Текст книги "Осеннее наваждение"
Автор книги: Олег Евсеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)
– Я там бывал – ничего интересного, одни лошади, как будто Манеж посетил, – вставил неутомимый Владимир, кажется, с несколько излишним рвением налегавший до того на содержимое разноцветных графинчиков.
– Господин Беклемишев, я, кажется, не перебивал вас, – сухо сказал Волков, утирая губы салфеткою.
– Да уж, Владимир, ты уж… не того… – с некоторою суетливостью вступился за кредитора Матвей Ильич. – Так что, там, в цирке, было-то, Алексей Иваныч?
– Ну, так вот, – несколько недовольным тоном продолжал Волков, – выступал там в конце – на сладкое – некий маг и гипнотизер Мариус. Я, признаться, начал смотреть его выступление, с некоторым предубеждением, ибо, будучи, как я уже сказал, человеком практическим, не верю ни в магию, ни в чудеса гипноза. Но то, что я там увидел, господа, признаюсь, несколько изменило мои представления о подобных фокусниках.
– Уж не летал ли ваш Мариус по воздуху, размахивая цилиндром? – недоверчиво проворчал г-н Кубацкий.
– Увы, по воздуху он не летал, – уже более спокойно продолжал Алексей Иванович, – но проделывал гораздо более интересные вещи. Например, одному купцу из Гостиного – я с ним знаком, покупаю у него хороший чай, поэтому могу верить виденному, – внушил, что он плывет по реке саженками, и тот в течение пяти минут сидючи загребал руками, пока Мариус его не вывел из транса. Другого – какого-то чиновника – за минуту усыпил так, что тот стоя проспал до конца представления. Но самое поразительное он проделал с полковником Мефодьевым – вы, князь, верно, помните его! Он славный солдат, но воспитания совершенно заурядного, сколь его знаю, кроме как по-русски изъясняться не может по причине полной неспособности к языкам. Так вот к концу представления наш полковник почти безукоризненно мог говорить по-немецки, правда, с каким-то баварским акцентом!
– Не верю! – твердо взмахнул вилкою с нанизанным на ней куском телятины г-н Кубацкий.
– Викентий Сергеевич, да как же ты можешь сомневаться в словах Алексея Ивановича? – возмутился, наконец, Кашин.
– Господин Кубацкий, уверен, не хотел подвергнуть мои слова сомнению, – усмехнулся Волков. – И я вполне понимаю его скептицизм, ибо сам сказал бы то же самое любому, пока не убедился бы в этом лично.
– Однако, господа, заспорились мы, а молодежь сидит, скучает, – решительно подвел итог Матвей Ильич. – Джон Иванович, дружочек, сыграй нам, – и стал подталкивать неизменно что-то жующего англичанина к пианино. Тот, впрочем, несмотря на усилия низкорослого генерала, уже стоя плеснул себе в фужер вина, не торопясь, выпил его и гордо прошествовал, подталкиваемый в спину, к инструменту, не переставая работать челюстями. Еще только заслышав первые звуки вальса я немедленно вскочил, собираясь предложить руку Полине Матвеевне, и чуть не столкнулся с фон Мерком, проделавшим то же самое. Август, надо сказать, молчал весь вечер и сидел, демонстративно не замечая меня, очевидно, задетый моими резкими словами, в сердцах произнесенными в экипаже. Сейчас же, стоя по другую сторону от Полины, он с тевтонской холодностью смотрел на меня, словно я попросил у него рубль. Полина, несколько растерявшись, встала и с улыбкою произнесла:
– Господа, я непременно стану танцевать с каждым из вас, но первый танец – вам, Август, – и, еще раз улыбнувшись мне, закружилась с бароном.
