Текст книги "Работа над ошибками"

Автор книги: Олег Бойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Когда с покупкой билетов и выбором жилья было покончено, я ненадолго отвлекся, чтобы сварить себе кофе и сделать пару бутербродов. Затем, вернулся за компьютер с кружкой и тарелкой, чтобы в процессе перекуса отыскать адрес и узнать время работы ближайшего отделения банка, обладателем карты которого являлся. Мне повезло – ближайший офис сегодня открывался в десять утра и работал до четырех часов дня.

Следующим этапом моей подготовки был поиск своей записной книжки, которую я нашел в нижнем ящике письменного стола, куда бросил ее по возвращении из Нигерии. Отыскал в ней нужные мне записи и на всякий случай переписал на отдельный листок номера Кайсы Энгстрём и Ивора с Аникой. А вот с номером Андерса Хольма вышла досадная неприятность – несколько страниц, в том числе и та, на которой был накарябан его номер, когда-то размокли от пота или от дождя, и разобрать размытые цифры стало невозможно. Только часть имени и фамилию.

Я, сжав кулаки, выругался, отложил записную книжку на край стола и, несмотря на разницу во времени между Москвой и Стокгольмом, позвонил на домашний номер Ивора и Аники. Там еще было раннее утро – около восьми. Но я помнил, что эти двое были жаворонками, которые всегда, даже по выходным, вставали ни свет ни заря.

– Да… – после нескольких гудков ответил мне в трубку молодой, но замученный женский голос, который тут же был перекрыт громким детским плачем.

– Аника? – переспросил я. – Аника Хедлунд?

– Да… – ответила девушка. – Кто это?

Ребенок продолжал разрываться криком.

– Это Владимир. Помнишь? Переводчик… русский…

– Ого!!! Ничего себе! – словно сбросив с себя оцепенение, с неподдельной радостью воскликнула Аника, заглушая на этот раз голос ребенка. – Владимир! Конечно, помню! Вот так сюрприз! Жаль, Ивора сейчас нет. Вот бы он обрадовался!

– А где он?

– С утра пораньше убежал в редакцию. Им скоро материал в печать сдавать, а у нас на той неделе двое сотрудников уволились – подались в более крупные издания, где и работа престижнее и зарплата повыше. Ну, и я, как ты понял, сейчас им не помощник… дома дел по горло…

– Ой, Аника, прости… Я, наверное, разбудил малыша?

– Не-е-ет, не переживай даже! – поспешила ответить Аника, судя по звукам, пытаясь параллельно укачать на руках ребенка, который убавил громкость и теперь просто агукал рядом с трубкой. – Мы ранние пташки, если ты помнишь! Уже два часа, как не спим и пытаемся командовать мамой.

– Ясно. Конечно, я помню. И давно вы с Ивором стали родителями?

– Месяцев пять назад.

Я присвистнул.

– А ты там не женился еще?

– Нет… в последнее время не до того было…

Аника ничего не ответила сразу, потому что ненадолго отвлеклась на ребенка. А я воспользовался этой заминкой, быстро перехватил инициативу и сменил тему:

– У вас мальчик или девочка?

– Девочка. Свеа Хедлунд – наша принцесса!

– Красивое имя. Поздравляю вас, друзья!

– Спасибо. А ты куда пропал? Где был все это время? Мы пытались тебе дозвониться, но твой мобильный каждый раз был отключен, а потом его и вовсе заблокировали. И твой почтовый ящик, через который мы обычно переписывались по работе, как бездонная пропасть…

– Если расскажу, где я был и что делал, Аника, ты мне все равно не поверишь… А на почту, через которую принимал заказы на переводы, я действительно не заглядывал уже больше года… С тех самых пор, как уехал из Стокгольма. Так получилось, что с основной работой на тот момент пришлось покончить и вернуться в Москву.

– Так ты дома все это время был, в Москве?

– Нет. Я целый год и два месяца пробыл в Нигерии. По возвращении из Стокгольма практически сразу подал документы в Красный Крест и уехал в Африку, а в последнее время был прикомандирован там к шведской миссии. Неделю назад только вернулся домой.

