Текст книги "Власть молнии"
Автор книги: Олег Авраменко
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)
Зато воинам «милая проделка» пришлась по душе. Из уст в уста полетели прибаутки насчёт «ограбленного вора». В конце концов, Михайло отстранил плечом испуганного и расстроенного боярина, шагнул вперёд и во всеуслышанье объявил, что направятся они в Муром, поскольку объезжать уделы Владимиро-Суздальского княжества после случившегося не стоит, толку от этого все равно не будет.
– А может, к Александру Ярославовичу заглянуть? – подал идею Карсидар, которому очень импонировала победа новгородского князя над шведами. – Я слышал, с отцом он не больно ладит, и думаю…
– Это хорошо, что ты думаешь, – ворчливо перебил его Михайло. – Но ты бы лучше думал перед тем, как что-то делать, и, вместо шапки, икону Богородицы в Киев вернул.
После этого короткого выговора сотник принялся отдавать приказы, связанные с началом длительного перехода.
Выступили они через полчаса и, выслав вперёд разведчиков, ехали не останавливаясь весь день – как знать, вдруг гнев возьмёт верх над рассудком, и Ярослав Всеволодович вышлет погоню? Особенно волновался по этому поводу Микула. Но опасения боярина, к счастью, не оправдались.
Уже вечерело, когда вдруг вернулись двое разведчиков и, перебивая друг друга, рассказали, что наткнулись на довольно внушительный лагерь татар в полутора верстах отсюда.
– Их там сотен шесть. По всему видать, на привал стали недавно, но до утра трогаться в путь уже не будут. Мы Нерядца доглядать за ними оставили, а сами сюда, совет держать.
Услышав про татар, боярин страшно перепугался и, заикаясь, произнёс длинную сбивчивую речь, смысл которой сводился к тому, что не годится подвергать риску жизнь посла государева, тем более, если посол этот волей-неволей вынужден везти святыню земли Русской – шапку Мономаха.
Но у Карсидара было иное мнение. В перерывах между поездками по дальним уделам Руси, имевшими целью собрать войска под знамёна Данилы Романовича, он пробовал силы в мелких стычках с татарами. Самое непосредственное участие в этих развлечениях принимал Михайло со своими молодцами.
Карсидару необходимо было научиться хоть немного спокойнее воспринимать ненавистных татар, а заодно сдерживать порывы к немедленному применению против них явного колдовства. «А то весь мир, чего доброго, станет говорить, что государь Русский колдуна нанял. Так ты уж помягче, будь любезен», – объяснял Данила Романович. И пока Читрадрива изучал на досуге свойства перстня и с его помощью пробовал лечить людей, чтобы поднять популярность «чужеземных колдунов» в народе, Карсидар придумал следующее. Он, Михайло и ещё несколько десятков его воинов переправлялись на левый берег Днепра, ехали в сторону Чернигова, разведчики находили татар, которых здесь рыскало превеликое множество. Тогда Карсидар начинал подавлять бдительность вражеских воинов, русичи проникали в самый центр их отряда, после чего происходило неожиданное нападение, заканчивающееся неизменной победой русичей.
Татары страшно боялись «невидимок», тем более что ничего не могли предпринять в ответ. Зато молва о хитром колдуне-наёмнике росла и ширилась, заставляя, с одной стороны, татарского хана Бату стягивать к Чернигову огромные силы (говорят, он даже послал гонцов далеко на восток, где гнездились эти дикари), с другой же – значительно ободряя население покорённых территорий. Даже от Чернигова и Переяслава еженедельно пробирались к Киеву десятки человек, несмотря на то, что татары устраивали на перебежчиков настоящую охоту.
Но всё это происходило в окрестностях Киева. Карсидар же задумал повторить «налёт невидимок» прямо здесь, чтобы плосколицые не чувствовали себя спокойно даже далеко на севере. Микула усиленно возражал против такой наглой вылазки. Михайло сказал лишь одно:
– А сдюжим ли? Татарвы всё же целых шесть сотен супротив нашей одной.