Я тотчас вернулся на место, несколько обескураженный, позабыв уже, что сам попросил Полину не забывать о существовании фон Мерка, отмечая мельком одобрительный взгляд Матвея Ильича, которым он смотрел на танцующую пару. Дабы сгладить несколько неловкую для меня ситуацию, я пригласил дочь г-на Кубацкого, совершенно, кажется, не привыкшую к подобным знакам внимания: я не считал себя ловким танцором, но она двигалась столь неуклюже, что к концу вальса я с непривычки даже подустал, ибо мне приходилось чуть не силою кружить сию девицу. Она же ничуть не смущалась своей неуклюжести, а пристально, с самою сурьезной физиономией смотрела на меня, очевидно по причине близорукости видя во мне, как минимум, Аполлона.
После первого вальса mr. Raily, оглядевшись, решил продолжить, и заиграл еще один, более спокойный. Усадив за стол каждый свою даму, мы сделали рокировку: я направился к Полине, а пробежавший по мне глазами фон Мерк – к моей давешней партнерше. Полина, улыбаясь, протянула мне руку, и снова повторился тот первый вечер, когда стены, стол и гости, свернувшись в сплошную спираль, превратились в невнятный пестрый рисунок, и только смеющееся лицо моей нимфы оставалось недвижно.
– Как я люблю вас, – поедая ее глазами, прошептал я.
– Павел Никитич, не надо сейчас об этом, – вполголоса пропела Полина. – Что вы задумали? Вы же что-нибудь задумали?
– Да, конечно, – кивнул я. – Я покину вас чуть раньше остальных, но не пугайтесь – я где-нибудь спрячусь. Где находится ваша спальня?
– Сударь, вы в своем уме? – несколько растерянным голосом спросила она.
– Полина Матвеевна, прошу вас, верьте мне, разве я осмелился бы в обычных обстоятельствах спрашивать у вас этакое?.. Я решил сам встретиться с Демусом, сделать это я могу только в вашей спальне. Ежели он появится, ведите себя с ним как обычно – я буду рядом и все услышу.
– Последняя дверь по коридору направо, – после некоторой паузы отвечала Полина. – Он будет наверняка, все это время не проходило ни единой ночи, чтобы он не являлся… – Она продолжала улыбаться, но я уже видел, как подозрительно заблестели ее чудные серые глаза.
– Умоляю вас, не показывайте виду – ни сейчас, ни ему, – склонившись к самому ее уху, окутанный ароматом ее волос и духов, прошептал я.
– Я стараюсь, Павел Никитич, но, поверьте, я на грани отчаяния и крайне опасаюсь, что станет еще хуже.
– Я не допущу этого, – успокоил я свою богиню под финальные аккорды англичанина.
У стола мы встретились с фон Мерком, уже избавившимся от дочери г-на Кубацкого и возвращающимся на свое место: обычная невозмутимость на этот раз изменила ему, видимо, неловкое создание пару раз наступило ему на ногу. Внезапно он, встретившись со мною взглядом, наклонился ко мне и холодно произнес всего два слова:
– Я передумал.
Вернувшись к себе, я озадаченно отпил шампанского, размышляя над смыслом сказанного моим недавним другом. Решив, что это относится к нашей давешней ссоре и что барон передумал обижаться на меня, я облегченно вздохнул и, улыбаясь, демонстративно поднял бокал вверх, показывая Августу, как я рад его решению. Он удивленно чуть дрогнул веками и, плотно сжав губы, тоже отсалютовал мне своим бокалом.
