Текст книги "Работа над ошибками"

Автор книги: Олег Бойко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Мы все тоже обернулись, и я увидел проезжавший мимо джип, в котором на пассажирском месте сидел полковник Ламбер. Тот увидел, что ему машут, и попросил водителя притормозить. Когда автомобиль остановился, он встал во весь рост, осмотрел нашу компанию и спросил:

– Что случилось, Жером?

– Они хотят, чтобы я еще и этого с собой взял!

Полковник Ламбер смерил меня с головы до ног взглядом, устало покачал головой, махнул рукой и сказал:

– Увези его, Жером! Даже если будет сопротивляться! Сейчас он мне здесь нахрен не нужен! Выполняй!

Полковник снова опустился на свое сиденье, и джип умчал его в сторону командного пункта. А Жером со своим планшетом в руках стоял перед нами, словно его облили помоями.

– Он сотрудник Шведской миссии Красного Креста… – очень спокойно сказала Кайса, словно только что не она была готова выцарапать пилоту глаза.

– Но… по списку у меня уже все…

– Неделю назад он отстал от гуманитарной колонны, – подключился Андерс Хольм, – и местные жители все это время прятали его от боевиков. Вот почему его нет в списке! А сегодня парню с боем удалось вырваться… Он даже пулю схлопотал!

– Мне нужно имя… и фамилия, чтобы добавить в список. Как вас зовут?

Я понял, что должен назвать шведские имя и фамилию. И я ответил ему, назвав именно те, которыми, думал, или, точнее, надеялся, никогда больше не придется воспользоваться.

– Эрик Хансен.

Пилот сделал запись, но пропускать по-прежнему не торопился. Вместо этого он сам поднялся по короткому трапу и, заглянув внутрь, спросил:

– Кто-нибудь знает этого человека?

Изнутри высунулась седая голова Олофа Хенрикссона, который окинул нас всех отрешенным взглядом. Вот кто точно мог напортачить в последний момент, учитывая, что руководитель бригады медиков переживал глубокую семейную трагедию.

– Это ваш человек? – не унимался пилот.

– Да, это…

– Господи! – всплеснула руками Кайса. – Эрик Хансен! Он же сказал!

– Эрик Хансен… – подтвердил Олоф Хенрикссон, а я увидел, как испуганная последней проверкой Кайса вдруг расплылась в благодарной улыбке и кивнула старику.

Пилот шумно выдохнул, плюнул в сторону и приглашающим жестом махнул нам своим планшетом.

– Поднимайтесь. Взлетаем.

2

Россия. Москва.

– Зачем тебе снимать отдельную квартиру?

– Потому что мне уже почти тридцать, и я хочу жить отдельно.

– А как же я?

– А ты – здесь. Я буду тебя навещать!

– Конечно! Уезжая, ты обещал звонить каждый день!

– Не начинай, мама…

– Ты говорил, что в их столице… как она там называется? Все время забываю…

– Столица Нигерии – Абуджа…

– Вот, точно! Ты говорил, что в этой Абудже будет интернет, и мы сможем общаться даже по видеосвязи. А на деле я своего единственного сына больше года не видела и даже слышала через раз!

– Ну, я же не виноват, что пришлось колесить по всей стране, а не только в офисе сидеть… Я взрослый мужчина и хочу жить самостоятельно. И я не понимаю, почему ты против моего переезда.

– Вот-вот! Пока ты жил самостоятельно у черта на рогах там, в своей Африке, будь она трижды не ладна, я тут ночами не спала и разговаривала раз в две-три недели с хрипящим помехами телефоном… Забыла, как ты выглядишь. Вот почему!

– Слушай. В любом случае теперь ты будешь видеть меня чаще.

– Как ты думаешь, каково мне было, когда я получила сообщение, что ты пропал без вести, а?

– Я же заранее тебя предупредил, что это просто ошибка, и такое может произойти. Там в офисе напутали в списках. Я уже не раз объяснял, что в той неразберихе по-другому редко бывает…

– Мне от этого не легче, Володя! Получить это же сообщение повторно было ничуть не радостней…

– И тогда я тоже тебя заранее предупредил, что все в порядке!

