Текст книги "Многоточия (СИ)"
Автор книги: Олег Чувакин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Многоточия
«Многоточия». Сборник рассказов, сотворённых с любовью.
За окошком вокзальной кассы раздаривает билеты на поезд Дед Мороз. На стенах растут колючки инея, а с потолка свисают голубые сосульки. Глаза сказочного деда глубоки и холодны, как дно промёрзшей реки. Из зубастой пасти машины Дед Мороз выхватывает парочку билетов. Получите билет в город мечты!
А вот другой мальчишка. Его дорога ведёт через парк, с собою он несёт скрипку. Скрипача окликает со скамейки седой человек. Не родственник ли?.. Нет! Старик музыкант является из будущего к самому себе. К мальчишке, который вот-вот совершит роковую ошибку!
Потерянные во времени. Отчего прошлое они предпочли настоящему, отчего сбежали? И почему гоняются за ними родственники и искатели?
Странный пациент приходит к психологу. Помнит он лишь три дня своей жизни. Человек-контрапункт! Небесную фугу слышит доктор…
Двенадцать рассказов. Двенадцать дорог к счастью. И ещё одна!
Город-мечта
Двенадцать лет – тот возраст, когда становится ясно: вот-вот всё переменится. Не упустить бы, не прозевать! В двенадцать лет в душе сходятся юность и старость, мечта и мудрость. Прохлопаешь нужный момент – и пиши пропало!
Несколько книжек да пара пластмассовых игрушек, что клались под подушку в те далёкие годы, когда верилось, что седобородый Дед Мороз разносит по квартирам подарки, – вот и весь багаж. Пальтишко, из которого руки выросли и торчат, словно кости скелета, вязаная шапка да рукавички в тон – вот и весь походный гардероб. Горсть захватанных монет и свёрнутые тоненькой трубочкой бумажки – вот и весь капитал. Хватит, чтоб домчать маму до вокзала. А коли так – это целое состояние!
Мать и сын усаживаются в такси и катят в освещённую фонарями даль. Возврата нет! Обоим и жутко, и радостно; ни один из них прежде не испытывал этих чувств разом.
Кто знает, от кого они уезжают, что оставляют позади! Кому ведомо, от какого горя или напасти бегут они без оглядки!
Мама молчит, и Денис благодарен ей за это. Любое слово означало бы сомнение, а то и неверие.
На вокзале людно, пахнет слякотью, мазутом и будущим. У окошек касс толпятся толстые очереди, обставленные чемоданами. Никогда бы не подумал Денис, что 31 декабря на вокзале бывает столько народу! Будто все решили удрать куда глаза глядят!
Наконец подходит и их черёд. Прибитые толпою к кассе, они оба вдруг робеют.
И тут мама восклицает:
– Дениска, да ведь там Дед Мороз!
Он встаёт на цыпочки, чтобы получше разглядеть продавца билетов. За стеклом восседает белобородый дед в синей шапке, в очках, с алым румянцем во все щёки, с улыбкой, припрятанной под заиндевелыми усами. Плечи и рукава синего тулупа обшиты серебристой мишурой. Голову кассира укрывает синяя же шапка. Не скажешь, что ему жарко! Стены кассы обросли колючками инея, а с потолка свисают сосульки.
Очередь сердится.
– Мальчик, на что вылупился? Давайте побыстрее! Задерживаете!
– Он на Деда Мороза смотрит, – отвечает мама.
– Нет там никакого Деда Мороза! Мальчик, ты слишком взрослый, чтобы верить в сказочки!
Из ледяного царства Дед Мороз кивает Денису, сметая бородою со стола бумаги, и оттопыривает большой палец. Голубые глаза его глубоки и холодны, как дно промёрзшей реки, да только вот какая штука: не пугают они, а притягивают!
Мама называет кассиру город.
Из зубастой пасти оледенелой машины Дед Мороз выхватывает парочку билетов. На дрожащих ногах Денис оборачивается, оглядывает лица в очереди. Хоть кто-нибудь бы улыбнулся!
– Сколько с нас? – спрашивает мама у Деда Мороза.
– Нисколько! – доносится из-за стекла бас, которому микрофон ни к чему. – Туда билеты бесплатно. Держите!
– Видишь, мама, видишь!.. – еле слышно шепчет Денис.
Ошибки быть не могло! Двенадцать дней и ночей прорастала его мечта. Двенадцать суток беспрерывно, как вечный двигатель, работало воображение. А может, двенадцать лет?