Вечер подходил к завершению, слуги уж сменили свечи, и я решил, что мне пора «покидать» гостеприимных хозяев, так как предстояло найти укромное место, в котором я бы смог необнаруженным провести еще пару часов. Сердечно простившись с Кашиными и несколько хмельным Владимиром, раскланявшись с Кубацкими и г-ном Волковым, я поцеловал руку Полины и покинул зал, выйдя в длинный, тускло освещенный лишь одним канделябром коридор. Слуг здесь не было, однако я отчетливо слышал какое-то движение и голоса из ближней к гостиной комнаты. Снизу, с первого этажа, доносился шум шагов, и чей-то старческий голос нудно рассказывал кому-то преимущества огурчиков малосольных перед солеными. Стараясь идти как можно тише, я без труда нашел дверь спальни Полины и, направившись в обратном направлении, стал искать потаенное пристанище для себя. Комнаты отпадали сразу, так как я попросту не знал, где кто из Кашиных спит и какие из них бывают свободны. Побродив в полутьме по коридору, я обнаружил весьма вместительную нишу с окном, выходящим во двор княжеского дома. Прикинув на всякий случай высоту, я убедился, что ежели придется ретироваться таким путем, то, возможно, удастся обойтись без членовредительства – до земли было не более трех саженей. Окно было занавешено тяжелыми бархатными портьерами неопределенного в темноте цвета, настолько пыльными, что я с трудом удержался, чтобы не чихнуть. Как ни странно, но это даже порадовало меня: ежели даже ради приема ленивые слуги не выбили портьеры, стало быть, в обычное время к ним и вовсе никто не подходит, решил я, и, вздохнув, примостился поудобнее на узком подоконнике…
4
…Время лениво тянулось, члены мои стали уж затекать, но я, стараясь не двигаться, упорно не менял своей диспозиции, лишь изредка со всею осторожностью разминая руки и ноги. Гости, наконец, стали расходиться: я слышал, как Матвей Ильич, вероятно, стоя у парадной лестницы, прощался с кем-то, желая непременно видеть всех почаще. Супруга его тихонько поддакивала мужу. Кто-то, похоже, Владимир, громко чертыхнулся, вероятно спьяну оступившись на ступеньках. Мимо моего убежища прошла чья-то фигура со свечою, через пару минут за нею – другая. Выждав еще и сам уж не знаю сколько, я собрался было на разведку, как вдруг заслышал звуки шагов и приближающийся голос генерала, келейно обсуждающий что-то с неизвестной покамест для меня личностью.
– …чтобы мы поговорили с вами на одну щекотливую тему. Уж вы извините, старика, за навязчивость, но мне крайне желательно было бы уточнить у вас кое-что. Пройдемте сюда, здесь нам никто не помешает, – с непривычной для него просительной интонацией говорил Матвей Ильич. Я, признаться, сперва подумал, что его ночной собеседник – господин Волков. Кредиторы – дело известное, куда же без них!
– Извольте, я к вашим услугам, – отвечал до боли знакомый голос. Фон Мерк! Это было уже интересно. Выйдя из-за портьеры, я на цыпочках подкрался к приоткрытой двери, куда скрылись оба ночных собеседника. Верно, господа, я понимаю, что вы можете испытывать ко мне, читая сейчас эти строки! Я и сам, записывая ныне сии мемуары, не испытываю к тому Павлу Никитичу Толмачеву ни малейшего уважения, ибо подслушивать и поглядывать – занятие, достойное презрения! Но, коли взялся писать истинную правду – пиши как было!..
В комнате, служившей, очевидно, кабинетом Матвея Ильича, за графинчиком наливки сидели, покойно расположившись в креслах, сам хозяин и мой друг фон Мерк.
– …к моей дочери. Я уже немолод, и, принимая вас столь часто, вынужден отдавать себе отчет в своих действиях, да и люди, сами понимаете, тоже многое видят и о многом судят, а я не хотел бы делать Полину Матвеевну посмешищем или же объектом для сплетен, – уже тверже, чем ранее в коридоре, говорил Кашин.
– Разумеется, я понимаю ваши опасения и охотно признаю право на подобные вопросы, – после некоторого раздумья ответил барон. – Но, согласитесь, мы знакомы всего лишь не более месяца. Это – слишком короткий срок для принятия серьезных решений.
– Иными словами, сударь, вы не испытываете к Полине серьезных чувств? – прервал его Кашин. – Что ж, в таком случае…
– Вы неверно истолковали мои слова, генерал, – с неожиданной для него мягкостью перебил хозяина фон Мерк. – Я всего лишь имел в виду, что ваш вопрос был полной неожиданностью для меня, не более. А что до Полины Матвеевны – то вам, как отцу, могу признаться, что с первого Взгляда я проникся к вашей дочери истинной симпатией, которая, при вашей поддержке и наличии хотя бы малой толики ответных действий с ее стороны, может перерасти в истинное чувство.