– Но тебя там ранили!

– В ногу, мама! Считай, просто поцарапали…. Ничего страшного. Даже кость не была задета. Такой раной и похвастаться стыдно! Доктор Хенрикссон извлек пулю прямо в самолете, а в Кано и Абудже я уже скакал, как кузнечик…

– Ага. Вижу я, как ты сейчас скачешь! Как кузнечик… хромой… С этим костылем еще… Смотрю, и сердце кровью обливается!

– Мама!

– Ну, что мама? Что мама?

– Ничего…

– Володя!

– Что?

– Отец спрашивал, когда ты будешь дома? Он завтра последний день в Москве, а вы так и не встретились ни разу. Почему? Пока ты спал утром, он звонил и говорил, что хочет сегодня заехать, если у него получится освободиться. Надеется тебя увидеть…

– А я его видеть не хочу!

Мама тяжело вздохнула и покачала головой.

– Честно, не знаю, что у вас произошло тогда там, в Стокгольме, но это меня убьет когда-нибудь. Почему вы мне ничего не рассказываете?

– Потому что ты прекрасно знаешь, где Анатолий служит… ой, простите, работает…

– Володя! Это твой отец! Почему ты все время называешь его по имени?

– Я долго жил в Европе, а там так принято!

– Ох… Ты неисправим… Вы с тех пор разговаривали с ним хоть раз?

– Да. Дважды. Первый раз, когда я сказал, что отправляюсь в Африку после того, как моя стокгольмская командировка прервалась благодаря его стараниям, и он прилетел сюда вслед за мной, чтобы в очередной раз кардинально поменять мою жизнь. А второй раз – по спутниковому телефону, когда он отыскал меня в полевом госпитале в Нгуру для того, чтобы напомнить позвонить тебе и сказать, что со мной все в порядке.

– Ты тогда на три недели пропал… Вот я и попросила его найти тебя…

– Я работал, мама.

– Что отец сделал тебе в Стокгольме?

– Слушай, если тебе интересно, спроси у него!

– Они тебя завербовали к себе? Ты ведь ездил в Африку не с миссией Красного Креста? Только не говори, что ваша взаимная неприязнь – это игра на публику, а на самом деле вы работаете вместе.

– О, Боже мой! Все! Это уже похоже на паранойю! Запомни, Анатолий – последний человек, с кем я стал бы работать! Вопрос исчерпан?

Пока длился этот разговор, я успел одеться, натянуть плащ и зашнуровать ботинки. Стоял в прихожей и был готов выйти из дома.

– Шапку надень – там холодно.

– Плюс восемь.

– Простынешь!

– Все, пока. Вернусь поздно… – я открыл дверь и уже ступил за порог квартиры, а потом обернулся и добавил. – И еще поэтому…

– Что поэтому?

– Хочу жить отдельно…

Прошла ровно неделя с тех пор, как Кайса Энгстрем и Андерс Хольм втащили меня в салон самолета, присланного для эвакуации сотрудников ООН, Красного Креста, репортеров и раненных солдат из зоны боевых действий. Олоф Хенрикссон действительно вынул пулю из моей ноги прямо во время полета и отдал ее мне на память, а сам убрал инструменты и ушел в себя, просидев с закрытыми глазами до самого приземления в Кано.

На борту было шумно и весело. Шведские коллеги из медицинской бригады всю дорогу оживленно болтали, радуясь возвращению, одобрительно кивали мне, подбадривали и подливали виски, который вместе с местной анестезией превратил меня в непривычно расслабленного, приветливого и общительного человека. Андерс Хольм во время полета тоже, нисколько не халтуря, качественно прикладывался к бутылке. Он называл меня самым отчаянным психом, которого только встречал, и рассказывал всем желающим ничего не имеющую к реальности историю о том, как я вместе с Олуджими Нгози и его многочисленной, по его словам, семьей с боем прорывался сквозь позиции боевиков и выжил только благодаря пистолету, который он мне дал.