В какой неуловимый миг пробивается к свету первый чахлый росток мечты? Что питает его, даёт энергию, укрепляет? Превращается ли малое растение в раскидистое дерево там, где не удобряли его слёзы страданий?
Когда впервые Денис уловил далёкий зов? Когда решил, что городу быть? В ту ли ночь, когда коснулся одного, другого и третьего дома, поднявшихся неведомо где в лунном свете? Или много раньше, в те дни, когда ему и маме жилось особенно горько и когда он обещал себе уехать, унестись с мамой туда, где никогда не бывает горько? Существует ли такое место? Что ж, если не уехать, то никогда этого не узнаешь!
И кто же, скажите на милость, отказывается от мечты 31 декабря, в канун Нового года?
Мама бережно принимает два новеньких белоснежных билета с отпечатанными синими буковками. С билетов сыплются снежинки.
– Доброго пути! – прощается с пассажирами Дед Мороз.
– Спасибо! – благодарит мама.
– Спасибо большое! – Денис показывает Деду Морозу оттопыренный большой палец.
– Что за город? Какое странное название! Наверное, я ослышалась, – предполагает дама в очереди. – Как вы сказали?..
Так и знал Денис! Кто-нибудь да влезет!
Мама прячет в кошелёк билеты и повторяет название. Повторяет неуверенно, негромко. Денис понимает: мама не хочет, чтобы над нею смеялись. Кровь приливает к его щекам.
– Нет такого города! Позвольте, зачем вы врёте? Ну-ка, покажите билет. Я учительница географии…
– Не позволю! Не покажу!
– Женщина! Гражданка!
Но мама и Денис уже бегут к поезду. Поезд стоит у платформы всего двенадцать минут. Поезда опоздавших не ждут!
Выскочив из подземного перехода на перрон, к первому пути, Денис и мама замирают. Никогда они не видели столь чудного состава! Весь поезд, от локомотива до последнего вагона, выкрашен в яркий подсолнуховый цвет! Не поезд, а чистый праздник будущего!
С подножки вагона соскакивает проводник. Его форма небесно-голубая, по рукавам плывут в свете фонарей облака. Глядя на него, задумаешься: день теперь или ночь? Проводник кланяется, будто артист на сцене, и приглашает:
– Мадам, молодой человек! Прошу вас.
Вагон пуст. В распоряжении Дениса и мамы – любое из спальных купе, похожих на маленькие квартирки. Они переглядываются и заселяются по соседству с проводником. Тот приносит чистые простыни, полотенца и потчует пассажиров золотистым чаем, в котором тонут кубики рафинада и ярко-жёлтые дольки лимона.
Набравшись смелости, мама спрашивает:
– Почему же нет никого? В этом вагоне… А как в других?
– Есть, но немного, – отвечает проводник. – Увы, мечтателей всё меньше! С каждым годом число их тает, как снег весною.
Поезд мягко трогается. Двое в купе больше ни о чём не спрашивают. Каждый из них боится спугнуть что-то, по-своему боится.
В вагоне-ресторане, подсвеченном новогодними гирляндами, мама снова пробует предложить деньги – за восхитительные щи, за куриные крылышки, за хлеб треугольничками, за бисквит с вишнями и фруктовым желе, объявленный Денисом верхом кондитерского совершенства.
– Но у нас не приняты деньги! – Официант выдаёт Денису запотевшую бутылку лимонада. – Зачем отравлять жизнь сдачей и подсчётами? Разве кто-то сумел высчитать любовь, составить формулу счастья, оценить мечту? Фью! – присвистывает он. – Захотите пирожных и кофе – бегите скорей сюда! И не пропустите полночь!
Ножницы мастера, соорудившего в вагоне импровизированную парикмахерскую, порхают над маминой головой. Начальник поезда, лично обходящий состав, подносит маме вечернее платье, которое портной сшил как по её мерке. «Леди, вы подлинное украшение нашего поезда», – сообщает он. Денису начальник дарит карманный компьютер с собраниями сочинений Чарльза Диккенса, Жюля Верна, Клиффорда Саймака, Рэя Брэдбери, Ивана Ефремова, Исая Давыдова и других мечтателей, сказочников, фантазёров и романтиков.
Чуток шампанского и лимонада в грянувшую полночь, поутру ароматная каша с изюмом и тыквой, затем несколько чашек кофе и золотистого чая с пирожными и хрустящим печеньем, – и спустя ровно 12 часов они у цели.
