Текст книги "Таро Люцифера"

Автор книги: Олег Маркеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

На волне интереса к постсоветскому искусству он провернул серию крупных спекулятивных сделок. Работал под конкретный заказ и оптовыми партиями.

О Жуке заговорили как о серьезном партнере. Но тогда же пошли слухи, что Жук, экономя на ценах, попросту наводит бандитов на мастерские. Многие имели смелость утверждать, что на совести Жука не только десятки похищенных полотен, но и пара-другая трупов. Слухи несколько подпортили репутацию, но «органы» на информацию никак не отреагировали.

А в скором времени Жук неожиданно для всех включил форсаж, использовал весь капитал и перешел в высшую весовую категорию – «черный рынок» работ классиков. Проделал он это чуть раньше, чем обвалился рынок постсовкового модерна и пошла первая волна отстрела наиболее зарвавшихся бандитов. Иными словами, очень вовремя обрубил хвосты и пресек слухи.

В новом качестве он стал пафосен и официозен до невозможности. Имел, все, что полагается иметь человеку, который выудил свою золотую рыбку в мутной перестроечной водичке. Но время от времени, по старой памяти, а скорее всего, просто от жадности, Жук «занимался» молодыми художниками, по старой же памяти их безжалостно обирая.

– Сколько лет мы с тобой не виделись, Игорь? Семь или восемь?

Корсаков поморщился, как от зубной боли.

– Жук, у тебя, что, «фальшаки» Репина кончились? Так не по адресу пришел.

– Тише ты! – Жуковицкий испуганно стрельнул по сторонам глазками. – Дело у меня к тебе.

– О-о! Если сам Жуковицкий, без «мерса» и охраны, снизошел до нашей помойки, то дело, как минимум на уровне «Сотби».

– А что, могу и на «Сотби» тебя устроить. Хочешь, обсудим? – Жуковицкий шулерским глазом посмотрел на Игоря.

– Переговоры с девочками, или бандитов подошлешь?

– Ну, я так не играю! – обиженно протянул Жук. – Я к нему со всем сердцем…

– Не гони! Вместо сердца у тебя кошелек, причем, из жабьей шкуры, – оборвал его Корсаков. – Говори, что надо?

Жук вновь стрельнул глазками по сторонам.

– Ладно, может, я как раз тот, кто тебе нужен, – усмехнулся Жуковицкий. – Старый, добрый Жучила всем нужен, когда жизнь раком встает.

– С чего ты взял, что у меня проблемы? – вскинул подбородок Корсаков.

– Ха! У тебя это на лице написано.

– Не смешно. – Корсаков надвинул на глаза «стетсон».

Жуковицкий придвинулся, скрипнув стульчиком. Смотрелся он на нем в своем роскошном костюме столь нелепо, что Корсаков, даже напрягая воображение до максимума, не мог представить, что пригнало Жука на Арбат.

– Рынок, Игорек, как качели. Туда-обратно, туда-обратно. – Жук начал, как всегда издалека.

– Знаю. «Тебе и мне приятно». А ближе к делу?

– Я бы пару-тройку твоих картин взял. Из старого. Помнишь, у тебя был цикл «Руны тела»? – Жук облизал толстые губы, погладил двойной подбородок. – Дам хорошую цену.

На памяти Игоря не разу не было, чтобы Жук так резво переходил к сути. Он посчитал это тревожным симптомом. Вкупе с имеющимися проблемами жизнь с таким симптомчиком могла перейти в летальную фазу.

«Пришла беда, готовь сани летом», – пришла на ум нелепица.

– Почему именно «Руны тела»? Сколько лет прошло! У меня нового – вагон.

– А кому ты сейчас интересен, Игорь? – с обезоруживающей прямотой спросил Жуковицкий. – Имя твое помнят по старым работам. Семь лет назад Корсаков гремел. А сейчас… Даже не бренчишь. Ты у нас, Игорек, раритет, ископаемое бесполезное. Еще немного, и под забором, того гляди, помрешь.