– Невероятно! Я в шоке… Честное слово!

– Знаешь, я тоже. Сейчас вспоминаю, и думаю, что не со мной все это было. А вы с Ивором простите, что я так пропал и даже словом не обмолвился…

– Ну, всяко бывает… Мы не в обиде! И я очень рада, что ты позвонил!

– Спасибо. Я тоже очень рад тебя слышать. Но я по делу… Точнее, с просьбой…

– Ну, если ты веришь в то, что отчаянная домохозяйка, погрязшая в готовке, уборке и уходе за ребенком, а также ее муж-трудоголик могут тебе чем-то помочь, мы очень постараемся тебя не разочаровать! – Аника приветливо рассмеялась. – Что у тебя за просьба?

Тогда я рассказал ей о необходимом мне письме-приглашении. Пока говорил, думал, что, наверное, ничего из этой затеи не выйдет, но Аника, не задумываясь, ответила согласием. Единственное, о чем попросила – это подыскать себе жилье, потому что в их крохотной квартирке им самим с трудом хватало места. Я заверил ее, что уже забронировал номер в отеле, но попросил не спешить с ответом и обсудить этот вопрос с Ивором. А она отмахнулась, сказав, что муж будет только рад моему возвращению из небытия и не откажет помочь. И, тем не менее, я настоял, чтобы мы созвонились еще раз ближе к вечеру, когда Ивор вернется домой из редакции. На том и попрощались.

После разговора с Аникой я быстро собрался и в приподнятом настроении отправился в банк, где отстоял огромную очередь из клиентов, отложивших решение насущных вопросов на выходной день, но к обеду уже заказал выписку со счета, которую мне пообещали выдать в понедельник. А когда возвращался домой, мне, не дожидаясь вечера, перезвонил Ивор Хэдлунд и в шутливой форме сперва отчитал за то, что я пропадал столько времени, не давая о себе ничего знать. Потом обсыпал радостными восклицаниями и приветствиями. Разумеется, Аника сразу же после нашего с ней разговора позвонила ему и рассказала о моей просьбе. И Ивор с уверенностью подтвердил слова своей супруги. Я мог рассчитывать на письмо-приглашение, но с обязательным условием – в первый же день по приезду прийти к ним на ужин. Конечно же, я согласился. И моей радости не было предела.

Я сразу же перезвонил Вадиму, как обещал, и подтвердил, что моя просьба остается в силе, а он заверил в том, что непременно поможет. Оставалось только набраться терпения.

И я стал ждать, считая минуты, часы и дни.

Самым невыносимым и практически безрезультатным оказалось воскресение, если не считать, что этот день я от и до посвятил походу по магазинам в поисках всего необходимого, что могло пригодиться в моем деле. Для начала я купил средних размеров сумку, а затем собрал весь гардероб, который планировал надеть в дорогу и взять на смену с собой. Две пары не стесняющих движений туристических брюк, к которым так привык за год в Африке, прочные и удобные туристические ботинки на шнуровке, несколько комплектов нательного белья и носков, две черные водолазки, две голубые хлопковые рубашки, и тонкий, но теплый шерстяной свитер под горло. Из верхней одежды я планировал взять лишь кожаную куртку и свой короткий плащ. Ну и, разумеется, шерстяную шапку, чтобы мама была спокойна.

Помимо шмотья, я обзавелся хорошим смартфоном с расширенной памятью и сильной батареей, куда перенес все контакты из старого кнопочного телефона, купленного еще в Абудже взамен украденному, а также номера из своей потрепанной записной книжки, которую, впрочем, тоже планировал взять с собой.

Понедельник ознаменовался двумя событиями: получением выписки с банковского счета, подтверждающей мою платежеспособность, и звонком Ивора и Аники, которые сообщили, что письмо-приглашение было оформлено и отправлено мне экспресс-почтой. Больше ничего интересного. Только томительное ожидание и разглядывание фотографии в газете, которая в одночасье так кардинально поменяла все мои представления об окончании истории более чем годичной давности и планы на ближайшее будущее.

Оба дня мама не приставала ко мне с расспросами, но с тревогой поглядывала на собранную сумку и стопку документов на краю стола.