Проводник выносит в тамбур мамину сумку.
– Знаете, я бы не покидала ваш поезд, – признаётся вдруг мама.
В голосе её отчётливо слышится страх.
– Мама, не бойся ничего!
– Ваш сын абсолютно прав, мадам, – соглашается проводник. – Чудо что за мальчик! Берегите его. Наш поезд дальше не идёт. Мы все местные. – Его большой добрый рот улыбается. – Давайте-ка, я провожу вас. Это ведь моя профессия – провожать, идти рядом, быть поблизости. Вон с того холма вы увидите город. – Он подхватывает сумку, сходит по стальным ступенькам и помогает спуститься маме. Мамина ладошка в его широкой ладони кажется крошечной, почти кукольной.
Они идут. Снег хрустит и поскрипывает под подошвами. По пути проводник угощает их горячим чаем из термоса. И рассказывает о городе, ждущем в долине.
– Каждый занимается здесь любимым делом. У всех сбылись мечты.
Денис оглядывается. За ними шагают по расчищенной от снега дороге ещё пассажиры, и при них тоже имеются провожатые. Небо наверху синее-синее. Солнце слепит глаза, прыгает зайчиками под веками.
Именно так он это и представлял. Увидев однажды сон с белым холмом, замёрзшей рекой и одинокой елью, Денис поймал и не отпускал его. Ночь за ночью, день за днём он выводил в воображении дома, окна, улицы, площади, людей, лес и небо. Потом представил поезд, продумал каждую деталь, отточил всякую мелочь. К 31 декабря всё было готово.
Вот и холм, обметённый, приглаженный метелями. Восточный склон, тот, что по утрам пригревает солнышко, сереет лентой ступеней. Галантный проводник предлагает маме руку, а Денису отдаёт сумку. Они восходят.
– О небеса, как такое возможно? – вырывается у мамы.
Небольшой город раскинулся пред нею как на ладони. Она узнаёт те самые дома, улицы, перекрёстки и скверы, что старательно, с вниманием к подробностям, описывал сын, знающий свою мечту так точно, как нельзя знать нечто эфемерное, зыбкое. Он говорил о городе так, словно чертил его план, а позднее так, будто раскрашивал план акварелью. Он был и архитектором, и художником, и – теперь она полностью приняла это, – творцом.
Желтеет вывеска пекарни, дымок над её крышей складывается в форму кренделя. Меж четырёх дубов ждёт клиентов ателье, где портные шьют неповторимые платья, не снимая с посетителей мерок. Горят огоньками гирлянд окошки маленькой школы, где в классах учится по пять да по шесть мальчишек и девчонок, и все они друзья на всю жизнь. Впускает и выпускает покупателей универмаг, до потолка набитый всякой всячиной: разумеется, в его отделах не требуют денег! Близ универмага сверкает каток, где цветные человеческие фигурки режут полозьями лёд. Посреди прямоугольной площади темнеет зеленью новогодняя ёлка, украшенная звездою, шарами и мишурой. Высокий берег заснеженной реки, к которой подступает город, превращён в крутые укатанные горки. Взрослые и дети гоняют на санках – и летят за ними алые, рыжие и лиловые шарфы!
Кашлянув, проводник говорит:
– Мечта, мадам, – живительная сила. Мечта города творит!
– Идёмте! – торопится Денис. – Что-то я проголодался!
Олег Чувакин, декабрь 2017
А не сыграть ли нам в шашки?
Ёлку завхоз притащил удивительную: бурую с красными иголками. Ёлок таких не бывает, уж Серафима-то с Ангелиной это точно знали. Каждая из них прожила на свете дольше века: первой недавно сто один годок стукнул, а второй и вовсе за сто пять перевалило. Много чего повидали старушки, но ёлок красных доселе не видывали!
Закрепив тоненькое деревце в деревянном кресте да в ведре с водой, Фёдорыч и сам признал: странная ёлка!
– Недоглядел на рынке, пасмурно было, – сказал.
Серафима Васильевна и Ангелина Ивановна ответили дуэтом:
– Мы бы и палке обрадовались!
Фёдорыч поздравил старушек с наступающим Новым годом и подался восвояси.