– Ну, вот и чудно, – прослезился Матвей Ильич, картинно протягивая руки к барону. – И то сказать – вы оба молоды, красивы, опять же – Полинушка моя не бесприданница какая-нибудь! А какие детушки у вас славные выйдут!..
Пораженный предательством Августа, вмиг поняв, что он имел в виду, сказав мне «Я передумал», я остолбенел у двери, совершенно забыв об осторожности. Воображаю, хорош бы я был, ежели кто-нибудь из слуг или домочадцев князя застал меня в подобной ситуации! Лишь каким-то чудом я ощутил легкий шорох, донесшийся со стороны лестницы черного входа, ведущего во внутренний двор. Пулей шмыгнув назад за портьеру, я с трудом сдержал дыхание, слыша пушечные удары собственного сердца. Простояв так с несколько минут и убедившись в наступившей гробовой тишине, я решился высунуться наружу, но тотчас же спрятался обратно: перед дверью кабинета Матвея Ильича стояла чья-то темная неясная фигура, по-видимому занимаясь там тем же, что еще недавно делал я. Готов был побожиться, что ни среди слуг, ни тем более гостей Кашиных подобного человека я никогда не встречал. Лицо его было скрыто во мраке, я отчетливо видел лишь абрис его головы, чуть склоненной вперед, и длинные прямые волосы, ниспадающие на плечи незнакомцу. Постояв так недолго, он бесшумно направился к концу коридора – в сторону спальни Полины. Господи, неужто это и есть Демус?!
– …завтра, Август Александрович, заодно и потолкуем более предметно! Нешто я не понимаю, хе-хе… – Вышел из кабинета генерал, дружески обнимая фон Мерка за плечи. Только теперь, связав воедино все странности поведения своего недавнего друга, я понял, сколь жестоко заблуждался на его счет! Все это время барон вел свою игру, обхаживая Кашина и играя по отношению ко мне роль двусмысленную и откровенно подлую, даже подлую вдвойне, так как великолепно знал о моем отношении к Полине. Читатель, вы можете еще раз упрекнуть меня в низости, но тогда я ничуть не жалел о содеянном неблаговидном поступке, ибо только так я смог открыть истинное лицо барона, тщательно маскируемое им до сей поры!
Проводив позднего гостя, Матвей Ильич, насвистывая какой-то бодрый марш, победно прошествовал мимо моего укрытия по коридору, скрипнула дверь, и все затихло окончательно. Пора было действовать! Перекрестившись, я вышел из-за пыльного своего укрытия и на носках подошел к двери Полины. Ничего поначалу не слыша, я собрался было заглянуть внутрь, как оттуда донесся голос моей богини: «…Прошу вас, не мучьте меня! Это невозможно, и вы сами знаете почему!» Ответом ей были чьи-то неразборчивые слова, произнесенные, впрочем, достаточно звучным, не лишенным приятности мужским голосом. Я открыл дверь и вошел.
При неясном свете свечного огарка перед моими глазами предстала следующая картина. Полина полулежала в постели, закутанная по самую шею в одеяло, лицо ее было искажено страшною мукой, по лицу текли слезы, а рядом с нею у изголовья сидела высокая мужская фигура, облаченная в длиннейший черный сюртук с глухим воротом – именно ее я видел давеча у дверей генеральского кабинета. Оборотившись на звук отворившейся двери, незнакомец вздрогнул, но затем невозмутимо-зловеще протянул:
– Ага, вот и господин Толмачев! Признаться, не ожидал от вас этакой прыти! – и вперил в меня пронзительный взгляд своих жутковатых белесых глаз.
– Полина Матвеевна, это и есть тот Демус? – стараясь держаться нагло, спросил я, борясь с подкатывающей волною ужаса. – Впрочем, я и сам вижу теперь, каков ваш мучитель!
– Да здесь, похоже, сговор! – вставая во весь рост, зловеще произнес Демус. – Полина, надеюсь, ты понимаешь, чем это чревато для тебя и твоего друга.