Корсаков подумал, что если сейчас даст прилюдно Жуку в рожу, а лучше, чего хотелось до немоты в пальцах, проломит голову этюдником, его, Игоря, криминальное досье такого перебора не выдержит. Не просто менты повяжут, а срок впаяют по полной программе. Чтобы отдохнул он пару лет от Арбата, а Арбат – от Корсакова.

Полез в карман за сигаретами. Закурил, успокаиваясь.

Жук истолковал его молчание, как попытку просчитать варианты торга.

– Как насчет картин? – поторопил он. – Предложение реальное. И бабки конкретные.

– Не знаю, – уклончиво сказал Корсаков. – У меня из того цикла ничего не осталось. Можно по друзьям бывшим поспрашивать. Тогда кое-что отдавал на хранение. Но, сам знаешь, иных уж нет, другие – тю-тю. Нет, Жук, вот так слету ничего сказать не могу.

– Хочешь, пойдем куда-нибудь? – Жук огляделся. – Ну, хоть в «Прагу». Посидим, вспомним молодость.

– С моей-то рожей? – усмехнулся Игорь.

– А у меня кошелек из жабьей кожи, – подколол его Жук. – С таким можно рожу, как жопу, иметь. И все целовать будут. Пошли в ресторацию, друг мой. Я приглашаю, я и плачу.

Игорь покосился на него. Такая щедрость у Жука объяснялась только безумной жадностью. Как видно, картины ему были нужны дозарезу.

– Нет, спасибо. Я молодость вчера с Леонардо Примаком вспоминал. До сих пор икается.

– Во! – оживился Жук. – Бери пример. Пьет, как конь Буденного, а как поднялся! И не падает, как некоторые.

– Ага, – кивнул Игорь. – Ты бы на него вчера посмотрел. И падал, и кувыркался. Даже в «обезъяннике» ночевал.

– С его бабками и именем – имеет право, – оставил за собой последнее слово Жук. – Ну что? Повторяю, бабки конкретные.

– За конкретные картины? – уточнил Игорь.

Жук сделал задумчивое лицо.

– Ну, как тебе сказать… Возьму, кончено, из того периода все, что предложишь. – Он пошевелил бесцветными бровками. – Но… Но цену дам за две. Ту, где всякие уроды под дождем огня корчатся. И ту, где снег в небе парит.

– Понятно, – кивнул Игорь. – Значит, «Знамение» и «Знаки»?

– Да без разницы, как они называются! Работы, как я помню, не каталожные. Хоть «Джокондой» обзови, лишь бы было на них то, что нужно.

– А откуда ты знаешь, что там должно быть? В каталогах выставок их нет, репродукций с них, насколько помню, не делали. Да и выставлял я их всего дважды.

– Ну, Игорек, я же профессионал! – усмехнулся Жук. – Информация – залог успеха.

– Сибирская лисица, пять букв, – пробормотал себе под нос Игорь, передернувшись от холодного озноба. – Пи-и-сец!

Он был совершенно уверен, что Жук работает по конкретной наводке. И конкретно наведет конкретную братву, если вопрос того стоит. А сколько стоят две оставшиеся картины из цикла, целиком находящегося в серьезных частных коллекциях на Западе, Игорь представление имел. Сумма достаточная, чтобы получить паяльником в нежное место.

– Какая еще лисица? – поморщился Жук. – Не было на твоих картинах лисицы!

– Это у меня нервное, – отшутился Корсаков.

За спиной протиснулся кто-то из своих, художников. Положил руку Игорю на плечо.

– Как дела, старик?

Игорь не стал закидывать голову и смотреть, кто там, все равно из-под полей шляпы не разглядеть.

– Нормально.

– Кстати, респект! – Свесившаяся кисть указала пальцем на рисунок. – Никогда такой техники не видел. Научишь?

– Неси стакан, научу, – по привычке откликнулся Игорь.

Сверху раздался короткий смешок.

Жук проводил оценивающим взглядом неизвестного ему художника. Потом перевел взгляд на пастельный рисунок Игоря.

