Текст книги "Странный генерал"

Автор книги: Олег Коряков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

– Давай, Питер, двинем! – У парня было хорошее настроение; он всегда радовался, когда доводилось оставаться с другом вдвоем: среди буров Каамо чувствовал себя скованней.

Они начали пробираться сквозь чащу. Под густым лесным покровом было сумеречно и сыро. Редкие птицы негромко перекликались в зеленой гуще. Слева дыбился крутой склон горы, справа надвигался другой – они въезжали в ущелье.

Вдруг конь под Петром всхрапнул и шарахнулся. Щелкнул курок винтовки Каамо. Петр вскинул голову. Крупный зверь с грязновато-желтой, испятнанной черным шкурой бесшумно прыгнул в переплете ветвей – только мелькнул и скрылся. Петр озадаченно оглянулся на Каамо:

– Неужели леопард?

Лицо Каамо, казалось, даже осунулось. Он кивнул, поглаживая коня, потом сказал тихо:

– Этот зверь хуже льва. Страшнее. Хорошо, что не ночь!..

Ущелье суживалось. Деревья, перевитые лианами, тесно лепились на его почти отвесных склонах, и лишь высоко над головой узким проливом в зеленых берегах синело небо. Хрустальный нежно взбулькивающий ключ выбивался из-под подошвы горы. Грешно было бы проехать мимо. Наскоро перекусив билтонгом, путники напились и ополоснули лица.

Снова двинулись в дорогу. Теперь ущелье начало расширяться, а деревья смыкались все теснее, буквально лезли друг на друга. Приходилось продираться сквозь буйную поросль, защищая лицо от ветвей и сучьев. Солнце не пробивалось сюда, стало совсем темно. Неестественно громко прокричала какая-то птица. На сердце сделалось хмуро и тревожно.

Каамо сдавленно вскрикнул, и в тот же миг что-то обрушилось сверху на Петра. Он не успел опомниться, как мускулистые чернокожие руки сдернули его с коня, зажали и оплели гибкими крепкими лианами. Два ассагая уперлись в грудь. Рычал и бился рядом также связанный Каамо.

Человек двенадцать зулусов окружили их. Это были молодые, здоровые мужчины, в большинстве вооруженные ружьями. Почти все щеголяли лишь в повязках из шкур, украшенных хвостами диких кошек. Какой-то воин натянул на голову шляпу, сбитую с Петра. Другой потянулся к револьверу. Петр резко двинул плечом – тот отлетел в сторону. Воин с ассагаем угрожающе замахнулся тяжелой палицей.

– Еоа! – строго одернул его (это прозвучало, как «эй, ой!») высокий и тучный зулус с грубой татуировкой на теле; голову его украшали черные страусовые и белые петушиные перья; он был, видимо, старшим: воин покорно опустил палицу.

Старший шагнул поближе, широко улыбнулся и неожиданным по-обезьяньи ловким движением выхватил «веблей» Петра из кобуры.

– У! – Он наставил револьвер в лицо пленника. (Петр не шелохнулся.) – Смелая бур? – сказал зулус на ломаном английском и снова улыбнулся. – Будем поджаривать твой пятка. Иди. – Он повелительно взмахнул рукой, указывая вверх. – Иди, иди!

Петр оглянулся на Каамо. Тот застыл, как изваяние, толстые губы были плотно сжаты, глаза опущены.

– Выше голову, братишка, – сказал Петр как мог веселее и начал карабкаться в гору.

С завязанными, натуго припутанными к туловищу руками это было очень трудно. Несколько раз он падал, его подхватывали. Татуированный что-то сказал негромко, и сразу по два воина подскочили к каждому из пленников, чтобы помочь передвигаться. Сзади тянули лошадей.

Выкарабкавшись из ущелья, они пошли на юг. Шли без тропы или, может быть, просто Петр не различал ее в быстро густеющих сумерках. Неожиданно из тьмы неслышно появился еще один воин. Он что-то сказал старшему. Петр уловил лишь одно знакомое слово – «индун». Так назывались офицеры зулусской армии.

– Быстро иди! – повернулся старший к пленникам. – Огонь твоя пятка много готов, – и засмеялся.

Зулусский бивак открылся неожиданно. В неглубокой лощинке горели костры, меж ульеобразных шалашей бродили воины, чуть в сторонке возвышалась палатка английского образца.