А меня настолько развезло, что в какой-то момент я, слишком расслабившись, как-то чересчур раскрепощено и недвусмысленно обнял Кайсу Энгстрем и даже что-то стал говорить ей на ухо заплетающимся языком. И что бы я там ни сказал, ей это явно не понравилось. На лице была строгость, в глазах – разочарование. Думаю, она впервые видела меня в таком состоянии и ничего подобного не ожидала. Поэтому в какой-то момент просто влепила мне пощечину, стряхнула с себя мои руки, поднялась и удалилась в хвост самолета, где последние несколько рядов кресел были сняты и прямо на полу на носилках лежали раненные.

Приземление в Кано я не помню. И что было после приземления – тоже. Зато в памяти хорошо запечатлелся момент, когда в уже сгустившихся над городом сумерках я в стельку пьяный вывалился из такси в центре города и вскоре предстал перед своим руководством в российском офисе, где меня уже месяц считали пропавшим без вести. Сначала все были в шоке. Затем поздравляли с возвращением, жали руку и трясли ее так, будто хотели оторвать. А потом как следует отчитали за раздолбайство, дали телефон, чтобы позвонить домой, и отправили в госпиталь, где с меня, наконец, смыли грязь, тщательно обработали рану, наложили новые швы, накормили и уложили спать до утра.

На следующий день я хотел наведаться в офис шведской миссии, чтобы по-человечески попрощаться со всеми бывшими коллегами и, может быть, попросить прощения у Кайсы за свое вчерашнее поведение, но приехавший за мной в госпиталь водитель сказал, что времени на это нет, и повез прямиком в аэропорт. Первым же рейсом я улетел в Абуджу. А там прямо в аэропорту мне вручили билет на ночной рейс Турецкими авиалиниями через Стамбул в Москву.

И вот, спустя еще сутки, я оказался дома. Приехал из аэропорта на такси и появился перед матерью загорелый, как подкопченная рыба, но исхудавший, утомленный дорогой, в потертой одежде, которая стала мне велика почти на два размера, и, опираясь на подлокотный костыль, потому что ранение в ногу хоть не было серьезным, все равно доставляло неудобства и мешало нормально передвигаться. Все мои вещи вмещались в крохотный тряпичный рюкзак. Эдакое возвращение блудного попугая.

И с этого момента я попал под неутомимый и безжалостный пресс материнского внимания и заботы, проявление которых едва ли не с первого дня стали меня угнетать. Ведь за время, проведенное в Швеции и Нигерии с перерывом в месяц между двумя этими поездками, я привык жить так, как мне хочется. Есть тогда и то, когда и что хочу, ложиться спать, когда посчитаю необходимым и возможным, одеваться, как мне удобно. А здесь я словно стал ребенком, которого мама вознамерилась в кратчайшие сроки перевоспитать и сделать таким, чтобы ей больше никогда в жизни не было за меня стыдно и не пришлось волноваться на мой счет. Чтобы я словно раз и навсегда оправдал все надежды, возложенные на сына. Вот, почему я, отдохнув несколько дней, принялся искать отдельное жилье.

Тех денег, которые я заработал в Нигерии, и кое-каких прошлых сбережений мне должно было хватить на год, даже с учетом предстоящих трат на съемное жилье. Это при условии, если бы я не работал и просто валял дурака, но я собирался для начала вернуться к своей прежней удаленной работе, связанной с переводами. А потом можно было бы поискать и что-то на постоянной основе.

Поэтому последние три дня я с утра до вечера мотался по городу. Общался с риэлторами, смотрел квартиры, приценивался, выбирал. Просто гулял. Иногда встречался с людьми из своей прошлой жизни, кого не видел несколько лет – восстанавливал утраченные за это время контакты и собирал информацию о возможной работе на будущее.

Еще одной причиной, по которой я в эти дни не хотел появляться дома, был Анатолий. Отец находился в Москве последние несколько дней. Приехал по работе. Или, в его случае, по долгу службы. Несколько раз он звонил матери, спрашивал, как у меня дела и все обещал навестить нас, но так и не приехал ни разу. Видимо, потому что я целенаправленно избегал встречи, дважды оставшись ночевать у кого-нибудь из друзей, чтобы полностью исключить возможность разговора с ним в случае, если он заявится даже после моего позднего возвращения домой. Вот я и старался проводить весь день в разъездах по городу, ночевать у друзей, а потом приходить домой утром, чтобы принять душ, поесть, переодеться, отдохнуть часок-другой, выслушать наставление от матери и снова отправиться в город по своим делам.

