Текст книги "Цена посвящения: Время Зверя"
Автор книги: Олег Маркеев
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)
А Салин стал пристально наблюдать за Лобовым, пряча глаза за дымчатыми стеклами очков. Потому мероприятие на их языке и называлось «смотринами», что за пару часов общения требовалось высмотреть и выведать все, что прячет в себе человек.
Только дурак ест три пуда соли на двоих, чтобы с последней пригоршней узнать, с кем же делиться пришлось. Умный сразу отмеряет нужную меру доверия, чуть ошибаясь, как опытный продавец, в свою сторону. Потом, узнав лучше, можно и добавить. Подобного рода экономия не есть жадность, а разумная осторожность.
Салин ошибался в людях крайне редко. Сказывался опыт человека, лишенного права на ошибку. И Решетников идеализмом не страдал. Тем тревожнее для Салина стала повышенная добродушность верного соратника. Решетников, балагуря с клиентом, явно переигрывал. Для чужого глаза, возможно, и незаметно, но для Салина это было тревожным сигналом.
Тревога. Именно так, прислушавшись к себе, Салин определил первое впечатление. И чем дольше он всматривался, чем глубже проникал в Глеба Лобова, тем тревожнее становилось внутри. Вольно или невольно Глеб внушал окружающим чувство тревоги. Именно этот холодок внутри и требовал постоянно держать его в поле видения.
Когда-то Салин и сам был молодым. Но молодость пришлась на суровые годы, когда за ошибку приходилось расплачиваться головой. Ладно бы только своей, бестолковой. Но летели и головы близких, неповинных. Повзрослеть пришлось ударными темпами, иначе не выжил бы. С тех пор Салин считал молодость крупным недостатком и помехой в серьезных делах. Как образно обрисовал проблему Решетников, «зелен виноград: ни голове пользы, ни заднице – покоя».
Контактируя по долгу службы с молодыми людьми, Салин отметил, что все их раздражающие признаки можно свести к трем: угодничество, напускная солидность и беспочвенное самомнение. У всех карьерных молодцов они присутствовали в разных степенях и в различных сочетаниях, но как минимум один обнаруживался непременно. Не спрятать, как ни старайся. Как возрастные угри.
У Глеба Салин не обнаружил ни одного признака. Не то что следов, даже намека.
«Контактен, открыт, абсолютно раскрепощен. Хваткий, волевой, безусловно умен. Сдержан, умеет себя контролировать, реакцию демонстрирует отменную. Держит улыбку, но глаза внимательные. Не шарящие, не бегающие, а именно внимательные. Незаурядный тип, но в то же время – ничего из ряда вон выходящего. Откуда же эта тревога?» – спросил себя Салин.
Добрынин тем временем настоял-таки на апперитиве и приказал вернуть метрдотеля. Себе заказал «Блэк лейбл» со льдом.
– А мы люди попроще, нам водочки, – в свой черед вступил Решетников. – Леда, само собой, ни к чему. А вот селедочки принеси. Заодно сразу же оценим класс вашего шеф-повара.
– Не беспокойтесь, ни единой косточки в селедочке. Все на высшем уровне. Как тогда. – Мэтр указал взглядом на мемориальные фото на стене. – Даже картошечку закупаем по традиции бронницкую.
Возраста он был запенсионного, выправка и отточенные манеры выдавали работника цэковского общепита с солидным стажем.
– Ну-ну. – Решетников пошевелил бровями. – Проверим.
– Вам, Виктор Николаевич? – обратился Глеб к Салину.
– Ваша очередь, Глеб.
– Уступаю.
Салин чуть растянул губы в улыбке.
– Апперитивов не люблю. Предпочитаю до еды пить тоже, что и во время. – Он просмотрел карту вин. – Пожалуй, «Шато де Брийон».
Глеб сразу же обратился к мэтру:
– Как всегда, «Черное пуркарское».
Добрынин хрюкнул.
– Глебушка, что за провинциальный сепаратизм! Пей «Киндзмараули», как Сталин. И державно, и интернационально. – Он первым засмеялся собственной шутке.