Пленников подвели к одному из костров, а старший поспешил к палатке. Свое грузное тело он нес удивительно легко и быстро. Вокруг сейчас же собралась толпа. Зулусы говорили что-то, кричали, строили гримасы и смеялись, открыто и недружелюбно потешаясь над пленными.

«Да, – подумал Петр с тоской, – пятки не пятки, а живым нам отсюда не уйти. Вряд ли они захотят передать нас англичанам» расправятся сами».

Неожиданно шум стих. Толпа раздвигалась, пропуская кого-то.

Петр взглянул – к ним подходил… Чака.

Он шел по черному живому коридору самоуверенный, властный, важно выпятив грудь. Вдруг что-то дрогнуло в его лице, но оно осталось невозмутимым, лишь, показалось, вспыхнули глаза. Или это блеснул в них отсвет кострового пламени?

Петр не знал, как поступить. Назвать индуна по имени, броситься ему навстречу? Но, может, Чака не хочет этого, может, нельзя?.. Каамо тоже узнал его и, видимо, тоже растерялся. Он взглянул на Петра и плечом прижался к нему.

Чака приблизился и по-зулусски обратился к воинам, доставившим пленников. Похоже, он благодарил их. Потом интонаций его голоса стала резкой, повелительной, и стражники тотчас принялись распутывать на пленниках узы. По толпе прошел негромкий ропот. Чака поднял руку и снова заговорил. Он говорил быстро и взволнованно, поминутно указывая на Петра, потом порывисто шагнул к нему и обнял.

– Здравствуй, Питер! Чака приветствует брата!

– Здравствуй, Чака!..

Теперь толпа загудела оживленно и радостно: индун встретил своего друга, своего брата, который когда-то спас Чаке жизнь.

Руки Петра затекли, он разминал и растирал их, а губы сами расползались в улыбке и пощипывало глаза. Чака заметил на его руке широкий браслет из кожи носорога – свой давний подарок, знак побратимства. Он прикоснулся к браслету, и глаза его тепло прищурились.

– Узнал, – радуясь, сказал Каамо не то о браслете, не то о Петре и себе.

Чака повернулся к нему.

– Здравствуй, Каамо! Ты стал такой большой и красивый… Идемте к моей палатке… Это Мбулу, – указал Чака на татуированного толстяка. – Не обижайтесь на него, он мой помощник и хороший воин.

Петр обхватил здоровяка за плечи и легонько прижал к себе. Тот сделал так же.

Чака сказал Мбулу что-то по-зулусски, тот закричал толпе, и все воины очень обрадовались.

– Я приказал дать им пива, – объяснил Чака. – Пусть будет праздник для всех.

Они подошли к палатке индуна. Юноша-прислужник почтительно положил для каждого тонкие набитые шерстью подушки. Невозмутимо замерли у палатки два чернокожих часовых.

– Ты стал большим начальником, мой брат, – с едва уловимой иронией сказал Петр.

Чака кивнул с достоинством, однако чуть приметно улыбнулся.

Им принесли большой глиняный тумбас маисового пива, котел с жирным вареным мясом и кашу из молотого сахарного проса. Чака налил себе пива и отправил в рот кусок говядины: хозяин должен первым отведать пищу, чтобы показать, что она не отравлена; таков закон гостеприимства. Взяв ядреную мозговую кость, он, причмокивая, пососал ее и протянул Петру.

Они охотно ели и пили и вспоминали свои приключения на севере Трансвааля, в долине Слоновой реки, а потом поведали друг другу, как прошли у каждого эти годы. Петр похвалил Каамо, сказав, что он стал много читать, и Чака одобрительно поцокал языком.

– Я тоже научился читать, – сообщил он, – только очень немножко. И умею писать свое имя… по-английски, – добавил он. – Все по-английски. Читать – по-английски, деньги – английские, служба – английская. А когда будет все по-зулусски? Он помолчал, сдерживая гневную дрожь, заговорил о другом: – Видишь, я вернулся к своему народу. Я хорошо посмотрел, как живут белые. Не такие уж они хитрые. Просто у них много ружей и денег. Я работал на фермах у буров, долбил черный горючий камень под землей, много видел. Я вернулся к зулусам, вожди приняли меня, и вот видишь – я индун. – Он опять замолчал, и опять была в этом какая-то недосказанность.