– Как позволите трактовать ваши слова? – Я приблизился к нему ближе, разглядывая своего противника. – Уж не угрожаете ли вы Полине Матвеевне, а, заодно, и мне? Вы, имеющий дерзость являться сюда как вор по ночам и запугивать ни в чем не повинную девушку!
Демус тихо издал пугающий шипящий звук – очевидно, это был смех.
– Обещаю вам, сударь, если вы тотчас уберетесь отсюда раз и навсегда, наша встреча не будет иметь для вас никаких последствий, – молвил он, не сводя с меня жуткого взора. – Вы не представляете, с кем имеете дело, да и лучше вам и не знать никогда.
– Предпочитаю, чтобы это сделали вы, – твердо сказал я, как зачарованный не отводя глаз от его бледного лица. – Но только, в отличие от вас, не обещаю, что оставлю ваши проступки без последствий.
– Павел, прошу вас, вы не знаете его! – с мольбою протянула ко мне обнаженные руки Полина.
– Будь по-вашему… сегодня… – отступил вдруг Демус в темноту угла и… исчез! До последнего момента, признаться, я считал-таки незнакомца каким-то проходимцем, одновременно принимая на веру рассказ Полины и не веря ему полностью, но, клянусь, я видел его исчезновение собственными глазами! Он попросту растворился в темноте, как будто его и вовсе не было. Никогда еще ни до этого, ни тем более после я не сталкивался ни с чем подобным.
– Благодарю вас, Павел Никитич, – всхлипывая, уже успокаиваясь, произнесла Полина Матвеевна, – но, боюсь, теперь все станет только хуже. Он не оставит меня в покое.
– Я обещаю вам, что избавлю вас от него, чего бы мне это ни стоило, – сбрасывая с себя оцепенение, ответил я в полный голос, совершенно позабыв, где и в какое время нахожусь. Полина испуганно приложила пальчик к губам, но было уже поздно: в дверях раздался настойчивый стук и встревоженный голос Марьи Захаровны, вопрошавший: «Полинушка, у тебя все хорошо?! Что-то мне почудилось, будто голоса какие-то у тебя!»
– Маменька, все хорошо! – сонным голосом отвечала Полина, жестами указывая мне на окно. – Сон страшный привиделся!
Бесшумно отворив створку окна, я выглянул наружу, огляделся вокруг, убедившись, что на набережной никого нет, примерился и, махнув на прощание Полине рукою, спрыгнул вниз. Еще детьми мы с братом, бывало, частенько залезали на деревья и, приучая себя к ловкости и бесстрашию, сигали оттуда. Здесь главное – это уметь по-особому спружинить ноги и в момент столкновения с землею как бы оттолкнуться от нее. Именно этот навык помог мне не покалечиться, но, откатившись, я сильно ударился плечом, слыша сверху негромкое «Ах!» Полины. Поднявшись, я еще раз махнул ей и, чуть прихрамывая, направился к Невскому проспекту, радуясь столь удачному завершению сегодняшних приключений и от души желая Полине того же.