Глеб тоже тихо хохотнул, но потом, не меняя выражения лица, ввернул:
– Я бы с радостью, Иван Алексеевич. Но все дело в том, что Сталин никогда не пил «Киндзмараули».
– Ну, «Хванчкару» какую-нибудь, – отмахнулся Добрынин.
– И «Хванчкару» он не пил. Хрущеву на голову лил, случалось. А сам не употреблял.
– Погоди, а что же он тогда пил? – удивился Добрынин.
– Самое обычное домашнее вино. Служба тайно закупала домашнее вино у совершенно обычных колхозников в Кахетии. Братья Немцецверидзе их звали, если не изменяет память. Естественно, братья не ведали, кому идет их вино. Везли через всю страну спецкурьерами, в винохранилище спецсовхоза «Заречье» его разливали по бутылкам, а в Москве для конспирации наклеивали заводскую этикетку. Так что легенды про «Хванчкару», как и всякие другие легенды, есть смесь незнания с почитанием.
Добрынин покачал головой. Официант как раз поставил перед ним стакан с виски. Добрынин пригубил и еще раз задумчиво покачал головой.
– М-да, не знал. Выходит, Отец родной и в этом вопросе всех поимел!
Салин украдкой послал Решетникову вопросительный взгляд. Напарник, в чьей голове хранилась уйма всякой совсекретной всячины, незаметно утвердительно кивнул.
«Для молодого человека весьма осведомлен. И весьма тонко дал это понять. Изящно подставился под зондаж, – отметил Салин. – Знать бы, научил кто или самородок?»
Официанты споро и сноровисто расставили на столе закуски. В разговоре сама собой образовалась пауза, и Салин с Решетниковым воспользовались ею, чтобы незаметно обменяться серией выразительных взглядов. Они давно научились общаться без слов. Семафорили друг другу глазами, как сторожевики в ночи, засекшие чужую подлодку. Общий смысл переговоров сводился к одному слову: «Тревога».
Салин чуть тронул вилку, сдвинул ее под углом к себе, дав знак напарнику, что решил начать активный зондаж клиента. Напарнику в этом случае полагалось наблюдать и время от времени переключать внимание на себя. Раздирать клиента.
– Вы коллекционируете подобные факты? – обратился он к Глебу, умело играя удивление. – Несколько неожиданный интерес для современного молодого человека.
– Это профессиональный интерес. – Глеб пригубил капельку вина, налитую в бокал официантом. Посмаковал и удовлетворенно кивнул. – Если профессионально занимаешься политикой, приходится знать, кто, что и как пьет. Особенно в такой пьющей стране, как наша.
– Ага, алкоголь – бензин российского прогресса, – тихо вставил Решетников, баюкавший в ладони рюмку водки.
Сказав, выпил, тягуче опрокинув в себя содержимое. Водка ушла из рюмки в желудок непрерывной огненной струйкой, как плавка из мартена. Задержав дыхание, покопался в тарелке, облюбовал кусочек селедки, подцепил, еще раз придирчиво осмотрел и отправил в рот. Прожевал и лишь после этого выдохнул, обведя всех заискрившимися от удовольствия глазками.
Глеб вежливо дождался конца показательного выступления ветерана КПК партии.
– Безусловно – водка наше все! – кивнул он. – Еще добавлю, основа бюджета и источник работы для врачей и милиции. И к политике имеет самое непосредственное отношение. Как утверждает Коржаков, у Ельцина в Беловежской пуще начинался форменный запой. Уже глаза стекленели и кадык дергался. Ему документы о развале Союза на подпись подготовили, а он уже ни о чем, как о водке, думать не мог. Ровно полчаса до вхождения в штопор оставалось, едва уложились. Сунули бумажки, получили визу, стакан в руку – и ура независимости! А если бы не успели? Подумать страшно, что бы со страной стало. И куда бы спьяну свернула российская история.