Раза два к палатке подходил Мбулу. Вещи, отобранные в ущелье, Петру и Каамо вернули, о лошадях тоже позаботились. Толстяк присаживался на корточки у костра индуна, слушал, о чем говорят, и молчал, не прикасаясь к еде. Впрочем, он, видать, был сыт: измазанные жиром губы и хмельные глаза вполне ясно свидетельствовали о том, что у других костров Мбулу не был столь воздержан.

У костров разгоралось веселье, становилось шумно. Петр подумал: появятся англичане – как им не поинтересоваться гостями индуна? Чака уловил его настороженный взгляд.

– Лес имеет много зулусских глаз и ушей, – сказал он. – И Буллеру сегодня не до нас: он зализывает свои бока.

Яркие звезды мерцали над их головами. Время подкатывало к полночи. Чака сказал что-то Мбулу, тот подошел к часовым, и втроем они исчезли за палаткой.

– Вас проводят к Тугеле, – повернулся Чака к Петру. – Знай, Питер, и скажи своему Бота, что Чака воюет против буров, но победы англичан он не хочет. Еще не все мои воины понимают это, но скоро они поймут. Пусть англичане немножко бьют буров, а вы, пожалуйста, бейте англичан. Если Чака узнает что-нибудь важное, это важное будет знать и Питер. Я все сказал. Давай курить прощальную трубку…

…Невидимые и неслышные, зулусские воины быстро шли впереди, ведя коней в поводу. Черный лес затаенно молчал. Было в этом молчании что-то тягостно-грозное. Вдруг чаща расступилась, стали видны звезды, впереди послышался негромкий рокот Тугелы…

4

На следующий день, 15 декабря, Буллер вновь пытался атаковать и опять был вынужден отступить. Рано утром в воскресенье к Луису Бота явился парламентер: английский главнокомандующий просил на сутки перемирия. Согласие было дано.

В долину между прибрежными холмами Тугелы и лесом под Колензо вышла похоронная команда англичан. Работы предстояло немало. Только офицеров легло на поле боя шестьдесят шесть. Угрюмые солдаты, скинув мундиры, долбили сухую, опаленную солнцем землю, роя братские могилы. Пронзительно кричали коршуны. Им не хотелось уступать сладкую добычу. Согнанные с трупов, они лениво взмывали к небу и снова устремлялись вниз, ожесточенные и наглые.

На огневых позициях буров остались только стрелки-наблюдатели. Остальные ушли в лагерь. В тени громадного баобаба собралось вокруг пастора несколько сот буров. Торжественные плавные псалмы неслись оттуда.

– Завели на целый день ради воскресенья-то! – бурчал Дмитрий.

Молитвы и псалмопения были в лагере делом обычным и обязательным. Лишь очень немногие не принимали в них участия. Дмитрий, хотя и ворчал, был в общем-то доволен: можно было отвести душу в дружеской беседе с Петром – теперь им это не часто удавалось.

Оставаясь вдвоем, они всегда говорили друг с другом по-русски; Африка, как ни ряди, все же оставалась чужбиной; хоть мало, да тешилось сердце звуками кровной, родимой речи. Правда, странное дело, многие слова стали не то что забываться, а как-то не шли на язык. Видно, сказывалось влияние чужих речений, разговор получался похожим на книжный. Особенно заметно это было у Петра. Недаром, видно, в свое время Петерсон, встретив земляков, чуть не до слез восхитился полузабытым расейским «антиресно». «Скоро и нам, – с горечью подумывал Петр, – в милую диковинку покажутся некоторые родные слова…»

– Гармошку бы сюда, – сказал Дмитрий, – да рвануть частушечки, а? – И зарокотал густым басом:

 
Ягодиночка на льдиночке,
А я на берегу…
 

Петр с шутейной ужимкой подхватил:

 
Ой, милый, брось ко мне тесиночку,
К тебе перебегу.
 

– Не по-нашему они воюют, – неожиданно сменил тему Дмитрий. – Будь бы здесь русаки вчера – ударили б в штыки, казаки с саблями вперед, да и гнать, гнать англичан что ни на есть в самое море… Эхма! Долго, думаешь, Петро, повоюем?

– Боюсь, долго. Мы тянем, а Британия войска подваливает. Ты вот верно соображаешь: нападать надо, гнать врага, а мы топчемся на месте. Сдался нам на что-то этот Ледисмит!

