Текст книги "Многоточия (СИ)"

Автор книги: Олег Чувакин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Ах! – воскликнула прекрасная Сидорова.

Полетаев сломал на мешке дядюшкину сургучную печать и направился вдоль столов, раздавая обитателям офиса перетянутые банковской лентой валютные пачки. Австралийцы пристально наблюдали за этой процедурой. Потом один из них услужливо перевязал ополовиненный мешок верёвочкой.

Доковыляв до угла, где стояли вешалки и платяной шкаф, Полетаев надел куртку и кепку и прихватил трость. У куртки не отвалился язычок молнии, кепка не упала на пол, а у ботинок не развязались шнурки. Стуча и поскрипывая палкою, в сопровождении сияющих австралийцев Полетаев направился к выходу. Вспомнив что-то у порога, остановился. Обернулся. Австралийцы замерли по бокам. Полетаев полез в мешок, вынул одну пачку и посмотрел под Наташин стол, где на четвереньках, будто пёс, замер босс. «Обнёс я его, позабыл», – подумал Полетаев. И представил, как бы выглядел босс с пачкой денег во рту. Новоявленный дядюшкин наследник покачал головой и сунул пачку обратно в мешок.

– Знаешь что, босс? Ты возьми-ка в кассе мою зарплату.

Очаровательная Сидорова хихикнула и совершила самый смелый поступок в своей жизни: пхнула босса туфлею под зад.

– Ты уволена, тварь неблагодарная! – завопил босс, выкатываясь из-под стола.

– Я сама слинять из твоей гнилой конторы собиралась, – заметила Сидорова. И повернула личико к Полетаеву. – Знаешь, счастливчик, а всё равно как-то не верится… Теперь ты из каждого утюга удачу будешь вытаскивать, да?

– Буду, – сказал повествовательно, сказал спокойно Полетаев. – Скажи-ка, любезная Наташенька, который час?

Она сказала.

– Время розыгрыша государственной лотереи. – Полетаев достал из кармана билет. – Узнай-ка, красавица, победивший номер.

Сидорова клацнула клавишами, тронула мышку. Зачитала ряд цифр. Полетаев показал ей билет.

– Господи, Лёня, ты выиграл десять миллионов!

Она и не заметила, как назвала Полетаева по имени. Такое случилось в этом офисе впервые.

К монитору Сидоровой сбежались двадцать сотрудников. И только начальник остался в углу, у окна, куда под шумок переместился. Выглядел он дерьмово, так, будто полетаевское невезение вмиг передалось ему. (Ежели оно и вправду так, то неплохо бы и для этого случая разработать подходящую теорию.)

– Я могла бы попроситься на твою яхту, Полетаев, я могла бы в тебя влюбиться, но понимаю: опоздала! Эх, подсуетиться бы мне до мешка и билета! И почему ты о теории раньше не сказал? Не поверили бы, да? Ну, прощай, Лёнечка!

Поцелуй прекрасной Сидоровой оставил алый след на щеке Полетаева.

– А вот это самое главное доказательство, – сказал экс-неудачник и покинул офис.

Его ждала Аделаида.

Олег Чувакин, февраль 2018

Быть тебе счастливым

Для одного из них встреча в парке оказалась неожиданной. Из-за внешнего сходства двоих можно было принять за внука и деда. Однако мальчик и взрослый не были ни тем, ни другим, а представляли одно лицо: человека из прошлого и человека из будущего.

Мальчик-скрипач возвращался из музыкальной школы домой, в обыкновенную двухкомнатную квартиру, думая то о родителях, музыкантах симфонического оркестра (мама – виолончель, папа – контрабас), то о фантастически длинных и гибких пальцах и непостижимо страшной виртуозности Паганини, о которых рассказывал сегодня учитель. После этого рассказа касаться грифа и водить смычком по струнам Мише казалось кощунством. Как смеет он фальшивить, ускорять темп, сбиваться или исполнять каденцию без фантазии, по бумажным нотам?

Папа и мама будут недовольны, если он заявит им о своём решении бросить музыкальную школу. Чтобы стать музыкантом, нужно много заниматься, нужны самодисциплина и годы упорного труда – и что-то ещё они скажут, вернее, скажет папа, а мама будет кивать, потому что слова у них одинаковые. Но ведь у него всего лишь относительный абсолютный слух, а пальцы короче пальцев Паганини, наверное, сантиметров на пять! Легко папе рассуждать: спрятался со своим контрабасом позади оркестра!