– Недурно. Для Арбата, – оценил он. – Кто такая?

Игорь помолчал и ответил:

– Знакомая.

С портрета смотрела Анна. Та, что привиделась во коротком сне. Княжна Анна. Вынырнувшая из лихорадки любви в стужу разлуки.

– Она, что – плачет?

– У нее отняли любимого. Он только что ушел. А она еще не хочет верить, что навсегда. Ждет, что произойдет чудо, что он вернется.

Жук саркастически крякнул, но глаз от портрета отвести не смог.

Корсаков покосился на него из-под полей шляпы и решил устроить последнюю проверку.

– Жук, если понравилась, уступлю, как другу, – забросил он крючок.

– Сколько? – не отрываясь от портрета, спросил Жук.

– Пятьсот баксов.

Жук вздрогнул и чуть не свалился со стульчика.

– Ты, что? За это?!

– Да. За это – пятьсот.

– Да-да-да, – Жук, заикаясь, затряс всеми своими подбородками. – Да… Да тут любая баба дешевле стоит!

– Не хами! Это не баба, друг мой. Здесь не один мужик ее ноготка не стоит. За любовь таких женщин стрелялись на дуэли или грудью вставали под картечь. Ты знаешь, что это такое? Стоять в полный рост, когда в тебя летит раскаленный металл?

– Можно подумать, ты стоял!

– В полковом каре не довелось, – кивнул Корсаков. – Но в одиночку под бандитскими стволами – имел удовольствие.

Жук пристально посмотрел ему в глаза.

– Ты на что намекаешь?

– Просто привожу пикантные факты из биографии. Набиваю цену. – Корсаков указал на картину. – Работа Игоря Корсакова «Портрет неизвестной дамы». Цена – пятьсот баксов. Кто больше? – Подвывающим тенорком аукциониста произнес он.

– Да иди ты! – Жук возмущенно засопел. – Блин, точно «белка» началась!

Корсаков ответил коротким злым смешком.

– В стоимость этой работы входит информация о двух картинах раннего периода данного художника.

И Жук попался. Глаза его заметались от портрета к лицу Игоря.

– Сто баксов, – закончив расчеты, выдал он.

– Ты меня разочаровал. У тебя, что, денег нет?

– А ты цену ломишь, будто уже умер, – парировал Жук. – Офигел совсем – пятьсот за пастель!

– Это – Корсаков, имей в виду. Помру, будет дороже. Итак, четыреста пятьдесят.

– Сто пятьдесят.

Игорь презрительно цыкнул.

– Не катит. Мы столько за пять минут пробухали бы в кабаке.

– Так то – кабак!

– А здесь – базар. Не нравиться, ищи, где дешевле.

– Игорек, тебе пора в дурку! – Жук покрутил пальцем у виска. – Пить надо меньше.

Корсаков наклонился к нему и прошептал в покрытое бисеринками лицо:

– Проверка на вшивость, Жук. Начинаешь дело на десятки тысяч баксов, а жмешь какие-то пятьсот. Разве после этого тебе можно верить? Кинешь же, сука.

Жук захлопал дряблыми веками. Сейчас он напоминал налима, заглотившего крючок до самого желудка и только после этого осознавшего, что же наделал.

– Слово даю, Игорек.

– Скажи слово «четыреста», и я тебе поверю.

– Триста! – выпалил Жук.

Корсаков откинулся на спинку кресла.

– Ты так громко сказал, что я не расслышал. По твоим губам я прочитал «четыреста». Или я ошибся?

Жук сделал губы трубочкой, свистя, погонял воздух, делая дыхательную гимнастику.

– Я сказал «триста пятьдесят», – успокоившись, произнес он. – Но, согласен дать четыреста. С учетом того, что тебе, ковбой, срочно требуется пластическая операция… Рожей твоей, ха, только детей пугать!

– Ну, если бы ты не насрал в бочку меда, я бы подумал, что мне подослали твоего двойника, – рассмеялся Корсаков. – Картинку завернуть, Жук?