– Мужики у нас в команде поговаривают, до дому бы вернуться надо, хоть на время: урожай скоро снимать.

– Так и дадут англичане мирным делом заняться!

– Не дадут, это конечно. Я то же самое говорил…

Они замолчали… В стороне, где располагался штаб Бота, вдруг ахнул ружейный выстрел, потом второй. К лесу на левом фланге промчался всадник, но вскоре вернулся неторопливой рысью. Друзья узнали в нем Коуперса. Петр свистнул ему, замахал руками. Ян подъехал.

– Что за шум во время молитвы? – со смешком поинтересовался Дмитрий.

– Офицерик один английский сбежал. Зазевались наши, он на коня – и был таков. Я вот сунулся, а он уже в лесу. Ловкий черт!

– Боевой, видать, офицер.

– Если бы! – скривил рот Ян. – Журналист какой-то, щелкопер.

– Э! – сказал Дмитрий. – Уж не мой ли Черчилль?

Дмитрий не ошибся. Уже через несколько дней газеты Англии зашумели на все лады о дерзком побеге из бурского плена корреспондента «Дейли ньюс» Уинстона Черчилля. Генерал Бота, рассердившись, приказал немедля отправить всех пленных в Преторию: там их уже скопилось, говорили, более десяти тысяч. Комманданту Бозе – он уже стал коммандантом – было поручено выделить конвой. Старый Артур решил воспользоваться случаем, чтобы проверить, в порядке ли его рудник и дом. Потому-то в числе конвойных в Преторию отправился и зять Бозе, новоиспеченный капрал Дик Бороздин.

СПИОНКОП

1

Частые капли били о тугую парусину палатки. Над долиной Тугелы кружили грозовые тучи. Под проливным дождем пришлось встречать новый, 1900 год, под дождем ползли и январские дни. Листая старый, трехмесячной давности, журнал найденный в английском окопе, Петр сердито попыхивал трубкой; табак отсырел, трубка гасла.

Чинивший у входа в палатку седло Антонис Мемлинг, рябой здоровяк, чем-то похожий на Дмитрия, подвинулся:

– Ползи сюда, Питер, тут посветлее.

– Ага, чтобы ты в полутьме пришил к седлу свой сапог?

– Да нет, я и в полной тьме справлюсь как надо.

– Обойдусь, – добродушно буркнул Петр.

Антонис посильнее откинул полог. Петра в отряде любили за храбрость в бою, за покладистый нрав в быту, уважали за грамотность и приверженность к чтению, хотя сами буры до книг были вовсе не охочи.

Мемлинг заворчал:

– То сушь была, то мокрядь. И весточек из дому нет. Как они там с урожаем управятся?

– Ну, в наших-то местах посуше, – отозвался кто-то из дальнего угла.

– Вот бы нам в наших местах и воевать…

Разговор шел в добродушных тонах, буры еще не были ожесточены: их фермам и полям пока не угрожала непосредственная опасность.

В палатку просунулась мокрая голова Мангваэло:

– Масса Питер, вам надо быстро идти к генералу.

– К какому?

– Сам генерал Бота зовет. Там пришел человек с той стороны, и генералу нужен масса Питер. Так сказал господин Терон.

Накинув старую попону, Петр выбрался из палатки и побежал к штабу.

Бота, сидя за походным столом, разговаривал о чем-то со своим заместителем Мейером и Тероном. В сторонке, под охраной, стоял высокий и толстый угрюмый негр.

– Мбулу! – узнал его Петр. – Здравствуй, Мбулу!

Зулус, метнув совсем не ласковый взгляд в сторону начальства, чуть склонил голову:

– Мой индун шлет привет своему брату.

– Это от Чаки, – повернулся Петр к Терону.

Тот в свою очередь напомнил командующему:

– Я вам докладывал…

Бота кивнул и сделал знак охране покинуть палатку.

– Садись, – сказал он зулусу по-английски, – будешь гостем. Велите, Мейер, дать еды и вина. – Потом повернулся к Петру, на умном тонком лице появилась усмешка. – Я вижу, Кофальоф, у вас есть какой-то волшебный ключик к сердцам зулусов. Этот мрачный воин со мной разговаривать не захотел – подавайте ему Питера Кофальофа. – Генерал театрально развел руками, словно признаваясь в своем бессилии, и обратился к лазутчику: – Вот, дорогой, пожалуйста – Питер Кофальоф.