Дамы снова остались одни. Они да ёлка! Дом престарелых, построенный ещё до ленинской революции, грядущим летом сломают, снесут. Новый дом, задуманный для стариков и старушек, поспеет к лету. Стариков и старух разобрали пока по квартирам родственники, близкие да дальние. А вот Серафиму Васильевну и Ангелину Ивановну приютить оказалось некому: их родня своё отжила. Они же, родившиеся ещё при царе, помирать не торопились.
– Вот что мы сделаем, – заявила директорше Серафима Васильевна. – Останемся. Поживём здесь, крыша на нас не свалится. А ежели и свалится – невелика потеря!
Начальство заставило их расписаться где положено, выдало им сменное постельное бельё и укатило. Пусто стало в старом доме. Тянул заунывные романсы на чердаке сквозняк; подпевали-поскрипывали, покачиваясь на декабрьском ветру, фонарные столбы у аллеи. Летела за окошком голубая в свете фонаря снежная крупка. Старушки коротали время за телевизором да за чёрным бодрящим чайком: вели долгие разговоры о будущем страны, где за их век столько всего произошло, что и не упомнишь.
Обзаведясь внезапно новогодним деревцем, дамы оживились. Фёдорыч их не забыл! У них есть ёлка. Странная, красная, но ёлка!
– Дефективная, надо полагать, – пробормотала Ангелина Ивановна. – С отклонением ботаническим. Или засохшая? Прошлогодняя?
– И вовсе не засохшая! – возразила Серафима Васильевна. – Ни иголочки на ковёр не упало. Вон как крепко держатся!
И старшая подруга подёргала за красные иголки на веточке.
– Не оторвать! – согласилась младшая. – Может, она африканская?
– Гелочка, в саваннах и джунглях ели не растут. Давай-ка лучше подумаем, как её нарядить, чем украсить.
Только они успели вынуть из рассохшегося шкафа звезду и надеть на ёлкину макушку, как в дом заявился гость.
– Да у нас сегодня настоящий праздник с визитами! – восхитилась Ангелина. – Правда, мы никого не приглашали… Али ты Дед Мороз? Коротковат, однако! Ростом не вышел! И бороды не вижу белой! – Старушка поправила очки на носу. – Ишь ты, в шортах да шлёпанцах!..
– Не Дед Мороз, а пришелец, – поправила подругу Серафима.
И то верно: порог перешагнул самый настоящий зелёный человечек, ушастый коротышка с выпученными глазками и антеннами на лягушачьей головёнке, аккурат из телепередач об инопланетянах, на тарелках летающих.
Собственно, гость этого и не скрывал. Так и объяснил землянкам: мол, издалека прибыл, из глубин космических, а тарелка, неопознанный летающий объект, на аллее моторчиком тарахтит.
– Забрать мне кое-что надо. Ёлку желаний, – уточнил пришелец. – По ошибке она к вам попала.
Скользнув ловко между подругами, он лапки зелёные к ёлочке бросил.
– Ах ты, бестия звёздная, пират космический! – Одними глазами Серафима дала команду Ангелине.
Резво, будто девочки, старушки наклонились, дёрнули за края ковёр, закрывавший пол залы. Ножки гостя подкосились, ручонками он взмахнул – и рухнул. Подруги, в которых жизнь ключом бурлила, мигом закрутили умыкателя ёлок в ковёр.
– Полежи, подумай над своим поведением, – молвила Серафима.
– Откель такой красивый, на лягушку похожий? – спросила Ангелина.
– Альтаирский я, – гнусаво прогудел голос из ковра. – С планеты сорок семь бета гамма дельта ипсилон прямо и дважды налево фу-ух.
– Что-что?
– Альтаир, – сказала Серафима. – Звезда. Яркая. Белая. Лучистая. Далёкая, очень далёкая. В созвездии Орла.
– Быть закатанным в ковёр – величайший позор для альтаирца, – сказал из рулона инопланетянин. – Если кто из наших узнает, что земляне завернули меня в ковёр, меня в космос живьём выкинут!
Подруги переглянулись.
– И много здесь ваших? – полюбопытствовала Ангелина.
– Про тарелки летающие по телевизору смотрите? Вот это почти всё про наших.
– Ага, – сказала Ангелина. – Мы знаем, как связаться с телевидением. У нас на планете это запросто! Берёшь пульт от телевизора и звонишь в передачу. Ведущему. Потом специальные люди приезжают и снимают на камеры. По такому вызову может даже президент приехать. Из Кремля. С автоматом, – добавила она на всякий пожарный случай.