Сегодня я собирался совершить очередной такой маневр, ведь завтра утром Анатолий должен был улететь в Джакарту, если, конечно, он не врал матери, чтобы усыпить мою бдительность. С другой стороны, за все это время он ни разу не позвонил мне на мобильный. Почему, я не знал. Может, на самом деле не так уж он и жаждал этой встречи. В любом случае это лишь играло мне на руку.

Я своих планов менять не собирался и четко им следовал.

Встретился с риэлтором, посмотрел одну квартиру в новостройке, которая мне не понравилась и была дороговата. Потом съездил по другому адресу, указанному в частном объявлении, но там тоже оказался не мой вариант – убогий клоповник с советской мебелью, коврами на стенах и балконом, заваленным всем, что последним трем поколениям, жившим в этой квартире, было жалко или лень выкинуть.

После заглянул в шведское консульство, где когда-то работал сам и, дождавшись перерыва, поболтал с несколькими приятелями и приятельницами, которые выбежали на перекур. Все удивлялись моему загару, костылю, на который я опирался, и тому, откуда я недавно вернулся. А когда узнавали о причинах хромоты, вообще теряли дар речи и ошеломленно хлопали глазами. Одна из знакомых даже сигарету выронила изо рта себе на блузку и прожгла ее, за что почему-то обиделась на меня и удалилась с недовольным видом.

Потом отправился в центр. Пообедал в итальянском ресторанчике, прогулялся, чтобы убить время, и заглянул в маленькое кафе в Камергерском переулке, чтобы выпить чашку кофе.

Ближе к вечеру встретился еще с одним риэлтором и посмотрел две квартиры. Но я никак не мог определиться. И вроде бы все в них было хорошо: и цена, и расположение, и удобства, и близко от метро, но ни одна из них не шла в сравнение с той маленькой и уютной светлой мансардой, которую я когда-то снимал в Стокгольме. Любой из предложенных мне вариантов проигрывал той комнатке в доме на пересечении Гёрвельгатан и Лагерлёфсгатан в Мариеберге на острове Кунгсхольмен, которая служила мне одновременно и кухней, и спальней, и гостиной. Вот туда бы я вернулся, не раздумывая, а пока снова отказался, вызвав недовольное и презрительное выражение на лице риэлтора, потратившего на меня свое драгоценное время.

В последнее время почему-то все стало мне напоминать о том, что я вспоминать не любил. А именно историю, произошедшую больше года назад, из-за которой моя тихая и размеренная жизнь в шведской столице вдруг превратилась в кошмар, и мне спешно пришлось вернуться в Москву, а также наш последний разговор с Анатолием, если не считать ругани перед моим отправлением в Нигерию.

Видимо, неделю назад, садясь в самолет на забытом Богом аэродроме в районе боевых действий на севере нигерийского штата Борно, мне не стоило называться этим ненавистным именем – Эрик Хансен. Хотя, с другой стороны, назовись я другим, это имя все равно пульсировало бы в моем мозгу. Так уж он устроен. Никуда не денешься. Всплывет что-то в памяти и давай за собой разматывать клубок из мест, имен, оставшихся в прошлом разговоров, чувств и даже мимолетного аромата духов. Сам бы ты, конечно, свернул этот клубок и закинул обратно в самый дальний и темный угол, так ведь нет же. Говорят же, что специально пытаться что-то забыть – значит, постоянно помнить об этом.

А тут, как назло, накануне мне позвонил Вадим Стрельников – бывший коллега, с которым мы вместе работали в российском посольстве в Стокгольме, пока это не прекратилось, благодаря Анатолию, его старому другу Юрию Валентиновичу и той истории, в которую они меня втянули. Оказалось, что после того, как я спешно отбыл на Родину, Вадим занял мое место и продолжал работать по сей день. В Москву приехал в отпуск.