Во вторник после обеда мне доставили долгожданное письмо, которое я тут же приложил к собранному комплекту документов. Заказал такси и отправился прямиком в визовый центр. Подал заявку, передав все заполненные формуляры приветливой девушке-операционисту, и снова позвонил Вадиму.

– Жаль, что до обеда не получилось сдать документы, – ответил он, – но я посмотрю, что можно сделать… Если не завтра, то в четверг виза точно будет у тебя на руках. Не боись!

Всю среду я провел, как на иголках в ожидании звонка. Но телефон упрямо молчал. Я нервничал, глядя на часы, мама – глядя на меня. Постоянно спрашивала, не хочу ли я есть, пить, спать или прогуляться… Но я не хотел ничего из того, что она предлагала. Просто сидел в кресле и скучно убивал время. В итоге она все-таки спросила:

– Кто эта девушка на снимке в газете?

Я так и опешил. Даже не нашел, что сразу ответить.

– Володя. Неужели, ты думаешь, что я ничего не понимаю. Хорошая или плохая, я твоя мама, и я прекрасно вижу, что сердце твое сейчас не на месте. Я же помню, с чего началось твое помешательство. В прошлую пятницу ты явился домой с этой газетой в руках и неистовым желанием поговорить с отцом.

Уж не знаю, о чем вы там говорили в аэропорте, но с того самого дня эта газета лежит на твоем столе, развернутая на странице с фотографией, где я, кроме вполне симпатичного женского лица, к сожалению не вижу ничего интересного. Да, я не знаю, о чем написано в статье – иностранным языкам не обучена, но я вижу, как ты часами смотришь на это фото. Отсюда я делаю вывод, что тебя не интересует ни одно слово из текста… только фото… Я права?

– Да, – кивнул я в ответ.

– Ты знаешь ее?

С моей стороны снова последовал кивок. На этот раз молчаливый, без слов.

– Твое неожиданное возвращение из Стокгольма в прошлом году и разлад с отцом как-то с ней связан?

Очередной кивок. Я был не в состоянии выдавить из себя ни слова.

– И поэтому ты тогда уехал в Нигерию? Туда, где идет война. Зачем?

– Да, поэтому. Назло ему – Анатолию! А еще, чтобы не вспоминать о ней! Но это не помогло…

– Ты ее любишь?

– Не знаю… Наверное, да…

– А она тебя?

– Не знаю… не уверен… Зачем тебе это, мама?

– Затем, что я ничего о тебе не знаю. Вижу, как ты места себе не находишь, но не пойму почему. Скажи мне, почему именно сейчас?

– Что сейчас?

– Почему сейчас решил вдруг вернуться в Швецию? Ведь столько времени прошло. Почему тогда не остался, если считаешь, что у тебя к ней чувства?

– Это долгая история, мама, детали которой тебе знать не следует. И еще я тогда думал, что ее нет в живых. Анатолий мне так сказал… Чтобы я согласился поскорее убраться из Стокгольма и вообще из Швеции.

– Нет в живых? Анатолий так сказал, чтобы ты уехал? – еще более встревожено переспросила мама, садясь напротив меня на край кровати. – Что у вас там такое произошло, Володя? А ну-ка рассказывай!

И я рассказал. Не знаю, зачем. Но рассказал все. Абсолютно все – до самой последней мелочи. Вопреки всем данным Анатолию обещаниям не разговаривать на эту тему ни с кем вообще. Не стал упоминать только про то, как собственноручно утопил человека и не испытывал по этому поводу ни малейшего угрызения совести.

Мама и без того была в шоке.

Она становилась все бледнее по мере того, как я продолжал свой рассказ, а под конец ее лицо совсем осунулось и помрачнело. Руки безвольно легли на колени. По-моему, она была в ужасе от всего услышанного. И пока я говорил, она не проронила ни звука.