Салину не потребовалось подтверждения Решетникова. Эту позорную подоплеку Беловежской революции он знал, знал еще до книги Коржакова[30]30
Эпизод из книги А. Коржакова «Ельцин: от рассвета до заката».
[Закрыть].
– А как вы относитесь к Ельцину? – нейтральным тоном поинтересовался Салин.
– Для меня Ельцин – это диагноз, – брезгливо поморщившись, ответил Глеб. – Маниакально-паранойяльная циклотимия, осложненная алкоголизмом.
– Это вы о действующем президенте? – с тонкой иронией спросил Салин. – Не чересчур смело?
«По неписаным правилам Первого, как бы должность ни называлась, убийственной критике подвергать нельзя. Это – табу и смертельный риск. Либо ты не знаешь азов аппаратных игр… Или плевать на них хотел». – Салин очень хотел получить ясный и недвусмысленный ответ.
– Действующем? – после недолгой паузы с ударением переспросил Глеб.
Иронии, густо замешанной на желчи, было столько, что Добрынин хрюкнул. Апперитив явно лег на заранее выпитое, и по мясистому лицу Добрынина разлилось закатного цвета свечение.
– Ельцин так активно работает с документами, что скоро затмит славного императора Ваньли, – добавил Глеб.
Теперь тихо крякнул, поперхнувшись, Решетников.
– Из династии Мин[31]31
Династия императоров в средневековом Китае (1368–1644), основана Чжу Юаньчжаном – крестьянским сыном, бывшим монахом, возглавившим повстанческое движение против монгольских завоевателей. При династии Мин получили законченную форму вызревавшие в течение многих столетий политические и общественные институты Китая, философия и традиционная культура. (Подробнее см.: В. Малявин. Сумерки Дао. М.: Астрель, 2000).
[Закрыть], – пояснил Решетников для менее осведомленных. – Взошел на престол, если не изменяет память, в тысяча пятьсот семьдесят третьем году. За сорок лет правления умудрился ни разу не принять ни одного чиновника. Надо думать, работал с документами.
Салин уже давно не удивлялся эрудиции напарника. Правда, довольно избирательной: Решетников обладал энциклопедическими познаниями по истории и принципам функционирования бюрократической машины всех времен и народов, от эпохи неолита до наших дней.
– Ох, мужики, давайте не будем о грустном! – вклинился Добрынин. – Может, пора по горячему?
– Успеется, Алексеевич! – Решетников уже создал в своей тарелке ассорти из всех закусок, выставленных на стол. И как раз прицеливался вилкой. – Горячее без холодненького, как пиво безалкогольное. Ни смысла, ни вкуса. Так, тяжесть в желудке одна. А холодное без водочки – сплошной вред!
Официантов отослали, чтобы не мельтешили в глазах. Решетников сам налил себе из запотевшего лафитничка. Обвел всех лучистым взглядом.
– Ну, стало быть, с полем! – торжественно произнес он.
Тихо тренькнули сдвинутые бокалы.
Салин был уверен, что лишь он один понял смысл охотничьего тоста. Решетников умел балагурить часами, но мог одной фразой сказать главное, причем так, что непосвященный не поймет.
Что такое охота в особенно-национальном, русском смысле слова? Забава для взрослых детей, пикник с ружьями в обнимку, пьяная прогулка по лесу и обязательная пальба по пустым бутылкам. Но ровно до тех пор, пока не столкнешься нос к носу с матерым зверем. За секунду вылетит хмель, и все станет всерьез.
«Согласен, играем без дураков», – мысленно ответил напарнику Салин. Решетников чуть заметно кивнул.
– Бог с ним, с Китаем. В России пока живем. – Решетников промокнул губы салфеткой. – А из наших кто вам симпатичен?
– Жириновский, – прожевав, ответил Глеб.
– Мой Вольфович? – искренне удивился Добрынин.