– Мбулу имеет глаза, – буркнул зулус; он все еще стоял.

Слуга поставил на стол вино, глиняные кружки, принес мясо, сыр и фрукты.

– Садись, Мбулу. После дороги хорошо поесть. – Петр дружески похлопал зулуса по плечу.

– Нет, – покачал тот головой, – сначала надо говорить, поесть будет потом.

– Все равно садись. И говори. При них говори. Как живет мой брат Чака, что хотел он мне передать?

– Боги хорошо хранить индуна. Передать он хотел велеть большая новость.

С трудом справляясь с нескладными для его языка английскими словами, Мбулу пересказал все, что велел Чака. И даже передал рисованную карту – грубую и вместе с тем удивительно точную.

У англичан появился новый главнокомандующий, большой генерал, очень большой – Робертс. (Бота переглянулся с Мейером; новостью для них это не было: еще вчера они говорили о «большом генерале»; фельдмаршал Фредерик Робертс действительно имел немалый опыт военных операций в Южной Африке и в Индии, где он командовал британскими войсками.) Робертс привез много новых английских солдат. Чака сказал: к Буллеру пришли пять батальонов и три батареи из пятой дивизии. Еще к нему пришли большие тяжелые пушки. Робертс велит Буллеру снова наступать. Только теперь англичане схитрят; Чака сказал: большие пушки будут сильно и много стрелять из-за укрытий здесь, с фронта, а колонны солдат пойдут на запад, к Верхней Тугеле и Вентеру, где гора Спионкоп, и там ударят и прорвутся в Ледисмит. Чака сказал: так Буллер сделает совсем скоро, надо торопиться…

Сведения были важные. Чака оказывал бурам серьезную услугу. Бота встал.

– Спасибо тебе и твоему индуну. Ты получишь подарки. Господа, – легонько повел он темной бровью на Терона и Петра, – займитесь гостем, мы с Мейером скоро…

Они пошли в соседнюю палатку.

– Если этот кафр не врет, – сказал Бота, развертывая карту, – нам необходимо удлинить свои позиции к западу. А если он подослан с провокационной целью? Мы растянем позиции, перебросим часть войск к верхнему течению Тугелы, а Буллер ударит здесь, в наш центр. Что вы скажете, Лука?

Мейер быстро глянул на командующего из-под лохматой шапки волос:

– Все может быть, Луис. Надо доложить Жуберу. У главнокомандующего есть резервы, и, в конце концов, несет ответственность он, пусть и распоряжается. Что касается моего личного мнения, я бы позиции удлинил. Здесь, у Колензо, Буллер уже пообжегся, пора ему менять тактику. А там, у Спионкопа, он и верно может проскочить, если мы прозеваем. Конечно, и здесь фронт оголять нельзя.

Бота усмехнулся:

– И так плохо, и так нехорошо. – Он привычно огладил бородку тонкими длинными пальцами. – Ладно. Я сейчас же составлю донесение Жуберу. А вы позаботьтесь о лазутчике. Надо одарить его чем-нибудь и обязательно послать подарок этому… Чаке. Громкое, кстати, имя, а? Какую-нибудь там винтовку получше, коня – в случае чего, скажет, что добыл в бою. И не давайте кафру шпионить в нашем лагере. Пусть ест и пьет, а поближе к ночи спровадьте его на ту сторону.

2

Обходный маневр на запад английский командующий Натальским фронтом Буллер поручил генералу Уоррену. Выйдя к Тугеле вблизи Спионкопа, англичане со штурмом не торопились. Небольшие группы солдат-негров тщательно разведывали броды. Им хорошо помогал густой прибрежный лес.

Спионкоп возвышался между Тугелой и ее левым, северным притоком – Вентером. Двуглавая вершина могучей горы господствовала над всей окрестностью. Уоррен, как и Буллер, считал, что это верный ключ к Ледисмиту.

Буры каким-то образом разгадали маневр: за день до наступления на пустынных до того высотах появились бурские стрелки. Правда, разведка сообщала, что их немного. Уоррен, однако, на сведения разведки полагался не очень: эти мужланы умеют отлично маскироваться.

Весь день 19 января артиллерия била по Спионкопу, а в ночь на 20-е два пехотных полка, перейдя Тугелу, двинулись на штурм.