– После тех событий Анатолий разочаровался во мне, как в сыне. Для него я предатель. Он и по сей день считает, что я слабак и тряпка. Что я не обладаю качествами, которыми должен быть наделен настоящий мужчина… Ну и ладно… Если скажешь ему, пусть это будет лишним подтверждением его правоты. Мне плевать. Я буду жить и поступать так, как сам считаю правильным, а не для того, чтобы оправдать его ожидания. Я не должен был всего этого тебе рассказывать, мама. Но скажи честно, не такого сына ты хотела вырастить, да?

– Не говори глупостей, Володя. Я знаю, что вырастила хорошего человека… Но мне сейчас страшно! И если раньше я не понимала абсолютно ничего и не знала, чего бояться, то теперь, после всего, что ты мне рассказал, этот страх приобрел вполне отчетливую форму. Я боюсь за твою жизнь! Наверное, даже сильнее, чем когда ты неделями пропадал без связи, находясь в своей Нигерии.

– Не думаю, что в Швеции будет опаснее, чем в Африке…

– Все равно… Эта девушка правда так важна для тебя?

– Да, мама. Я знаю, когда было сделано это фото – двенадцать дней назад. Я хочу узнать, где именно. Я хочу попытаться найти ее, чем бы эта затея мне ни грозила. И не смей даже пытаться меня отговаривать. Тебе это не удастся, мама. Еще никогда в жизни я не был настолько уверен в своем желании. Я все равно поеду.

– Конечно, поедешь… Плохо только, что отец в курсе твоей затеи… Раз уж ты с ним разговаривал на эту тему. Ты ведь за этим искал его тогда всю ночь… Плохо, что он знает о фотографии в газете…

– Да, я с ним говорил, но газету не показывал. Он понимает, что я сомневаюсь в гибели Элис, но не знает, что я уверен в обратном. И не думаю, что он пристально следит за шведской прессой, чтобы заметить, как лицо той, которую он мне когда-то представил погибшей, случайно мелькнуло на страницах в периодике.

Мама лишь грустно улыбнулась мне в ответ, взяла за руку и тихо сказала, глядя в глаза:

– От меня он ничего не узнает, Володя. Можешь не волноваться. И останавливать я тебя не собираюсь, хотя и отпускаю с тяжелым сердцем… Как будто в последний раз…

Я хотел сказать, чтобы она не говорила подобных глупостей, но именно в этот момент мой телефон разразился звонком.

Это был Вадим, который, наконец, сообщил, что все в порядке, и завтра я смогу получить свой паспорт с открытой на год визой. Еще через полчаса мне позвонили из визового центра и подтвердили то, что я уже услышал от Вадима.

К вопросу о причинах моей предстоящей поездки мы с мамой больше не возвращались. Впрочем, как мне казалось, все самое важное мы друг другу уже сказали, и былое напряжение будто рукой сняло.

В четверг паспорт с визой действительно ждал меня в визовом центре Швеции. Забрав его, я еще раз позвонил Вадиму и договорился о встрече. После обеда мы пересеклись в центре города, где выпили по чашке кофе, и я, не зная, как еще его отблагодарить, вручил ему бутылку дорогого коньяка, которую он еще не хотел брать. Потом вернулся домой и все оставшееся время пребывал в состоянии возбужденного предвкушения, которое даже ночью не дало мне сомкнуть глаз.

А в пятницу 30 сентября в 11:25 утра я вылетел прямым рейсом авиакомпании «Аэрофлот» из аэропорта Шереметьево по маршруту Москва – Стокгольм.

5

Швеция. Стокгольм.

В шведской столице было пасмурно.

Небо над аэропортом Арланда затянуло серой дождливой пеленой, но на работу воздушной гавани это никак не повлияло, и после двухчасового перелета самолет совершил посадку в 11:40 по местному времени.

Я быстро получил багаж – свою полупустую сумку, которую пришлось сдать в Москве из-за наличия в ней бритвенных принадлежностей, мужского маникюрного органайзера и швейцарского ножа, а потом без проблем прошел таможенный досмотр и паспортный контроль. Вот, что значит, быть уверенным в своем законном статусе, а не трястись, протягивая пограничнику пусть надежные, но все-таки чужие документы.