– А что? – Глеб пожал плечами. – Безусловно, талантливый политик. Он верит буквально в каждое свое слово, какой бы бред не нес. Пока говорит, верит. Хитрость вся в том, что это не бред, а тайные мысли других или содержание секретных докладов. Иными словами – тонкая провокация. Вообще-то говоря, без Вольфовича в России не было бы демократии. Конечно, не в смысле – власти народа, таковой в ближайшие лет сто не предвидится. Не было бы того политического варьете, под который Запад давал и дает деньги. Посмотрите на Охотный ряд и Белый дом. Душераздирающая серость. Один Вольфович – радужный. И вкалывает за всех. Он и ура-патриот, он и националист, он и ультра-радикал, он и реваншист, и при этом – либерал и демократ в тельмановской кепке. Человек-оркестр! А какой матерый человечище? Соком в рожи плещет, журналюг материт, в «Плэйбое» интервью печатает, с голыми девками канкан пляшет, думских баб за волосья тягает… Но, однако, пятьдесят томов собственных сочинений накропал. Все успевает! Широкая русская натура. Даром что папа – «юрист».
– Жить бы ему в двадцатые годы. Карьеру бы сделал, как Троцкий, – вставил Решетников. – Но и кончил бы скорее всего так же.[32]32
Лев Давидович Троцкий (Бронштейн), (1879–1940) – один из вождей Октябрьской революции. Ему приписывается создание Красной Армии; политик крайне леворадикального толка, вел активную политическую борьбу внутри ВКП(б) против Сталина; проиграв ее, был выслан сначала в Крым, а потом из СССР. Пользуясь значительным влиянием в среде международного революционного движения, предпринял попытку подмять его под себя, что привело к расколу внутри Коминтерна – основной оперативно-агентурной базы СССР на Западе. Л.Троцкий был ликвидирован в Мексике по личному указанию Сталина. (Подробнее см.: Павел Судоплатов. Разведка и Кремль. М.: ОЛМА-Пресс, 2000).
[Закрыть]
Салин не успел досчитать до трех, как Глеб ответил:
– Аналогия вселяет оптимизм, Павел Степанович. Из нее следует, что за жизнь вождя либералов можно не беспокоиться. И вы без работы не останетесь. – Глеб отвесил вежливый поклон Добрынину. – В случае Сталина с Троцким талантливый государственный деятель ликвидировал гениального политика. Все по законам жанра, двум подобным антиподам рядом не жить. А кто у нас талантливый государственный деятель? Лучшего Военного министра всех времен и народов я знаю. С рыжим гениальным Топ-менеджером лично знаком. Доводилось встречаться и с самым надежным Железнодорожником. О, был еще такой лучший Главный участковый страны! Но его перебросили на разведку. Работа секретная, не до пиара. Слышал только, что возглавил в СВР управление по внешним связям. Ельцин, наверняка, назвал это «сильной рокировочкой». А я лучше промолчу.
– Вы критикуете все подряд или только наше, российское? – спросил Салин.
– Говорить, как и писать, нужно только о том, что знаешь. – Глеб коснулся пальцем кончика носа. – Здесь каждый запах для меня родной. А что мне Запад? Он даже пахнет иначе.
– Мне тоже наше дерьмецо роднее кажется, – подбросил Решетников.
– У нас скудная почва. Где не суглинок, там вечная мерзлота. Может, потому и навоза требуется втрое больше, чем во Франции, – ответил Глеб.
Решетников одобрительно кивнул.
– Ты, Глебушка, пиарщик. Артист от политики. Вот и рассуждаешь, как вольный художник. – Добрынин прихлебнул из стакана. – А мы – практики. Улавливаешь разницу?
– Политпиар, имиджмейкер – это все слова, чужие яркие фантики. – Глеб небрежно отмахнулся. – Я скромный российский производитель, Иван Алексеевич. Работаю на отечественном сырье и исключительно для внутреннего рынка. Кому мой товар за рубежом нужен? Где я возьму сырье получше? Отсюда и проблемы. Очень трудно продать дохлую синюшную курицу, да еще мутанта о двух головах, по цене имперского орла. Приходится самим приплачивать. Сколько переплатили за Ельцина на последних выборах, надеюсь, в курсе.
