а ножом. Ну и не стоит забывать, что у Макса рост полных два метра, а у Энрике – всего сто восемьдесят пять, так что он физически не мог произвести такое же пугающее впечатление, как мой бывший и будущий супруг.

Однако для моих тихих соседей подобные сцены были явно в новинку. Большинство эльдорадцев вообще очень сдержанные люди. Моих однокурсниц в свое время удивил этот факт; я-то знала, что Эльдорадо – это яростная страсть, намертво скованная цепями приличий. Строго говоря, это не менее романтическое представление, чем фантазии о крикливых латиносах, но мне оно помогло свыкнуться с культурой. А однокурсникам знания оказались без надобности: в Эльдорадо из нашего выпуска попала я одна, и то по собственной дурости.

У эльдорадцев не принято шуметь там, где ты можешь помешать соседям. Одно дело – народные гулянья, праздники и так далее, когда орут и беснуются все, и нормально выплескивать эмоции, а не держать их в себе. И совсем другое – поведение в доме, там, где живет твоя семья, твои друзья, твои соседи. Да, эльдорадцы разговаривают громко, что с позиций англо-саксонской и вообще германской цивилизации кажется криком. Да, эльдорадцы большие любители резкой и выразительной жестикуляции, хотя куда им до итальянцев. Но достаточно сравнить эльдорадцев с ближневосточными или азиатскими народами, чтобы все понять. Вежливость превыше всего. Поэтому в многоквартирных домах всегда очень тихо. Даже супруги стараются выяснять отношения шепотом, иначе к вам в дверь постучатся соседи – недовольные шумом или желающие поучаствовать в движухе.

Энрике не был распущенным или избалованным. У него накипело. Время от времени у любого эльдорадца или эльдорадки накипает, и тогда туши свет и выноси святых. Но это считается дико неприличным поведением, и завтра ему сделается необычайно стыдно. Сегодня, правда, ему все по фигу, море по колено и лужа по маковку, но это ему – я-то знаю, что завтра наступит непременно.

Поэтому, внутренне посмеиваясь, я слушала, как щелкают замки в дверях выше и ниже этажом. Вот пожилая вдовая сеньора с четвертого – я с ней здоровалась при встрече, но имени не знала, – тихонечко вышла на лестничную площадку, замерла, стараясь не привлекать внимания. А вот снизу приоткрылась дверь – видать, при закрытой часть экспрессивной лексики Энрике не достигала слуха ценителей. Еще я слышала, как в квартире напротив толкаются и шушукаются Теодор с Луизой. Теодору очень хочется вмешаться, я ж своя, а этот дебошир чужой, а мудрая Луиза удерживает его, говоря: да, может, сами разберутся, ну подумаешь, горластый парень, руки ведь не распускает, а Долорес не зовет на помощь, ты погляди, Тео, как он дорого одет, не нашего ведь круга, ты так вмешаешься, они поссорятся, и из-за этого Долорес не выйдет замуж за богатого…

У Энрике кончилась первая стадия, когда он выговаривал мне «пену». Воспользовавшись паузой, я спокойно сказала:

– Энрике, уходи. Иди проспись.

Вином от него и вправду пахло здорово.

Результат моей фразы был предсказуем: Энрике, не успев отдохнуть, перешел ко второй стадии – когда свету были явлены фрустрационные черные мечты. Я запомнила несколько новых слов; надо же, а ведь считала, что знаю язык в совершенстве, еще и получше многих эльдорадцев. Шебуршание за дверью квартиры Теодора стало сильнее.

Энрике с каждым «аргументом» приближался ко мне. Наконец подошел вплотную. Я с полным присутствием духа оттолкнула его, да так, что он вынужден был попятиться на несколько шагов, чтобы удержать равновесие. У Макса после этого без перехода, без депрессивной фазы жалоб, начиналась третья стадия – слепой ярости. Насчет Энрике я не сомневалась, что до настоящей ярости не дойдет, хотя истерика вполне возможна.

