Текст книги "1000 лет русского предпринимательства Из истории купеческих родов"

Автор книги: Олег Платонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

Елизавета Петровна относилась к Строганову, который был ее постоянным собеседником, чрезвычайно благосклонно. Не менее милостиво было отношение к нему и Екатерины II, в первый же год своего царствования пожаловавшей его в камергеры, в 1770 году чином тайного, а через 5 лет – действительного тайного советника и сенатором. И при этой императрице он был одним из ее постоянных собеседников и даже партнеров в модной тогда игре бостон, сопровождал ее в путешествиях по Финляндии, Белоруссии, в Ригу и Крым. Особенно ценила государыня Строганова за его остроумие, о котором свидетельствуют также многие его современники, и за то, что он в качестве человека совершенно независимого и равнодушного к служебной карьере держался непринужденно, свободно и без всякого подобострастия даже с наиболее могущественными царедворцами и почти никогда не вмешивался в политику и в придворные интриги. В 1767 году в его доме собирались депутаты, избранные в комиссию по составлению проекта нового уложения. Будучи сам членом комиссии, он особенно настаивал на устройстве школ для крестьян. Около этого же времени, когда была составлена особая комиссия из духовных лиц для приведения в известность всех незаписанных раскольников, Строганов всеми силами старался и в стараниях успел – избавить от возврата владельцам тех из них, которые работали как в его, так и в чужих промышленных заведениях.

В начале 1771 года Строганов женился во второй раз, на известной в свое время красавице, княжне Екатерине Петровне Трубецкой, и тотчас же после свадьбы уехал в Париж, где пробыл свыше семи лет и сделал ценные приобретения картин и разного рода редкостей. В Париже 7 июня 1772 года родился его единственный сын Павел Александрович. По возвращении в 1779 году в Петербург Строганов во второй раз пережил семейную драму: его вторая жена увлеклась бывшим фаворитом Екатерины П Корсаковым и вслед за ним уехала в Москву. К этому событию Строганов отнесся чисто порыцарски: он предоставил в распоряжение ушедшей супруги дом в Москве, ежегодную значительную сумму и, сверх того, одно из своих подмосковных имений, село Братцево; сам же, несколько оправившись от этого нежданного несчастья, отдался воспитанию сына, придворной жизни, покровительству талантам и дальнейшему собиранию произведений искусства. Сохранились также отрывочные сведения о том, что около этого же времени он принимал участие в масонских и мартинистских ложах и под влиянием соответственных учений усвоил отличительный для масонов нравственный кодекс, человеколюбивые правила которого сказывались особенно в отношении Строганова к своим крестьянам, которых у него в одних пермских владениях было свыше 18 000 человек: в письмах к главноуправляющему он неоднократно писал, что желает быть «больше их (крестьян) отцом, чем господином».

Красной нитью через всю жизнь Строганова проходит его страсть к собиранию выдающихся произведений и редкостей в области живописи, ваяния и отчасти литературы. Для этой цели он никогда не жалел ни средств, ни труда. Уже в 1793 году в его галерее находилось 87 картин наиболее знаменитых художников различных школ – флорентийской, римской, ломбардской, венецианской, испанской, голландской и др. Тогда же он лично составил и издал в небольшом количестве экземпляров описание своей коллекции.