– Тебя послушать, так тебе к Вольскому надо. В Союз предпринимателей, ха-ха-ха! – Добрынин зашелся в хохоте.
– Это Союз взаимопомощи утопающих, – ответил Глеб.
Решетников на секунду перестал жевать, покачал головой. Салин изобразил на лице вежливую улыбку.
– А что для вас политика? – вдруг спросил Решетников.
– Способ извлечения личной выгоды из общественного интереса, – с ходу ответил Глеб.
Салин невольно прищурился, благо дело, за темными стеклами этого никто увидеть не мог. Он мог поклясться, что ни йоты рисовки ни в словах, ни в мимике Глеба не было.
«Если не ошибаюсь, юноша тоже решил играть всерьез. Что ж, посмотрим, посмотрим», – подумал Салин.
– Оригинальная мысль, – обронил Решетников. Свел кустистые седые брови к переносице, сосредоточенно разглядывая кусочек бастурмы, насаженной на вилку. – Сами додумались или в первоисточниках откопали?
– Сам. Разве кто-нибудь из присутствующих думает иначе?
Ответа Глеб не дождался.
– Увы, я не оригинален, Валентин Степанович. В чем полностью отдаю себе отчет, – непринужденно продолжил Глеб. – Если хотите знать, бизнес в политике я начал, продав партию.
– Нашу партию? – с сомнением спросил Добрынин. И чтобы ни у кого не возникло мысли, что он имеет в виду ЛДПР, уточнил: – Глешка, ты же тогда комсомольцем голожопым был.
– Нет, родную КПСС я, естественно, не продавал. По молодости лет поучаствовать не довелось. – Глеб сделал маленький глоток из бокала, от чего его губы стали еще темнее. – В то время я гонял китайское барахло и компьютеры через Центр научно-технического творчества молодежи при Сельхозакадемии. А вот к девяностому году созрел. Пошла череда выборов, я решил поучаствовать. Зарегистрировал в провинции партию, навербовал пять тысяч членов. Штаб при ЖЭКе открыли. Пару раз помитинговали для проформы, газетку свою издали, листовками подъезды загадили… Все удовольствие стоило около двух тысяч долларов. Через три месяца я продал ее одному товарищу, у него как раз возникла острая нужда в депутатской неприкосновенности. С пятью тысячами организованных голосующих он прошел в местную думку на «ура».
Салин снял очки, привычным движением пополировал стекла.
– Если не секрет, за сколько? – поинтересовался он.
– Дело старое, можно и ответить. – Глеб безмятежно улыбнулся. – Пятьдесят тысяч условных единиц. Думаете, дорого? А клиент рыдал от счастья. Откупиться от прокуратуры обошлось бы в три раза дороже. Да еще в бега пришлось бы подаваться. А так – весь в белом и с депутатским значком. На его «черный нал» я купил компьютеры и вполне легально решил проблему компьютеризации одного союзного Госкомитета. Жаль, что его прикрыли, когда Союз рухнул. Компьютеры жаль, если точнее. Все по домам растащили.
– А дальше? – Решетников решил держать темп.
– Дальше, Павел Степанович, было движение «Народовластие и правопорядок», – повернувшись к нему, ответил Глеб. – Заблокировал их с «Экологической инициативой Урала» и продал оптом «демороссам». Бывшие менты и старики-сталинисты в союзе с неприкаянными ИТР и патлатыми неформалами – смесь почище «коктейля Молотова»[33]33
В ходе Великой Отечественной войны в качестве зажигательного средства (ЗС) для поражения бронетехники противника применялись бутылки со смесью красного фосфора и керосина, а при их отсутствии в ход шел обычный бензин. Бутылкой требовалось попасть в кормовую часть танка, чтобы смесь пролилась на двигатель. В иностранной печати этот вид ЗС получил название «коктейль Молотова», под ним же фигурирует ныне в сводках о деятельности радикальных молодежных группировок.
[Закрыть]. Прохождение в любой выборный орган гарантировано. За пятьдесят сотен «душ» расплатились натурой. Гайдар с Авеным тогда еще имели право подписи, и названную мной фирму включили в список специмпортеров продовольствия. Фирму я сразу же продал ингушскому бизнесмену. Чистая прибыль от «мертвых душ» – триста процентов.
– Занятная у вас биография. Хоть роман пиши. – Решетников ради разговора даже отказался от еды. Пустая вилка подрагивала в пальцах. – С радикалами работать доводилось? С Ампиловым, например.
Салин про себя отметил, что напарник вполне искренне играет интерес.
Им все уже было известно из досье. Не в безвоздушном пространстве живем, звук, то есть шепоток, прекрасно передается. Да и другие носители информации не перевелись. Главное, знать, у кого спросить и в каком месте документик лежит. Но интересен не только факт, но и его интерпретация автором.
– Ампилов – массовик-затейник с баяном, а не политик. – Глеб снисходительно усмехнулся. – С ним работать я бы не стал даже по принуждению. А вот с ЛДПР уважаемого Ивана Алексеевича сотрудничал с удовольствием.
Добрынин оказался в центре общего внимания и сразу оживился.
– Ага, было дело! Хе-хе-хе. – Он невнятно хохотнул. – Глешка предложил привлечь маргиналов. Открыл при штаб-квартире магазин рокеровского барахла. Ну там куртки-косухи, тряпки с черепами, даже кожаные лифчики для девок. Все со скидкой для членов партии. Да, с его подачи еще подкинули деньжат на их рок-клуб. Вольфович там пару раз водкой нахлестался. С народом, так сказать, пообщался. Угар там, доложу я вам…
– И на сколько вырос прием в партию молодежи? – Глеб точным вопросом не дал Добрынину соскользнуть с темы.
– На двадцать три процента, если брать Москву. – Память даже у подвыпившего Добрынина работала профессионально четко.
– Притом, что вы единственная партия, где есть значительная молодежная прослойка, – добавил Глеб. – Способная не только листовки раздавать, но и морду набить. Когда вымрут ампиловские маргинальные бабки, голосовать за него будет некому. А внук-маргинал покупает у вас кожаный прикид со скидкой и голосует за ЛДПР. И завтра голосовать будет. И послезавтра! Потому что маргинал по натуре и в кожаном прикиде намерен ходить всю жизнь.
– А с баркашовцами контачить не доводилось? – нейтральным тоном задал вопрос Решетников. – Или с Лимоновым?
Глеб ответил, как и до этого, без паузы на размышление.
– По ним работает офицер ФСБ, которого я знаю в лицо. Зачем отнимать хлеб у подневольного человека? К тому же эту шушеру могут в одну ночь арестовать по партийным спискам. Составленным и хранящимся на Лубянке. Такого рискового вложения денег я не могу себе позволить.
Решетников хмыкнул. Откинулся на спинку стула, всем видом показав, что вышел из игры.
Салин пожевал губами.
– Думаю, вы не без основания считаете себя профессиональным политиком, – заключил он.
– Позвольте уточнить, Виктор Николаевич, – бизнесменом от политики. Я не делаю политики, я делаю на ней деньги. Я не торгую идеями, я инвестирую в политические проекты. Вот пример. – Глеб обвел рукой зал. – Знакомый выбил это помещение. Собственных идей – ноль. Решил устроить здесь бордель со стриптизом. Банально, но прибыльно. Как платный туалет, не к столу будет сказано. Я же предложил сделать ставку на иной контингент. Доказать на словах, как понимаете, подобным типам ничего невозможно. На спор, на спор, Виктор Николаевич, и за свои деньги я отремонтировал кабак, оплатил работу дизайнера, через УПДК МИДа нашел поваров старой школы. И даже – вот! – Глеб загнул тот же угол скатерти, что уже демонстрировал Решетников. Показал выцветший прямоугольник печати. – С великими трудами добыл скатерти и все к ним прилагающееся. Мебель, само собой, завидовская. И даже рамы снял. В Завидово как раз еврокапремонт затеяли. Все обошлось в копейки, а результат вы видите своими глазами.