Карсидар заверил, что им нечего бояться, когда есть он. Ведь, в случае острой необходимости, всегда можно сжечь неприятеля. И, оставив боярина Микулу на попечение двух разведчиков (чтобы не путался под ногами), все пустили коней галопом.
Действовали по не раз уже проверенному плану. Карсидар принялся «колдовать», и русичи пробрались в самый центр лагеря. Шли они молча, медленно и аккуратно, стараясь не зацепить никого из татар. Как ни странно, татары и сами обходили «невидимок», а не сталкивались с ними лоб в лоб. То и дело смотрели на них – и не видели! Это было самое трудное: понять, что тебя не видят, не испугаться, не запаниковать. Ведь вокруг – враги, живые, здоровые, вооружённые. Часовые сидят на земле, скрестив ноги, рядом лежат их копья. Другие жарят мясо, переговариваются, поют. В центре лагеря – большой шатёр. Почти как тот, в который угодил загоревшийся Менке…
В этом тоже состояли опасность и великое искушение, правда, уже для одного Карсидара – не сбиться, не поддаться воспоминаниям и не испепелить всех подряд. Но ничего, недаром он тренировался всю зиму и весну! И сейчас Карсидар терпеливо ждал, пока конные русичи рассредоточатся по лагерю, изготовятся… Лишь тогда с глаз татар упала незримая завеса.
Как обычно, первые мгновения боя напоминали грандиозное резание свиней. Многие погибли, так ничего и не успев сообразить. Остальные, даже не пытаясь сопротивляться, бросились наутёк, объятые ужасом, а всадники долго преследовали их и нещадно рубили. Всё было кончено в течение получаса.
Когда на месте разгромленного лагеря появился бледный Микула в сопровождении двух всадников, Михайловы вои уже успели пересчитать убитых татар, которых оказалось аж шестьсот тридцать семь человек. И это не считая разбежавшихся!
– А твои люди недооценили числа этих дикарей, – сказал Карсидар сотнику, который стоял над развороченным центральным шатром и задумчиво глядел на пожилого богато одетого татарина, перерубленного пополам.
– Твоя работа? – спросил он.
– Моя, – ответил Карсидар, довольный тем, что ему сравнительно легко удалось вложить силу своей ненависти в удар меча, а не в действие неведомых огненных сил.
– Плохой удар, – задумчиво протянул Михайло. – Зря ты так.
– Плохой?! – изумился Карсидар. – Михайло, да ты что…
– Погоди, – сотник поднял палец. – Ты не понял. Я о том, что лучше было этого татарина в живых оставить да как следует допросить.
– А зачем? – Карсидар пожал плечами. – Решили ведь порубать всех, вот и…
– Нет, Давид, не говори так. Странно он выглядит.
– Странно? – Карсидар присмотрелся к убитому. – И что же в нём странного?
Михайло вздохнул и медленно проговорил:
– Ты, Давид, хороший воин, просто замечательный, но твой приятель Андрей не в пример лучше соображает. Ведь это посол, как и наш Микула, – он кивнул на приободрившегося боярина, свысока оглядывающего укрытый трупами луг. – Разве не видишь? Теперь подумай: мы собираем войска, татары и себе скликают – это раз. Ярослав Всеволодович нам в помощи отказал – два. Ставшее на привал посольство в дне перехода от Владимира – три. Что бы это значило, а, Давид?
Михайло стоял, подняв правую руку с тремя загнутыми пальцами, а Карсидар потрясённо глядел на него и, переваривая услышанное, начинал склоняться к мысли, что явно поторопился убивать этого нарядного татарина.
Глава XX.
ЗАБОТЫ КАРСИДАРА
Карсидар вместе с Михайлом наблюдал, как, придерживая под уздцы коней, воины сгружались с больших плоскодонок. А в утреннем небе за Днепром расцветали сразу две зари: одна, как и положено, на востоке, зато другая – в непривычном месте, на севере. Это они постарались. Ради праздника!