Не то, что я не был рад ему. Наоборот. В то время, когда я сам еще жил и работал в Стокгольме, из всех коллег с ним мы общались больше всего. Настоящей дружбой это вряд ли можно было назвать, но в целом общение не было никому в тягость. Или, как писал великий поэт: «от делать нечего друзья». Мы часто бывали друг у друга в гостях, посещали различные тусовки или просто могли попить пивка вдвоем. А по возвращении в Москву он через одного из общих знакомых раздобыл мой номер телефона и позвонил. Даже сам напомнил о том, что до сих пор не вернул мне около двух тысяч крон с тех пор, как я ему одолжил, когда он проигрался в покер. Так что мы договорились о встрече сегодня вечером. И я с удовольствием на эту встречу поспешил.

Мы встретились в небольшом пабе, который располагался в подвале старого дома на Китай-Городе. Вечерний шум-гам, музыка, приглушенный свет и атмосфера хмельной расслабленности. Мы заказали по пиву и большую порцию закусок.

Вадим первым делом вернул мне долг в шведской валюте, которую еще не успел обменять по возвращении, и недоверчиво косясь на мой немного потрепанный внешний вид, спросил, чем я занимаюсь и все ли у меня в порядке. Я ответил, что в данный момент не работаю, но занимаюсь поиском, а также ищу квартиру, чтобы съехать от матери. А потом долго рассказывал о том, как провел последний год в Нигерии, куда уехал месяц спустя после возвращения из Швеции.

– Мы все тогда голову сломали, думая, что произошло, – говорил Вадим. – Все, кто тебя более или менее знал, понимали, что на работу ты не ходишь, потому что почти все твои дела передали мне. Но в графике соблюдения пропускного режима все было четко, словно ты исправно каждый день приходил вовремя на свое рабочее место, а вечером уходил домой. Поговаривали, что в последний день, когда тебя видели в нашем посольстве, к тебе приезжали какие-то два типа в костюмах и вы долго беседовали в кабинете начальника службы безопасности. Не знаю, правда это или сплетни. Говорю то, что слышал… Но, ты не расскажешь, что с тобой приключилось?

Я задумчиво молчал, потягивая пиво.

– Просто тебя реально не было на работе две недели. И дома, по-моему, тоже, потому что я ни разу тебя там не видел, хотя в квартире кто-то жил. Кто-то, кто не стал мне открывать, когда я приходил и стоял под дверью. А потом ты появился, задним числом написал заявление и через два дня уехал. Даже ни с кем не попрощался… Володь, честно, это выглядело странно…

– Считай, что это кризис среднего возраста… – усмехнулся я в ответ, не желая говорить о том, чем был занят в те две недели, но не вспоминать об этом уже не получалось. – Надо было разобраться в себе. Понять, чего я действительно хочу…

– Да? А те два мужика, что приезжали к тебе накануне твоего погружения в себя? Это кто были? – Вадим вдруг сделал паузу и сосредоточенно задумался. – Я тут, Володь, вот что подумал вдруг… Ты у нас, случаем, не в разведке, а?

– Не выдумывай, Вадим. Какая нахрен разведка?

– Ну, наша разведка, а ты типа сотрудник посольства, выезжаешь с дипломатами на встречи, слушаешь, пишешь там все, что надо…

– Не мели чепухи!

– Ладно. А эти двое, что приезжали к тебе, кто они?

– Отец со своим другом… Повздорили мы с ним тогда…

– Ясно. Ну, видать, хорошая у тебя там крыша была – в нашем посольстве, раз уж безопасники прикрывали твое отсутствие, пока ты приходил в себя после разговора с отцом…

– Да, связи были… Но не у меня, а у отца… И, может, сменим тему?

– Не вопрос! – добродушно улыбнулся Вадим, всплеснув руками, попросил пробегавшего официанта принести еще по пиву. – А в Нигерию-то тебя как занесло?

И я понял, что просто так не отделаюсь.