Игорь потянулся к этюднику.

– Так донесу.

– Ладушки. А мои денежки, будь любезен, сверни в трубочку и незаметно сунь мне в карман. Здесь кругом завистники и бандиты, а меня сегодня уже били.

Прикрыв руки Жука от посторонних глаз картиной, Корсаков дождался, когда в карман его плаща не нырнет тугая трубочка.

– Давай, мое теперь. – Жук потянул к себе портрет. – Так, подпись на месте. Ну, даст Бог, лет через сто, наследники мне за нее спасибо скажут. Теперь колись, где те картины?

Игорь выдержал паузу.

– Есть три адреса, которые я должен проверить. Если и завалялись, то только там.

– Поехали сейчас, что тянуть?

Игорь покачал головой.

– Будем до конца профессиональны, Жук. К чему суета? Сперва я найду картины, потом позвоню тебе. Ты пригласишь меня в «Прагу». Предъявишь гарантии твоей платежеспособности в виде банковской справки. И мы мило, под форель в белом вине, поговорим о цене.

– Уверен, что картины живы?

Игорь пожал плечами.

– Надежда есть, но – лишь надежда. Жук, я прошу всего три дня. Имей терпение!

Жук почесал элегантно небритую щеку, оставив на ней бордовые полоски.

– Хорошо. На три дня я согласен. И лучше будет, если ты их найдешь.

– Конечно, тут и мой интерес, правильно?

– Само собой! Держи визитку.

Жук протянул карточку. Корсаков взял, не разглядывая, сунул в карман.

– У тебя мобила есть? – спросил Жук.

– Не обзавелся. Зато, смотри какой у меня офис. – Игорь развел руками. – Красота!

– В смысле, что тебя здесь всегда найти можно?

– Именно.

Жуковицкий, явно что-то решив для себя, кивнул.

– Ладно, через три дня. На этом месте.

Встал, протянув руку. Корсаков, давя брезгливость, пожал его ладонь, холодную и липкую, как лягушачья лапка.

Провожая Жука взглядом, пока тот не свернул за угол «Праги», Корсаков увидел, то, что ожидал. Жук, естественно, пришел не один. За ним, как псы на длинном поводке, потянулись два неприметных молодых человека, лет двадцати, не больше.

У Корсакова был взгляд художника, способный проникать в самое нутро человека. Годы работы на Арбате, когда машинально осматриваешь каждого в толпе, только отточили способность за секунду схватывать привычки, намерения, суть и даже потаенное в человеке.

В этих двоих он вычислил отморозков, за хладнокровный садизм презираемых даже в уголовном мире. «Дети войны», – мелькнула мысль.

Пригреть и прикормить таких мог только такой человек с жабьей кровью, как Жук. Но Жук ничего и никогда не делал бесплатно.

– Ладно, Жук, посмотрим еще, по чью душу на этот раз прибежит белая лисица, – прошептал Корсаков.

Глава седьмая

Дверь квартиры была забаррикадирована изнутри.

Корсаков отступил на шаг и наподдал ногой, вызвав за дверью легкую панику. Кто-то заметался по квартире, потом в щели показался глаз.

– Ты, что ли, Игорь? – Голос у Владика был сдавленный от страха.

– Нет, Тинто Брасс! Пришел кино снимать, как ты трахаешься. Открывай быстрее!

За дверью загремело. Дверь приоткрылась, но дальше не поддалась. Корсаков с трудом втиснулся вместе с этюдником и креслом в образовавшийся проем.

Владик стоял, согнувшись, держа в руках радиатор парового отопления.

– Быстрее, сил же нет! – простонал он.

– Что делать, если у тебя, как у сталевара, вся сила в плавках, – хохотнул Корсаков.

Владик привалил к двери радиатор, поставил на него еще один. Выпрямился.

Под глазами у него цвели синяки в пол-лица, нос скособочен, губы превратились в лепешки.

– Красавец!

– На себя смотрел? – окрысился Владик.