Воспользовавшись моментом, я приоткрыла дверь квартиры, забросив внутрь пакет с покупками – не исключено, что мне сейчас придется драться ногами, нужно пространство.

– Отлично! – с угрозой воскликнул Энрике. – Давай войдем. Ну, что ты от меня скрываешь! Показывай сейчас же!

Он отпихнул меня от двери, распахнул ее настежь. Хотел шагнуть внутрь, да споткнулся об котенка – а Тита же решила, что дверь открыли для нее! – выругался. И пинком отшвырнул несчастного звереныша прочь. Тита кувырком скатилась по ступенькам, потом сумела встать на лапы и порскнула вниз по лестнице.

– Вот так с ними надо поступать! Животным не место там, где живут люди!

Я примерилась и очень холодно, очень расчетливо влепила ему пощечину. Звонкую. Наверху охнула вдовая сеньора, внизу восхищенно ухнули разом брат и сестра из квартиры подо мной. Дверь квартиры Теодоро скрипнула.

– Убирайся! – выкрикнула я звенящим голосом.

– Убирайся? – повторил Энрике страшным полушепотом. – Да ты понимаешь, кто я, а кто ты? Я тебя в порошок сотру, я тебя сгною, ты будешь жить в аду, и там таким шлюхам, как ты, самое место!

– Да будь ты хоть диктатор, хоть король, да хоть Господь Бог – я никому не позволю унижать меня! Убирайся! И не звони мне больше никогда!

Энрике с искаженным лицом сделал шаг ко мне. Со стуком распахнулась дверь за его спиной, и на площадку вышел Тео с битой.

Надо сказать, Тео вообще-то был очень мирный человек. Даром что громадного, почти орочьего роста, сравнимой волосатости и почти такого же сложения. Если бы ему предложили на улице поучаствовать в драке спортивных болельщиков, он сказал бы: «Да ну на фиг» – и пошел домой. По дороге купил бы обожаемой дочке свежего молока и горсть конфет, крохотной жене – ее любимых пирожков с местными пресноводными крабами и жгуче-острого соуса, без которого она не могла прожить ни дня, ну и себе – бутылку ледяного пива. Пиво он пил строго после ужина и на балконе, любуясь засыпающим городом. Но, шагнув внутрь подъезда, Тео превращался во льва. Нет, не льва. В орка, идущего биться за свою трибу. В волка, защищающего свою берлогу. В берсерка, который прет в бой, потому что для него каждый бой последний и выше этого счастья не существует. Словом, связываться с Тео, когда он дома, не следовало.

Энрике это понял. Потому что подавился словами, резко побледнел, повернулся и ушел. Далеко внизу хлопнула дверь подъезда.

С минуту мы стояли на площадке и ждали. Выглянула Луиза, жена Тео.

– Все? – спросила она шепотом. – Лола, кто этот ужасный дебошир?

– Энрике Вальдес, сын генерала Вальдеса.

– Надо же, – вздохнула Луиза. – У такого умного отца сын – такой дурак. Я слышала все, что он кричал. Лола, не связывайся с ним, он злой и глупый человек.

– И кошек не любит! – послышался сверху голос вдовой сеньоры. – Вот помяните мое слово: не может быть хорошим человеком тот, кто обижает кошек!

– Не, ну наказать за проделки-то можно, даже и кошку! – откликнулись снизу.

– Наказать – это не обижать! – веско ответила сеньора. – Плохой человек, очень плохой. Лола, не связывайся с ним! Пусть лучше муж будет бедный, зато славный! Не гонись ты за его деньгами, не принесут они тебе счастья!

– Эт точно, – поддакнули снизу мужским голосом. – Лола, лучше за меня замуж выходи!

По всему подъезду начался гомон. Я переглянулась с Тео, поблагодарив его улыбкой, и сказала:

– Пойду котенка поищу. Надеюсь, с Титой все в порядке.

Котенок нашелся на первом этаже, он забился под старое кресло, которое зачем-то стояло под лестницей. Я принесла Титу домой, она тут же спряталась под кровать.