Сегодня татарам досталось основательно. Пожалуй, эта вылазка превосходила даже наглый наскок на ханское посольство, который они предприняли после посещения Боголюбова. Для теперешней ночной экспедиции Карсидар лично отобрал сто пятьдесят человек, особо отличившихся в предыдущих операциях, и с этими отчаянными сорвиголовами напал на тысячный вражеский лагерь. В виде исключения он позволил себе немножечко (ну самую малость!) «порезвиться». Началось нападение с того, что сразу четыре кострища в разных концах стоянки с оглушительным грохотом взорвались вертикальными снопами ослепительного огня, и дальнейшая резня была видна, как на ладони. Татары мигом сообразили, кто учинил этот фейерверк, и перепугались до полусмерти, зная, что ждать пощады от колдуна с его «невидимками» нечего. И кстати, правильно думали! Лишь немногие из них спасли свою шкуру…
Теперь в бывшем татарском стане за Днепром догорало то, что ещё могло гореть. Зарево приличное, видно издалека. Ничего, пусть узкоглазые видят! Пусть знают, кто разгромил их лагерь. Правду сказать, если бы не Карсидар, татары давно разрушили бы Киев. Так и должно было случиться – после взятия приступом Переяслава и Чернигова дикари намеревались совершить бросок на столицу. Отряд под предводительством хана Менке был послан для разведки подходов к Минкерфану, как называли они город. Ждали лишь наступления морозов, которые сковывали Днепр ледяным панцирем.
Гибель разведывательного отряда от «колдовского огня» заставила татар приостановить победоносное шествие на запад, временно затаиться и начать накапливать грандиозные силы для решающего удара. Русичи вовсю готовились к обороне. Намечалась схватка, каких ещё не видывали в здешних краях. А возможно, и нигде в мире. Битва под Киевом грозила превзойти даже знаменитое сражение на Озере Десяти Дев в Орфетане! Хорошо что здесь некому стрелять Карсидару в спину. То есть, люди митрополита Иосифа, конечно, могли бы выстрелить, однако жрецы традиционно не участвовали в сражениях. К счастью…
– Эй, коновалы, живее там!
Это Ипатий подгоняет замешкавшихся воинов с последней плоскодонки. «Коновалы»… Подходящее прозвище! Надо признать, в самую точку. Ведь каждая их вылазка – самая настоящая резня. И всякий раз они одерживают победы исключительно благодаря внезапности наскоков и быстроте действий.
Впрочем, и такое подразделение может пригодиться в предстоящей битве. Все воины, как на подбор, рубаки отменные. Из ста пятидесяти человек, отправившихся за Днепр вчерашним вечером, осталось сто тридцать девять, восемь ранено, трое убиты. Раненых следует поскорей отправить к Читрадриве, пусть подлечит их вне очереди. Убитых заменить… Может, добрать ещё человек пятьдесят сверх того, чтобы стало две сотни. Как это будет звучать? «Коновальская двусотня»?
Карсидар поделился своими соображениями со стоявшим рядом Михайлом. Тот усмехнулся, пригладил бороду, сказал:
– Да пусть будет как угодно, лишь бы ребятушки делали своё дело. Вот как сегодня, – и кивнул на северную зарю, таявшую по мере того, как разгоралась заря настоящая. – То-то Данила Романович порадуется! Ты, Давид, надо сказать, неплохой подарочек ему сделал. Не считая разбежавшихся, татар побито почти девять сотен. И это супротив наших одиннадцати!
– А ты пойдёшь командовать одной из моих сотен?
– К тебе под начало, что ли? – Михайло хитро прищурился, и в голове у него пронеслось: «Ишь прыткий зятёк! Уже и тестя подчинить захотел! Такому палец в рот не клади». А вслух сказал:
– Нет, шалишь! Сейчас я сам себе господин, а ты на меня, чего доброго, путы накинешь – ты не Остромир. Но ежели с тобою за Днепр съездить да татарву пошерстить – так я всегда с дорогой душой, сам знаешь. А коли тебе впрямь сотники нужны, бери Ипатия, а вторым Гната. Из них сотники что надо, а Ипатий, вдобавок, тебя от самого начала знает. Не забыл ещё, как он башку твою подолом рубашки обматывал? Но тогда мы все думали, что ты на одно колдовство горазд, зато теперь каждый знает, как славно ты рубишься.