Я шел, прихрамывая на правую ногу, но передвигался вполне сносно, отказавшись от своего подлокотного костыля еще в начале недели. Меня окружало множество снующих во всех направлениях людей, разноязычные голоса, объявления по громкой связи, указатели и реклама на шведском и английском языках – привычная непрекращающаяся суета крупного международного аэропорта. Постоянное движение людей и механизмов, которое заряжало энергией и духом авантюризма.

Первым делом я сверился с расписанием движения Шаттлов – автобусов, курсировавших между аэропортом и центром города, но понял, что один из них ушел буквально у меня из-под носа, а следующий надо было ждать около получаса. И тогда я отправился на подземную железнодорожную станцию, откуда в город уходили поезда «Арланда Экспресс», которые прибывали на Центральный железнодорожный вокзал Стокгольма.

Поезд уже стоял у платформы. Я поспешил купить билет в автоматическом терминале и едва успел запрыгнуть в ближайшие двери, которые сразу же захлопнулись за моей спиной. Плюхнулся на свободное место у окна, покрытого прозрачными бисеринками дождевых капель, и выдохнул, словно мысленно поставил на полях крестик – знак выполнения очередного этапа.

Задумался, и почувствовал, что меня преследует ощущение дежавю. Так уже было. С той лишь разницей, что в прошлый раз этим маршрутом следовал не Владимир Старостин, а Эрик Хансен. Но и я сейчас, и Эрик Хансен год с лишним назад, глядя на проносящийся за окном размытый в пасмурной дымке урбанистический пейзаж, думали об одном и том же человеке – об Элис Бергман. Только теперь я точно знал, что она жива. И у меня на руках было неоспоримое доказательство – газета с фотографией, которая лежала в моей сумке. Доказательство, которое меня вдохновляло, придавало сил и заставляло двигаться вперед – навстречу своему собственному желанию, а не под влиянием необходимости, навязанной извне.

Спустя двадцать минут поезд остановился у платформы на центральном вокзале и открыл двери, чтобы выпустить в город очередную порцию прибывших и увезти тех, кто решил навсегда или временно попрощаться со шведской столицей. Вместе с плотным людским потоком я поплыл в направлении станции метро Т-Сентрален, где мне предстояло сесть на один из серебристых поездов с раздвижными дверями синего цвета, обслуживающих маршруты Т-13 и Т-14 красной ветки столичной подземки.

Ирония судьбы или закономерность? Может быть, я, выбирая себе гостиницу, подсознательно искал место поближе к адресу, с которым связано столько воспоминаний. По большей части не очень хороших. Кроме одного – там, на улице Бастугатан в доме под номером 31, Элис Бергман однажды уже воскресла из мертвых. Пусть, всего на несколько часов и уже не в качестве милой девушки, с которой можно было планировать совместное будущее, но это событие тогда невероятно перевернуло всю мою прежнюю жизнь. Я узнал ее, как очень жесткую и беспринципную особу, готовую даже убить ради дела или собственной безопасности. И, тем не менее, я все же верил, что в ней оставалось место для порядочности, сочувствия и человечности. Иначе, в тот самый день я не отделался бы, просто получив коленом в промежность, а схлопотал пулю в затылок, сидя за рулем машины на нижнем уровне подземной парковки торгового центра.

Не знаю, почему она тогда оставила меня в живых. Может быть, потому что в тот же день я тоже помог ей спастись от преследователей. Но чем чаще я об этом думал, тем отчетливее понимал: в тот момент я не торговался с ней за свою жизнь, а просто хотел помочь, потому что мне была невыносима мысль о том, что кто-то причинит ей вред. Вот и Элис отплатила мне тем же – не стала отнимать жизнь, отблагодарив за помощь, но врезала промеж ног и бросила, отомстив за то, что до этого водил ее за нос, представляясь другим человеком.

Вот о чем я думал, пока голос из динамиков объявлял одну за другой станции метро, которые мы проезжали: Гамла Стан, Слюссен, Мариаторгет. Последняя ближе всех располагалась к тому месту, где когда-то жил настоящий Эрик Хансен, и, наконец Зинкенсдамм – строгая в своем оформлении станция, стены и пол которой были выложены кафельной плиткой в светло-серых и коричневых тонах. Это была моя остановка.