III
1
Писано П.Н. Толмачевым
Доводилось ли вам, господа, когда-либо, что называется, «перебирать»? Заранее прошу прощения у тех, кто не пьет вовсе или у пьющих весьма умеренно, что на Руси еще достаточно редкое покамест явление. Разумеется, также никоим образом сей вопрос не касается дам… Так вот, ежели вы – один из оставшегося, не вошедшего ни в один список, славного легиона, то, без сомнения, поймете меня. Помните это отвратительное ощущение, когда, помимо жутких головных болей, сухости во рту и неуверенности во всех членах, вас гложет еще что-то, причем, поначалу вы даже не понимаете – что именно, осознание этого приходит чуть позже… Ну конечно, вот оно – вы не можете отдать себе отчет о собственном поведении давеча, не знаете, как выглядели в глазах окружающих, что сделали и каким образом теперь сможете явиться на свет божий! Нечто вроде этого ощутил на следующее утро и я – и вовсе не оттого, что не мог дать себе отчета о событиях прошедшей ночи, а от навязчивой мысли о чем-то грязном и липком, что поработило мой рассудок и не хотело покидать его. После недолгого сеанса самокопания я понял, что именно не дает мне покоя – подслушанный мною разговор генерала и фон Мерка! Да, я поступил низко, недостойно дворянину подобно кухарке подслушивать под дверьми, но правоту свою я видел в одном – лживости своего былого друга, который за моею спиной вступил в сговор с Матвеем Ильичом, отлично зная об отношении моем к Полине: если я играл в открытую, то Август своих карт не открывал, бессовестно используя при этом крапленые! «Благодарю вас, князь, за столь лестное для меня предложение, но есть человек, более достойный, чем я, претендовать на руку и сердце дочери вашей, питающий, к тому же к ней самые искренние чувства!» – вот, что бы я сказал Кашину на месте барона, который к тому же откровенно признался отцу в том, что испытывает к Полине Матвеевне всего лишь симпатию. Я стал свидетелем самого циничного торга, предметом которого явилась моя богиня, а на кону стояли титулы фон Мерка и Матвея Ильича, успешность Августа и приданое невесты, вероятно, немалое. Был только один человек, мнения которого забыли спросить – дочь генерала, ибо, не сомневаюсь, ответом с ее стороны был бы категорический отказ.
Размышляя таким образом, я позавтракал и отправился в казармы, где, распаляя себя все более, решился преподнесть барону самый жестокий урок. Кое-как проведя в своей роте учения, я, памятуя о своем недавнем проступке, подошел к фельдфебелю Мазурину и повинился в своем несправедливом к нему отношении.
– Не извольте беспокоиться, ваше благородие! – улыбаясь, гаркнул старый служака. – Стало быть, за дело. А кто старое помянет… – сами знаете, – уже почти дружески произнес он. «Ну, и слава богу!» – с облегчением вздохнул я и отправился на поиски своего сослуживца поручика Сельянинова – славного малого, но совершенно без царя в голове, одно время на правах опытного светского ментора таскавшего меня повсюду за собой, но затем, видя мое нежелание участвовать в загулах и запойной картежной игре, махнувшего на меня рукою как на отбившуюся от стада овцу.
– Павлуша! Друг мой, как кстати, – кинулся он ко мне, заглядывая в лицо желтоватыми с красными прожилками, видать, после знатного кутежа, глазами. – Не будет ли у тебя до жалованья двадцати рублей? Вообрази, с неделю назад проиграл какому-то ничтожному секретаришке, так он, каналья, завел моду каждый день присылать ко мне своего человека с единственным вопросом – не соблаговолю ли я отдать долг? Что за мелочные людишки!
– Изволь, – согласился я, зная, что Сельянинов очень скоро мне будет надобен как человек, безусловно, знающий в делах, которые я задумал. – Но только уговор – пойдем нынче же со мной, мне необходимо твое общество.
Вдвоем с обрадованным, ничего не подозревающим поручиком мы направились искать фон Мерка. Он уже собрался покидать казармы и, беседуя с группой офицеров, небрежно похлопывал белыми перчатками по бедру. Завидев меня, он несколько изменился в лице, но, взяв себя в руки, быстро перевел взгляд на своих собеседников, с деланным интересом выспрашивая что-то. Приблизившись к нему, я поприветствовал остальных и громко, так, чтобы было слышно всем, обратился к Августу:
– Барон, позвольте мне сейчас задать единственный вопрос, от которого зависит многое, в том числе и ваша судьба!
Побледнев, фон Мерк еще раз хлестнул себя перчатками по бедру и несколько неуверенным голосом возразил:
– Павел, позволь, мне сейчас немного некогда…
– И тем не менее я все же задам свой вопрос, – настойчиво повторил я. – Господа, прошу всех вас быть свидетелями. Итак, барон, я требую от вас искреннего ответа: как вы относитесь к княжне Полине Матвеевне Кашиной?