Да, в течение весны и лета Карсидар имел немало шансов сполна продемонстрировать своё мастерство! И, утомившись от зимней скуки, когда волей-неволей приходилось изнывать от вынужденного безделья, он сражался с огромным удовольствием, с каким-то заразительным упоением. Его меч был легче применявшихся татарами, а в сравнении с мечами русичей и вовсе выглядел едва ли не игрушечным, не говоря уж о двуручных мечах тяжеловооружённых воинов. К тому же Карсидар никогда не пользовался щитом и не надевал никаких доспехов, кроме разве что шлема и тонкой кольчуги. Тем не менее, оставаясь во время боя вроде бы легко уязвимым, он ухитрялся проделывать своей «игрушкой» настоящие чудеса. От стрел и дротиков Карсидар попросту уворачивался (помогала чрезвычайная чувствительность, появившаяся после снятия серьги), даже более того – успевал отбивать их налету мечом. В случае необходимости мог воспользоваться также тяжёлой боевой секирой, копьём или булавой, хотя последний вид оружия он недолюбливал. А способность внезапно выпустить из рукава три арбалетных стрелы повергала в трепет и врагов, и союзников. Уже к концу березоля, как именовали русичи первый весенний месяц, ни один татарин не отваживался добровольно вступить в поединок с «колдуном-урусом», возглавлявшим летучие отряды «невидимок».
Надо ли особо говорить, что он снискал себе уважение и в среде простого народа, и у знати! Разумеется, Карсидара побаивались из-за его «колдовских штучек», однако, последовав совету Данилы Романовича, он показал, что способен на многое и без непонятных никому фокусов. Конечно же, были недоброжелатели и завистники, но где их не бывает…
Всё это отлично просматривалось в отношениях с Михайлом и его детьми. Милка была влюблена в Карсидара без памяти, прямо сохла по нему. Когда в разгар лета княжеское посольство вернулось из успешной поездки в Рязань, девушка встретила его совершенно непонятными словами: «Ой, Давид, как жалко, что тебя на Купайла не было!» При этом взгляд её затуманился, а щёки зарделись.
Михайло по привычке строго прикрикнул: «Пошла в дом!» – и Милка удалилась, по дороге наткнувшись на косяк двери. В ответ на настойчивые расспросы Карсидара, что значит «Купайла», сотник ответил, что вообще-то Купайло – это Иоанн Креститель, окрестивший самого Господа Иисуса, но у русичей в день этого святого принято женихаться. Описывать в подробностях обычаи праздника Михайло не стал, лишь обронил мимоходом пару фраз про «непотребные игрища», которые «поганцу, посланному Хорсом» должны быть по нраву. Впрочем, тон его речи был скорее добродушно-ворчливым, нежели брезгливым или осуждающим, а в душе шевельнусь приятные воспоминания. Карсидар принялся было расспрашивать Михайла, но сотник тут же оставил его, сославшись на неотложные дела.
А через день Данила Романович неожиданно сказал ему: «Слушай, Давид, а не хочешь ли на нашей земле укорениться? Ясное дело, ты правильно поступил, приняв христианскую веру. С меня довольно и того, что вы с Андреем не рассыпались в прах, когда взяли в руки Святое Писание, и не утратили силу от святой воды. Да вдобавок ты привселюдно искупался в проруби на Водокреще. Значит, сила ваша от Бога, а не от сатаны. Хотя митрополит думал по-другому, после вашего крещения и он угомонился. Но как бы там ни было, а ты остаёшься среди нас чужаком. Если же имеешь намерение обосноваться здесь всерьёз, породнись с кем-нибудь из наших. Другого не дано».