– Слушай, мы здорово поругались тогда с отцом и я, честно, просто забил на работу. Он помог сделать так, чтобы меня не выперли, но я, когда пришел в себя и собрался с мыслями, вернулся и сам написал заявление. Я понятия не имел, что собираюсь делать дальше. Поэтому просто собрал манатки и улетел в Москву.

Отец был в гневе. Несколько дней спустя, он прилетел следом и предложил мне помочь с работой. Я сказал, что справлюсь без него, а сам через бывшего однокурсника по МГИМО случайно узнал о наборе людей в Российский Красный Крест для отправки с гуманитарной миссией в Нигерию. Он-то мне и помог подать заявку, быстро оформить все документы, разрешения, пройти медицинское освидетельствование и сделать все необходимые прививки. Вся подготовка и заключение контракта заняли около месяца. А потом я просто собрал сумку и объявил матери, что уезжаю работать в Африку. Отцу уже она сама сказала. Не знаю, где он был на тот момент, когда услышал новость, но на следующее утро мы встретились с ним в аэропорту. Он был весь в мыле и догнал меня практически на трапе. Мы еще раз поругались и на этом все…

– Протест и все такое…

Я пожал плечами.

– Но ведь там опасно было. Я бы не поехал, честно. Побоялся бы, что убьют. Не знаю, как здесь – в России, а в западной прессе регулярно мелькают красноречивые статьи о зверствах «Боко Харам», которые подкреплены не менее кричащими фотографиями! – словно в подтверждение этим своим словам Вадим похлопал ладонью по свернутой газете, которую принес с собой и еще в самом начале нашей беседы положил на край стола. – Хотя, я думаю, что наиболее яркие иллюстрации по морально-этическим соображениям вряд ли доводят до широкого круга читателей.

С этим я не мог не согласиться. Я помнил, как Андерс Хольм всегда возмущался, что редакторы печатных изданий, кому он продава свои фото и статьи, очень придирчиво относились к выбору иллюстраций. Всегда выбирали нечто нейтральное, отсеивали все то, ради чего корреспондент, рискуя своей жизнью, лез под пули в самое пекло непрекращающегося конфликта.

Газетой, на которой так и осталась лежать рука Вадима, оказалась одна из двух крупнейших шведских вечерних газет – «Экспрессен». Я узнал ее по красным буквам названия и логотипу в виде осы. Вспомнил, что одним из ее слоганов было: «она жалит», а, живя в Швеции, я всегда отдавал предпочтение именно этому изданию, а не их главному конкуренту – «Афтонбладет».

– Они тоже что-то пишут о том, что происходит в Нигерии? – спросил я, и, пригубив пива, по порции которого официант только что поставил перед нами, задумался, разглядывая бывшего коллегу.

Вадим был одет в приталенный песочного цвета костюм в крупную клетку. С чуть вздыбленной прической, в очках с толстой черной оправой, небрежно расстегнутой пуговицей на вороте рубашки и ослабленным узлом галстука он представлял собой наиболее полный набор штампов, присущих образу современного офисного сотрудника, недавно окончившего свой трудовой день. В дополнение к ним был щегольский плащ, перекинутый через спинку соседнего стула, кожаный портфель со старомодными застежками на ремешках и свернутая втрое вечерня газета. Я ведь сам был таким немногим больше полутора лет назад.

В ответ на мой вопрос он медленно помотал головой из стороны в сторону, тоже не отрываясь от кружки с пивом. Потом поставил ее на стол и, с наслаждением выдохнув, сказал:

– Нет. Это я так просто… для примера. Кстати, это выпуск уже трехдневной давности… Не хочешь почитать? А то я уже все… закончил. И собирался отправить его в мусорное ведро.

– Трехдневной давности? – спросил я.

– Ага.

– Ты же неделю, как вернулся из Швеции…

– Сестра привезла. Сегодня утром прилетела родителей навестить. Она же у меня за шведа замуж вышла. Помнишь?

– Точно! – я шлепнул себя ладонью по лбу.