– Да что за допрос! – в негодовании вскричал вмиг утративший обычное свое хладнокровие Август. – И почему я должен перед тобою отчитываться?
– Так вы отказываетесь? – уточнил я, обводя глазами офицеров, по лицам которых было заметно, что они пытаются понять, куда я клоню.
– Ну разумеется, я отказываюсь! – раздраженно огрызнулся фон Мерк. – Ты не поп, а я – не на исповеди.
– В таком случае… – Я вздохнул и хлестко ударил барона по щеке, видя испуг, пробежавший по его мраморным чертам римского патриция. Все потрясенно ахнули. – Господа, – пояснил я, – этот человек сейчас публично отказался объясниться со мною касательно дамы, которую я искренне люблю и с отцом которой за моею спиной начал торговлю по поводу приданого, хотя не далее как с неделю назад отказался не то чтобы от каких-либо притязаний на нее, а даже от самого факта хоть какой-то симпатии к ней!
Бедный Август! В кои-то веки я мог читать все его мысли, галопом сейчас носящиеся в его остзейских мозгах! Как офицер и дворянин он просто не мог не вызвать меня на дуэль – в противном случае суд чести полка непременно обязал бы его немедля подать в отставку как труса и человека, недостойного пребывать не токмо в гвардии, но и в офицерской когорте. В случае же вызова фор Мерком меня на дуэль как лицом оскорбленным и имеющим права требовать удовлетворения, наказание для него последовало бы незамедлительно: дуэли были строжайше запрещены Высочайшим указом! Это могло быть все, что угодно: разжалование в рядовые, ссылка на Кавказ, помещение в острог – строгость государя на этот счет была известна! Ничего из перечисленного фон Мерком не планировалось, не говоря уж о том, что он попросту, в случае вызова, мог быть убитым мною… Вот такую задачку я подкинул своему коварному другу, от души наслаждаясь его растерянным видом.
– Вы, подпоручик, ждете от меня вызова? – медленно, по обыкновению взвешивая преимущества того или иного ответа, спросил барон. – И вы его получите, – наконец, решился он. – Ждите моих секундантов нынче же вечером и не надейтесь остаться в живых. От души советую сходить в церковь и как следует исповедаться в своих мелких мальчишеских пакостях, ибо нагрешить по-мужски вы уже не успеете!
– Возможно, что так, – согласился я, – но, даже ежели вы и выживите, руки Полины Матвеевны вам уже не видать, как, впрочем, и Петербурга!
– Господа, господа, дело сурьезное! – стеною встал между нами штабс-капитан Тыртов. – Подпоручик, как старший из присутствующих я приказываю вам следовать под домашний арест к себе на квартиру и ждать секундантов поручика фон Мерка. Оставить сие как есть, увы, мы уже не можем, оскорбление нанесено при свидетелях, далее будем действовать по дуэльному кодексу и уповать на милость государя.
– Честь имею, господа! Дмитрий Иванович, могу ли я просить вас оказать мне честь стать моим секундантом, – спросил я растерянного Сельянинова, дождавшись его кивка, откланялся всем и направился домой на Малую Подьяческую, не отказав напоследок себе в удовольствии посмотреть на жалкое лицо барона с пылающим отпечатком моей руки на щеке.
Не могу вам объяснить, господа, какими расчетами я руководствовался тогда, вероятнее всего, их и не было вовсе, кроме одного – я более мог не опасаться, что генерал по-прежнему станет желать обручить Полину Матвеевну с дуэлянтом, к тому же публично оскорбленным. Но уже по пути из казарм я понял, что сам точно так же могу никогда более не увидеться с Полиной, во всяком случае, с нею в роли своей невесты уж точно! Также смешно было надеяться на то, что я настолько запугал загадочного Демуса, что он более не отважился бы показаться Полине на глаза – рассчитывать на это не приходилось. «Боже, что за глупец!» – простонал я, увидев бездну неизвестности, открывшуюся внезапно передо мною. Из простого юношеского эгоизма я готов был загубить судьбы многих людей, так или иначе связанных со мною: и фон Мерка, каким бы подлецом он ни был, и Полины, остававшейся теперь без моей помощи, и даже бесшабашного весельчака Сельянинова, которому вряд ли удастся избежать наказания после согласия быть моим секундантом. А моя матушка? Да переживет ли она, особливо после тяжкой своей болезни, известие о моей гибели на дуэли или, ежели судьбе будет угодно оставить меня в живых, о ссылке моей на Кавказ? Отчего же я не подумал прежде всего об этом, отчего дал сперва волю своей ярости?