Понятно было, откуда ветер дует. Тем более, что Михайло, выказывавший Карсидару расположение, с тех пор зачастую мысленно называл его «зятьком». Зато сыновья сотника старались всячески досадить ему, особенно младший Вышата, благо жил у отца. Да и старший Будимирко не слишком благоволил к «выскочке-колдуну». Милка же постоянно ссорилась с братьями, отстаивая свою сердечную привязанность, и усиленно пересказывала при всяком удобном и неудобном случае значительно приукрашенные молвой истории о подвигах возлюбленного. Порой дом Михайла представлялся Карсидару растревоженным пчелиным ульем…
– О чём задумался, Давидушка? Данила Романович уже поди заждался нас. Так что хватит стоять, трогаем. Не хочу к нему вестового слать, пускай от тебя всё услышит.
Карсидар очнулся от задумчивости. Они с Михайлом остались у пристани вдвоём, все прочие уехали вперёд, половина отряда уже успела обогнуть Ильинскую церкву. Как его сотник назвал? Давидушка? И смотрит так покровительственно…
Ничего не сказав Михайлу, Карсидар лишь слабо улыбнулся и слегка хлопнул по холке Ристо. Несколько минут спустя они нагнали отряд, но по дороге уже не разговаривали. Карсидар думал о Милке и о странных, порой совершенно непредсказуемых прихотях судьбы. Ещё и года не прошло с тех пор, как он выслушал необычайную исповедь Пеменхата о любви к какой-то безвестной Силипе, историю, нетипичную во всех отношениях. Тогда Карсидару и во сне привидеться не могло, что вскоре он сам влюбится. Мало того, при молчаливой поддержке отца невесты, получит благословение на брак от владетельного князя.
То есть, даже не от князя, а от государя! Иными словами, от короля, правителя более высокого ранга. Как раз сегодня Данила Романович намеревался подкрепить этот титул церемонией венчания короной своего великого предка. Поворчав немного для порядка по поводу стараний Карсидара в Боголюбове, он очень скоро забыл о «воровстве» и по возвращении посольства из Рязани объявил о предстоящем торжестве. Сегодняшняя вылазка как раз была приурочена к венчанию. Вот Михайло и хотел, чтобы победную весть Даниле Романовичу принёс будущий зять. Уважение, которое будет оказано Карсидару, – это и ему почёт.
Но в дороге Карсидар не думал о встрече с князем. Вопреки велениям разума, его всё не покидали мысли о сотниковой дочке и о превратностях судьбы, выпавших на долю то ли бродяги-мастера, то ли йерушалаймского принца… Он так и не знал, кем на самом деле являлся! Но что хуже всего – никак не мог решить окончательно, кем оставаться в дальнейшем. Вполне возможно, что ему уготован какой-то третий путь…
И не иначе, как по прихоти всё той же странной судьбы, сам Данила Романович позаботился, чтобы Карсидар поскорее встретился с Читрадривой, который не позволял «наёмному колдуну» Давиду забыть о принце Давиде. Благосклонно выслушав рассказ о ночном нападении на татарский стан, в очередной раз напомнившем захватчикам, на чьих землях они находятся и с кем собрались воевать, государь похвалил Карсидара и сказал:
– А теперь, Давид, возьми раненых и быстро свези их к целителю нашему, к Андрею. Да напомни, что сегодня я очень хотел бы видеть твоего друга в Святой Софии.
Мороки не оберёшься с этим Читрадривой! Всё у него не как у людей, а как у… «Как у гандзаков», – помимо воли пронеслось в голове, но Карсидар поспешно отогнал эту предательскую мысль. Ведь один здешний знакомый Читрадривы высказал весьма интересную догадку по поводу происхождения народа анхем…
К сожалению, все планы насчёт установления тесных дружеских отношений с теми, кого здесь именовали иудеянами, быстро и сокрушительно провалились. Эти люди, казалось, были вездесущи и всезнающи и очень скоро пронюхали, что Читрадрива как раз является одним из двух колдунов, которых новый князь нанял для обороны от татар. И как Читрадрива ни старался доказать, что он вовсе не колдун и не стремится причинить ни единому человеку в Киеве ни малейшего вреда, отныне двери всех иудеянских домов были перед ним закрыты. И учитель Нахум, и старик Моше не то что за ворота его не пускали – они во всеуслышанье обещали натравить собак, если только Читрадрива захочет приблизиться к их домам.