– Даже другим дал. Весь Арбат лицезрел. – Игорь свалил в угол поклажу. – Народ разжалобился и денежку мне дал. Учись, молодой, пока я жив.

– А жратву когда успел купить? – с подозрением спросил Владик.

– Это из других статей доходов, – ответил Корсаков. – Уже приложился?

– Не, тебя ждал. Погрыз только колбаски.

– Умница. – Корсаков смерил его взглядом. – Пойдем, перекусим. За одно перетрем насущные проблемы.

Они прошли в комнату, приспособленную под спальню.

Горела новая порция свечей в бутылках. Влад успел навести минимальный порядок: сгреб в угол хлам, закрыл окна фанерой, перевернул матрасы, спрятав пятна краски. Даже стол накрыл – расставил купленное Игорем на коробке из-под пива. Бутылки с пивом, за вычетом трех, выпитых с участковым, в целости и сохранности, в шеренгу подвое, стояли вдоль стены.

– А водка где?

– В ванной заныкал, – ответил Владик. – Как самый ценный продукт.

Накопившаяся на Владика злость незаметно улетучилась. Вернее, словно лопнул внутри гнойник, стало гадостно, но под сердцем не так давило и мешало дышать.

– Ладно, ужинаем! – махнул рукой Корсаков.

Первым рухнул на матрас. Полежал, лицом вниз, собираясь с силами.

Вадик тем временем успел ножом вскрыть банки с консервами и настрогать колбасу.

– Игорь, все готово.

Корсаков перевернулся.

– Тащи пару пива, молодой. Мы сегодня имеем право подлечиться.

Вадик потянулся за бутылками. Ловко сковырнул пробки.

Чокнулись бутылками, присосались к горлышкам. Перевели дух и принялись за еду.

– Что морщишься? – спросил Корсаков с набитым ртом.

– Челюсть никак на место не встанет, – пробурчал Владик.

– В твоем случае, главное, чтобы яйца не пострадали.

Владик на секунду прекратил жевать.

– Хоть ты не подкалывай, а! – взмолился он.

– Парень, в нашем положении остается только смеяться. Плакать будет не по – мужски. – Корсаков выловил из банки маринованный грибок, отправил в рот, щурясь от удовольствия, захрумчал. – От Анны известия есть?

Владик кивнул.

– Сидит дома под арестом. Папахен срулил в Европу по делам.

– Сколько ей лет, кстати?

– Девятнадцать, вроде бы. Я паспорт не смотрел.

– А тебе сколько?

– Двадцать три, а что?

– Пора, мой мальчик, научиться выбирать баб не членом, а головой.

– В каком смысле?

– Исключительно – в прямом! Ты где ее снял?

– В «Армадило». На вид, обычная затусовавшаяся коза. Кто ж знал, что у нее папа такой крутой?

– Недоросль! – укоризненно покачал головой Корсаков. – Запомни, у каждой затусовавшейся девочки есть папа. И чем круче она тусуется по всяким помойкам, тем папа у нее круче. Это – закон. Кстати, что ты про руку и сердце тут ему плел?

Владик шмыгнул носом.

– Я же на полном серьезе.

– Вот и отмудохали тебя за это на полном серьезе!

– А тебя за что?

Корсаков прицелился было куском колбасы в голову Вадика, но передумал.

– Дурак ты! Если бы я не влез, тебе бы вдули кое-куда по самое не балуй. Все к тому и шло, не ухмыляйся. Сейчас сидел бы половинкой задницы на табуретке в «пятере» и строчил заявление на групповое изнасилование в извращенной форме.

Владик побледнел.

– Так что, не зря ты подорвал отсюда, – добавил Игорь.

– Это я так… Рефлекторно.

Корсаков сделал глоток пива и уточнил:

– Ты на бегу, часом, не обкакался? Рефлекторно?

Владик обхватил колени, набычился и закачался китайским болванчиком.