Его же собрания эстампов, камней, медалей и особенно монет, которых у него бьшо свыше 60 000 экземпляров, не имели себе равных в России; лучшею из всех бывших тогда в России считалась и его библиотека, особенно богатая ценными рукописями. Владея такими сокровищами и в такое время, когда в России еще почти совершенно не было ни музеев, ни значительных общественных книгохранилищ, Строганов любезно предоставлял пользоваться всем им собранным всякому, серьезно интересовавшемуся той или другой областью искусства или литературы; его дом, по выражению историка Академии художеств П. Н. Петрова, «был в то время средоточием истинного вкуса» и посещался почти всеми видными художниками и писателями. В числе лиц, которые пользовались дружбой, а иногда и материальной поддержкой Строганова, были художники Варнек, Егоров, Иванов, Шебуев, Левицкий, Щукин, писатели Державин, посвятивший ему несколько посланий, перводчик «Илиады» Гнедич, Богданович, скульпторы Мартос, Гальберг, композитор Бортнянский, архитектор Воронихин, вышедший из его дворовых людей, и др. Ввиду исключительной страсти к произведениям искусства, тонкого понимания в его разнообразных областях и широкой популярности среди художников, Строганов в 1800 году был назначен президентом Академии художеств, почетным членом которой он состоял с самого момента ее основания. При его президентстве, в котором он оставался до самой смерти, академия достигла пышного расцвета, сделалась истинным рассадником искусства и дала ряд выдающихся талантов, для поддержки которых и для доставления им возможности продолжить свое образование за границей Строганов никогда не жалел и собственных средств.

Насколько Строганов был нейтрален в разного рода политических делах, особенно в конце своей жизни, и насколько эта нейтральность ценилась, видно хотя бы из того, что он, несмотря на свою долголетнюю дружбу с Екатериной II, при новом царствовании не только остался в числе приближенных лиц императора Павла I, но и получил новые милости: тотчас по восшествии на престол император произвел его в оберкамергеры и пожаловал орденом Иоанна Иерусалимского, 21 апреля 1798 года возвел его в звание графа Российской империи, назначил, как уже упомянуто, президентом Академии художеств и, кроме того, директором Публичной библиотеки, при которой Строганов позже организовал группу лиц, занявшихся проектом ее расширения, и общество для печатания книг и переводов; наконец, этим же императором Строганову была поручена постройка Казанского собора. Такою же благосклонностью пользовался он и при Александре I: он был назначен членом главного управления училищ, ему же поручалось управление Петербургским учебным округом, во время отсутствия попечителя. Состоя в течение 27 лет (с 1784 года) петербургским предводителем дворянства, Строганов в 1803 году участвовал в депутации к государю для объяснения сенатского дели о сроке службы дворян, в 1806 году был в числе депутатов, поднесших от имени Сената Александру I благодарственный адрес по случаю изданного 30 августа этого года Манифеста о предстоящей с Францией войны, на ведение которой им было пожертвовано 40 000 рублей; наконец, при учреждении Государственного совета – был назначен в числе первых его 27 членов.

Последние 10 лет своей жизни Строганов почти всецело посвятил постройке Казанского собора. Несмотря на старческий возраст, он не щадил ни сил, ни здоровья, вникал сам во все детали постройки, взбираясь на леса и лично делая разнообразные указания. К работам были привлечены Строгановым исключительно русские силы, во главе которых стал упомянутый выше архитектор Воронихин. 15 сентября 1811 года собор был освящен. В этот день вследствие дурной погоды Строганов жестоко простудился. Произнесенные им евангельские слова – «Ныне отпущаеши раба твоего, Владыко, с миром», с которыми он подошел под благословение к митрополиту во время освящения собора, оказались пророческими: 27 октября он скончался. К. П. Батюшков в письме к Гнедичу образно и довольно метко охарактеризовал Строганова: «Был русский вельможа, остряк, чудак, но все это было приправлено редкой вещью – добрым сердцем».

Постройка собора, роскошный образ жизни, широкое гостеприимство, устройство одной из лучших в России картинных галерей, собирание ценных редкостей, благотворительные дела, наконец, покровительство талантам и вообще роль мецената в хорошем смысле слова – все это значительно расстроило даже его громаднейшие богатства, состоявшие в землях, лесах, крепостных, соляных варницах, заводах и пр. Сыну Строганова, помимо имуществ, достался громадный долг, на сумму около 3 миллионов рублей, для погашения которого оказалось необходимым обратиться к правительственной ссуде.