Было темно и душно. Шли молча, густыми, плотными рядами. Склон становился круче, лес остался позади. Кто-то охнул и выругался, с тупым шумом покатился камень. Почти сразу сверху ударили выстрелы.

– Не бойся, ребята, быстрей! – сдавленно крикнул лейтенант Гловер и растерянно оглянулся: никого не увидишь в ночной сумятице.

Это был его первый бой, и лейтенант изо всех сил старался храбриться. Лишь несколько дней назад он прибыл в Дурбан, затем добрался до Тугелы и получил назначение в бригаду генерала Вудгейта.

Пули свистели свирепо и страшно. Они пригибали к земле, хотелось упасть и вжаться в камни.

О, как проклинал сейчас Генри Гловер свое несчастное решение посвятить себя ратной карьере! Зачем спокойную, привычно скучноватую жизнь в родовом имении под ласковой опекой матушки он сменил на военный колледж в Санхерсте?

– Вперед, вперед, пули ночью слепые! – совсем близко от себя услышал он хрипловатый голос капитана Вальтера Окклива.

Ему показалось, будто этот бравый вояка и во тьме разглядел, что творится с ним. Пули все свистели, и, казалось, над самой головой. Неужели буры ухитрились заметить лейтенанта? Тонким, срывающимся голосом Гловер закричал:

– Да здравствует королева! – Пусть знает Вальтер Окклив, как бесстрашно погибал за ее величество молодой его друг.

Пули свистели, но капитан был прав: ночная атака лишила буров очень важного преимущества – меткости. И все же они были страшными, эти взвизгивающие комочки металла, слепо несущие смерть. Слепую смерть. «Слепую, слепую…» – Гловер и не замечал, что горячечно твердит одно и то же слово.

Он споткнулся о что-то мягкое. Рука наткнулась на теплую липкую жижу. Раненый хрипел и бился. Гловер с отвращением отдернул руку, ноги у него подгибались. Где-то что-то кричал Окклив. Или кто-то другой. Стреляли и сверху, и снизу. Гловер бросился бежать, не зная куда… Снизу, от Тугелы, ударили пушки. Он упал и сильно ушибся о камень. Сердце бешено стучало, тело била дрожь. Пусть они идут, ползут, карабкаются, пусть подставляют свои лбы под пули – он не тронется с этого места. Он не тронется. Он не тронется!..

Гловер не знал, сколько времени пролежал у этого камня, и, когда поднял голову, уже начинало светать. Кто-то опрометью бросился к нему. Лейтенант даже не поднял пистолета.

Странно, это был капитан Окклив. А он думал, что тот уже давно наверху. Или мертв.

– Это вы, Гловер? Молодчина! Впереди всех!.. Ну, сейчас ударим в штыки. – Окклив вскочил. – Вперед, ребята!.. Поднимайтесь, лейтенант. Вперед!..

Гловер вскочил и побежал. Теперь он не чувствовал ни дрожи, ни тяжести в ногах. Он вообще ничего не чувствовал – просто бежал и бежал. Все вокруг кричали что-то, и он кричал.

Какой-то сержант сильно дернул его: «Ложитесь, господин лейтенант!» Гловер плюхнулся, опять над ним взвизгнула пуля.

Они лежали уже на вершине. Она была пуста. Ни одного бура – ни живого, ни мертвого. Что же это – камни стреляли? И кто выстрелил только что?

Это был старик. Раненный, он не ушел с другими и сейчас, приладившись за камнем в неглубоком, небрежно отрытом окопчике, бил из карабина по врагу. Его окружали.

– Не стрелять! – скомандовал Окклив, прячась в соседнем окопе. – Живым взять, живым!

Дорого же стоил этот пленный: пять или шесть солдат уже рухнули под его пулями. Но вот он что-то замешкался, сразу несколько человек прыгнули к окопчику – и отпрянули. Уперев приклад в камень, бур выстрелил в себя. Его пленили уже мертвым. Кисть левой руки была оторвана снарядом, культю туго перепоясывал узкий сыромятный ремень. В карабине не оставалось больше ни одного патрона.

– Звери! – сквозь зубы сказал капитан, брезгливо поглядывая на труп. – В них нет ничего человеческого, в этих грубых и фанатичных фермерах!