Покинув вагон поезда, я осмотрелся. Меня окружали спешащие по своим делам незнакомые мужчины и женщины, которых словно объединяла одна общая цель – поскорее покинуть это замкнутое пространство из старого, но чистого кафеля, уставшего металла и потертого тусклого стекла. Понял, что все идут в одну сторону и пошел следом.

Выход на поверхность был всего один, и это во многом облегчило мне задачу с ориентированием на местности, когда я оказался на улице. Прошел буквально несколько шагов вверх по Рингваген и на первом же перекрестке свернул налево на улицу Браннкиркгатан, на которой и находился отель.

Я увидел его издалека. Он словно бастион возвышался над массивной подпорной стеной, вдоль которой вверх тянулась брусчатая пешеходная дорожка, которая привела меня к высоким решетчатым воротам и калитке в высоком заборе. За ними располагался милый вымощенный камнем дворик с зеленой лужайкой, в центре которого росло огромное старое дерево. Сам отель представлял собой большой двухэтажный особняк в форме вытянутой в ширину буквы «П», который состоял из центрального здания и двух крыльев поменьше.

Чтобы попасть внутрь, я позвонил по интеркому и представился постояльцем, забронировавшим в отеле номер. Меня тут же впустили, и я поспешил войти внутрь, чтобы официально оформить на стойке регистрации свое заселение.

Мой номер располагался под самой крышей в мансарде центрального здания. Это была крохотная, но очень уютная комнатка со скошенным потолком и маленьким окошком, в которое можно было выглянуть, только привстав на цыпочки. Впрочем, это не было для меня неудобством. Все, что мне было нужно – это кровать, чтобы спать, шкаф, чтобы бросить туда свои вещи, сейф, чтобы запереть документы и деньги, которые я не планировал постоянно носить с собой, письменный столик, телефон и беспроводной интернет.

Опустошив свою сумку и разложив все вещи по местам, я отправил маме сообщение, что прилетел и разместился в отеле, потом принял душ и, завалившись на кровать, снова взял в руки телефон. На часах было 13:22. Пора бы уже было предупредить чету Хедлунд о своем приезде. Тем более что я просто обязан был выполнить обещание почтить их своим визитом в день прибытия и отужинать вместе с ними. Но Ивор на мой звонок не ответил, и автоответчик попросил меня оставить ему голосовое сообщение. Видимо, он был занят на работе. Я поздоровался, сказал, что уже в городе, остановился в отеле и собираюсь позвонить Анике, чтобы договориться о времени визита.

Аника ответила сразу. Как всегда, она была очень рада меня слышать, но говорила шепотом и быстро, потому что ребенок спал, а она в это время хлопотала на кухне, готовясь к вечерней встрече. Мы договорились о времени, и я не стал больше отвлекать ее от домашних хлопот. А сразу после того, как мы закончили говорить с Аникой, мне перезвонил Ивор и подтвердил все то же самое.

В общем, меня ждали в гости часам к шести вечера, и в запасе я имел еще целую кучу времени, которое нужно было использовать с максимальной пользой. Поэтому я встал с кровати, оделся, потому что перед своим будущим собеседником даже по телефону стеснялся предстать в одних трусах, собрался с духом и позвонил Кайсе Энгстрём.

– Алло, – ответила девушка почти сразу же.

Я вдруг понял, что мое горло словно сковало клещами, и я не могу выдавить из себя ни слова, даже банальное «привет».

– Алло… – повторила она. – Я вас не слышу… говорите… Кто это?

– Э-э-э… Кайса? – зачем-то спросил я. – Это ты?

– Да. С кем я говорю?

– Кайса, это Владимир… Привет…

На этот раз с ее стороны повисло долгое молчание.

– Кайса, привет. Очень рад тебя слышать! – чтобы повисшая пауза не сильно затягивалась, снова поздоровался и затараторил я, пытаясь скрыть свое волнение. – Я хотел изви…

– Я не рада тебя слышать! – резко оборвала она меня, сделав акцент на «Я». – И я надеюсь, ты понимаешь, почему…

– Да, Кайса, я догадываюсь. Прости меня, пожалуйста… Знаю, я должен был тебя поблагодарить и по-человечески попрощаться не только с тобой, но и со всеми ребятами. Просто в Кано так все быстро и непонятно получилось. Я сам опомниться не успел, как меня уже отправили домой и…

– Нет, ты не понимаешь!