Афанасий Никитин

Тверской купец Афанасий Никитич Никитин родился в первой половине XV века (точный год рождения неизвестен). В 1466 году, когда посол владетеля Шемахи, ширваншаха ФорусЕсара, именем Асанбег, бывший у великого князя Иоанна III, собрался в обратный путь в Шемаху вслед за русским послом Василием Папиным, Никитин, проведавший о московском посольстве в Шемаху, решил вместе с ним отправиться туда для распространения русских товаров. Он с товарищами снарядил два судна, получил проезжую грамоту от тверского князя Михаила Борисовича и посадника Бориса Захарьича и с благословения владыки Геннадия, помолившись в соборе Спаса Золотоверхого, поплыл вниз по Волге. В Костроме Никитин получил от великого князя Александра Васильевича великокняжескую проезжую грамоту за границу и с нею поехал в Нижний Новгород, где думал сойтись с послом московским Папиным, но не успел его захватить. Дождавшись приезда шемахинского посла Асанбега, он вместе с ним. поплыл Волгой далее, благополучно опустился к рукаву Волги – Бузану, но подле Астрахани был ограблен татарами, причем погибла вся рухлядь Никитина, в том числе и книги. Татары отпустили из устья Волги только два судна, но одно из них разбилось во время бури о берег, и бывшие на нем русские люди были захвачены в плен горцами – кайтанами. Никитину, однако, удалось добраться до Дербента, где он застал московского посла Василия Папина, которого стал просить позаботиться об освобождении захваченных кайтанами русских. Русские были освобождены и вместе с Никитиным представлены в Кайтуне ширваншаху, который принял их очень ласково, но на просьбу помочь возвратиться на родину отвечал отказом, ссылаясь на то, что их слишком много. Пришлось русским людям расходиться в разные стороны, причем Никитин, по его собственным словам, «пошел к Дербенту, из Дербента к Баке, где горит огонь неугасимый, а потом за море». Свое путешествие Никитин впоследствии назвал «хожением за три моря» – Дербентское (Каспийское), Индейское и Черное. «Хожение» Никитина можно разделить на четыре части: 1) путешествие от Твери до южных берегов Каспийского моря; 2) первое путешествие по Персии; 3) путешествие по Индии и 4) обратное путешествие чрез Персию на Русь, Первое его путешествие через персидские земли, от южных берегов Каспийского моря (Чебукара) до берегов Персидского залива (Бендерабаси и Ормуза), продолжалось более года, от зимы 1467 до весны 1469 года. Он проехал через «Чебокар, Сару, Амиль, Димовант, Рей, Кашан, Каин, Езд, Сырчан, Таром, Лар, Бендер, Гурмыз». В его заметках об этом путешествии имеется лишь указание пути посредством обозначения местностей и некоторых расстояний и упоминание о смутном состоянии, в котором тогда находилась Персия. Переправившись из Дагестана по Каспийскому морю в Мазандеран, Никитин полгода провел в Чапакуре, где, между прочим, праздновал и Пасху 1468 года, затем перешел в Сари, где оставался месяц; отсюда направился в Амоль, из которого поднялся в горы, и за Демавендом спустился к Тегерану, или, точнее, к Рею, ибо Тегеран был в то время незначительным городом в окрестностях Рея. Затем из Тарома Никитин повернул на запад к Лару, а из Лара опять на восток в БендерАбаси. Такой характер путешествия Никитина объясняется его торговыми интересами; он посещал все видные торговые места и даже по месяцу оставался в них. Из Персии Никитин отправился в Индию. Путешествие его по Индии продолжалось почти три года: от весны 1469 года до января или февраля 1472 года. Описание этого путешествия занимает