Гловера мутило. Чуть заикаясь, лейтенант робко возразил:

– Все же он был очень храбр. Я бы похоронил его как воина.

– Распорядитесь, – пожал плечами Окклив и отошел, но все же обернулся и на ходу заметил, добрея: – Ваше личное мужество извиняет эту сентиментальность…

Генерал Вудгейт опасался контратаки. Он приказал немедленно возводить ложементы [39]39
  Ложементы – оборонительные фортификационные сооружения.


[Закрыть]. Солдаты взялись за лопаты, из тыла пришла команда саперов. Трупы со склонов горы тащили вниз: там был священник и земля оказалась податливей, чем на Спионкопе. Это было немаловажно: экономились рабочие руки… А им предстояло немалое – окопы и эскарпы [40]40
  Эскарпы и контрэскарпы – внутренние и наружные откосы оборонительных рвов.


[Закрыть]отрывали в несколько линий. Тут же устанавливали пушки. Спионкоп должен был стать неприступным. Буллер прислал поздравление. Ключ к Ледисмиту был в английских руках.

Прошел день – все было спокойно. Буры, судя по всему, отошли на север.

Гловер с товарищами сидел в большом штабном окопе. Тишина на позициях и мощные ложементы улучшили состояние его души. Воспоминание о родном имении казалось теперь далеким. Вновь голову кружили честолюбивые мечты. Генерал Вудгейт, выслушав рассказ Окклива о мужестве лейтенанта, сказал, что этого боевого офицера он обязательно представит к награде. После изрядной порции виски Гловеру начало казаться, что и на самом деле в ночном бою он был бесподобно храбр. Он даже позволил себе пуститься в некие рассуждения о ходе боевых операций. Смысл их можно было истолковать как намек на то, что теперь, после появления на театре военных действий лейтенанта Генри Гловера, чаша весов должна определенно склониться в пользу британского оружия.

– Мы противопоставим этим грубым воякам силу английского духа, нашу выдержку. Не так ли, господа? Выдержка – и буры всюду побегут, как побежали они от нас сегодня ночью. Вот увидите.

– Все это так, дорогой Генри, – устало усмехнулся майор Лесли, – но сколько нас останется, если каждый день мы будем хоронить по нескольку сот солдат?

– Ну, сегодня-то мы встретились с необычно сильным сопротивлением, – возразил Гловер, не замечая, что тон его более подходил бы, скажем, полковнику, нежели лейтенанту.

– Вы думаете? – прищурился Окклив и взъерошил свою черную шевелюру. – Буров здесь было не более трехсот на наши два полка.

«Завидует, – мелькнуло у лейтенанта, – уже завидует мне и хочет умалить совершившееся». Он сказал суховато:

– У нашей великой империи достаточно полков.

– Это так, – кивнул Окклив и тут же обратился к Лесли: – Что там такое, майор, стряслось в Судане? Какой-то бунт?

– Бунт не бунт, а неприятность. Среди египетских войск какое-то брожение. На всякий случай командование распорядилось отобрать у них боевые патроны. Два суданских батальона в Омдурмане, которые направлялись сюда, отказались исполнить это приказание. Вместо них нам шлют европейский батальон из Египта. Ну, а с теми… Их, я надеюсь, сумеют образумить.

Виски давало знать себя все больше. Сердце Гловера жаждало, если не высоких подвигов, то высоких слов.

– Два батальона, – он небрежно повел рукой, – это капля в океане империи. Каплю можно испарить – океан останется.

Лесли косо взглянул на него и поднялся:

– Отдыхайте, господа, я посмотрю, как идет работа на втором эскарпе. – Он легко перекинул свое грузное тело через бруствер.

– Поспите, Генри, – добродушно сказал Окклив. – Нам еще понадобится ваш высокий патриотический дух…

3

Жубер сам приехал в лагерь Бота. Привычно сотворив молитву, он сел, прочно впаяв свое небольшое тело в парусиновое сиденье походного стула, окинул всех быстрым, острым взглядом и сказал негромко:

– Я хотел бы побеседовать с генералом Бота.

Присутствующие поняли его и вышли.

Жубер молчал. Должно быть, старика снова мучил приступ печени. Лицо его было изжелта-бледным, веки набухли и сморщились.