– В смысле?

– Слушай, там, в Африке я прекрасно видела то, что все время, сколько мы были знакомы, ты вел себя, как надменный и эгоистичный мудак, при этом вроде бы не являясь таковым. Словно перед всеми и перед самим собой притворяясь хладнокровным и бесчувственным чурбаном… замкнутым, не разговорчивым и внешне равнодушным ко всему происходящему. Ну, может быть, кроме того случая, когда просил у меня ключи от машины, чтобы помочь Олуджими вывезти из Газабуре его семью. Но на самом деле ты всегда и всем был готов помочь в чем угодно, не жалея себя. Как будто назло всему миру. Как будто изо дня в день только и делал, что стремился сам себя сломать.

И, знаешь, в этом я отчасти могла тебя понять – многие из нас лезли в самое пекло с целью заглушить свою тоску или тревогу, пережить былое разочарование или горечь потери. Мало кому действительно нравилось то, что мы делали, и помощью другим людям, мы лечили собственные болячки. У кого-то это получилось, а у кого-то – нет. Это уж кому как повезло. Именно поэтому я могу тебе простить то, что ты тогда уехал и даже не попрощался. О благодарности в мой адрес и речи быть не может – я помогала не ради признания своей заслуги, а потому что действительно переживала, что ты не выберешься оттуда живым…

– Кайса, я очень признателен тебе за все, что ты для меня сделала… Правда! И я знаю, что с моей стороны было большим свинством не сказать об этом сразу, а потом пропасть на две недели…

– Давай, так: то, что ты не попрощался – это вполне в духе человека, которого я всегда знала. Поэтому я не обижаюсь. Если тебе это все-таки важно, то извинения приняты. А вот признательность свою можешь запихнуть поглубже, сам знаешь, куда, потому что словами, сказанными тобой мне в самолете, я была О-О-ОЧЕНЬ СИЛЬНО разочарована. На этом у меня все!

– Кайса…

– И не звони мне больше.

После этих ее слов я услышал в трубке короткие гудки. Кайса отключила связь.

– Черт!

Разбить телефон о стену – вот, чего мне хотелось в тот момент. Но я не мог себе этого позволить в самом начале своего пути. Поэтому со всего маху швырнул его в подушку на кровати, а потом взял в руки и снова набрал ее номер. Но мой вызов был отклонен. Видимо, я на самом деле сильно ее обидел. Только, к сожалению, не помнил ни слова из того, что ей тогда наплел, будучи пьяным в стельку – слабое оправдание своей вины, но ничего другого у меня в запасе не было.

Усевшись на край кровати, я стал быстро набирать сообщение, в котором хотел это объяснить, но в какой-то момент остановился и удалил все, что написал. А потом вообще отложил телефон в сторону. Что-то подсказывало, что сегодня в этом направлении уже не стоило делать лишних шагов. Надо было дать ей время пережить нахлынувшие эмоции и набраться терпения. Оставалось только злиться на самого себя и проклинать собственную глупость, невнимательность и невежество.

Но никто не запрещал навести кое-какие справки и подготовиться к завтрашнему дню, когда предстояло снова поговорить с Кайсой, несмотря на полный провал сегодняшней попытки. Поэтому я снова собрался с духом и позвонил человеку, которого изначально не собирался тревожить ни при каких обстоятельствах – Олофу Хенрикссону. Но сейчас это было необходимо и к тому же не обременяло меня тем, чтобы в обязательном порядке навещать недавнего коллегу, так как чета Хенрикссонов в отличие от Кайсы Энгстрём жила не в Стокгольме, а в Висбю на острове Готланд.

Старик не сразу ответил на звонок.

Его слабый с хрипотцой безразличный голос был трудно различим на фоне работающего телевизора, и я вспомнил, как он когда-то рассказывал о своей глуховатой супруге, которая вопреки здравому смыслу не желала пользоваться слуховым аппаратом.