Альтаирец в ковре застонал. Чтобы он оттуда не выбрался, Ангелина, которая была потолще поджарой подруги, уселась на рулон сверху.
– Так-то надёжнее! – сказала.
Пришелец в трубе пискнул жалобно.
– Не бойся, зелёненький, – сказала Серафима. – Мы никому не позвоним и про тебя не расскажем. Только ты должен выполнить наше желание. Ты ведь сказал: ёлка желаний? У меня слух хороший, не смотри, что волос седой.
– Два желания! – подхватила Ангелина. – А лучше двадцать два! – И она хорошенько поёрзала на ковре. – На весь год растянем!
– Не двадцать два, – ответил тихо пришелец. – И даже не два. Одна ёлка – одно желание для планеты.
– Фима, а он не врёт? – спросила Ангелина.
Старшая подруга покачала головой.
– Не похоже. Давай-ка искать самое главное, самое важное желание.
– Коли самое главное, то оно не для себя. Да и что нам с тобой нужно!
– Ты права, Гелочка. Оно для всех людей.
– Я б войну запретила. Совсем! Сколько мы с тобой живём, столько видим войны! Раз люди не могут их остановить, пусть хоть этот цивилизатор конец варварству положит!
Серафима кивнула.
– Мысль хорошая. Верная вроде бы мысль… Да только плоха не только война.
– Тогда деньги. Деньги! Пусть исчезнут и не появятся никогда! Столько зла от них! И войны – от них!
– Не всё зло от денег.
– Тогда… – Ангелина задумалась. – Может, пусть везде прекратится голод, вон и в Африке тоже, и у людей будет полно еды? Фимуля, у меня от этой мысли даже аппетит прорезался!
– Зло, зло… – повторяла в задумчивости Серафима. – Плохое, плохое… Кажется, нащупала! Шире надо брать! Не война, не деньги, а плохое целиком! Всё без исключения плохое, дурное, скверное, злое, вредное, негодное! Всё!
– Гениально! Фима, дорогая, тебе в президентки надо! На следующих выборах я тебя выдвину!
– Там видно будет. – Серафима Васильевна заглянула в изумрудные глазки альтаирца, внутри трубы светящиеся. – Ну что, фу-ух, справится с этим твоя ёлка?
– Ёлка исполнит единственное желание!
– Не повторяйся! – одёрнула его Ангелина. И опять поёрзала на ковре.
– Сделай так, фу-ух, – начала Серафима, – чтобы на Земле больше никто не мог сделать ничего плохого. Абсолютно ничего! Кто затеет плохое, тот пусть захочет… в шашки поиграть! И пусть играет, пока плохое из головы не выветрится! Как, Ангелиночка, годится?
– Лучше и не придумать!
– Колдуй, фу-ух!
Тотчас ёлка сменила цвет на розовый, потом на лиловый, почернела, побурела и стала такою, какою была, когда её принёс с улицы Фёдорыч. Будто ничего и не произошло.
– Исполнено, – отрапортовал инопланетянин.
– Врёшь, поди! – засомневалась Ангелина Ивановна.
– Проверить нетрудно, – заметила Серафима Васильевна.
– Сейчас я тебя по-настоящему придавлю, обманщик внеземной, мошенник инопланетный! – тараторила, не слушая старшую, младшая. – Уговор дороже денег – так у нас на Земле говорят! Ой!.. Фима, бегу в комнату отдыха! За шашками! Играть хочу – мочи нет!
И вскочила с ковра.
– Вот и проверили! – объявила Серафима Васильевна. – Фу-ух, ты свободен! – Пыхтя, она раскатала ковёр на полу.
Зелёный пришелец, немножко скомканный, помятый от пребывания в ковре, отряхнулся, точно кот, потом закрутился в спираль и распрямился. Глянув на то, как Ангелина Ивановна сама с собою в шашки играет, цапнул ёлку и пулей за дверь вылетел. И только звезда на ковре осталась.
Не дожидаясь, когда Ангелина сама у себя в шашки выиграет или себе проиграет, Серафима включила телевизор. Как раз показывали президента. И министров, рассевшихся за длинным столом. Забыв о стакане, президент глотнул воды из графина и начал речь.
– Открываю совещание, посвящённое вопросам экономики и социальной политики. Коротко о повестке дня. В стране пора ввести новые налоги, акцизы, взносы и сборы. Необходимо увеличить штрафы и повысить пени. Разденем народ до нитки! Снимем с нищего последнюю рубашку! Отнимем у стариков пенсии!