На думке о контрабасе его и окликнул со скамейки седой дяденька. Окликнул негромко, точно старался не напугать.

Миша удивился. Нет, не тому, что его окликнули – взрослые то и дело окликают мальчиков, – а тому, что голос старого человека походил на его, Мишин, голос. Только пониже немножко да с надломом, с треском и хрипотцой.

– Здравствуй, Миша, – сказал старик и хлопнул ладонью по доскам скамейки. – Присядь на минутку. Времени у меня мало. Полчаса, четверть часа, может, и того меньше. Я чувствую себя зыбким, прозрачным и холодным, как мороженое. И вот-вот разлечусь на куски.

Миша улыбнулся. Сел. Положил рядом футляр со скрипкой и мешок со сменной обувью. Дедуля, конечно, шутит. Не такой он старый, чтобы распадаться на куски. Кстати, откуда шутник знает его имя?

– Посмотри на меня, вглядись, – предложил дедушка. – Ты ведь мальчик внимательный, я это точно знаю.

И Миша удивился во второй раз. Дед на скамейке был его копией! Пусть старой, изношенной, изрезанной морщинами, но копией!

Возле него сидел беловолосый, очень худой, с побелевшими губами, с водянистыми глазами и дрожавшей правой рукой человек. Неужели Миша сделается таким в старости? Когда станет старее своих родителей?

– Я не твой дальний родственник и не кто-то, похожий на тебя, – сказала копия. – И мы никогда не встречались. И всё же ты знаешь меня в тысячу раз лучше, чем кто-либо. Я – это ты, Миша. Только тебе тринадцать, а мне пятьдесят девять. Я уже прошёл жизнь, а ты стоишь у своей главной дороги. Находишься на развилке. На распутье. Я прав?

– Наверное, правы, – осторожно ответил Миша и коснулся пальцами скрипичного футляра.

– Я б рассказал тебе побольше, будь у меня время. Время – самая текучая субстанция на свете. И не говори, что оно нематериально. Оно вполне осязаемо. Я ощущаю его внутри себя. Я сам – время.

– Где же ваша машина времени?

– Мишины времени нет, мой юный предок. Зато есть машина счастья.

Старик улыбнулся. Улыбнулся такою же большеротою, в пол-лица улыбкою, какою улыбался сам Миша: не раз подмечал в зеркале.

– Выслушай меня и постарайся слишком часто не перебивать. У меня одна цель: твоё счастье. И моё! Наше общее счастье. В жизни нет ничего главнее счастья. Или ты считаешь иначе?.. Ладно, не отвечай. С годами я стал чересчур болтливым… Так вот, всё дело в ней. – Рукав плаща выпрямился и повис, обнажив тонкую суховатую руку, поросшую белыми волосками, и вытянутый указательный палец. – В скрипке! Я, то есть ты… Мы с тобой двинулись прямым, проторённым путём. А надо было свернуть! Проторённые пути суть пути чужие. Пальцы коротковаты и слух чуток подкачал – не о том ли ты думал сегодня? Не отвечай, знаю и так. Я – это ты, – повторил он.

Старик сипло вздохнул и кашлянул.

– Первый рассказ я написал полтора года назад. Рассказ, не музыкальную пьесу! То была несомненная литературная удача. За нею явились и другие. Мои пальцы, вот эти самые пальцы, играли – и играют! – в прозе чистенько: ни капельки фальши. У нас с тобою, Миша, есть слух! Но слышим мы не ноты, аккорды и тональности, а слова, строчки и главы! Мои две книжки, Миша, издатели и читатели вырывают друг у друга, чуть ли не дерутся!

– Ваша главная тема? – вежливо спросил мальчик, которому подумалось: надо же что-то сказать.

– Счастье! Конечно же, счастье! Я пишу рассказы о счастье. Я уже говорил тебе: счастье – оно и есть главное, основное. О чём бы я ни писал, я неизменно возвращаюсь к счастью. Потому, собственно, читатели и желают читать мои рассказы. Счастье – то самое, чего хочется каждому. Тебе попадались люди, стремящиеся к горю?

– Кажется, не попадались.

– Всего две книжки! – Миша-старый прикрыл рот ладонью: вырвавшееся у него восклицание прозвучало слишком громко. Впрочем, прохожих поблизости не было. – А мог бы иметь и двадцать, и тридцать! Чехов прожил всего сорок четыре года, а сколько оставил томов! А я? Я же не успею! Написать нужно так много, а времени осталось так мало!

– Времени?

– Ну да, – ответил человек из будущего. – Я ведь старый, помни об этом. Я говорю: помни, я не прошу понимать.

– Простите.

– Так вот, Миша, я много, много задумал… Много написать! Планы роились в моей голове, как светлячки летней ночью! Герои, сюжеты, названия появлялись сами собой. Я записывал фрагмент за фрагментом, диалог за диалогом, боясь потерять единственно верные, точные слова. Я набрасывал в общих чертах завязку, кульминацию и развязку. Я боялся упустить что-то главное, потерять удачную идею, позабыть счастливый сюжет. Скрипка, оркестр, репетиции давно превратились в постылую работу, в часы, которые гонишь прочь… Почти целая жизнь потребовалась мне на то, чтобы понять: моё счастье лежит в другой стороне… Так бывает, мой юный друг, бывает!.. И всё же я нашёл нужное, главное, счастливое, а многие вовсе не находят… Я писал ночью на клочках бумаги, утром на нотах в оркестре, днём в кухне на салфетках, вечером, добравшись наконец до письменного стола, набирал на компьютере…

– Вы сказали: на компьютере?

– Когда проживёшь с моё, когда своим, естественным ходом доберёшься до будущего, чудесам техники удивляться перестанешь. В следующем веке компьютеры и клавиатуры станут столь же обыкновенными, как тетради и ручки. Даже телефоны превратятся в компьютеры.

Глаза мальчика выдавали недоверие напополам с восторгом. Он-взрослый знал: восторг перевесит.

– Так вот, я придумывал, записывал, делал заметки, создавал черновики, а в один прекрасный день собрал свои бумажки, включил компьютер и кое-что подсчитал. Результат меня ошеломил! Мне потребовалось бы не меньше двадцати лет, чтобы написать и отшлифовать задуманные рассказы и повести! Целое собрание сочинений, мой юный друг!

Он-взрослый помолчал.

– Когда тебе тринадцать, кажется, что жизнь будет продолжаться вечно. И вся она впереди. Позади только обиды и огорчения.

– Мне тринадцать с половиной.

– Ах да! В твоём возрасте полгода – это как в моём пять лет. Так вот, в пятьдесят девять жизнь, как ни крути, уже позади. Жизнь – она как жевательная резинка. Сначала она тягучая, вкусная и освежающая, а затем становится пресной и рассыпается на крошки. Остаётся выплюнуть. Однако грустить тут нечего, молодой человек! Важно иное: пораньше нащупать смысл жизни, собственный смысл жизни, открыть его и ему следовать. Только он, смысл жизни, даёт излучение счастья. Это настоящее волшебство, мой дорогой предок! Смысл жизни излучает счастье. Быть посредственным музыкантом – или быть писателем? Выбора нет, поверь мне! Или ты губишь жизнь, отрекаешься от её смысла, или идёшь своею дорогою и побеждаешь! И тебе светит счастливая звезда! Ну какой тут выбор? Я не уверен, что ты понимаешь, я ведь думал над этим не один год. Время, время… Я чувствую, как его не хватает, как оно ускользает… Но я успею – это я тоже чувствую. В конце концов, это зависит от тебя… – Он недоговорил.

Мальчик кивнул. В глазах его стояли слёзы, и он стеснялся их смахнуть.

– К счастью, – сказал старик, – наше с тобой будущее состоит не из одних компьютеров. Я прочитал четырнадцать тысяч книг, и после этого…

– Так много? Правда?

И опять – недоверие пополам с восхищением. И бриллиантовый блеск в юных синих глазах.

– Правда. Именно столько, ни капли не сомневаюсь, прочтёшь и ты. Вечер без книги? Хуже не бывает! Так вот, за четырнадцатью тысячами книг в человеке открывается то, что прежде глубоко пряталось. Выражается оно по-разному. Иные люди творят предметы, скажем, еду, из воздуха. Иные перемещаются в космосе без кораблей и скафандров…

– А вы – вы путешествуете во времени!