А когда в городе заговорили о предстоящем крещении «поганцев», Нахум таки выполнил свою угрозу, причём без всякого предупреждения. Он сразу спустил с цепи псов, едва лишь завидел Читрадриву, который явился, чтобы предпринять очередную попытку найти пути к примирению. Пришлось останавливать собак с помощью хайен-эрец. Читрадрива, хотя весь кипел от злости, не убил их, а лишь надолго обездвижил, и то потому, что эти неразумные животные слепо исполняли не менее неразумную хозяйскую волю. Когда парализованные псы пали к его ногам, перепуганный учитель и сам едва не свалился, как подкошенный, от страха, даже выронил камень, которым готовился запустить в нежеланного гостя, однако сумел совладать с собой и слабым дрожащим голосом принялся проклинать род Читрадривы до десятого колена. Видя поистине ослиное упрямство Нахума, явно достойное лучшего применения, Читрадрива в сердцах плюнул на дорогу, развернулся и с гордо поднятой головой удалился прочь, унося в душе прах разбитых надежд.
Ведь он буквально помешался на идее перевода Святого Писания на анхито! «Единый бог вместо сонма богов. Ты и представить не можешь, что это за сила и как сплачивает она людей! – увлечённо излагал он свои соображения Карсидару. – И христианство могущественное учение. Иисус мигом одолеет всех наших божков, как прежде он сокрушил „поганских“ идолов русичей и соседних народов…»
Впрочем, Карсидар отлично понимал скрытые мотивы такой пламенной приверженности единобожию. Бедняга Читрадрива вырос, не зная ничего о своём отце, а его мать умерла молодой, иссохнув от тайной любви к чужаку. Вот если бы и у гандзаков, и у «нормальных» людей был один-единственный бог вместо кучи совершенно разных божков!.. Тогда и родители Читрадривы могли бы спокойно пожениться, не боясь осуждения откровенно недолюбливавших друг друга народов.
И Читрадрива изо всех сил корпел над переводом, дабы в будущем осчастливить миллионы орфетанцев и десятки тысяч гандзаков. А поскольку часть Писания русичи позаимствовали у иудеян, он рассчитывал достать у своих новых друзей оригинал, который назывался Танах, написанный на языке, очень близком к его родному анхито.
Хотя расстраиваться было, собственно говоря, не из-за чего. В виде единой книги, подобно Библии русичей, Танах не существовал. Это был просто набор пергаментных свитков, либо находившихся в так называемом «доме собраний», либо помещённых в прибитые к дверным косякам коробочки, именуемые «мезузами», чтобы охранять дома иудеян от всяческих напастей. И неизвестно было, как собрать все эти тексты воедино! Поэтому Читрадриве, после долгих злоключений, всё же пришлось потеть над переводом на анхито Библии. Мало того, когда оказалось, что священные книги русичей были переведены на церковный славянский язык не с иудеянского, а с греческого, Читрадрива решил, что тройнной перевод чреват многочисленными неточностями и ошибками. Он завязал знакомство с живущими в Киеве греками (не в пример иудеянам, те отнеслись к нему весьма дружелюбно, тем более что имя Андрей оказалось чисто греческим), ускоренными темпами изучил их язык, раздобыл их священные книги и продолжил перевод Библии – теперь уже с греческого. А впереди его ждала ещё работа над Евангелием!.. И что бы ни твердил Читрадрива насчёт лёгкости управления заговором молодёжи, принявшей единого бога, Карсидар знал: никогда бы его товарищ не решился на такой титанический труд, если бы не память о разбитых навеки сердцах его матери Ханаи и его отца, князя Люжтенского.
Читрадриву не мог остановить даже печальный пример взаимоотношений русичей с иудеянами, священные книги которых частично совпадали. При подготовке к крещению жрецы огорошили его известием, что на самом деле у христиан не один бог, а целых три, вернее, бог-то един, но существует в трёх разных ипостасях – сам Иисус Христос, его Отец и ещё какой-то загадочный Святой Дух. Естественно, Читрадрива забеспокоился, ночь напролёт листал Святое Писание и после этого пришёл к выводу, что Отец Иисуса Христа – это не кто иной, как иудеянский Адонай!