большую часть дневника Никитина. Он отправился из Ормуза на Фоминой неделе 9го или 10го апреля 1469 года и в двадцатых числах апреля подошел к Индийскому берегу в Диу, затем имел остановку у Камбои по пути к Чювилю, куда прибыл через шесть недель. Здесь он был поражен видом «черных» обнаженных индийских туземцев и их «плохой едой». Продолжая свое путешествие через горы Гатские до Пали, Умри и далее к Чюнейру (Джюниру), Никитин не забывал своего торгового дела и, повидимому, умел и на чужбине извлекать из него выгоду. Из Чюнейра, где он чуть не лишился свободы за отказ переменить веру, Никитин отправился через Кулонгер и Кельбург в Великий Бедер, где оставался несколько месяцев. В течение следующего затем года Никитин, повидимому, продолжал путешествовать по Индии, что видно из подробных, изобличающих самовидца описаний городов Биджнагура и Рачюра. С наступлением 1471 года Никитин задумал вернуться на родину, что осуществить было нелегко вследствие происходивших в то время на Индостане войн. Боясь оставаться в Индии, чтобы не издержать всего своего достояния, Никитин вынужден был отказывать себе во многом: не пил ни вина, ни сыты и все же издерживал в день по два с половиною алтына. За месяц до байрама он вышел из Бедера и чрез Кельбург, Кулури, город, знаменитый драгоценными камнями, особенно сердоликом (в этом городе Никитин провел пять месяцев), Алянд, куда он прибыл, вероятно, во второй половине октября 1471 года, Камендрию, Кынаряс, Сур в начале 1472 года добрался до Дабыля. Таким образом, во время своего путешествия по Индии Никитин объехал значительную часть западного полуострова, между реками Кистной и Годавери, т. е. области Аурунгабад, Бедер, Гейдерабад и Беджапур. Вместе с описаниями местностей, которые он посетил, он занес в свои записки и замечания о природе страны и ее произведениях, о народе, его нравах, верованиях и обычаях, о народном управлении, войске и т. п. Его заметки о народном управлении, несмотря на свою сбивчивость, любопытны тем, что их нет в рассказах других современников. Большой точностью отличается рассказ Никитина о поклонении индусов «Буте» в священном городе Парвате. Из животных он обратил внимание на слонов, буйволов, верблюдов, обезьян, живущих, по его словам, в горах, по скалам и по лесам и имеющих своего «князя обезьянского». Поразили Никитина также змеи «в две сажени длиной» на улицах Бедеря и птица «гукук», летающая ночью, предвещающая смерть и изрыгающая огонь на тех, кто намеревается ее убить. Из царства растительного Никитин обратил внимание исключительно на некоторые пальмы и «великие», повидимому, кокосовые, орехи. Подробно описаны Никитиным в особых заметках пристани Индийского моря. Описание это особенно любопытно, так как дает довольно подробные сведения о торговле и мореплавании того времени. Никитин указывает, чем богата каждая пристань. В Дабыле Никитин окончательно распростился с Индией. Припоминая своей отъезд, он отметил, что Дабыль – город очень большой, что туда съезжается все поморье Индейское и Эфиопское. «И ту окаянный аз рабище Афанасие Бога вышняго, творца небу и земли, взмыслихся по вере, по христианской, и по крещении Христове и по говейных святых отец устроенных, и по заповедех апостольских, и устремихся умом пойти на Русь». Он сел в тову (судно), договорив для себя место за два золотых от Дабыля до Ормуза. Однако ветры занесли корабль в сторону и после месячного плавания он пристал к берегу в виду Эфиопских гор, где подвергся нападению туземцев. Через пять дней корабль