– О да, мой сообразительный предок! – ответил пришелец из далёких лет.

«Да ведь я читаю с пяти лет. Я всегда любил читать, – думал мальчик, и мысль эта билась горячо в голове, приливала кровью к щекам. – Музыка – это потому, что папа, потому, что мама… Но книги, книги!..»

– Ты не подведёшь. Я знаю. Ты напишешь то, что я написать не успею. Я вот что скажу: нынче самый счастливый день в моей жизни. Самый счастливый момент – вот он, из настоящего убегает ручейком в прошлое и растекается широкою рекою по будущему… Праздник. Праздник посреди горя, рай посреди ада, – добавил старик еле слышно, но мальчик разобрал. Пришелец посмотрел на небо, на плывущие хмурыми колбасами сероватые облака, а потом грустно улыбнулся. – Спасибо тебе.

– Спасибо тебе… – повторил мальчик. – Но вы – это я! – И он задал вопрос, вертевшийся на языке: – Получается, вы столько лет были несчастны?

– Разумеется! Будь я счастливым человеком, ты бы никогда меня не увидел. Я бы не пришёл к тебе. Счастливые люди живут беззаботно. Поделиться судьбою тянет горемык. Я вижу, ты уже всё решил. Быть тебе счастливым!

– Быть… – прошептал мальчик. – Но…

Рука старика протянулась к Мише, он будто хотел погладить скрипача по голове, но вдруг задрожала, затряслась, а плащ съёжился и облепил руки и худое тело, как бы расплавился, потёк, а затем застыл, потрескался и осыпался.

И пришельца из будущего не стало. Он исчез, разлетелся пылью, прахом осенним, частичками, атомами. Что-то прошуршало по тротуару, будто ветер закрутил засохшие листья, обняло ноги мальчика волною воздушною, и ушло в даль далёкую, неизвестную, неисповедимую, даль манящую.

Он-взрослый исчез, чтобы преобразиться, чтобы воплотиться в новом, счастливом обличье. Чтобы пропитаться счастьем – от пяток до макушки. Чтобы не ждать чего-то от неба, а брать это прямо от жизни.

Миша и вправду всё решил. Решение он принял в тот самый миг, когда он-взрослый сказал о счастливом дне. В тот момент, который пришелец назвал счастливым. Слово это писатель произносил очень часто: счастье, счастливый. Главное слово в жизни. Главное для тех, кто ищет. Тем, кто счастье нашёл, слова и объяснения не требуются. Они просто счастливы, и всё. Они об этом и не знают, пожалуй.

Пересекая парк, Миша думал, что самое ужасное – это ошибиться насчёт жизни. Ошибиться со смыслом. Пойти по чужой дороге. Сделать выбор там, где выбора нет.

Как же это страшно – выбрать чужую жизнь! Обокрасть и самого себя, и того, чьё место ты занял!

Миша свернул с аллеи, продравшись через акации.

Этой осенью и потом зимой, несмотря на холод и снег, он часто приходил в парк. И что-то нервно записывал огрызком карандаша в блокнот, который неуклюже держал то в перчатках, то в голых замёрзших пальцах.

Мише Н. не исполнится и восемнадцати, когда в молодёжном журнале напечатают его первый рассказ под названьем «Быть тебе счастливым».

Получив в редакции авторский экземпляр, молодой прозаик отправится в парк, откроет нужные страницы и покажет их небу. И в день тот грянет весна.

Олег Чувакин, февраль 2018

Искатель потерянных

– Дайте мне какую-нибудь его старую вещь, – попросил искатель. – Такую, какой он бы особенно дорожил.

– Ценную, что ли? Ценное не даём.

Толстая женщина, сестра потерянного, фыркнула. Тряхнула обесцвеченными фальшивыми кудряшками. Она здорово смахивала на рассерженную болонку.

– Не ценное. – В нервных случаях Переверзев говорил с клиентами аккуратными заученными фразами, помогавшими сдержать раздражение. Фразы составил на заказ платный психолог. – Что-то такое, что имело бы связь с его прошлым.

– Ну надо же… А, поняла! Это всё ваши мутантские штучки: потрогать, понюхать, пожулькать!

– Да. Блокнот. Ручка. Значок. Ластик. Закладка.

– Книга?

– Что-то полегче. Чтобы не выходило за контур одежды. Карманное. Книгу время исказит. Обрежет.

– Обрежет! Надо же, страсти какие… Погодите.

Спустя минуту она вернулась в прихожую.

– Держите.

Женщина подала ему сложенный носовой платок. Подала небрежно, почти бросила. Лёгкий платок раскрылся и полетел, будто парашют. Когда он лёг на паркет, Переверзев увидал на ткани дырки. Он никогда не понимал тех, кто хранит такие вещи. Толстуха запыхтела, наклоняясь, но Переверзев опередил её. Они едва не стукнулись лбами.

– Осторожнее! – сказала женщина резким, вибрирующим голосом.

– Простите, хотел вам помочь.

Ещё одна фраза от психолога.

– Без посторонней помощи пока управляемся!

Искатель помял, понюхал платок. От многих стирок тот потерял цвет, обветшал, оброс бахромкой, пустил по краям ниточки. Весил платок не больше паутинки. Ровесник потерянного!

– Годится, – сказал искатель.

– Ещё что?

– Деньги.

– Ну надо же! На деньги вы горазды!

Он молча протянул ей платок.

– Ну ладно, ладно!..

Пространство и время – координаты единые, неразделяемые, составляющие порядок четырёхмерного мира точно так же, как дают стереометрическую картину оси X, Y и Z. Тот, кому четыре измерения привычны, не заблудится в них, пересекая времена и просторы планеты, так же, как не заплутает в стенах дома родного. Постичь наукою это ли едва можно, по крайней мере, теперь. Люди поняли одно: ощущение пространства-времени приходит лишь через мутацию.

Чтобы обнаружить в прошлом объект, мутанту-искателю достаточно сосредоточиться. Как овчарка берёт след, понюхав штаны или ботинки пропавшего человека, так искатель видит сквозь время точку «приземления» потерянного, покинувшего будущее ради прошлого. Для перемещения в четырёхмерном пространстве-времени искателям не нужны самолёты, поезда, автомобили; мутанты, овладевшие временем через скачок эволюции, через непредсказуемый каприз природы, сказавшийся доселе на незначительном числе Homo sapiens, пронизывают измерения одною силою мысли, останавливая мысль там, где это требуется.

Таким-то вот образом искатель Переверзев из четвёртого десятилетия XXI века переместился в годы генерального секретаря ЦК КПСС Горбачёва. Спустя растянувшееся, раздувшееся пузырём мгновенье, которое нельзя ни запомнить, ни измерить на часах, городскую гущу сменило дачное захолустье. Шею и уши Переверзева облепили комары, а лёгкие наполнил такой свежий, пахнущий лесом и летом воздух, что он испытал головокружение и покачнулся на ногах.

– Кислород!.. – Искатель вспомнил известный в их среде случай, когда один из мутантов погиб в двенадцатом веке не от меча или стрелы, а от кислородного отравления.

Отчасти Переверзев понимал старикана, смывшегося в прошлое. И всё же сам он ни за какие коврижки не переселился бы во времена дефицита и двух каналов в телевизоре, в пору «развитого социализма», где приличных штанов, и тех не купить, а за мебелью надо стоять годами в очередь, не говоря уж о том, что в этих координатах нет ни Интернета, ни компьютеров, ни мобильных телефонов, да и телефоны с проводами встречаются в квартирах далеко не у каждой семьи, автомобиль купить почти невозможно, а люди кажутся до ужаса тёмными, будто это не конец века двадцатого, а время каких-нибудь кроманьонцев.

Посреди двадцать первого века о социалистической эпохе снимают и показывают сериалы, и Переверзеву, который вечерами их смотрит, эра генсеков и красных лозунгов и вправду представляется чем-то доисторическим, ветхозаветным.

– Чем докажете, что вы оттуда? – спросил бородатый дядька, считай, старик, выглядевший так натурально, будто был коренным жителем прошлого.

Большинство потерянных, с которыми доводилось сталкиваться Переверзеву, на удивление удачно вписалось в прошлое. Переверзев, даром что сам мутант, с трудом понимал или вовсе не понимал мотивов мутантов, променявших будущее (точнее, настоящее, потому как будущего, в общем-то, нет) на годы минувших эпох. Ускользавшие из своего времени мутанты словно были созданы для прошлого, настолько органично в него вписывались. Скорее всего, у Переверзева так бы не получилось. Ну не рвался он в прошлое! Никакой притягательной силы в нём не усматривал. И футурошоком не страдал, несмотря на сорок прожитых годков – возраст далеко не юношеский. Переверзев ощущал себя на нужном месте в собственном настоящем. Незачем ему гоняться за счастьем, добывать счастье в прошлом. Потерянных он считал неудачниками и нытиками, не умевшими взять от жизни всё.

Искатель молча положил на стол носовой платок. Бородачу, по-видимому, хватило одного взгляда. К платку он не притронулся.

Переверзев взял табуретку, отставил от стола, сел. Коснулся пальцем пуговицы на рубахе, потом жука на ухе.

– Психологи и политики призывают смотреть с надеждой в будущее, а я надежду отринул, как Спиноза, и отыскал счастье в прошлом. Да и не один я! Сколько беглецов вы усекли меж годов былых?

Дедок, похоже, из болтливых. Болтливых Переверзев не любил.

– Много, – ответил он.

– Если мутант говорит «много», это по-настоящему много.

Искатель пожал плечами.

– Болтовня. Философия.

– Разве вы не присмотрели для себя дату и местность? Координаты? – спросил потерянный.

– Глубоко копнул, ничего не скажешь! – У Переверзева вырвался хохоток. Перед потерянными сдерживаться было необязательно. Деньги платят не потерянные. – Почти все сбежавшие уверены, что счастье застряло в прошлом. Я живу в своём времени. В родном. И не собираюсь драпать! Возьми от жизни всё – вот мой девиз.

Загляни сейчас искатель в зеркало, он увидел бы на лице смесь победного бахвальства и презрения. Искатель оглядел кривоватые дачные стены, оклеенные бумажными обоями, шкаф с книжками, электроплитку с чайником, тюль, стянутый резинками по оконным бокам, перекидной календарь, клетчатую клеёнку на столе. И снова хихикнул, увидав на клеёнке дырявый платок.

– Возьми от жизни счастье, – тихо сказал потерянный. – Вот девиз мой.

– В чём оно, счастье? Только давай без философии.

Переверзев взглянул на громко тикавшие настенные часы. Отметил разницу на час – из-за здешнего летнего времени. В будущем, то есть в его, Переверзева, настоящем, время не делят на летнее и зимнее, не переводят стрелки то назад, то вперёд.

– Счастье человека в том, что он больше всего любит.

– Больше всего? Ты что, из-за книжек сюда переехал?

– Люблю читать. Дачу вот у леса снял. Тихо здесь.

Искатель присвистнул. Старик поморщился.

– Домой, выходит, не собираешься?

– Вот мой дом.

– Вообще-вообще не собираешься?

– Понимаю. Это не ты спрашиваешь – это они спрашивают. Ленка спрашивает. Да. Вообще не собираюсь.

Переверзев подумал, что Ленка, толстуха, которую он чуть лбом не ошарашил, будет разочарована. Она и её брат надеются, что потерянный вернётся. Отдохнёт, потешит душу в прошлом, как в отпуске, и назад навострится. Вообще-то, надежда эта дурацкая. Дедуля-дачник очень смахивает на упёртого типа, даже на сумасшедшего; такие от своего не отступаются. Втемяшилось такому типу переехать в СССР – он переедет. Втемяшилось в СССР поселиться (да хоть навсегда!) – он поселится. Родственничкам надо это понимать. Надежда – не стратегия, как говорят в бизнесе.

– Никогда раньше не встречал таких людей, – сказал искатель. – Потеряться, чтобы читать книги… Твоим-то что передать?

Иван пожал плечами.

Прежде он думал, что мутация, открывающая измерение времени, настигает особенных людей. Выдающихся. К примеру, учёных. А то людей с воображением, запойных книгочеев. Но нет. Необъяснимые мутации, даровавшие внезапно и неизбирательно, будто по воле невидимых инопланетян, ощущение пространства-времени и менявшие картину мира так, что человек за голову хватался и плутал в мире изломанных многомерных фигур и архитектуры тессерактов, пока не научался контролировать новое сознание, поражали представителей самых разных слоёв общества и проявлялись у людей с самыми разными способностями и склонностями.

– В книги не поверят, – сказал искатель. – Понятно, когда в прошлом есть зацепка. Выгода. Может, любовь. Или момент, к которому хочется вернуться. Бывает ещё неприятный момент в будущем, от которого удираешь.

– Они никогда меня не понимали, – сказал Иван. – Мне теперь это всё равно. Я шесть десятков лет на спидометре жизни накрутил. И я знаю, в чём счастье.

– Не скучаешь? Они вон послали за тобой, деньги потратили…

– Что? Они терпеть меня не могут. Боятся, что я в прошлом умру, и из-за моей доли в квартире судебный спор выйдет.

– А умереть тут в одиночестве не боишься?

Переверзев сказал это, и самому стало жутковато. Живёт дедок, арендует чью-то дачу, кругом лес с буреломом, болотина, комары. Прежде чем переместиться на участок потерянного, Переверзев осмотрел мельком несколько точек вдоль окружности, которую искатели называли средой рассеяния. До железнодорожной станции семь километров, асфальтированной дороги нет, проезды между дачами кое-где отсыпаны щебнем, а кое-где представляют собой наезженную голую землю, засыпанную по ухабам строительным мусором. Автобус, разумеется, сюда не ходит. Из техники у дачника искатель приметил только велосипед «Урал» на веранде.

– А я не в одиночестве. Видишь? – Старик показал на стёкла шкафа. – Ричард Олдингтон, О. Генри, Плам Вудхауз, Антон Чехов. И Герберт Уэллс, и Марк Твен, и Синклер Льюис, и Рэй Брэдбери, и Гайто Газданов, и поэты Шефнер с Левитанским да Заболоцким, и бородатый Толстой, и певец рождества Диккенс, и Харпер Ли и Колин Маккалоу, умевшие говорить на тонком языке женщин, и Иван Ефремов и Исай Давыдов, рассказчики о далёких мирах, – все со мной. Вон какая у меня компания!

Искатель покачал головой.

– Эта компания не прокормит. На что живёшь? Или секрет?

– Нашлось среди старого барахла немного денег. Рублей советских. Пятёрок, десяток с Лениным, полусотенных и сотенных, переживших павловскую реформу. Бумажек таких немало у людей по квартирам осталось. До сих пор хранят. Вот я и набрал там да сям, у кого за спасибо выпросил, у кого купил.

– Все вы так делаете. Только богато на такие деньги не заживёшь.

Потерянный мягко, по-женски улыбнулся красноватыми губами.

– Богато? Я за этим не охоч. Мне много не надо.

– В Советском Союзе много и не купишь, – согласился искатель.

– Книги. – Старик вскинул голову, солнце свернуло белыми искрами в серо-седой бороде. – Здесь можно купить книги. Нет, не то слово: достать!

Глагол этот Иван произнёс с удовольствием.

Искатель встал. Придвинул табурет к столу.

– Ну хорошо, поживёшь ты тут… Потом деньги поменяют, Союз развалится, полезут из всех щелей, как тараканы, бандиты, воры, рэкетиры… Говно всякое всплывёт со дна… Пиджаки малиновые в моду войдут. Челноки, гиперинфляция, убийства…

– Что считалось плохим, то объявят хорошим, – откликнулся Иван.

– Я, между прочим, в девяносто втором году родился. Ну, и сериалы исторические у нас крутят, знаешь ведь… Модно… В общем, неспокойно тут будет. И куда ты?

– Не закудыкивай дорогу. Придумаю что-нибудь. Книгочей непременно что-нибудь да придумает!

«Маловато у тебя фантазии для искателя, – мысленно продолжил ответ Иван. – У меня всё прошлое впереди. Мне всегда хотелось попасть на приём к доктору Чехову».

– Пора мне, – сказал искатель. – Твои заждались.

С нахлынувшей вдруг тоской Переверзев подумал, что придётся отчитываться перед толстухой, долго убеждать её: не вернётся братец твой, не жди. Старушенция начнёт, поди, права качать: мол, за что мы вам, паразитам, платим! Переверзев оживил в памяти две-три подготовленные фразы, подходящие к трудным случаям, к психически тяжёлым клиентам. Конечно, из-за толстухи он опоздает к телевизору, на вечерний сериал.

– Не заплатят ведь тебе. Знаю я своих… Скажут: не вернул потерянного, и не заплатят. За работу.