Серафима Васильевна вздрогнула.
– Что это?
Ангелина Ивановна хмыкнула.
– Кажется, нынче это называется «патриотизм». Или «оптимизация». Я не уверена…
– Я не о том. Шашки-то где?
– Неужто чёрт космический нас всё-таки надул?
– Установим плату за участие в выборах, – неслось из телевизора. – Введём налог на налоги. Узаконим взятки. Похороним бесплатную медицину. Введём лицензию на жизнь. Устроим… А не сыграть ли нам в шашки, господа?
– Наконец-то! – выдохнули подруги разом.
Как ни в чём не бывало, президентский пресс-секретарь разложил, развернул на длинном столе картонные доски. Собравшиеся принялись расставлять на клетках войска из белых и чёрных пластмассовых кругляшей.
Целый час Серафима Васильевна и Ангелина Ивановна смотрели, как правительство в полном составе двигает шашки по диагонали, рубя с азартом противника и прорываясь в дамки. Они смотрели бы и ещё, до того увлекательным оказалось наблюдение за президентом и министрами, стучащими по доскам, да надо было ужин готовить.
Шли недели, месяцы, а правительство играло и играло в шашки, истирая доски сотнями. Производство досок в стране ширилось, в каждом городе открывались шашечные фабрики. Спрос на шашки и доски рос по всей планете. Государственные мужи втянулись в бесконечное соревнование на клетках и политику совершенно забыли и забросили. Всюду в мире остановились войны, прекратились экономические грабежи, успокоились потрясения. Армии распустились, оружие отправилось в металлолом, злоба человеческая сошла на нет, а учёные отменили за ненадобностью науку политологию.
Правителей, министров и членов парламентов, полюбивших старинную игру на клетках, свезли в опустевшие казармы, где они беспрерывно, днём и ночью, резались в шашки, бормоча что-то о выборах, войне, врагах народа, пушечном мясе и инвестициях в военно-промышленный комплекс. Телекамеры снимали их и слали кадры в эфир. Население смотрело на игроков через телевизоры да диву давалось.
– Вот ведь фокус какой! – говорили люди. – Оказывается, политикам делать было нечего! Стоило их занять – и кругом воцарился мир!
Ну а Серафима Васильевна с Ангелиной Ивановной за чайком посмеивались да пришельца добрым словом поминали.
– Ну вот, теперь и помирать можно! – говорила младшая.
– С душою покойною, – добавляла старшая.
Олег Чувакин, декабрь 2017
Денежка под ёлкой
Денежная мания у жены Трепыхалова достигала кульминации в декабре. В ноябре проявлялись первые зловещие признаки, а под Новый год Трепыхалов уже не знал, куда от супруги деваться. Однажды даже в шкаф спрятался, прихватив с собою последнюю тысячу рублей. В шкафу и проспал всю ночь, выполз оттуда поутру яко червь.
Трепыхалов имел инициалы К. Н., жил в сибирской деревне с женой, звавшей его Косиком, а деньги зарабатывал сочинением весёлых рассказов, анекдотов и смешных подписей к картинкам. За это неплохо платили в Москве, с которой автор соединялся через всемирную сетевую паутину. Жить в селе, дышать чистым воздухом и получать городскую, столичную зарплату – чего же боле! Однако как раз денег и не хватало, а потому К. Н. подумывал добавочно заняться сочиненьем поваренных книг, составленьем гороскопов и выдачей магических советов. Если уж человек способен на выдумку, это выражается во всём. И только в отношении самого себя не мог Константин Николаевич выдумать что-нибудь этакое, спасительное.
– Понимаешь, Борик, – объяснял он Борису Борисовичу Квазимудрову, городскому психологу и бывшему однокласснику, принимавшему пациентов в двухкомнатном офисе, – обчищает она меня регулярно, постоянно и упорно, сама того не желая. Только накопишь тысяч сто рубликов – бах, а она вложила их куда-нибудь. Инвестировала. Туда, откуда они обыкновенно не возвращаются. Вздыхает Ирка и говорит: «Неудачное было вложение. Зато со следующей инвестиции мы станем миллионерами. Я предчувствую!» То она у меня в шведскую косметику мелким оптом деньги вбухает, а косметику эту у неё никто в розницу не берёт. То накупит суперотбеливающей зубной пасты, а людям и отбеливать-то нечего. То уверует в витаминный маркетинг Дональда Трампа. То пустится во все тяжкие на бирже «Форекс», где все играют, но никто не выигрывает. То ухлопает сбережения на ванкоины, форки, токены, блокчейны и ещё какие-то цифры, которые должны дать новые цифры, но не дают. Когда она говорит: «Я предчувствую!», у меня душа холодеет, Борик. Я вымереть могу. Как мамонт.