– Потужься, потужься, молодой, – кивнул Игорь. – А я продолжу. На моей памяти ты первый раз на утро предложил даме руку и сердце. Да еще в присутствии родителя. Опыт и интуиция подсказывает мне, что решение у тебя давно созрело, скажем, еще в клубе, где вы познакомились. Просто выпалил ты его со страху чуть раньше. Я прав?

– А что тут такого? – выпалил Владик. – С таким папахеном не пропадешь. Это не мой, алкаш голимый…

– Во, уже теплее, – холодно усмехнулся Корсаков. – Приближается момент истины. А истина в том, что Анна и ее папа принадлежат к нынешней элите. Меня от этой элиты блевать тянет, но другой у нас нет. И уже не будет. А ты – никто. Ты – деклассированный элемент, мать твою! – Игорь разозлился всерьез. – Сын алкоголика и бомж!

– Я – художник, – заявил Владик.

– Это ты бабам рассказывай! Знаешь, я не люблю Шилова, но он как-то раз сказал, про таких как ты, очень правильные слова: если ты художник, то нарисуй мне хотя бы обыкновенный стакан. Простой стеклянный стакан, но чтобы он был похож на самого себя. После этого можно самовыражаться до потери пульса. Но сначала – стакан.

– Вполне можно обойтись и без этого, – пробурчал Владик.

– Согласен. Если бегать голяком по галерее, кусая всех за задницы, изображая собаку. И называть это перформансом. Или дрочить прилюдно на вышке у пустого бассейна. Или наваять инсталляцию из использованных прокладок. – Корсаков длинно выдохнул. – Впрочем, мы же – художники. Не наш удел словами бряцать.

Он выловил из банки упругий шампиньон, облизнул.

Наклонился и провел у ног Влада дугу. Потом еще одну. Прижал грибок в центре получившегося овала. Скользящей растушевкой размыл края. Получился глаз, живой, полный слез.

Корсаков перехватил удивленный взгляд Влада. Быстрым росчерком нарисовал еще один. Наметил ноздри. Четкими тенями прорисовал губы. Отбросил выжатый грибок. Макнул пальцы в банку. Щепками нанес влажные пятна. Немного подтер, растушевывая тени.

– Узнаешь?

– Анна, – выдохнул Влад, уставившись на быстро высыхающий рисунок.

Корсаков вытер пальцы о штанину.

– Когда вот так сможешь, я признаю тебя художником. А сейчас сиди и не пи…, салага! – процедил Корсаков.

С минуту в комнате висела давящая тишина.

– Ладно, жри, – первым нарушил ее Корсаков. – У тебя еще будет время подумать.

Владик вгрызся в бутерброд. Запил едва пережеванный ком пивом.

– Игорь, извини… Этому же не один год учиться надо. А где мне было учиться? В моем родном Лесозаводске только зеки да вертухаи. Не сбежал бы, подрезали давно бы, или срок навесили.

– Про срок ты вовремя вспомнил. Как считаешь, папахен тебя простил?

– Откуда я знаю? – пожал плечами Владик. – Может, и перегорел уже.

– Людей ты еще не знаешь! Ты же, сучонок, прости за точное слово, на его кровное покусился. А такие этого не прощают.

Игорь достал из кармана сто баксов и протянул Владику.

– Держи. Это тебе подъемные. Больше ничем помочь не могу. Все наши штрафы и долги я заплатил. Можешь валить с Арбата с чистой совестью.

– Не понял? – Владик захлопал глазами.

– Слушай, я тебе все разжевывать должен? – Корсаков сунул деньги ему в ладонь. – На днях менты, причем не из родной «пятерки», а какой-нибудь РУБОП, проведут шмон и найдут у тебя в матрасе мешок с «планом». Тебя на зону лет на десять, а мы, кто здесь останется, будем ребятам из отделения целый год штраф платить. «За нарушение общественного порядка». А люди здесь небогатые, сам знаешь. Есть еще вариант: я просыпаюсь, а ты спишь вечным сном с ножом в спине, и на рукоятке мои «пальчики». С Александра Александровича станется, может и такое организовать. Хотя проще для всех просто проломить тебе башку. И бросить труп в канализацию. Лично я за этот вариант.

Владик потерянно замолчал. Снизу донеслись голоса соседей: бомжи вернулись с промысла и разбредались по комнатам.

– У тебя есть, где спрятаться на год минимум? – спросил Игорь.

Владик с сумрачным видом кивнул.

– Только мне не говори, – упредил ответ Корсаков. – Знаешь, когда долго бьют, даже коммунисты колются. А я членом партии не был.

Владик хмыкнул.

– Давай еще по бутылке на дорожку, – предложил Корсаков. – И по сигаретке.

– Сейчас.

Владик встал и принялся собирать вещи в рюкзак. Вещей было немного: пара джинсов, свитер, две-три рубашки, бритва и прочая парфюмерная мелочь. Краски и кисти он сложил в этюдник.

– Знаешь, – он помял челюсть. – Сейчас подумалось, даже не жалко, что картины эти уроды изорвали. Давно пора было. А вот твои жалко.

– Не думаю, что арбатский период моего творчества заинтересует потомков. Порвали, значит, туда им и дорога. Бог даст, новые намалюем.

– Если даст…

– Что ты ему, то и он – тебе.

Владик забросил за спину рюкзак, повесил на плечо этюдник. Потоптался, в последний раз оглядывая комнату.

– Открывай пиво и садись рядом. – Игорь похлопал по матрасу.

Молчали, прижавшись плечами друг к другу, пока бутылки не опустели, а сигареты не дотлели до фильтра.

– Хочешь, совет напоследок? – Корсаков толкнул в плечо ушедшего в себя Влада.

– Ну.

– Первое время картинами ты не заработаешь. Но вместо того, чтобы папаш до инфаркта доводить, найди себе бабу лет сорока. Желательно, хозяйку продуктового магазина, или типа того. Она тебя откормит и краски купит. Только ты ее люби со всем своим подростковым половым энтузиазмом. И не абы как, а на совесть! Чтобы баба, как солнце светилась. И ежедневно ее раскочегаривай. Как говорят, всю ночь – привет, и два привета утром. Только так!

Влад хмыкнул.

– А если не потяну?

– На том питании, что она тебе за такую любовь организует, ты инструментом своим быков ударом в лоб валить сможешь, – успокоил его Корсаков. – Но силы на дурь не трать. Работай каждый день до крови из носа. Кстати, она тебя за это не только любить, а уважать станет. Бабы любят героев и пахарей. Вот ты им и будешь.

– А если не выйдет ничего? В смысле, если выяснится, что нет у меня таланта?

– Не велика печаль. Сотней плохих картин в мире будет меньше, одной счастливой бабой больше. Статистика, заметь, благородная. Только что-то мне подсказывает, что из тебя будет толк.

Владик издал горлом звук, словно задавил рвущиеся наружу рыдания.

– Ну-ну! – толкнул его в плечо Игорь. – В нашем положении надо только смеяться.

– Ага, умру я со смеха!

– Недурной девиз, между прочим. Напиши на этюднике.

Пора было вставать, жать на прощанье руки и расходиться по жизни в разные стороны. Но Влад все медлил.

– Слушай, Игорь, – просевшим голосом произнес он. – Все тебя хотел спросить. Ну, это… Ты же, без базара, художник от Бога. Что ты тут чалишься? Ладно я, недоделанный. Да и все остальные. Но ты-то, что себя гробишь?

Корсаков повернулся к нему. Посмотрел в глаза.

– Когда встретимся в следующий раз, я тебе все расскажу и объясню.

– Думаешь, я в следующий раз умнее буду?

– Возможно, на столько, что ничего не придется объяснять. Не поминай лихом, Влад!

Никогда! Спасибо за все, Черный Лис.

Корсаков улыбнулся. Ему нравилось, когда его называли этим прозвищем.

Черным Лисом его окрестили на Арбате в первый же год. Смешали все разом: и фамилию, от степного лиса идущую, и черные волосы с тонкими прожилками седины, и независимый вид и способность исчезать и появляться, никого не предупредив.