«А ты говоришь, мирная жизнь, единый бог, – жёлчно съязвил по этому поводу Карсидар. – Вспомни, как насторожили догадки о моём происхождении Данилу, Остромира и Михайла. И подумай над тем, как стали относиться к тебе „друзья“ – иудеяне! А у них, оказывается, общий бог».
Да, было над чем призадуматься…
Единственным человеком из иудеян, который рассматривал «пришлых колдунов» не как неизбежное зло, был веронский купец Шмуль. Он и на церемонии крещения почти присутствовал – в саму Десятинную церковь, разумеется, не заходил, но затесался в толпу народа, собравшуюся на Бабином Торжке, через который провели торжественную процессию с «новообращёнными рабами Божьими Давидом и Андреем», как пышно именовали их в тот день. Карсидар тогда остро почувствовал особо пристальное внимание, исходившее от одного человека и перекрывавшее простое любопытство толпы, смешанное с суеверным ужасом. И прекрасно понял причину этого внимания.
А на следующий день Читрадрива потихоньку сообщил Карсидару, что перед отбытием в Верону Шмуль хочет встретиться с обоими падшими. Для соблюдения тайны пришлось «колдовским» способом переместиться в заранее условленное место за городом. Купец уже ждал их и, между прочим, ничуть не испугался появлению Карсидара и Читрадривы прямо из воздуха. Кажется, даже не очень удивился.
– Да-да, о способностях Ицхака ходили смутные слухи, – сказал он на это. – И мне думается, он исчез как-нибудь похоже. Взял и растворился в воздухе. А как иначе?
– Оставив мою мать и меня? – возмутился Карсидар. – Бросив королевство на произвол судьбы?!
– Да-да, твою мать… – старик задумчиво пожевал губами. – Ты так похож на красавицу Тамар, о Давид бен-Ицхак!
– Тамар? – удивился Карсидар, сознание которого моментально отозвалось цепочкой ассоциаций. – Это… Да, это имя моей матери! Точно. Но ведь это… и дерево…
– А ты помнишь? – косматые брови Шмуля дрогнули. – В самом деле, это также название высокого стройного дерева. И у матери твоей была та же гордая, поистине королевская осанка. Я видел её, я знаю… Но погоди! У малыша Давида была одна особая примета, – всполошился старик и попросил:
– Покажи-ка ухо.
Вместо этого Карсидар вынул из кармана на поясе серёжку с необычным камнем.
– Она снята?! – Шмуль пришёл в ужас и пробормотал:
– Тогда всё ясно…
Старик долго отмалчивался, не отвечая на настойчивые расспросы Читрадривы и Карсидара, а в голове у него вертелась единственная судорожная мысль: «Печать снята…»
– Об этой серьге всякое болтали в народе, – сказал он наконец. – Я знаю лишь одно: отец нацепил её тебе после пожара в дворцовой пристройке…
– После пожара?! – воскликнул Карсидар, не веря своим ушам, а Читрадрива громко расхохотался.
– Поэтому я склонен верить тому, что ты в самом деле сын Ицхака, – сказал Шмуль. – Ведь в городе ходят слухи об уничтоженной огнём разведке татар…
Купец вновь умолк, представив картину грандиозного пожарища, правда, нисколько не похожую на ту, какой она была в действительности. Потом принялся всячески сокрушаться по поводу роковой ошибки, совершённой обоими пришельцами.
– Что вы наделали?! Для нас считается меньшим грехом перейти в веру к муслмим, чем подставить голову под воды крещения!.. – вопил он так, что, казалось, с окрестных деревьев осыпалась мелкая снежная пыль. Хорошо, что в назначенном для встречи лесочке не было никого, кроме них.
– Нам капали на головы елейное масло, а не воду, – пытался возразить Карсидар.
– Всё равно! – гремел купец. – У муслмим, по крайней мере, один божок, хоть и нечестивый, – Аллах. А эти ноцрим называют себя единобожниками, исповедуя трёх в едином лице! Это же идолопоклонство! И кто на него согласился? Давид, сын самого Ицхака! Или тебя принудили?