продолжал плавание, а через двенадцать Никитин высадился в Мошкат. Здесь он отпраздновал шестую за время своего странствования Пасху и после девятидневного плавания прибыл в Ормуз, откуда по знакомым местам добрался до расположенного близ Тавриза стана знаменитого завоевателя Западной Азии – Асанбега, где провел десять дней, чтобы разведать, каким путем можно пробраться на север. В сентябре 1472 года он через Арцингам направился в Трапезонт, куда прибыл ко дню Покрова. Здесь Никитин подвергся обыску, причем у него «все, что мелочь добренькая, они выграбили все». С большим трудом, вследствие частых бурь на Черном море, удалось Никитину добраться до Балаклавы, а оттуда к Кафе, где он облегченно воскликнул: «милостию Божиею преидох три моря». Неизвестно, какою дорогою воротился Никитин на Русь, но можно думать, что возвращался он через Крым и Литву. Умер Никитин, не доехав до Твери, – в Смоленске. Лучшая характеристика Афанасия Никитина и его дневника, внесенного в полном виде в «Софийский временник» под 1475 годом под заглавием «Написание Офонаса тверитина купца, что был в Индеи четыре года, а ходил, сказывают, с Васильем Папиным», – дана академиком И. И. Срезневским. «Как ни кратки записки, оставленные Никитиным, – говорит он, – все же и по ним можно судить о нем, как о замечательном русском человеке XV века. И в них он рисуется, как православный христианин, как патриот, как человек не только бывалый, но и начитанный, а вместе с тем и как любознательный наблюдатель, как путешественник писатель, по времени очень замечательный, не хуже своих собратьев иностранных торговцев XV века. По времени, когда писаны, его записки принадлежат к числу самых верных памятников своего рода: рассказы ди Конти и отчеты Васко да Гама одни могут быть поставлены вровень с «Хожением» Никитина. Как наблюдатель, Никитин должен быть поставлен не ниже, если не выше современниковиностранцев». Предприимчивый, совершивший, вероятно, не одно путешествие за пределы Руси, что видно из приведенного им сравнения изображения Будды со статуей Юстиниана, находившейся в Константинополе, и дружественных его отношений с иностранными купцами, Никитин, несмотря на неудачи, не падал духом и, увлеченный рассказами восточных купцов, «залгавших его псовбесерменов» о находившихся в Индии товарах, полезных для его родины, смело пробирался вперед, в земли неведомые. Общительный, наблюдательный, быстро усваивавший языки, Никитин тщательно знакомился с предметами торговли каждого города, а попутно и с природой и жителями каждой страны. Человек верующий, после пропажи религиозных книг вынужденный соблюдать посты и праздники приблизительно, Никитин искренно скорбел об этом, жалуясь в «Хожении», что не знает, «когда пост, когда Рождество Христово, когда среда, когда пятница». Видя новые религии, Никитин невольно должен был задаваться вопросом, какая же вера правая, и приходил к замечательному для человека того времени заключению: «А правую веру Бог ведает, а правая вера – Бога единого знати и имя его призывати на всяком месте чисте чисто». Отмечая особенности и достоинства виденных им земель вполне беспристрастно, Никитин часто переносился мыслью на Русь. С особенною силою проснулись в нем воспоминания о родине в городе Дабыле. Даже после всего того, что он видел в разных странах, русская земля кажется ему всего прекраснее, и, вспоминая ее, Никитин восклицает: «А Русская земля – да сохранит ее Бог, Боже, сохрани ее! В этом мире нет такой прекрасной страны. Да устроится Русская земля!»