– Как вы? – спросил я после того, как мы обменялись приветствиями.

– Если ты о том, как мы с Лоттой переживаем смерть единственного сына-наркомана, то мы справляемся. Скажем так, для нас это неожиданностью не было. Все к тому и шло… Причем, уже довольно давно.

– Сочувствую.

– Спасибо. Как твоя нога, парень? Хромаешь?

– Хромаю, – ответил я. – Спасибо, что вынули пулю и помогли Кайсе посадить меня на тот самолет, сказали, что я с вами, когда я назвался другим именем.

– Ты уже благодарил меня за это… Так что не стоит повторяться.

– Да? Я и не помню…

– Не удивительно. Вы тогда с этим обезьяноподобным репортером неплохо так набрались в полете. Уж на радостях или от страха, не знаю. И, знаешь, дело твое, конечно, но я бы тебе посоветовал больше не прикладываться к бутылке, если потом не можешь держать себя в руках и следить за тем, что и кому говоришь…

– Вам я тоже чего-то наговорил?

– Нет. Мне, слава богу, нет. Иначе, я бы с тобой сейчас не разговаривал.

– Да, уж… Хочется списать это на стресс, но не буду обманывать вас и себя тоже…

– Ой, избавь меня от этого! – вздохнул старик в трубку. – Говори уже, зачем я тебе понадобился. Ты же не просто так позвонил, чтобы поболтать по душам?

– Да вообще-то…

– Ну, так выкладывай уже.

– Я хотел вас спросить о Кайсе.

– Ты ее сильно обидел, парень! Поверь мне, я ее давно знаю, но еще никогда не видел такой расстроенной. И ей на самом деле есть на что обижаться, потому что я слышал твои слова…

– И что я ей сказал?

– Об этом тебе лучше с ней поговорить, а не со мной.

– Так в том-то и беда, что она не хочет говорить со мной. Бросила трубку и не отвечает на звонки. Даже не позволила толком извиниться.

– А я тогда чем могу тебе помочь?

– Я подумал, может, у вас есть ее адрес в Стокгольме?

– И ты, ради того, чтобы извиниться, поедешь в Стокгольм?

– Я уже здесь.

– Хм… Даже так? Признаюсь, Володья, – медленно заговорил он после небольшой паузы, как и большинство иностранцев, произнося мое имя излишне смягчая в нем последнюю согласную. – Уверен, что я много чего выслушаю от Кайсы, если дам тебе ее адрес, и она об этом узнает.

– Я не скажу ей. Не выдам вас. Честное слово, Олоф!

– А то она совсем дурочка и не поймет! – не без возмущения и с вызовом резко ответил мне старик, но потом вздохнул и, словно махнув рукой, проговорил. – А черт с тобой. Запишешь?

– Сейчас! Секундочку! – я бросился к письменному столу, открыл свой разваливающийся блокнот на пустой странице и, схватив ручку, приготовился записывать. – Да, говорите… Я готов!

– Шустрый какой! По-твоему, я ее адрес на память знаю? Я тебе не суперкомпьютер из Силиконовой долины! Мне тоже надо порыться в своих записях, приятель…

Пару минут я слушал его кряхтение и недовольное сопение в трубку, шелест бумажных страниц блокнота, приглушенные покашливания его престарелой супруги вперемешку с обрывками диалога героев какого-то сериала, от совместного просмотра которого я, видимо, оторвал старика, а потом Олоф Хенрикссон, наконец, сказал:

– Вот он, ее адрес. Пиши…

И я быстро записал под диктовку район, название улицы и номер дома. Более того, Олоф Хенрикссон продиктовал мне ее домашний номер телефона и адрес клиники, куда Кайса Энгстрем временно устроилась медсестрой после возвращения из Африки, чтобы не сидеть без дела, пока не найдет работу получше. Я поблагодарил старика и еще раз пообещал ему не выдавать его, когда буду говорить с Кайсой. А когда пришло время прощаться, вдруг решил еще раз попытать удачу и не дал ему повесить трубку: