Текст книги "Цена посвящения: Время Зверя"

Автор книги: Олег Маркеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 33 страниц)

Сжал помидор, холодные красные сгустки поползли по пальцам.

Дикарю показалось, что воздух между ним и Чужаком сделался вязким. Он отчетливо слышал прерывистый, гулкий ритм сердца Чужака.

В тот миг, когда уже стало невмоготу терпеть клокочущую внутри злобу, что-то защекотало переносье Дикаря, словно мушка прилипла, потом сорвалось и молнией пронеслось через двор.

Чужак дрогнул. Повернул к ним лицо. На этот раз он не сверкал улыбкой.

– Что с тобой, солнышко? Опять плохо?

Ладонь матери легла на лоб Дикаря. Но он успел увидеть, как неотвратимо скользит подогнувшаяся стопа с перекладины, а Чужак заваливается назад и судорожно хватает воздух руками.

– Во-ло-дя-а! – истошно заорала мать.

Дикарь кувырком через голову скатился со скамейки.

Он не чувствовал ног. По тому, каким упругим сделался воздух, понял, что несется вперед на дикой скорости. Он жутко, до спазма в желудке хотел успеть вовремя.

Он не раз видел, как это бывает. В глубине глаз вспыхнет огонек, неяркий свет зальет зрачки, а когда он погаснет, тот, кто был живым, станет мертвым. Куском мяса на белых костях.

Успел.

Чужак лежал на спине, судорожно скребя траву ногтями. Из распахнутого рта толчками поднималась красная пена. Лицо больше не было ни породистым, ни наглым. Это было лицо мертвеца. Только в зрачках еще плескался тусклый свет.

Дикарь упал на колено, заглянул в остывающие глаза Чужака и зло прошептал:

– Это мое логово! Здесь все – мое!

Он был уверен, Чужак его услышал.

– А-а-а-а! Во-ло-дя-а-а-а! – дурным голосом завопила мать.

Дикарь вскинул голову.

Мать, раскачиваясь, как пьяная, шла по дорожке. Руками обхватила голову. Рот перекошен, губы в вязкой слюне.

Вдруг мать осеклась. Схватилась обеими руками за живот. Колени подломились.

– А-а-ы-ы-ы! – Крик сделался низким, утробным.

По ее ногам из-под шерстяной юбки поползли красные борозды.

Дикарь смотрел на кровь, капающую на бетон дорожки, и не знал, то ли плакать, то ли смеяться.

Мать безобразно и мертво, как раненная в брюхо лосиха, завалилась набок. Голова громко стукнула о бордюр дорожки.

Тугая волна запаха смерти ударила в лицо Дикарю.

И тогда, закинув голову, он надрывно, тягуче и страшно завыл…

Глава тринадцатая. Дворцовые тайны

У Власти вкус бифштекса с кровью.

Вонзить зубы в плохо прожаренный кусок убоинки, размазать по морде остро пахнущий сок жизни, зарычать утробно от кайфа да стрельнуть острым глазом в ближнего, чтобы не лез без очереди, – это в нас от пещерного предка. От него нам достались способность пожирать ближних и «инстинкт власти». Там, в каменных казематах пещер, покрытых граффити об удачных охотах, зарождались республика, монархия, тирания, демократия и права человека. Все там и все оттуда. Как все, что есть в цивилизации, идет из и от человека.

От голозадого злобного предка нас отличает лишь наличие одежды. Переоденьте Шандыбина в медвежью шкуру, Любовь Слиску – в юбочку из пальмовых листьев, дайте Жириновскому каменный топор, а мудрому Чубайсу огниво, и всем сразу станет ясно, кто среди этого зверья есть кто. И никого не будет шокировать очередная драка в Думе. Люди бюджет делят, как троглодиты мамонта.