Затрапезновы

I

К числу ярославцев, наживших капитал торговлею города, принадлежал купец гостиной сотни Максим Семенович Затрапезнов, отец основателя Ярославской Большой мануфактуры – Ивана Максимовича Затрапезнова.

Но – прежде всего – несколько слов о населении городов тогдашней Руси, о «купцах гостиной сотни» и о их роли и значении в ряду других городских сословий.

Главным лицом в городах того времени был воевода; в его руках сосредоточивалась вся правительственная власть по областному управлению: он должен был хранить и промышлять государевы интересы, беречь накрепко, чтобы не было грабежа и разбоя, воровства, корчемства и распутства; судил воевода и по гражданским делам, ведал и духовные, и военные; челобитчики и просители приносили воеводе «посулы» и «поминки», а его близким и слугам подарки; это называлось «кормлением воеводы» и, по тем временам, не имело ничего зазорного; кого угощал воевода, за это приглашенные должны были отдаривать.

Вторым за воеводою был губной староста, ведавший дела полицейскоуголовные, он избирался на должность из дворян всеми сословиями.

Для мирской службы земскими людьми (т. е. торговыми и посадскими людьми, черною сотнею и крестьянами) избирались земский головной староста и, в товарищи ему, земские старосты, от каждой сотни по одному; в Ярославле их, по числу сотен, было 7; к ним от обществ – волостные третчики или совестные люди.

На земских выборных, на головного старосту и на его товарищей было возложено дело оценки имущества податных лиц, раздел земли и вообще городовое хозяйство, раскладка податей, выбор целовальников к государеву делу, т. е. присяжных, целовавших крест. На службу в земскую избу всегда выбирались богатые люди; и тяжела была эта служба, в большинстве ведшая к разорению служащих, так как недоборы по податям и определенным доходам падали на них.

Полицейские служители в городе назывались «земскими ярыжками»; они ходили в какомлибо одноцветном платье и имели на груди буквы «З.Я.».

Городские обыватели делились на «беломестцев», т. е. не платящих поземельные подати, и на «тяглых людей» – платящих подати.

К беломестцам принадлежали: духовенство, служилые и ратные люди и ремесленники, работавшие по казенной надобности. Государевы гости и – наконец – купцы гостиной и суконной сотни.

К тяглым людям принадлежали: посадские, казенные и черной сотни люди и слободские.

К духовенству принадлежали причты церквей с их семьями и монашествующие. Класс служилых людей составляли лица, находящиеся на службе по указу царя; сюда же принадлежали и ратные или военные люди, казенные мастеровые и купцы государевой сотни, или государевы гости.

Государев гость есть особое почетное звание, дававшееся купцам в XVII веке за заслуги государству в коммерческих делах; таких было немного; так, в царствование Алексея Михайловича число всю Россию, не превышало тридцати; на звание это выдавалась грамота, привилегии их состояли в том, что они и не отделенные от них их семьи подлежали только царскому суду, или особому лицу, на: ному по указу царя; как они, так равно их семьи и служащие, освобождались от общинных служб, пошлин и повинностей, имели право вотчинами и получать поместья; имели свободный выезд за границ варами; они были освобождены от присяги, а вместо них отвечали де и присягали их служащие; они могли держать у себя безъявочно всякого рода напитки и топить летом печи и бани; за обиду и бесчестье гостю платилось 50 рублей, а за обиду детей – 20 рублей; служба гостей, по назначению царя, была финансовая: заведование таможнями, кружечными дворами, царскою казною и казначеями; гости, для своего времени, были весьма крупными капиталистами: торговые обороты их простирались от 20 до 100 тысяч рублей в год, каковые, если принять во внимание ценность денег тогда и теперь, следует, по современному понятию, признать миллионными.

Что же касается до купцов гостиной и суконной сотни, то сотни эти состояли из богатых купцов или добровольно избираемых, или переводимых из посадских людей по распоряжению правительства; звание это передавалось по наследству вместе с капиталами и товарами; купцы гостиной и суконной сотни регистрировались правительством; привилегии их состояли в том, что они не несли общих повинностей с посадскими людьми; из них избирались должностные люди в головы, старосты, целовальники и др.; они не платили тягла, т. е. поземельной подати и могли держать у себя в домах для себя разные напитки; но они вносили пошлину с своих промыслов и не имели права покупать земли вне города. Гостиная и суконная сотни дробились на три статьи: большую, среднюю и меньшую; деление это основывалось на значительности торговых оборотов; гостиная сотня была почетнее суконной, так, за бесчестие купцу гостиной сотни первой статьи уплачивалось 20 рублей, а купцу суконной сотни – 15 рублей и т. д.; в общем – крупные торговцы гостиной и суконной сотни, особенно «гости», являлись одним из самых влиятельных общественных элементов Московской Руси.