– На вот, почитай на досуге, – Вадим подвинул газету ко мне. – Хотя, ничего там интересного нет. Видимо, исчерпали все интересные темы и снова мурыжат набивший оскомину вопрос правомерности повсеместной слежки за пользователями сети и не только, учиненной АНБ. Переливают из пустого в порожнее. Сноудена опять вспомнили, Викиликс и иже с ними… Скукотища, короче. Но, если соскучился по шведской прессе, то полистай.

Я благодарно кивнул и забрал газету, придвинув ее ближе к себе.

Мы еще около двух часов болтали обо всем понемногу. Вспоминали, как работали вместе и как отдыхали. Вадим рассказывал о себе. О том, как работал после моего отъезда, делился последними новостями о тех из наших общих знакомых, кто все еще продолжал работать в российском посольстве в Стокгольме. Затем я рассказывал об Африке, а он с интересом слушал и иногда брезгливо морщился, если я вспоминал какие-нибудь страшные подробности.

За разговором мы пропустили еще по три кружки пива и под вечер неплохо захмелели. Смеялись над тем, что мне с костылем идти домой будет проще, чем ему, потому что это хоть какая-то поддержка. А потом ему кто-то позвонил. Вадим извинился, оставил денег, чтобы я рассчитался за него по счету, распрощался и, оставив свою последнюю порцию недопитой, поспешно убежал. Точнее уковылял на заплетающихся ногах.

Я же решил посидеть еще немного и все-таки расправиться с тем, что оставалось в кружке. Но не торопился. Поэтому взял газету и стал просматривать колонки, обращая внимание только на заголовки и картинки, потому что вникать в смысл убористого текста мой мозг уже не был способен. Листал, переворачивая страницу за страницей, пока не остановился взглядом на развороте со статьей, о которой говорил Вадим. Пробежал по ней взглядом и почувствовал, как моментально протрезвел.

Заголовок гласил: «АНБ продолжает следить!».

Но не он произвел на меня такое впечатление. И даже не три колонки текста, а большая цветная фотография на полстраницы, расположенная между текстом статьи и заголовком. Я смотрел на нее и чувствовал, как у меня на затылке шевелятся волосы. Настолько ошарашило меня то, что я увидел.

Это был стоп-кадр с какой-то из камер видеонаблюдения высокого разрешения, на котором была запечатлена заполненная людьми платформа железнодорожной станции в момент прибытия поезда. В нижнем правом углу снимка застыли дата и время: «16.09.2016, 15:29:48». Ровно неделю назад.

Я облокотился на спинку стула, отодвинувшись от стола, и еще несколько минут изучал снимок, пытаясь проглотить подступивший к горлу горький ком, мысленно успокоить колотившееся сердце и заставить себя дышать ровно. Потом вынул из кармана телефон и позвонил домой.

Мама ответила после третьего гудка.

– Отец не приезжал? – спросил я, без лишних предисловий.

– Нет, – растерянно ответила она и уже с тревожными нотками тоже спросила. – Что у тебя с голосом, Володя? Все в порядке?

– Звонил?

– Что? Кто звонил?

– Анатолий звонил?!

– Нет…

– Тогда, если позвонит, скажи, что я сегодня буду дома… Пусть приезжает. Появится без предупреждения – пусть дождется. Я уже еду…

– Да в чем дело-то, Володя? – спросила мать.

– Скоро буду… – ответил я и отключился.

Потом попросил счет, тут же расплатился и быстро покинул паб.

Позавчерашний выпуск «Экспрессен» я бережно сложил и держал газету, неосознанно прижимая ее одной рукой к груди, как что-то очень дорогое. Опираясь на костыль, я спешил к ближайшему входу в метро на непослушных ногах. Потом понял, что это долго и стал ловить такси.

Дело было в снимке, который многие читатели могли пропустить мимо, удостоив лишь беглым взглядом. Но только не я. А все потому, что из многочисленной толпы пассажиров только один человек, который стоял прямо под камерой, оглянулся на нее и замер на этом кадре. Человек, которого я не мог не узнать, несмотря на отросшие и перекрашенные в светло-русый цвет волосы, подстриженные под каре. Все остальное было прежним: хрупкая женская фигурка, спрятанная под мешковатыми штанами в стиле «милитари» и грубой брезентовой курткой с откинутым назад капюшоном, строгий тревожный взгляд, плотно сжатые аккуратные губки и чуть вздернутый носик. Разве что цвет глаз на столь мелком изображении было невозможно определить. Впрочем, контактные линзы могли придать им любой оттенок. Но я знал, что их натуральный цвет – зеленый.