Заодно пожаловался Трепыхалов на собственный творческий кризис. Весёлые истории из-под его пера выходили всё чаще с грустной концовкой, а то и с печальной серединой. Дошло до того, что его пригласили работать в московскую фирму «Русское горе», которая дистанционно вызывала неподдельные слёзы у клиентов, разучившихся плакать.
– Вот думаю, Борик: может, к психологу-то не мне ходить? Может, Ирку отправить?
Доктор сильно вздрогнул. По белым толстым щекам его словно чёрная тень пронеслась.
– Что ты городишь! – воскликнул он. – Мы, мужчины, жён к психологам не водим. Сами ходим.
– Даже ты, Борик, ходишь? – подивился Косик.
– Скажешь тоже! Я холостой.
– А мы, значит, хо-одим… – протянул Трепыхалов.
– Ходите, – подтвердил психолог. – Такова ваша, то есть наша, мужская доля. А что касается твоего женского случая, то на него имеется психологическое решение.
– Неужели? – Трепыхалов обрадовался.
– Ты пришёл не к мошеннику, а к нормальному, честному психологу. Я тебе кляксы на листках показывать не стану. В деревне живёшь? Курятник имеешь? Нет? Так построй! Инкубатор купи. Объясни жене: мол, бизнес это. Инвестиции. Реальные. Пусть с цыплятами возится. Кур выращивает. Билл Гейтс в Америке выращивает – и ей не зазорно!
– Ну, в принципе…
– Баранки гну! В женщине, что бы там ни сочинял Вейнингер, скрыто не мужское, а сельскохозяйственное начало. Как доктор наук тебе говорю. Кто в России сельское хозяйство поднял? Женщины! Мужики наши всё бы растащили да пропили!
Произнеся эти глаголы, Квазимудров сморщился так, точно на него сивухой дыхнули.
– А ведь пожалуй! – И ободрённый Трепыхалов отправился восвояси.
Раннею весною, однако, он снова записался на приём к психологу-однокласснику.
– Что такое? – спросил Борис Борисович. – Я тебе куроводство прописал?
– Прописал. Да только жена с курами этими быстро управляется. Комбикорма сыпанёт, с водичкой размешает, морковочки на тёрке постругает, картошечки отварит – и готово. Яйца в гнёздах соберёт, вечерком омлет на стол подаст – и опять за компьютер: то разные ванкоины скупать, то вон новые цифроволны поддерживать. Финансовое течение такое: все друг другу электронные деньги переводят и ждут, когда разбогатеют.
– Новые! – Психолог усмехнулся. – Старые добрые письма счастья! Они при советской власти ещё существовали. Клали люди по бумажному рублику в конверт, по почте отправляли и просили адресата систему не прерывать. Ждали, что в один прекрасный день к ним сто или тысяча конвертиков прибудет… Ты давай-ка свиней заведи, Константин. Сейчас весна – самое время заводить. Пусть Ира твоя хряков вырастит. Зимой мясо и сало поспеет. Колбасок наделаете… – Толстый психолог облизнулся.
– Затратно оно, свинарник-то строить. – Трепыхалов вздохнул. – У меня и денег, считай, нет. А ещё вонючие они, хряки…
– Где твой оптимизм? – Борис Борисович посмотрел на портрет доктора Мартина Зелигмана, американского специалиста по оптимизму и пессимизму у людей и животных. Портрет, как показалось Косику, висел криво, а сам доктор совсем не походил на выдающегося оптимиста. Оптимисты улыбаются и имеют отсутствующие лица, а этот глядел так, будто сейчас очки твои сжуёт.
Пришлось Трепыхалову взять кредит в банке. Число построек на его дворе увеличилось ещё на одну. И что же? Энергичная Ирка, привыкшая к курам, запросто управлялась и с поросятами: и кормила, и чистила лохани, и свинарник убирала, и у ветеринара консультировалась. Воняло от хряков сильно, как и допускал Косик, но от вони вышла неожиданная польза: сосед, чья собака-пустолайка докучала пишущему Трепыхалову, продал дом тихому человечку и удрал куда-то вместе с собакой.