Посадские люди составляли общину; в Ярославле они, так же как и в Москве, делились «на сотни», которых было 7: Городовая, Сретенская, Никольская, Дмитровская, Духовская, Спасская и Толчковская; местоположение сотен нужно искать в их названиях: Городовая – очевидно – находилась в крепости, следующие 5 – получили свое название от ближайших церквей: Сретения Господня, НиколоНадеинской, Дмитрия Солунского, Духа Св. и Спасского монастыря; что же касается до Толчковской, то центром ее являлась церковь Иоанна Предтечи, а название свое она получила от главного занятия жителей – толчения дубовой коры, применявшейся на кожевенных заводах этой местности при дублении кож; в состав Толчковской сотни входили слободы: Мельничная, Толчковская, Друпина, Шилова, Коровницкая и Тверицкая; Спасской сотне принадлежали приход Богоявленский, Спасская слобода и слободка Крохина; из остальных сотен – 3 делились на «десятки», а именно: Сретенская – на 4; Никольская – на 2 и Духовская – на 9; десятки тоже имели свои названия, например, в Никольской сотне были Козьмодемьянский и Варваринский десятки; цифры дворов в десятках были довольно близки между собою, например, в Духовской сотне в одном десятке было 74 двора, в другом – 89, в остальных – 76, 60, 60, 59, 66, 76 и 57.

Общину посадских людей составляли мелкие торговцы, промышленники, ремесленники и другие на тех же основаниях, как и сельские волости, т. е. на общем землевладении, круговой поруке в уплате податей и отправлении повинности и на выборном управлении; это общинное состояние передавалось от отца к детям; если кто женился на дочери посадского человека и вступал в его семью, то он должен был записаться в тягловые посадские люди; никто из посадских людей не мог самовольно оставить выделенное ему общиною место; посадские люди также делились на три статьи: лучшую, среднюю и меньшую; посадский человек не имел права продать или передать свой надел или лавку беломестцу, но только посадскому же или тягловому человеку; откупа, таможни, кабаки, бани, перевозы, мосты и другие места предоставлялись исключительно посадским людям и дворовым крестьянам; исключительно из посадских же людей выбирались головы, целовальники, подьячие, сторожа, тюремщики и палачи; за бесчестие посадского из лучшей статьи платилось 7 рублей, средней – 6 и меньшей – 5 рублей; на посадских людях лежало все земское, финансовое и хозяйственное дело города; в общем это было самое страдательное сословие горожан.

Условною единицею меры обложения податных лиц была «соха». Она имела 4 статьи: лучшую, среднюю, младшую и худшую.

Принадлежность податного лица к той или другой статье обусловливалась его достатком. Поборы того времени с сохи, в Ярославле, были таковы: «в наместничий доход и присуд 1 рубль 9 алтын 2 деньги; ямских 10 рублей; мурзам и языкам 24 алтына; данных 20 рублей; полоняничных 2 рубля; пищальных 28 рублей 8 алтын 5 денег; поворотных б рублей; меховых 23 алтына 3 деньги». С ловецкой же сохи, взамен ямских денег и денег приказа большого дворца, посадские и ловецкие люди должны были доставлять в Москву, в три срока, красной рыбы на царский стол ежегодно 40 осетров, 20 севрюг, 70 белорыбиц и 300 стерлядей. Эта царская рыба сохранялась в садках; в ярославские садки свозилась рыба и из других мест.

Кроме того, торговые люди, посадские и купцы платили с лавок оброку в съезжую воеводскую избу по 3 алтына и 3 деньги с лавки в год.

Наконец, к черным сотням принадлежали: слободские жители города, затем дети попов, дьяконов и причетников, жившие на церковных землях и занимавшиеся торговыми промыслами, и, наконец, пригородные и жившие на городской земле крестьяне. Люди черной сотни платили тягло и другие повинности, служили целовальниками и десятскими по выбору; имели право держать у себя напитки в определенном количестве по выданному на то свидетельству (явки).