– И все для того, чтобы что-то доказать какому-то узколобому с тугим кошельком? – мягко поддел его Салин.
– Нет, доказывал я сам себе, – ответил Глеб. – Что верно угадал существующую в обществе тенденцию. Ностальгируют не только ампиловские бабки, но и сильные мира сего. Что же касается знакомого… Узколобых нужно учить ударами по самому чувствительному месту. В данном случае вы правы, Виктор Николаевич, бить надо по кошельку. Я же сказал, все делалось на спор. За два месяца я, как обещал, отбил вложения. Проигравший выплатил десятикратную сумму начальных инвестиций.
– Сколько, если не секрет? – Салин огляделся.
– А вот это пока – коммерческая тайна, – с мягкой улыбкой ответил Глеб.
«М-да, безусловно, с Загрядским этот волчонок мог найти общий язык», – отметил Салин.
– А сейчас чем занимаетесь, не секрет?
Салин и не рассчитывал, что Глеб проговорится о контактах с Матоянцем, но чем черт не шутит.
– По инерции работаем над выработкой национальной идеи. Ребят, обозвав киндерсюрпризами, из Белого дома поперли, а заказ остался. Проплачен. Я своим борзописцам команды отбой не даю сознательно. Во-первых, чтобы не расхолаживать, во-вторых, пусть проект полежит в архиве. Вдруг опять пригодится.
– Надеетесь переплюнуть «Самодержавие, православие, народность»?
Глеб улыбнулся, дав понять, что шутку Салина оценил.
– Это уже неактуально. С первыми двумя составляющими, как понимаете, проблем нет. Кто же не хочет быть царем или, на худой конец, тайным советником? Дворянские привилегии и право наследования, мундиры с золотым шитьем вместо партикулярных костюмов. Зимой в Баден-Баден, летом – в именьице в Тамбовской губернии. Это же шикарно! – Глеб посмотрел на завороженно слушающего Добрынина. – А попы спят и видят не Царствие Божье на земле и возврат церковных земель. До Страшного суда еще далеко, а жить-то как-то надо. Вот и приторговывают беспошлинной водочкой и табаком. Таким образом, у попов и чиновников есть повод слиться в экстазе. Но как быть с «народностью»? Вот проблема! Что-то не верится, что есть желающие стать крепостными. Плохо народ живет, бедно, но не настолько.
Глеб разрезал еще теплый калач, намазал его маслом, густо покрыл сверху черной икрой. И продолжил:
– По причине низкого уровня жизни нельзя выдвигать гуманитарных лозунгов. Только провозгласи «Гражданин России – это звучит гордо!», сразу же придется регулярно платить зарплату. А на это никто не пойдет. Правда, можно кого-нибудь, некоего Васю Пупкина, назначить главным и объявить, что «Вася Пупкин – наше все!». Просто, а главное – дешево. Расходы не идут ни в какое сравнение с невыплаченными зарплатами и украденными вкладами. Всего-то надо зарядить прессу и ЦТ петь по сорок раз на дню осанну Васе Пупкину да аналитикам проплатить за мудрые комментарии, мол, лучше уж Вася Пупкин, чем Жириновский, Лебедь, Пиночет или дядя Сэм. Через месяц даже младенец с соской будет молиться на нашего Васю. Но! – Глеб состроил скорбную мину. – Для выборов и на пару лет после них идея сгодится. Но не более. А нам – бизнесу, политикам и народу – нужен свежий лозунг, полностью отражающий день сегодняшний и способный сохранить актуальность лет этак пятьдесят.
Он вонзил крепкие зубы в калач.
– И вам, молодой человек, удалось получить сей философский камень? – Салин позволил себе чуть больше иронии, чем требовалось. Хотелось узнать, так уж непробиваем этот Глеб, каким хочет казаться.
Глеб прожевал, промокнул губы салфеткой.
– Удалось. Но, увы, не мне лично, – ответил он. – Содержу команду алхимиков от психологии. Гипнотизеры и суггесторы[34]34
Суггестия – внушение. Считается, что в любом виде общения присутствуют элементы суггестии; иными словами, люди не просто обмениваются информацией, а склоняют собеседника к ее признанию.
[Закрыть] еще те! Способны Папу Римского развести на введение многоженства. Покумекали мои расстриги и выдали. – Глеб выдержал паузу. – Родина – это судьба!
В зале повисла тишина. Решетников перестал жевать и заторможенно помотал головой, будто над ухом бабахнул выстрел.
– Родина – это судьба! – чеканя каждое слово, повторил Глеб.
Добрынин никак не мог придать лицу хоть сколько-то осмысленное выражение. Чувствовалось, что он слегка контужен стальной монолитностью фразы.
Салин усилием воли контролировал лицо. Сосредоточил взгляд на пальцах, спокойно лежащих на белой, накрахмаленной до хруста скатерти. Ничего, ничего в облике не должно было выдать нервного перенапряжения, перетянутой тетивой дрожащего внутри.
«А вот это, молодой человек, уже серьезно», – подумал Салин.
Глеб только что выдал фразу из секретных разработок, выполненных по заказу Матоянца.
«Случайно вырвалось или влепил сознательно?» – Сквозь пепельную завесу очков, скрывающую взгляд, Салин всматривался в лицо Глеба, пытаясь прочесть ответ.
Пауза чересчур затянулась. Салин задал первый пришедший в голову вопрос:
– А что есть Родина для вас?
– Среда обитания, – не моргнув глазом ответил Глеб. – С вашего разрешения…
Он жестом дал команду мэтру, занимавшему наблюдательный пост в дальнем углу зала. Тут же из ниши вышел строй официантов. Сноровисто и ненавязчиво принялись убирать закуски и сервировать стол к основному блюду.
Салин снял очки, привычным движением стал протирать стекла уголком галстука. Нужды прятать глаза за дымчатыми стеклами уже не было. Что надо, он уже разглядел.
Барственно-вальяжный номенклатурный бонвиван Добрынин, сын спившегося посла и племянник генерала МВД из «команды» Щелокова[35]35
Министр МВД СССР в период правления Брежнева; покончил жизнь самоубийством в результате коррупционного скандала. В восьмидесятые годы ХХ века из-за этого еще стрелялись. Поводом к атаке на всесильного министра стало убийство милиционерами сотрудника КГБ в отделении милиции на станции метро «Ждановская» (ныне – «Выхино»).
[Закрыть]. Рабоче-крестьянский красноармеец политического фронта, как сам себя величал Решетников. Он сам, Салин, интеллигент и либерал в душе и циничный практик в делах. Глеб не мог со временем вырасти ни в кого из них троих. Он был тотально иной. И даже не считал нужным это скрывать. В этой инородности Салин ощущал источник тревоги, исходящей от Глеба.
Вместе с официантами в зал вползли запахи кухни: острого дымка жаренного на вертеле мяса и пряностей.
Глеб хищно потянул носом. Вдруг сузил глаза. Прицелился взглядом в мэтра. Тот и так стоял, будто смычок проглотил. А под взглядом Глеба судорожно вдохнул и забыл выдохнуть.
– Извините, я на минутку!
Глеб проворно встал из-за стола. Пиджак распахнулся, и Салин с невольной завистью отметил, какой по-волчьи втянутый живот у Глеба.
Глеб что-то шепнул уголком рта, проходя мимо мэтра. Церемониймейстер чревоугодия почему-то сник и на негнущихся ногах поспешил следом.
Салин проводил их взглядом, пока оба не скрылись в нише, ведущей на кухню.
«В этом он весь. Он встанет и уйдет, когда сочтет нужным. А мы останемся. Будем раскладывать свои дурацкие пасьянсы из липких заигранных карт. Потому что ничего другого нам не осталось», – с непонятно откуда накатившей тоской подумал Салин.