Представьте правительство в тогах римских патрициев, и вопрос: «Когда народу жить станет легче?» умрет на ваших устах. Они там, на Сенатском холме, о величии Империи думу думают и на цезаря ножи точат, а вы к ним с такой нелепицей. Устали от кровавой чехарды и встрясок? А вы примите на грудь ельцинскую дозу и попробуйте подумать о государственных делах. Если вам не начнут мерещиться Хасбулатов с Руцким, делящие власть, то вы выпили газировку. А если не ошиблись в норме и крепости напитка, то очень скоро и вам захочется бабахнуть в кого-нибудь из танка. А просто так, чтобы боялись…

Власть простому человеку чужда, а потому уму недоступна. Написана масса книг на тему власти явной и тайной. Там все про Бильдербергский клуб, Трехстороннюю комиссию, Орден шотландского обряда, Бнай Брит, Черное солнце и Орден Сиона. Названия эти ласкают слух конспирологов и газетчиков, охотчих до теорий «мирового заговора». Но ничего путного, кроме обмусоливания давно известных фактов и выдвижения на их основе все более абсурдных теорий, в этих книгах не найти. Даже самые-самые, претендующие на окончательное разоблачение закулисья власти, ничего о природе власти вам не расскажут. Это все равно что глухому объяснять музыкальную грамоту, а слепого учить архитектуре. Прочтите на досуге Юссона и Колемана[23]23
  Рауль Юссон (Husson) – коммодор тамплиеров, казнен вместе с магистром Ордена Жаком де Моле; прикрывшись псевдонимом Жофруа де Шарней выпустил книгу «Политическая синархия: 25 лет тайной деятельности». («Medicis», Paris, 1946 г.) Погиб при загадочных обстоятельствах. Джон Колеман – бывший сотрудник британской МИ-6, автор многочисленных публикаций о «Мировом правительстве», см. в частности «Комитет 300», Витязь, М., 2000 г.


[Закрыть] и убедитесь, что это не про вас.

Сделайте над собой усилие и постарайтесь мыслить хищно: агрессивно выстраивайте комбинацию, закладывайте максимальное количество жертв, ставьте целью не обезоружить, а растоптать противника, заранее подбирайте ответственных за ваши ошибки и подозревайте всех в саботаже и измене, – только так вы хоть что-нибудь поймете в играх сильных мира сего. И то задним числом.

Например, Версальский договор, положивший конец Первой мировой войне. Европа только приходила в себя после бойни, начиналась «белле эпок» – всеобщий кураж уцелевших, Олдридж, Хемингуэй и Ремарк еще готовились потрясти мир своими романами. А колокол уже пробил…

Министр иностранных дел Англии, прибыв из Версаля, радостно заявил в узком кругу: «Я привез документ, который гарантирует новую войну через двадцать лет!» Нормально? Даже самый тяжкий дегенерат не заявит в ЗАГСе, что только что подписал бумажку, гарантирующую смерть новобрачной от побоев через десять лет. Он, конечно, допьется до чертиков и возьмется за молоток, но в глухом водочном бреду, а не по расчету. Он, алкоголик наследственный, Итона и Кембриджа не кончал, куда ему до такого полета мысли!

Вот окончивший Кембридж сэр Уинстон Черчилль мыслил здраво. У Ивана-дурака или Джона Брауна мозгов не хватает отказаться умирать за очередную химеру. Стащили с печки, сунули в руки винтовку и погнали на бойню. Родина-мать, зовет! И волочет ноги на марше Иван, Ганс копает окоп в мерзлой земле, а Джон лопатит пески Аравийские. Люди они живые, семейные. Страшно им умирать. Только каждый свой страх поглубже прячет. Бояться смерти на войне не патриотично. За это можно и под трибунал пойти.

А сэр Черчилль смерти не боялся. Он смело попыл на круизном судне через Атлантику, кишащую немецкими подводными лодками, на встречу с Рузвельтом. Рисковал английский премьер отчаянно, можно сказать, бравировал на виду у всего мира. Англия, вжавшая голову в плечи от непрекращающихся бомбежек, восхитилась мужеству своего кормчего. Их вождь рисковал наравне со всеми! Ага…

В трюмах его парохода находились пять тысяч немецких военнопленных. В качестве страхового полиса. И у морских волков гросс-адмирала Деница рука не поднялась торпедировать судно. Так и плыли следом, сверля борт судна взглядом через оптику перископа. Растирали пот на небритых рожах, скалились по-волчьи и матерились сквозь стиснутые зубы. Но команды «Торпеды – к бою!» так и не отдали. У подводников Рейха, безжалостно топивших все, что плавало под вражеским флагом, хватило понятия об офицерской чести: пять тысяч своих в обмен на одного толстяка – это чересчур, после такой победы мундир не отмоешь.[24]24
  Эпизод из книги В.Уткина «Уинстон Черчилль», М.: Эксмо, 2002.


[Закрыть] Но Черчиллю с высоты положения, конечно, виднее… Только и Шамиль Басаев прикрывался сотней беременных женщин.

Нравы войны, скажете вы? Нет, нравы сильных мира сего.

Старые львы

С Олимпа власти уходят по-разному. Блажен тот, кого соратники сносят вниз вперед ногами под траурный марш. Некоторых живьем везут на Гревскую площадь в двуколке палача. Или ночью на «воронке» в подвал, далее – в яму. Но эту дикость демократия преодолела, нравы нынче постные. Вседержители теперь сходят, освистанные толпой, как провалившиеся актеры. Не считается зазорным громко расплеваться с друзьями-олимпийцами и демонстративно уйти в отставку. Или, начисто проиграв Олимпийские подковерные игры, тихо подать заявление об увольнении из числа небожителей по собственному желанию. Так или иначе, в густой атмосфере равнинной жизни бывшие боги чахнут и впадают в маразм. Отставка – летальный диагноз, типа СПИДа или саркомы простаты. Только инъекция власти способна вернуть отставника к жизни.

Салин с Решетниковым из «инстанции» ушли тихо и загодя. Такая уж специфика: все просчитывать заранее и не поднимать лишнего шума. Серый дом напротив Минфина они покинули задолго до того, как шалая от воли толпа осадила комплекс зданий ЦК КПСС. Случилось это, если кто забыл, в августе девяносто первого. А малозаметное советско-мальтийское СП открыло свое представительство в Москве в восемьдесят девятом. С государством Мальта СП практически ничего не связывало, даже с пресловутым Мальтийским орденом никаких связей не имелось. Зачем нам их ископаемый Орден, когда есть своя Партия? Деньги у СП и были самые что ни на есть партийные.

На партийные взносы СП арендовало, а потом и выкупило особнячок в центре. Потом исчезло. В том самом августе. Особняк сменил с десяток вывесок, арендаторов и совладельцев. Пережил три грандиозных ремонта и одну реставрацию. Обзавелся чугунным частоколом по периметру и солидными коваными воротами. Году примерно в девяносто третьем, когда Ельцин при помощи Кантемировской танковой дивизии укрепил парламентаризм, у ворот особняка повесили бронзовую табличку «Международный фонд „Новая политика“». И подняли на флагштоке полотнище с малопонятной символикой: две руки, слившиеся в рукопожатии, на фоне земного шара. Со стороны очень смахивало на иностранное посольство. Особенно вводила в заблуждение будка с часовым.

Праздный прохожий, подумав так, даже не подозревал, насколько он близок к истине. Особняк и был посольством независимого, но официально не признанного государства. В отличие от мертворожденных самопровозглашенных республик это государство имело свой бюджет, свою экономику, армию и спецслужбы. Официальная российская власть предпочитала делать вид, что никакого государства в государстве нет и быть не может. Но треть россиян исправно голосует за депутатов от этого государства, а его бюджет многократно превышает все долги России.

Салин и Решетников ходили в «Фонд», как некогда на Старую площадь: к девяти и без больничных. Работа была привычной. У корыта власти появились новые едоки, но нравы и правила игры остались прежними. А значит, цели и задачи, формы и методы работы с жрущими и упивающимися властью остались неизменными. Как и человеческая натура. На ее фундаментальной неизменности стояла, стоит и будет стоять оперативная работа.

* * *

За стеной на низкой ноте заклокотал унитаз. Спустя минуту из комнаты отдыха с отдельным санузлом появился, мурлыкая бодрый мотивчик, Решетников. Под мышкой он держал небрежно свернутую газету. Цветастый таблоид, из тех, что продаются в переходах метро.

– И как, что-то умное в голову пришло? – поинтересовался Салин, пряча улыбку.

Решетников вразвалочку прошелся по кабинету. Встал у окна. Завел руки за спину, сжав в пальцах газетную трубочку. Помурлыкал мотивчик, потом оглянулся.

– Кстати, знаешь какой размер сисек у Памелы Андерсон?

– Нет. – Салин поправил очки. – Я даже не знаю, кто это такая.

– Зря, лишняя информашка делу не вредит. Я теперь при случае могу ввернуть своей Софье Семеновне, что у Памелки силиконы в два раза меньше, чем ее родные.

– В следующий четверг и сверкни эрудицией, – ввернул Салин. – Сделай женушке приятное. Благо, повод будет.

Решетников добродушно хохотнул и отвернулся к окну.

Каждый четверг Решетников, особо не конспирируясь, выезжал в сауну на «профилактику простатита», как он выражался. Женский персонал докладывал, что никаких признаков половой слабости, радикулита и аритмии у клиента не обнаруживалось. Пассивных утех не признавал, пахал сам, по-мужицки рьяно, до седьмого пота. И это несмотря на возраст и постоянный стресс на работе. Салин особо не комплексовал, но втайне завидовал затянувшейся мужской молодости друга.

– И подумалось мне, а Глеб Лобов знает, какой размер лифчика у вдовушки? – задумчиво пробормотал Решетников, водя газеткой по полоскам жалюзи.

Салин встрепенулся и отложил машинописный лист.

– Ну-ка, ну-ка, подробнее.

Решетников развернулся и солидно, основательно, как гусак на сено, уселся в кресло.

– Подробности Владислав принесет. А я просто рассуждаю вслух. Мотив ищу. А мотивы, как подсказывает мне опыт, выше талии не поднимаются. Либо в яйцах зуд, либо брюхо деликатесов просит, либо задница высокого кресла алчет.

– А высшие соображения? – подбросил Салин.

– С высшими соображениями пожалуйте на экспертизу в Склифосовского, – отмахнулся Решетников. – Если человек забывает ради идеи о брюхе своем и ближних, то это не ко мне. Я идейных психов не понимаю, а потому боюсь.

– Я тоже. – Салин вновь упер взгляд в лист. – Что думаешь о Скороходове? Вот кого нельзя назвать ни идейным, ни психом. И должность подходящая – начальник информационно-аналитического управления холдинга. Сиречь, промышленной разведки.

Решетников устроил руки на животе и стал накручивать большими пальцами невидимую ниточку.

– Банально, – изрек он после минутного молчания. – Ужинает с Матоянцем, а потом татем ночным лезет через подвал в дом? Где он сейчас, кстати?

– Если верить Иванову, через Дамаск должен был оказаться в Багдаде. Подождем подтверждения.

– Кстати, с Ивановым мы не того? Не перегнули?

– Меня этот человек больше не интересует, – холодно обронил Салин, углубляясь в текст. – А у Скороходова стиль мышления соответствующий, полковник действующего резерва ГБ.

– Насчет стиля согласен, – кивнул Решетников. – И спец мог быть на контакте. Но мотива я не усматриваю. Разве что…

– Именно. – Салин опустил лист и посмотрел в глаза напарнику.

Они за долгие годы так притерлись друг к другу, что порой достаточно было взгляда, чтобы понять, что партнер хотел сказать, на что намекнуть и о чем умолчать.

По молчаливой договоренности слово «перехват» не употребляли. Но трое суток занимались именно им, искали признаки перехвата управления над холдингом Матоянца.

– Для всех лучше будет, если окажется, что Матоянц не доглядел за бабой, – вроде бы сам с собой пустился в рассуждения Решетников. – Светская бытовуха. Грязь, конечно. С другой стороны, ежели трезвым взглядом, с учетом и вычетом… Моника Левински не просто так в штаны Клинтону залезла и платье себе угваздала. На таком уровне случайных половых связей не бывает. Сыграли Клинтона парни папы-Буша, ох как сыграли! От четырех баб отбрехался, а на пятой подсекли. И за самое это самое ухватили. Только что по телевизору всей Америке в качестве вещдока не показали.

– Что-то тебя после этой газетки понесло. – Салин отложил лист и взял из папки следующий.

– Навеяло, не спорю. Подумал я, женщина она восточных кровей, а Матоянц весь в делах и заботах. А Глеб Лобов, судя по фотографии, бес в штанах, а не мужик. Мог и взгромоздиться телом между делом. А там и любовь. Получил доступ к телу, вошел в дело. И решил совместить приятное с полезным. Сколько он с Матоянцем проработал?

– С девяносто пятого, – ответил Салин.

– Ого! Пора уже детей крестить. – Решетников похлопал свернутой газетой по ладони. – Что-то на эту тему я уже читал. «Леди Макбет Мценского уезда», кажется.

– Версия красивая, не спорю. Данных нет, – обронил Салин, не прекращая чтения.

– Найдутся, – отмахнулся Решетников. – Это у лопуха Иванова их нет, а если покопать, то найти можно. Голову на отсечение даю, хоть раз за задницу ее да ущипнул. А что? Дело молодое.

Салин поверх листка укоризненно посмотрел на Решетникова.

– Уймись, Павел Степанович. Я тоже ненавижу ждать. Но от наших переживаний компьютеры Владислава работать быстрее не станут.

Третьи сутки вращались шестеренки машины расследования. Большой компьютер, спрятанный в подвале особняка, требовал все новой и новой информации. Машина со скоростью миллионов бит в секунду тасовала линии судеб, пытаясь из случайных связей выковать цепочку. Предстояло вычислить пересечения двух десятков подозреваемых с наиболее крупными кланами, прямо или косвенно заинтересованных в разработках Матоянца.

Пересечения… Жили в одном городе, в одно время посещали библиотеку, были знакомы с одной и той же женщиной, сами или их родственники служили в одной части. Да мало ли как и где могли пересечься жизненные тропки?

Любое пересечение – повод для размышлений. Случайно встретились или нет? Имел контакт продолжение, но оно тщательно скрывалось, или разошлись навсегда? Трижды проверить это «навсегда». Мир слишком тесен, и ничего в нем не вечно. Нет прямых контактов, ищи обходные пути. Круг интересов, кулинарные предпочтения, привычки, слабости, способ проведения досуга, любимые книги. Не сам, так кто из знакомых вхож в круги филателистов, библиофилов, собаководов или театралов, где тусуется другой кандидат. Мог знакомый выступить посредником? Докажи, что – нет.

Любовные связи – вот где черт ногу сломит. Кто, когда, с кем, как долго… С каждой новой женщиной круг вероятных знакомств расширяется. Никогда не угадаешь, кто выплывет из ее прошлого. Может, школьный друг, ставший министром, может, и маньяк с топориком. Просчитать всех.

Человеческий мозг не в силах прокачать такой вал информации и не «зависнуть». Наш мозг инструмент тонкий, предназначен для грандиозных обобщений и чуткого взвешивания нюансов. Спасает только компьютер. Компьютер – мощный трактор на информационном поле, безропотный архивариус с тысячей рук. В подвале фонда «Новая политика» стояла ЭВМ – родная сестра той, что закупил для своих нужд Сбербанк. Третьи сутки она работала на полных оборотах.

Допрос Иванова добавил еще три фамилии. Владислав, не тратя времени зря, прямо из машины по телефону дал команду бросить их в разработку.

Пока внизу делал свою часть работы компьютер, Салин с Решетниковым ждали, как рыбаки, забросившие удочки в незнакомый пруд. Есть рыба или нет, неизвестно. Сиди и жди первой поклевки.

Решетников тяжко выдохнул.

– А без компьютера что-то просматривается?

– Угу, – кивнул Салин, дочитывая лист до конца.

– Поделись. Только попроще. Я сейчас, как Винни Пух.

Салин оторвал удивленный взгляд от бумаг. Хмурый Решетников сосредоточенно ковырял пальцем в ухе, став на секунды похож на всем известного плюшевого философа.

– В голове опилки. Длинные слова меня только расстраивают, – процитировал Решетников.

Салин хмыкнул.

– Оказывается, Глеб Лобов успешно пропиарил тридцать шесть региональных избирательных кампаний. В тридцати двух случаях полученный административный ресурс Матоянц использовал для размещения своих разработок.

– Вот так прямо ушки и торчат? – Решетников подозрительно прищурился.

– Ну, явно, конечно, нет. Прикрытие эшелонировано, прямых связей с холдингом нет. А горизонтальные так запутаны…

Телефон на столе тихо запиликал. Салин снял трубку.

– Да, Владислав. – Выслушав, он поджал губы. – Поднимайся.

Решетников покосился на напарника. Владислав попросил минимум два часа на обработку информации, а прошло не более сорока минут. Только и хватило, чтобы попить кофе, почитать газетку в туалете да начать интеллектуальную разминку перед «мозговым штурмом».

– Скороходов умер. Сейчас услышим подробности, – медленно произнес Салин.

Решетников свернул штопором газетку и швырнул в корзину под столом.

Владислав постучал в уже наполовину раскрытую дверь. Вошел, замер, ожидая разрешения сесть.

Салин молча указал на кресло по правую руку от себя. Владислав сел, раскрыв на коленях папку. Лицо, как всегда, оставалось непроницаемым, только слегка трепетали ноздри после бега вверх по лестнице.

– Итак, откуда взялся еще один труп? – спросил Салин, откатываясь вместе с креслом от стола.

– В Дамаске Скороходов почувствовал себя плохо. Посольский врач диагностировал гипертонический криз и предынфарктное состояние. От госпитализации Скороходов отказался. Находился на вилле, арендуемой посольством, под присмотром фельдшера. Вчера ночью состояние резко ухудшилось, случился второй криз. И в результате… – Владислав бросил взгляд в записи, – диффузорного инфаркта задней стенки Скороходов скончался по дороге в госпиталь. Информация о смерти получена от трех независимых источников: из МИДа, от «соседей» и из холдинга «Союз».

Решетников переглянулся с Салиным, помотал на пальцах невидимую ниточку и с горькой иронией произнес:

– Что-то малохольный пэгэушник нынче пошел. Принял на грудь в самолете, вышел на солнцепек, прочел телеграммку – и инфаркт. Раньше такого не случалось… Ему же поплохело после телеграммы о смерти Матоянца, так? – обратился он к Владиславу.

– Да. Информацию по Матоянцу передал чиновник посольства, встречавший Скороходова.

– Хор мальчиков-туберкулезников при ткацкой фабрике, а не разведка, – в сердцах проворчал Решетников. – Что ты по этому поводу думаешь, Виктор Николаевич?

Салин покачал кресло.

– Уже ничего. Спросить, с каким заданием Матоянц послал Скороходова на Ближний Восток, больше не у кого.

– С такими темпами скоро вообще не у кого ничего не спросишь. Братская могила, а не контора.

Салин ответил кислой улыбочкой.

– Что еще, Владислав? – спросил он.

Владислав переложил бумаги в своей папке, развернул на столе таблицу из двух склеенных скотчем листов.

– Первый результат, Виктор Николаевич. На основных фигурантов пока структура не просматривается. А на Лобова – картинка пошла. Я взял на себя инициативу, затормозил работу по остальным, а Лобова бросил в глубокий просчет по всем позициям.

Салин снял очки, вялыми пальцами помял переносицу. С тревогой подумал, что еще даже не полдень, усталость совершенно вечерняя, ватная, давящая.

Времена настали бешеные, время двигалось в рваном темпе, поспевать за его безумными скачками становилось все труднее. Когда время рвет вожжи, приходится все больше полномочий отдавать исполнителям. Опасно, но ничего не поделаешь. Пока доложат по цепочке, пока перепроверишь информацию, родишь ценное указание да спустишь его вниз через все запруды согласований и увязок, время прошло и надобность в решении уже отпала. Тех, кто пытался работать по старинке, давно затоптали в асфальт. Жестокое время. Не умеешь держать темп, не хватает сил бежать ноздря в ноздрю с конкурентами, лучше отскочи в сторону. А как сойти с дистанции, когда такие ставки? Хочешь – не хочешь, а беги, держи темп и работай локтями.

Сегодня они с подачи Владислава совместили серьезный разговор с Ивановым со «взломом объекта». Вроде бы время сэкономили, информашку сорвали прямо с пылу с жару, а оборотная сторона – усталость. Тревожный симптом. Как сбитое дыхание у боксера. Первый признак грядущего нокаута.

Салин успокаивал себя здравой мыслью, что не один он мучается, а значит коллективный разум вскоре возмутится и приструнит взбеленившееся время.

В независимой России чиновников стало в три раза больше, чем в приснопамятном застойном Союзе. И если эта многомиллионная армия усидчивых посредственностей скажет «тп-р-ру», как ни понукай, а телега Российской империи с места не сдвинется. Оно им надо – гореть на работе? За перестройку свалили мумифицированный первый эшелон, подрались за образовавшиеся вакансии, расселись, у кого где получилось, восстановили связи и завязали новые, нарастили подрастраченные жиры, сколотили состояньица, домишек по всему миру понастроили, детишек на хлебные должности пристроили – и все, хватит в революции играть. Великая Бюрократическая революция завершилась, ура! Им, сытым и вальяжным, не пристало галопом прыгать. Настало их сытое время. Пришла пора руководить солидно и неспешно, как в золотые времена Брежнева.

Салин с затаенной завистью посмотрел на Владислава. Никаких признаков утомления, хотя далеко не молод. В глазах стальной огонек.

«Настанет день, когда он все сделает сам и не сочтет нужным доложить?» – ледяной ящеркой скользнула мысль.

– Докладывай, – устало произнес Салин, прикрывая веки.

Прошуршала бумага, Владислав передвинул таблицу ближе к себе.

– Обозначились следующие узлы. Первый. Через агентство Глеба Лобова апробировались методики воздействия на коллективное сознание. Это по линии лаборатории Мещерякова. Прямых контактов не было. Агентство «Pro-PR» в ходе президентских выборов от СБП курировал Подседерцев. Как вы знаете, СБП возбуждало дело в отношении Мещерякова.[25]25
  События романа Олега Маркеева «Странник. Черная Луна». М.: ОЛМА-Пресс, 2002.


[Закрыть] Тогда изымались все материалы из лаборатории. Связь Матоянц–Мещеряков–Лобов не установил бы только ленивый.

Салин приоткрыл глаза, обменялся с Решетниковым взглядом.

– Мещеряков и Подседерцев, земля им пухом, отыгрались, – сухо произнес Решетников. – Но ты все равно покопай. Инициативных дураков у нас меньше не стало, хоть СБП и разогнали. Вербовочных подходов к Лобову не установил?

– Нет. Пока – нет, – тут же поправил себя Владислав.

– Еще какой узелок нашел?

– В прошлом году жена Матоянца рождественские каникулы провела в Швейцарии. Встречалась с дочерью, находившейся в пансионе в Ла-шо-де-Фон. Двадцатого декабря двухместный номер в гостинице Невшталя, это соседний городок, был оплачен по карточке «Виза», принадлежащей Глебу Лобову.

Решетников саркастически крякнул. Салин глаз не открыл, а еще крепче сжал веки.

– И как долго они там кувыркались? – спросил Решетников.

– Номер был снят на двое суток, – бесстрастным голосом ответил Владислав. – На следующий день Лобов снял номер в Сент-Морице, куда вернулась жена Матоянца. В списках пассажиров, вылетивших из Берна в Париж двадцать девятого числа, есть фамилии Матоянц и Лобов. Нина Матоянц остановилась в гостинице «Леже». Глеб Лобов, предположительно, проживал в квартире своей знакомой Моники Вио. Данные уточняются. Есть информация, что они взаимообразно предоставляют друг другу жилье. В это время, по четырнадцатое января включительно, Моника Вио находилась в Москве.

– Амур, тужур, – протянул Решетников. – Домой эта Анна Каренина к елке вернулась? Или в Парижах холостяковала?

– Вернулась тридцать первого числа. Дневным рейсом «Трансаэро». Глеб Лобов остался в Париже.

– От тоски, слава богу, не помер. Оно и понятно, Париж – не Нижний Тагил, – вставил Решетников. – Где они еще засветились?

– Судя по распечатке звонков с ее мобильного, связь продолжалась в Москве до мая-месяца. С тех пор звонки в офис и на основной из мобильный Лобова прекратились.

– Потряси подружек, Владислав. Быть такого не может, чтобы баба бабе не похвасталась.

– Список составлен, могу начать работу прямо сейчас.

– И начни, друг мой! – Решетников завозился в кресле, как разбуженный медведь в берлоге. – Так, с любовью разобрались. С деньгами у Лобова как? На одном этом политическом дурилове особо не разжиреешь.

– Я вычислил его основной источник.

Владислав произнес фразу бесстрастно, но так, что Салин, встревожившись, распахнул глаза.

– Кто?

– Иосиф Михайлович Загрядский.

Решетников медленно откинулся на спинку кресла. Покосился на Салина.

– Перехват, – почти по слогам произнес Решетников.

– Это третий узелок, – машинально уточнил Салин.

Ему очень не понравилось, что в горле вдруг сделалось до рези сухо, а слева под ложечкой тупо выстрелила боль.

– Какая, на хрен, разница, – процедил Решетников. – Перехват классический.

Первый раз фамилия Загрядский мелькнула в последнем деле, которое Салин с Решетниковым расследовали в качестве функционеров КПК. Лебединая песня получилась в духе того полублатного-полупопсового перестроечного времечка.

Тогда, как голодные тараканы из-за печки, на свет повылазила всякая мелкая сволочь с комсомольскими значками, синими перстнями на пальцах, майорскими звездами на васильковых и малиновых погонах. Сбились в стаи, наплевав на разницу в социальном статусе, и принялись жадно хапать все подряд. Их загребущие ручки дотянулись даже да святая святых – Гохрана страны. Аппетиты у ошалевших от перестроечного безвластия были таковы, что первый же выброс неучтенных алмазов поверг в шок международный рынок. Запаниковала даже могущественная Де Бирс[26]26
  Компания «Де Бирс Интернэшнл» принадлежит финансовому клану Оппенгеймеров и контролирует восемьдесят процентов мирового оборота алмазов. В 1948 году заключила эксклюзивный договор с СССР на поставку на международный рынок неограненных алмазов из месторождений Сибири. Совпадение дат заключения договора, создания государства Израиль и краха проекта создания еврейской республики в Крыму (цена вопроса – 10 млрд долл. инвестиций от международных сионистских кругов), окончившееся расстрелом лидеров Еврейского антифашистского комитета, – тема отдельного исследования.


[Закрыть], спешно делегировавшая в Москву своего полпреда. Разговор с полпредом прошел на повышенных тонах, но в духе полного взаимопонимания. Ведь речь шла, без шуток, о нарушении договоренностей, на которых стоит мир.

Пришлось партийной «инстанции» выйти из засады и окучить дубиной охальников. «Гласность», объявленная генсеком, дошла до предела маразма, и историю долго полоскали в газетах. Впрочем, если изучать историю по газетам, ни черта не поймешь. Надо соотносить прочитанное в многотиражке с бумажками, помеченными соответствующими грифами секретности.

А в них, совсекретных материалах «дела Гохрана», мелькнула фамилия Загрядского. Мелькнула золотой рыбкой в неводе и пропала. Как и сам ее владелец. Добраться до «мозгового центра» авантюры тогда не сложилось, а там и мятежный август подоспел. Дело кануло в мутные воды Леты. И концы в воду.

Второй раз фамилия Загрядского появилась в разработках, которые Салин с Решетниковым вели под «крышей» фонда «Новая политика». Многоопытные расследователи темных дел и исследователи потемок человеческой подлости, Салин и Решетников особо не удивились. История, как известно, повторяется. В данном случае она изначально была фарсом, а спустя пять лет приняла форму полного бреда. Идею Загрядского использовали еще раз, но с рассейским размахом и куражом временщиков. Даже код ей присвоили ухарский – «Артель». Бог с ним, что дважды наступили на свои же грабли, так и плагиатом не погнушались.

Точно такую же операцию прокрутили в восьмидесятых. Совершенно другие люди. Поэтому и кодовое название ей присвоили пристойное – «СистемаСоюз». В некоторых документах писали еще короче, но многозначительнее: «СС—ХХI».