Шмуль хитро взглянул на Карсидара и подумал: «Кто в силах диктовать такому человеку свою волю…»
– Верно, я сам пошёл на это, – сознался Карсидар. И непонятно почему ему вдруг сделалось невыразимо стыдно.
– Вот! Признался! О, Адонай, Адонай, видишь ли ты позор этого несчастного глупца?! – в искреннем порыве купец вскинул руки к небу. Но через некоторое время немного успокоился и заговорил более сдержанно:
– Ладно, сделанного не воротишь, и к чему сокрушаться? Будем уповать на милость Всевышнего и надеяться, что когда-нибудь ты раскаешься… хотя наши не прощают грех добровольного крещения. Никогда! И если старый Шмуль сейчас разговаривает с вами, то потому лишь, что изъездил вдоль и поперёк многие земли и навидался за свою долгую жизнь всякого, уж поверьте мне. И обоих твоих родителей я видел, тяжкий грешник Давид бен-Ицхак. К тому же, несмотря на то, что тогда я уехал из королевства Исраэль, у меня в груди живое сердце, которое на части разрывается при одной мысли о несчастной судьбе нашего народа. Мы вот говорили как-то с другом твоим Читрадривой, и он признался, что ему тоже больно за унижения соплеменников, которые они терпят в вашем далёком краю.
Читрадрива со значительным видом кивнул, и Карсидар с некоторым раздражением подумал, что его товарищ пытается навербовать сторонников для своего заговора где только возможно.
– Поэтому, молодые люди, несмотря на тяжесть совершённой вами ошибки, старый Шмуль говорит: будете нуждаться в чём – добро пожаловать в Верону. Мой дом всегда открыт для вас обоих. Если я буду жив, то помогу вам сам, если сойду в могилу – дети мои помогут или внуки. Моё слово верное, можете на меня положиться.
Далее купец объяснил, куда нужно ехать отсюда, чтобы добраться к нему, а также описал дорогу в Землю Обета.
– Там сейчас более или менее спокойно, неаполитанский король выгнал этих ублюдков с крестами на одеждах. Правда, надолго ли… Вот отец твой, незабвенный король Ицхак, умел расправиться с ними! Правда, огнём и молниями он не швырялся, но!.. – И, многозначительно подняв вверх указательный палец, старик прошептал:
– Он умел творить такие чудеса, что некоторые косные фанатики склонны были считать его посланцем демонических сил. Как они радовались, как веселились, когда королевство Исраэль пало!
И не попрощавшись, Шмуль повернулся и медленно побрёл в сторону едва видневшейся за стеной деревьев слободки. Больше они не виделись…
Вот о чём думал Карсидар, ведя раненых бойцов от Лядских ворот в сторону Клова, где почти возле самого монастыря, одного из оплотов местного жречества, обосновался лекарь Андрей. Тёплое летнее утро уже переходило в знойный день, но, несмотря на это, от нахлынувших воспоминаний Карсидара почему-то слегка знобило. Это был какой-то лёд на душе. «Ошибка, которую не прощают». «Грешник Давид»… О боги, сколько же барьеров существует между людьми, сколько можно возводить новые!..
Когда небольшой отряд подъехал к домику Читрадривы, величайший целитель на Руси был занят очередным хромым калекой. Перед воротами прямо на земле расположилось ещё несколько увечных, которые, разинув рты, наблюдали, как снуют взад-вперёд руки Читрадривы, как сильные пальцы порхают над сросшимися вкривь и вкось после перелома костями, а камень перстня время от времени загадочным образом вспыхивает то ли от солнечных лучей, то ли сам по себе.
– Сильная вещица, – сказал Читрадрива по-орфетански и кивнул на перстень. – Я ведь мало разбираюсь во всяких там лекарских штучках, но умудряюсь делать такие вещи, которых сам не понимаю.
– Заклинание творит, – шепнул один калека из очереди другому. – Слышь, как лопочет-то?..