Я не верил сам себе, но ошибаться точно не мог.

Я знал девушку на снимке. На снимке, который был сделан ровно неделю назад неизвестно где и опубликован в ежевечерней газете.

Это была она – Элис Бергман.

3

Анатолий так и не приехал.

И даже не позвонил тем вечером.

А я терпеливо ждал на протяжении нескольких долгих часов. Не ложился спать, не смотрел телевизор или в окно и не расхаживал по комнате взад-вперед, а просто сидел на диване, уставившись в стену, считал секунды и вертел в руках сложенную газету. Просто угрюмо молчал, стиснув зубы, и изредка поглядывал то на снимок, то на мать, которая никак не могла понять, что со мной происходит, и не находила себе места. Благо, она просто вздыхала время от времени, но не лезла с расспросами, потому что спокойно что-либо объяснить я не был способен.

Когда стрелки часов прошли полуночный рубеж, я не выдержал и все-таки сам набрал его номер. Но мой телефон ответил, что абонент находится вне зоны действия сети. Позже мы с мамой по очереди пытались ему дозвониться, но все наши усилия пошли прахом.

Поэтому во втором часу ночи я сел за компьютер и стал проверять, из каких аэропортов летят утренние рейсы в Джакарту. Ведь именно в Джакарту Анатолий должен был улететь этим утром. Но мои поиски привели к удручающему результату: я обнаружил восемь возможных рейсов в промежутке между четырьмя и одиннадцатью часами утра, выполняемых пятью различными авиакомпаниями. Потом присмотрелся и понял, что все не так уж плохо. Всего лишь один из двух рейсов «Турецких авиалиний» вылетал из Внуково в 04:40, второй – из Шереметьево в 09:50. Все остальные авиакомпании тоже летели из северной воздушной гавани российской столицы. Два рейса датских авиалиний «КЛМ» и индонезийской «Гаруда Индонейша» вылетали одновременно в 05:30 и 10:25, «Эмирэйтс» – в 08:50, а отечественный «Аэрофлот» – в 09:45.

В половине третьего ночи я снова оделся, проверил наличие денег в портмоне, запахнул плащ и, опираясь на костыль, вышел из дома. Мама, наблюдая за мной, причитала и охала:

– Да куда же ты, на ночь-то глядя? Володя, горе ты мое… Ты ведь даже не знаешь, откуда он летит… То бежишь от него, как черт от ладана, то сам ищешь – готов землю рыть! Почему? Зачем?

– Ничего страшного, мама, – ответил я. – Так надо… Я найду его, не переживай. Есть у нас с ним один незаконченный разговор, и сейчас самое время для того, чтобы прояснить кое-какие детали.

Хлопнув за собой дверью, я поправил за пазухой свернутую газету, спустился на лифте на первый этаж и вышел на улицу, где меня уже ждало заранее заказанное желтое такси. Водитель курил рядом с машиной.

– Это вы во Внуково? – спросил он. – Один поедете?

– Да, – коротко ответил я сразу на оба вопроса.

– Без багажа?

– Как видите. И я буду вам очень признателен, если мы поторопимся. У меня очень мало времени.

Водитель затушил носком ботинка брошенный на землю окурок и ловко юркнул за руль. Я плюхнулся на заднее сиденье, и мы помчались сквозь ночную столицу в аэропорт. По дороге я несколько раз пытался дозвониться Анатолию, но результат по-прежнему оказался нулевым.

Спустя тридцать минут машина остановилась перед входом в терминал аэропорта, и я расплатился за поездку. Но перед тем, как выйти сунул водителю еще денег и сказал:

– Это за парковку здесь в зоне вылета и за час ожидания. Если не приду – уезжайте. А вернусь – поедем в Шереметьево… О-кей?