– Что-то нехорошо на сердце, – произнес он и поднял глаза на Бота. – Расскажите, как это произошло. Вернее, что вы думаете по этому поводу. Подробности не нужны, я их знаю… Сидите, сидите, мы ведь по-дружески…

Попыхивая изящной английской трубкой, Бота спокойно и скупо доложил о ночной атаке на Спионкоп и добавил:

– Элемент внезапности в этом все-таки был: ночь. И, конечно, слишком мал оказался наш гарнизон – всего сто пятьдесят человек. – Он чуть склонил голову. – Я должен извиниться, господин коммандант-генерал, что нарушил ваше указание: вы приказывали держать на Спионкопе брандвахту лишь в сто человек.

Жубер устало прикрыл ладонью глаза. Этот выскочка позволяет себе шпильки в его адрес! Но не надо ссориться с Луисом Бота, – он влиятелен, этот богатый, быстро идущий в гору молодой предприниматель.

– Да, да, – сказал Жубер и вздохнул. – Что сделаешь, на все воля божья… Что вы думаете, генерал, предпринять?

Бота встал:

– Я намерен отбить высоту. Она слишком важна для англичан.

Встал и Жубер:

– Рад слышать это. Считайте, что вы получили мой приказ на контратаку… Я пойду к людям, побеседую с ними и помолюсь. Вы можете оставаться, готовьтесь к штурму. – Жубер оправил сюртук, кивнул и вышел.

Бота тотчас потребовал к себе ближайших военачальников. Откладывать важные дела он не любил.

Руководство всей операцией Бота взял на себя. Спионкоп скрытно обложили с двух сторон. С третьей должна была действовать особая ударная группа фельдкорнета Ковалева.

В ночной темени полусотня буров проехала к ущелью, рвано разрезавшему западный склон горы, и там спешилась. Заросли папоротника покрывали крутые бока ущелья. Медленно и неслышно смельчаки карабкались вверх.

Выбравшись на край, Петр долго всматривался в английские позиции, смутно видневшиеся в предрассветных сумерках. Совсем недалеко стояло несколько пушек. Возле них прохаживался нахохленный, сонный часовой. Ниже, на склоне, обращенном к северу, перед окопами тянулся глубокий оборонительный ров, выше, шагах в ста, – второй.

Петр повернулся к Коуперсу:

– Ян, батарею я возьму на себя. Взрыв и будет сигналом к атаке. Ты с ребятами ударишь по первой линии окопов. Важно выбить их оттуда, чтобы наши с фронта могли тут зацепиться. Только не торопись.

– Все будет олл райт, Питер. – Ян ободряюще улыбнулся.

– Антонис, – зашептал Петр Мемлингу, – тебе придется убрать часового. Главное – никакого шума. Ты понял меня, Антонис?

Мемлинг кивнул.

Помедлив, Петр легонько подтолкнул его:

– Ну, давай… – а чуть позднее и сам, припав к земле, тихо пополз вперед.

Оставшиеся напряженно всматривались в серую муть рассвета.

Вдруг Антонис вскочил и стремительным броском кинулся к кусту неподалеку от первой пушки. Было удивительно, как это такое громадное тело не производит шума. Часовой ничего не услышал.

Волоча за собой суму с динамитом, Петр, крадучись, подползал к вражеской батарее. Из лощинки за орудиями раздавался храп. Видимо, там спала орудийная прислуга – совсем рядом. Темный силуэт часового приблизился к кусту, где засел Антонис. Петр не увидел взмаха ножом. Только что-то хряснуло, часовой конвульсивно вздернул руку, тут же тело его грузно осело и опустилось на руки Антониса.

Через несколько секунд Петр был у пушки. Брезжил рассвет. Кто-то из спящих в лощинке закашлялся, потом кусты зашевелились – человек поднялся справить нужду. Петр уже приладил шнур к заряду и отползал, высматривая укрытие для себя.

– Джон, ты не заснул ли там у пушки? – спросили по-английски из кустов. Петр замер. – Эй, Джон, тебе говорят!

Коуперс положил палец на спусковой крючок.

Петр поспешно поджег шнур. Из кустов вышел босой, в расстегнутом мундире сержант… Он остановился, почуя что-то неладное, потом заметил быстро ползущую огненную змейку и с криком метнулся в лощинку. Из папоротника грянул по нему выстрел, он упал. Петр бросился в ближайший окоп, и тут раздался взрыв. От края ущелья ударил пулемет, зачастили ружейные выстрелы.