С приходом зимы, когда хряки были заколоты и превращены в сало– и мясопродукт, жена бросилась разыскивать новые способы скоростного обогащения, и душа Косика опять преисполнилась тревоги. Сидит Косик у окошка, за стеклом валит снег, Косик печалится и мысленно составляет некролог без грамматических ошибок. Свой некролог. И внезапно обнаруживает: окошко-то не его! Оказывается, сидит он не дома, а в офисе психолога Борика. С презреньицем смотрит со стены доктор Зелигман, знаменитый проповедник оптимизма у людей и животных.
– Ты ведь развестись хочешь. – Борис Борисович глядит на пациента в упор, точно гипнотизирует. – Хочешь, но боишься. Мы, мужчины, существа трусливые, а потому второсортные. Перемен пугаемся. Женщина тебе осточертела, а поделить имущество и уйти ты боишься.
– Как это: уйти… – разбирает Трепыхалов собственное бормотание. – Почти тридцать лет вместе… Двоих детей подняли, в люди вывели…
– Я и говорю: перемен боишься! – припечатывает Борик. – Освежи жизнь, сбеги из плена, вырвись на волю из чулана!
«Из шкафа, не из чулана», – мысленно поправляет доктора пациент.
На сей раз Косик бывшему однокласснику не верит. Тот сам холостой, и других холостыми сделать пытается.
Психолог молчит. Выглядит он как-то зыбко. Стол, кабинет и портрет доктора Зелигмана тоже выглядят зыбко, сказочно: колышутся, тают, разделяются на кусочки, плывут в молочной мгле куда-то… Будто открылось окно, и в комнату заполз густой белёсый зимний туман… Трепыхалов находит научное объяснение происходящему. «Я плачу, – беззвучно говорит он. – Глаза мои застят слёзы».
Косик выходит от психолога и едет в деревню. Дома он плачет по-настоящему: рыдает в голос, как баба. Дом пуст, лишь кот мяукает. На столе в кухне лежит записка:
Уезжаю от тебя, сквалыга, Скрудж диккенсовский! Не хочу жить со скупердяем, фомой неверующим и пессимистом бесповоротным! Знай: я разбогатела! Инвестиция моя выстрелила, и теперь я с чемоданом валюты в Таиланд улетаю. Надоели мне ёлки, хочу под пальмы!
P. S. Сто долларов – это не тебе, это котику на прокорм.
Бумажка в сто долларов зеленеет тут же, подле записки.
Кухня переворачивается вверх ногами, и несчастному Косику кажется, будто он улёгся на потолке. Отчего-то делается вокруг очень темно.
– Ты спишь, – раздаётся голос психолога. – Проснись!..
Ступни Косика Трепыхалова внезапно упираются во что-то. Косик шевелит руками, ногами: он укрыт одеялом, ногти на его ногах царапают спинку кровати. Над ним потолок, а на потолке знакомая люстра с пятью рожками. Не кухня это, а спальня. С улицы дотягивается до постели рыжий свет фонаря.
Несмело, с каким-то детским страхом поворачивает Трепыхалов голову. Сначала он видит кота Мишку, который вытянулся, утонул посреди кровати в одеяльной ложбине. Потом видит человеческую щёку. Примятые тёмные кудряшки прикрывают женино ухо. Косик помнит это ухо ещё со школы, и потому Ирка кажется ему совсем молоденькой. Жена ровненько сопит. Должно быть, смотрит сны. Денежные. Грезятся ей наволочки, чулки, мешки, чемоданы, сейфы и гаражи денег, и даже целые банковские подвалы, куда едва влезает её состояние, которому мрачно завидуют арабские шейхи, русские олигархи и Билл Гейтс. На европоддонах сложены пачками рубли, фунты стерлингов, форинты, злотые, рупии и другие денежки с изображениями королей, президентов и великих исторических деятелей. Шумят вентиляторами серверы, вырабатывающие без устали циферки биткоинов, ванкоинов и прочих разнообразных коинов, которые посредством финансового круговорота в природе превращаются в евро, доллары, японские йены, турецкие лиры и швейцарские франки. Громоздятся, достигая потолка, штабели золотых слитков с высокими номерами проб. Ирка взбирается по стремянке и берёт сверху слиток. Пробует на зуб. Вдруг свинец? А то вольфрам?