В отчаянии от собственной горячности я и не заметил, как оказался совсем в другой стороне от дома – возле Конюшенной церкви. Вспомнив напутственные слова фон Мерка, я горько усмехнулся и зашел внутрь. В этот час здесь было малолюдно, кроме нескольких старушек и скорбно застывшего пожилого чиновника, не было ни души. Встав перед распятием, я опустился на колени и, истово крестясь, горячо зашептал, не стыдясь катящихся по моим щекам слез:
– Господи, великий Господи, прости меня за гордыню мою, прости, ибо не ведал я, что делаю. Умоляю тебя, не наказывай за мои прегрешения никого – ни Полину, ни матушку, ни Августа. Я один виноват во всем, Господи, позволь мне одному держать ответ перед тобою. Не могу я взять грех смертоубийства на душу, лучше уж пускай он застрелит меня. Об одном прошу, Господи: избавь Полинушку от дьявольского отродья, а матушку мою – от долгих мучений, пошли ей быструю, легкую смерть…
– Разве ж можно желать этакого, сын мой? – легла мне на плечо чья-то мягкая теплая рука. За спиною моей стоял старенький священник и сострадательно смотрел на меня. – Нельзя желать смерти никому, тем паче матери родной.
– Не перенесет она, батюшка, того, что сделать собираюсь. – Целуя руку старца, поднялся я с колен. – Благословите меня, отче, на то, что сделать я хочу.
– Не дурное ли замыслил? – пытливо посмотрел на меня священник.
– Нет, отче, не дурное. Избавить хочу всех, кого вовлек в дела свои неправедные, от страданий, не знаю еще как, но я найду выход. И, батюшка, помолитесь за рабу Божью Полину и матушку мою Наталью Лукиничну, пусть Господь заступится за них, ежели я не смогу…
– Хорошо, сын мой, помолюсь, – кротко ответил священник, – коли ты не будешь о смерти более помышлять – ни для себя, ни для кого еще. Господь сам знает, кого когда призвать. Ступай же.
Придя к себе, я долго расхаживал по комнате, будучи не в силах усидеть на одном месте, затем бросился к столу и, быстро, разбрызгивая чернила, написал на чистом листе:
«Милостивая государыня Полина Матвеевна!
Так уж получилось, что ежели читаете Вы это письмо, обещание свое по известному вам делу могу и не выполнить, ибо завтра мне предстоит стреляться с нашим общим знакомым Августом фон Мерком. Я один всему виной, а потому твердо знаю, что стрелять в него не стану. Пусть судьба решит, буду я жить дальше или нет, но если и буду, то вряд ли мы еще когда свидимся, ибо Государь строг к зачинщикам. Одно хочу, чтобы Вы знали: благословен тот день, когда я узнал Вас, ибо не было для меня муки большей, но и счастья большего, чем просто смотреть на Вас и быть рядом с Вами.
P.S. Касательно нашего дела – откройтесь во всем Матвею Ильичу, уверен, он найдет способ избавить Вас от страданий, причиняемых Вам Д.
Искренне любивший Вас,
лейб-гвардии Преображенского полка
подпоручик Павел Толмачев».
Вручив письмо денщику, я строго-настрого приказал ему доставить его по известному адресу лично в руки княжны Кашиной только в том случае, коли со мною что-нибудь случится, и, успокоившись, улегся на диван, ожидая секундантов от барона. Как на грех, никто не шел, и я, незаметно для себя, задремал, еще раз переживая во сне события прошедшего дня. Ах, ежели б можно было все вернуть!