– Не будь простаком, счастливый. Вообще-то, деньги я беру вперёд. Сто процентов. А доказательство получено. Разговор я на видео записал. Камеру на ухе видишь? На пуговице вторая прицеплена. И вот что: ты давай родственничкам записку сооруди. Такой порядок. Черкни им пару ласковых.

Потерянный потянулся обеими руками к стене, вырвал из перекидного календаря листок. Подумал. Нацарапал на обороте листка несколько предложений.

– Годится, – оценил искатель. – Ну, бывай. Книги!.. Хопёр, говоришь, и Макаров? Бабу б лучше живую завёл!

Искатель замер и исчез. Дунул ветерок между стенами да пахнуло остро озоном, как после грозы. Потерянный повёл носом. Запах быстро улетучивался, уходил в открытую форточку, просачивался сквозь натянутую марлю. На столе Иван заметил забытую искателем вещь. Выцветший клетчатый платок. Иван поставил чайник на плитку. Сейчас он будет пить чай. С таволгою, думкою и… Искатель его больше не потревожит, а члены семейства, давно ставшие чужими людьми, сюда не доберутся. Способностей у них нет. Способностей к счастью.

Движение во времени, жизнь в объятиях времени – вот в чём находил и черпал потерянный счастье. Объяснить людям, которые не чувствуют времени, это нельзя. Так же, как нельзя объяснить людям, не любящим книг, какое ощущение даёт чтение. Будь в 2032 году жива литература, он бы, пожалуй, оттуда не удрал. Однако последние стоящие книги родились в восьмидесятых годах прошлого века, а потому его, читателя Ивана, место в прошлом. Его счастье там, где живы книги. Так просто. Но те, кто не любит книг, в это не поверят. Будут искать другую причину. Или будут усмехаться и советы давать – вот как этот искатель. Ивану снова пришли на ум политики и психологи, мастера жизни учить, и он засмеялся.

Скрипнула дверь веранды. «Надо бы петли смазать», – подумал он, поднимаясь.

В дом вошла женщина лет пятидесяти. Вечернее солнышко мазнуло её по щеке и носу красноватым лучиком. Вошедшая положила на стол перевязанную нейлоновой верёвочкой стопку книг. Двое обменялись поцелуем. Глаза их сияли молодостью и восторгом.

– Здесь кто-то был. – Женщина принюхалась. – Оттуда?

– Оттуда.

– И?..

– Ничего, пустяки.

Она пытливо смотрела в его глаза, пока не убедилась: да, пустяки.

– Был искатель.

Он подал ей чашку горячего чая.

– Искатель потерянных! – воскликнула она. – Нас считают потерянными, Ванюша!

– Не нас, Маша. Меня. Искателя заслали мои родственнички. Но он не вернётся. Больше ему не заплатят. Покажи-ка лучше добычу городскую!

Женские пальчики орудовали проворно. Мария освободила тома от верёвки.

– Двухтомник Солоухина, казаковский «Арктур – гончий пёс» и роман Никонова.

– «Весталка»! Библия для книгочеев! Свежая совсем. Только что издана.

– Нам здесь очень уж хорошо, Ванюша.

– Не волнуйся, Мария, не волнуйся. Им до нас не добраться. Могли бы – добрались бы. Не все это умеют, не все. Мало кому время открывается. И для вреда его трудно использовать. Ничего крупного, никакого оружия с собой не прихватишь. Позади то дурное время, когда политики и спецслужбы за мутантами гонялись, пытались секреты для войны во времени выведать. Нет секретов. Не бывать войнам.

– Всегда кто-то стоит на пути счастья, Иван. Враг ли, завистник ли!

– Не в этот раз, Мария, не в этот раз. Точнее, не в это время. Им придётся смириться. Хищники останутся голодными.

Она отпила из чашки. Облизнула губы. А он сказал:

– Они нас совсем не понимают. Стариками считают. Дремучими. Искать счастье в прошлом! Удрать за счастьем в прошлое! «Ну надо же!» – говорит обычно сестрица моя, не зная, что сказать. Другие тоже сыплют частицами да междометиями – их это лексикон! Люди предпочли быть богатыми хищниками и нахальными грубиянами вместо того, чтобы любить и быть счастливыми. Последнее слишком просто, а потому ускользает от внимания и не находит понимания.