Выше упоминалось, что к числу ярославцев, обогатившихся торговлею, принадлежал Максим Семенович Затрапезнов, отец основателя Ярославской Большой мануфактуры.

К сожалению, сведений об этой интересной личности и о его детях осталось очень немного; несомненным можно считать лишь, что это был человек довольно богатый, владевший в Ярославле несколькими домами и лавками и торговавший в рядах – москательном, крашенинном, коробейном и красильном; все это видно из нижеследующей выписки из описи Ярославского гостиного двора 1691 года.

РЯД МОСКАТЕЛЬНОЙ, С СЕРЕДНЕВА КРЕСЦА В РЯД ИДУЧИ ПО ЛЕВОЙ СТОРОНЕ… «Лавка без трети гостиной сотни Максимка да Петрушка Затрапезного. Сказали, что у них на тое лавку без трети крепости сгорели, а оброку 15 алтын».

РЯД КРАШЕНИННОЙ, ЧТО БЫВАЛ НАПЕРЕД СЕГО ОДНОРЯДОШНОЙ И КАФТАННОЙ… «Две лавки гостиной сотни Максима да Петра Затрапезновых. Оброку 8 алтын. Сказали, что де у них на те две лавки крепости в пожарное время сгорели».

РЯД КОРОБЕЙНОЙ И КРАСИЛЬНОЙ… «Место лавочное гостиной сотни Максима да Петра Затрапезновых. Оброку б алтын 4 деньги. По сказке крепость у них на то место утерялась…» «Полтора места гостиной сотни Максима да Петра Затрапезновых. Оброку 15 алтын. Сказали, что де у них крепость на те полторы места в пожарное время сгорела…» «Полторы лавки гостиной сотни Максима да Петра Затрапезновых. Оброку 15 алтын. Сказали, что у них на те лавки крепость в пожарное время сгорела».

А вот любопытный документ, содержащий показание М. Затрапезнова, данное им пред Ярославской канцелярией Надворного суда о самом себе, о его семье, о платимых налогах и проч.

«11 августа 1721 года по указу Великого Государя Царя и Великого Князя Петра Алексеевича Всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержца в Ярославской Канцелярии Ярославской Провинции Надворного Суда перед Господином Судьею Андреем Яковлевичем Дашковым гостиной сотни Максим Семенов сын Затрапезной по Святей непорочной Евангельской заповеди, Господи, ейжеей правду сказал: от роду ему пятьдесят один год, у него дети: Андрей 24, Иван 20, Дмитрий 18, Гаврило 10 лет, да крепостной человек Иван Степанов 50 лет; у него же, Максима, брат родной Петр 46 лет, у него сын Иван двух лет; а больше того детей мужеска полу и свойственников, и лавочных сидельцев, и работников при нем никого нет. А десятой деньги в год платит он по рублю, да с того же рубля накладных с ярославского посаду на гостиную сотню рубль же; драгунских и подводных – два алтына пять денег; за С.Петербургской провиант – рубль; на покупку и на подряд морского провианта и припасов – тридцать алтын пять денег; на дело канала – шесть алтын четыре деньги; за Новгороцкую и прочие провинции, где на винтерквахтерах армейские полки, – пять алтын полпяты деньги; да с торгового своего промыслу в москательном ряду, в равенстве с посадскими людьми, в окладные платежи: в стрелецкие, в рекрутские, с рыбных ловель – десять рублев шесть алтын четыре деньги; всего в год платежа его, с братом и с детьми, четырнадцать рублев два алтына полтрети деньги. А ежели он. Затрапезной, в сей сказке что сказал ложно, иль детей мужеска полу и свойственников и людей и работников и прикащиков и сидельцев при себе хоть единую душу утаил, – и за то указал бы Великий Государь учинить ему указ и об утаенных людях, как о том имянной Его Царского Величества указ повелевает. К сей сказке Гостиной сотни Максим Затрапезнов, что я в сей сказке написал самую истину, не утая ни единой мужеска полу души, и руку приложил».